A Year in the Life of Sarge's Person (Год из жизни хозяина Сержанта)

- Есть какие-то изменения, о которых стоит сообщить после нашей последней сессии? Капитан Грегори МакАдамс, кандидат медицинских и психологических наук. Ушел в отставку из армии США в 2008, работает на оставшихся руинах ЩИТа под непосредственным руководством Николаса Дж. Фьюри, базируется в Старк Тауэр, в центре города Нью-Йорк. Рост 192 см, вес 96 кг, хорошо держит себя, несмотря на свой возраст в 62 года. Европеоид; темные волосы с проседью, чисто выбритый, за исключением аккуратно подстриженных усов, светло-голубые глаза. Более тридцати пяти лет врачебной практики и шесть стажировок. В настоящее время заведует головной клиникой ЩИТа, которая специализируется на особых случаях. Таких, как у него. - Нет. И все же, независимо от габаритов, опыта или подготовки капитана МакАдамса, он все равно оставался легкой целью. Слишком много уверенности в себе, слишком много чванливости, неоспоримая, но с легкостью эксплуатируемая вера в собственный интеллект и способности. Эго вместо здравого смысла. Непоколебимая вера в то, что мир создан для таких людей, как он - необыкновенных людей, которые выточены так, как ему видится правильным, вместо того, чтобы признать правду, что он был всего лишь одним из множества винтиков, которые легко заменить, если потребуется. Он мог сделать это менее, чем за три секунды. - А вы следовали протоколам, которые мы обсуждали? - Да. - Устанавливали и поддерживали режим? - Да. - Обеспечивали ежедневное потребление предписанного количества калорий? - Да. (Когда он об этом вспоминал). - В достаточной мере выполняли упражнения и были активны, чтобы поддерживать свой текущий физический статус? - Да. (Хотя в этом не было необходимости. Его тело могло поддерживать себя и оставаться на пике боевой готовности, независимо от того, как интенсивно он занимался активными видами деятельности). Капитан МакАдамс прищурился, глядя на него словно на интересный экземпляр, зафиксированный под плоскостью стекла, пытаясь решить, с какой именно точки начать его препарировать. Это продолжалось дольше минуты. Это происходило всегда; капитан МакАдамс, казалось, был уверен, что если будет достаточно долго смотреть, то он сломается и продемонстрирует что-то такое, чего не показывал до сих пор. Но он никогда этого не делал, и капитан МакАдамс, в конце концов, всегда сдавался первым и кивал, как если бы он это одобрял, перед тем, как начинать второй этап своей стратегии. - Вы знаете, что на данном этапе вашего выздоровления я считаю крайне важным, чтобы мы сократили количество времени, которое вы проводите самостоятельно, и увеличили ваше взаимодействие с окружающими, чтобы помочь вам заново социализироваться. У ЩИТа есть несколько программ, в которые мы могли бы вас записать, и которые обеспечили бы вам более широкий спектр поддержки, а так же взаимодействие с будущими возможными партнерами по команде, с которыми вы, по прошествии достаточного количества времени и наблюдений, может быть, пожелаете работать, как только будете готовы. Это был двести семьдесят шестой день. Двести семьдесят пять дней были уже позади. А до этого было двести сорок два дня интенсивных тестов, как для его мозга, так и для тела, потому что на тот момент не было никаких других вариантов. Агенты и врачи ЩИТа продирались через его разум и биохимию, чтобы увидеть, какой был нанесен ущерб, что нельзя было исправить, что подлежало повторному восстановлению, а что можно было отбросить. В обмен на свою возможную свободу он должен был предоставлять бесконечному потоку дознавателей любые исчерпывающие данные, которые ему удалось сохранить в памяти о своих захватчиках, в то время как другая группа обученного и, по общему признанию, высококлассного персонала насильственно выкорчевывала коды, внедренные в его мозг. Предполагалось, что это для его же блага, а так же это было условием его возможного освобождения, но это не означало, что было легко. Но он выдержал это, как выдержал и многое другое, никогда не произнося ни слова жалоб, пока они сначала проговаривали, а затем кричали ему СЛОВА, пока его тело корчилось и дрожало, а из носа капала кровь. В конце концов, они были удовлетворены и сочли свои «революционные методы депрограммирования» успешными. По своему опыту он знал, что ему выгодно позволить им поверить в то, что так оно и было. А до этого был триста сорок один день свободы. Непривычной и едва ли не слишком обширной для него, чтобы ее выдержать. Но он был создан и натаскан на то, чтобы быть способным адаптироваться, и поскольку не было никаких дополнительных приказов, кроме того единственного (ВЕРНИСЬ), который он уже каким-то образом переписал, он поставил перед собой новую задачу – обеспечить пункт размещения, скрыться и слиться с окружением. Он считал, что успешно справляется, пока он не… Пока параметры, которые он сам для себя установил, не оказались ошибочными, и он не провалил миссию. Но на этот раз не было кресла. Не было изменений в его программировании. Не было стирания памяти. Он был не в состоянии этого понять. Он до сих пор не мог этого понять. Но ему не потребовалось много времени, чтобы уяснить, что все это не имело никакого значения. Возможно, обстановка и лица полностью поменялись, но их цель была точно такой же. Заполучить Актива, завладеть всей собранной информацией, модифицировать, модифицировать и модифицировать до тех пор, пока он не будет функционировать в рамках желательных параметров, а затем добиться сотрудничества любыми необходимыми средствами. Независимо от того, какие были даны обещания, клятвы присяги, гарантии помилования, их конечная цель была одинаковой. Приобретение и эксплуатация идеального оружия. Но… и это было пробелом во всех их наблюдениях и надзоре; это было недосмотром, оплошностью в их суждениях. Потому что в то время, как ничто другое не могло измениться, кроме лиц, его местоположения и того факта, что здесь не было стула, он мог. Они считали его глупым. Или, может быть, слишком поврежденным, чтобы быть способным понять, что происходило вокруг него на самом деле. Но он всегда был самым успешным оружием, которым когда-либо кто-то обладал, кулаком Гидры, который использовали, чтобы изменить ход истории. Но даже кулак был эффективен только тогда, когда разум, который им управлял, мог адаптироваться и приспосабливаться даже к малейшим переменам, и он давно научился реагировать на изменения в окружающей его обстановке и протоколе, притворяясь, что ничего не меняется. Поэтому он позволял капитану МакАдамсу бубнить и бубнить, оптимистично вещая о будущем и намеченных путях его дальнейшего успеха, реагируя, когда понимал, что это было необходимо. Ровные односложные ответы, которые не выражали ни согласия, ни отрицания, но предоставляли то, чего от него ожидали. После последней реплики капитан МакАдамс кивнул и отпустил его. - Помните, что на следующей неделе праздники. Поэтому наши три следующие сессии отменяются. - Понял. - Были некоторые люди, которые сомневались насчет того, чтобы это допустить, но так как у вас в последнее время все довольно хорошо, я решил это разрешить. Эта щедрость была тошнотворно приторной и хвастливой. Как будто он не распознает этот прием, как будто он не испытывал его на себе снова и снова. Предложить награду как способ завоевать доверие и создать ощущение взаимопонимания, чтобы в будущем заключенный был более послушным. Капитан МакАдамс был настолько уверен в своем успехе, они все были настолько уверены; первоначальное программирование было разрушено, и он был готов к тому, чтобы снова предстать членом общества, который вносит свой вклад ему на пользу (Это было приемлемо до тех пор, пока они заранее определяли, какой именно это будет вклад). Но ему было известно то, чего не знал капитан МакАдамс, чего не знал никто из них. - Счастливого Рождества, сержант Барнс. Увидимся в новом году. Они потерпели неудачу. *** Его депрограммирование было жестоким: ужасные тренировки, мучительные и кровавые. Ему на ухо произносили СЛОВА, которые превращались в его голове в крики, пока они ломали его снова и снова, требуя, чтобы он исправился. Его запирали в комнате, за которой велось наблюдение, пока они раз за разом повторяли СЛОВА, позволяя выполнять отдаваемые команды. Экспозиционная терапия, как ему сказали, оставалась единственным доступным вариантом, поскольку лекарственные средства, которые они попытались использовать, оказались бесполезными. (Изменения в его биологии были чересчур радикальными, а его метаболизм слишком быстрым, чтобы они могли оказать какое-то воздействие). Это заняло месяцы. Месяцы, месяцы и месяцы до тех пор, пока он, наконец, не смог, даже не моргнув, сесть и выслушать всю последовательность СЛОВ, а затем повторить их, сохраняя абсолютную ясность о том, где он находился, помня обо всем, что он делал, и никак не реагируя. Они посчитали это успехом и выразили ему признательность за тяжелую работу, стойкость и сотрудничество. Но чего они не знали, чего никто из них не мог предсказать, так это того, что уничтожив воздействие СЛОВ, они высвободят нечто другое. Что-то более старое и глубокое и гораздо более зловредное, чем всё то, что могли вызвать одиннадцать триггерных слов. *Значит, этот старый болтун по-прежнему обращается к тебе сержант Барнс, да? Я думал, ты сказал ему прекратить это.* И вот теперь, вот теперь появилось Оно. *Напомни мне, какое обращение ты теперь предпочитаешь?* Он не ответил. Он никогда не отвечал. Ответы только усугубляли Оно, придавали Оно сил, делали Оно более настойчивым. *Ох, точно. Я вспомнил. Джеймс.* Пауза, но только на секунду. *Ух ты ж. Как скучно.* Пока он стоял в лифте, чувствуя плавный спуск машины, он не удосужился оглядеться по сторонам. Когда это случилось в первый раз, он перепугался, ведь он мог слышать голос также ясно, как автомобили снаружи и ссору своих соседей. *О, дорогуша, ты думал, что я исчез?* – произнесло Оно так же звонко, как колокол, и так же резко, как отдача винтовки. Тогда он дернулся в поисках этого звука, незваного гостя, угрозы его безопасности, но там никого не было. Только те же самые четыре стены, на которые он пялился в течение последнего часа. Такие же чуждые, какими были при первом взгляде. Его сердце колотилось, а глаза широко распахнулись, потому что ГИДРЫ больше не было, и они пообещали ему, что никто за ним не придет, но вот же он - еще один голос в его голове, когда он наконец-то начал понимать, что спокойствие – это то, что он мог теперь получить, без новых миссий, без команд убивать, без приказов садиться в кресло. Вскочив на ноги менее, чем за полсекунды, он прочесал свою квартиру, поднял матрас, вырвал дверцы из шкафчиков в поисках источника звука. Но там было пусто, пусто, пусто. А затем, и это было еще хуже, пока его сердце колотилось, а глазные яблоки пульсировали в своих впадинах от ужаса всей этой ситуации, он осознал, уставившись вниз на свои дрожащие руки, что это был не первый раз, когда он слышал Оно. В первый раз это случилось на хэликэрриере, после битвы, когда он наблюдал, как тело падает, рухнув в воду. После этого раздался визг, это был клаксон в его мозге, код команды, которую невозможно было отвергнуть. *СПАСИ ЕГО!* Он так и сделал. Потом стало тихо, когда он стоял на берегу и пристально смотрел на нег... Он стоял на берегу и смотрел. Смотрел, смотрел, смотрел, ожидая следующего приказа, установленного протокола, чтобы ему последовать. Убить. Восстановить прежнее состояние и вернуться на базу. Завершить миссию. Но ничего не происходило. Ничего. Только тишина, внутри и снаружи. Поэтому, лишенный каких-либо других вариантов, он ушел прочь. Во второй раз он услышал Оно в Бухаресте. Возвратившись в свою квартиру, чтобы найти там этого… Чтобы увидеть злоумышленника, который там стоял и разглядывал его дневник с вырезками и писаниной, как будто имел на это право. Они смотрели друг на друга и, вероятно, смотрели бы друг на друга веки вечные, если бы внезапно комнату не заполонила дюжина вооруженных солдат, и все они были полны решимости его прикончить. *Доверься ему. Он тебе поможет. Он единственный, кто сможет.* Это произошло как раз в нужный (неподходящий) момент, вызвав заминку, вызвав промедление, которое сделало возможным провал миссии. И он… И этот человек, возможно, и предотвратил его уничтожение, но он позволил снова его захватить, и тогда он узнал, что голос не был его союзником. После этого на некоторое время наступило затишье. И он думал (надеялся), что все так и останется. Но, видимо, Оно просто выжидало, выгадывая момент. Поскольку, как только весь каскад событий, который вызывался СЛОВАМИ, был удален, Оно вернулось с удвоенной силой. Оно было непредсказуемым, давая о Себе знать безо всякой закономерности. Темнее любой тени, ядовитее любой змеи, но всегда, всегда будучи рядом. Скрытное и терпеливое, но при этом выжидающее. Всегда, всегда выжидающее. И Этому было здесь не место. *Вот как ты думаешь?* Он знал, что такое Оно. ГИДРА всегда была эффективной, и, удалив СЛОВА, остатки ЩИТа активировали запасные механизмы безопасности. Инструмент, чтобы довести его до безумия, и чтобы, пребывая в этом безумии, он вернулся к ним отключить этот отвлекающий фактор, исправить системный сбой и откалибровать себя до полной функциональности. Он пытался сделать это сам; искал источник, пытался определить отправную точку. Но все его усилия в итоге потерпели крах. Как вы можете сражаться с врагом, которого не видите? Лучшее, что он мог сделать, иногда получать вспышку образов, если Оно было в достаточно благодушном настроении. Ощущение длинных ног, развалившихся на подоконнике. Осознание вздернутой головы. И самый главный признак, который обычно указывал на появление Оно… запах сигаретного дыма в его носу; тяжелый и навязчивый (и знакомый?). Прямо сейчас его обволакивал этот запах, и он задавался вопросом, как же никто не почуял этот запах, когда он выходил из лифта и шел по коридору к выходу. Как только он добрался до улицы, запах не рассеялся. Наоборот, аромат, казалось, становился сильнее. Он повернулся, оглядываясь, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто являлся бы источником запаха, который сейчас цеплялся за его ноздри и когда завершил свое кружение, то мельком увидел облик башни, моргая от солнечного света, который серое матовое стекло отражало прямо ему в глаза. *Ужасно, не правда ли?* Он не ответил Этому. Он никогда не отвечал Этому. Ответы только ободряли Оно и были абсолютно бессмысленными в долгосрочной перспективе. *Ладно, по крайней мере, нам не нужно туда возвращаться в течение следующих десяти дней. Даже если этот мудак думает, что ты должен ползать на коленях у его ног, потому что он ох-какой-щедрый.* Даже если это были всего лишь десять дней, он все равно мог с этим справиться. Как только он так подумал, то почувствовал разочарование Оно. *Хмм,* - прогудело Оно. – *Но, впрочем, может быть ты так и поступишь*. Оторвав взгляд от здания, он встряхнул головой и направился через Брайтон-парк к железнодорожной станции. Пришло время отправляться домой. *Снова игнорируешь меня, дорогуша? Думаешь, я уйду, если ты просто будешь достаточно долго продолжать в том же духе? Может быть, ты столь же глуп, как и все, кто так о тебе думает. Разве ты к настоящему моменту не уяснил, что не сможешь от меня избавиться? Но это нормально. Однажды ты это поймешь. Не торопись. Я могу подождать.* *** Домом была небольшая однокомнатная квартирка на Уотер стрит, расположенная на третьем этаже в одном из жилых домов в Нижнем Ист-Сайде.* Фасад был песочно-коричневого цвета и, как ему казалось, был достаточно приятен, но изнутри этот дом редко или, скорее, вообще не поддерживался в надлежащем порядке. Лестничные клетки пропахли мочой и марихуаной, но, поскольку, в лифте пахло мочой, марихуаной и рвотой, он всегда делал выбор в пользу лестниц. В любом случае, не похоже, чтобы они были для него проблемой. Его соседи представляли собой разномастную компанию; в основном это были семьи с маленькими детьми, но было также несколько пожилых людей и одиночек, таких как он сам, которые имели тенденцию занимать меньшие площади. Они были разных национальностей и говорили на множестве языков, все из которых он понимал, но самое важное – они были ненавязчивы и по большей части оставляли его в покое. Единственным человеком, с которым он взаимодействовал хоть с какой-то регулярностью, была его ближайшая соседка – женщина средних лет испаноязычного происхождения, с которой он иногда пересекался по пути, когда приходил или уходил. Она всегда улыбалась и кивала всякий раз, как его видела, по обыкновению возвращаясь с покупками из бакалейной лавки, и он всегда возвращал ей если не улыбку, то кивок. Она была спокойной соседкой, хотя он, время от времени, слышал сквозь стены тихую музыку или телефонный разговор, а запахи, исходящие из ее квартиры, были интересными. (Он предполагал, что она именно так использовала свои покупки в бакалее). *Возможно, она пригласила бы тебя на ужин, если бы ты только спросил. Она выглядит довольно милой леди. Скорее всего, ей тоже слегка одиноко и можно воспользоваться случаем немного побыть в компании, если хочешь знать мое мнение. И еда совсем не повредит. Знаешь ли, это тело принадлежит не только тебе. Ты должен начать лучше о нем заботиться.* Это было другим аспектом, в котором Оно было непреклонно. Принимать пищу. Это не являлось критически важным для миссии, и он знал, что предназначен для того, чтобы работать гораздо дольше на куда меньших ресурсах. Еда была чем-то таким, что никогда не стояло в приоритете… *Ох, вот как ты думаешь?* … и где-то там, где-то глубоко, глубоко внутри он знал, что были периоды времени, когда он пропускал приемы пищи, потому что, ладно, потому что так нужно было сделать. *Это называется бедностью.* По правде говоря, он часто забывал поесть или не в силах был найти мотивацию, чтобы это сделать. Но сегодня Оно было в ударе, и он знал, что Оно будет становиться все более неугомонным и раздражающим, если он в ближайшее время что-нибудь не съест. Когда он встал посреди кухни и осмотрел окрестности, обнаружилось немного зачерствевшего хлеба и старого сыра, лежащего на нем сверху, который царапал горло. Место, где он жил, представляло собой старую свалку, грязную и сырую. Отдельная комната с небольшой кухней и еще меньшей ванной. Окна были серыми от времени и въевшейся грязи, а их рамы были покрыты наслоениями дешевой, облупившейся краски, которая на данный момент была поблекшего темно-синего цвета. Полы были выложены одинаковой серовато-зеленой плиткой, холодной и твердой под ногами, а бытовой технике стукнуло уже несколько десятилетий. Батареи глохли и шипели, а температура скакала, менялась то на слишком холодную, то на обжигающе горячую. У него был втиснутый в угол матрас с несколькими одеялами, кривобокая книжная полка, которую он нашел на улице и починил, двухместная кушетка, также спасенная от выброса на улицу, и два блока с доской посредине, которые он использовал в качестве стола. Он думал, что ирония заключалась в том, что предполагалось, что теперь его жизнь станет намного лучше, когда, говоря по правде, его квартира в Бухаресте была лучше и просторнее, хоть и ненамного. Но он вынужден был бороться даже за это, и это было одним из немногих условий, на которых он настаивал в обмен на полное сотрудничество. Квартира по его собственному выбору, как только он доказал, что больше не представляет угрозы для общества, и что он никогда, никогда не должен будет даже видеть или взаимодействовать с ним… Его надзиратели до сих пор придерживались второй части сделки, но за первую ему пришлось побороться, поскольку капитан МакАдамс неизменно отказывался давать свое одобрение, независимо от того, сколько раз он соглашался придерживаться своей части соглашения. Ситуация настолько ухудшилась, что они провели с ним, по меньшей мере, три сеанса, не произнеся ни слова, и капитана МакАдамса все больше и больше разочаровывало его молчание. Он сообщил ему голосом, полным занудства и колкостей, что каждый сеанс, когда он остается безучастным, только приплюсуется к общему количеству необходимых посещений в конце его испытательного срока. Но кто-то (кто-то), должно быть, вступился за его интересы, потому что во время следующего сеанса капитан МакАдамс неохотно подписал документы о его освобождении и швырнул ему их в конце отведенного им часа. Кто-то (кто-то), возможно, и вмешался, выступая за его интересы, но, тем не менее, это не означало, что ЩИТ закончил играть с ним в свои игры. В самом начале испытательного срока его проинформировали, что якобы существуют деньги, много денег, которые ему перечислили. Что-то связанное с более, чем семидесятилетней выплатой, а также пенсия и компенсационный пакет за то, что никто не проверил его статус и не защищал его интересы. Но пока что он не видел ничего этого. Вместо этого ему сообщили, что, поскольку, он все еще находится на испытательном сроке, ему будет предоставлено тщательно контролируемое пособие, доступное ему в конце каждого месяца и которого будет хватать на покрытие всех расходов на проживание, которые он мог понести. Сумма была смехотворной, ее было едва достаточно, в лучшем случае, на предметы первой необходимости, и уж конечно не достаточно, чтобы обеспечивать все жизненно важные потребности, которые, как утверждал капитан МакАдамс, были необходимы, если он надеялся когда-либо полностью интегрировать себя в общество. Ему было известно, что они затевают. ЩИТ не хотел его отпускать, поэтому они посадили его на поводок. Он был длиннее, чем тот, на котором он сидел раньше, но, тем не менее, он все еще оставался поводком. Они хотели убедиться, что выглядели самым лучшим вариантом. Поэтому, конечно, он мог бы жить самостоятельно, если ему удастся найти место, которое он мог себе позволить. Но зачем ему это, когда в штабе ЩИТа они предоставляли ему вполне пригодные и гораздо лучше укомплектованные жилые помещения. И вдобавок, круглосуточно работающая столовая, к которой у него был бы неограниченный доступ, где он мог бы выбирать любую еду, которую хотел, и так часто, как хотел, пока они следили за его выбором пищи. Они предложили ему свободу, на которой он настаивал, но преподнесли ее так, что единственный выбор, лучший выбор становился очевидным, и он был бы идиотом, чтобы от него отказаться. Дать ему горькое, чтобы он подавился, а затем подсунуть ему сладкое, чтобы сделать его уступчивым для их пожеланий. Но его жизнь была наполнена горечью и гораздо худшими вещами, чем горечь, и он каким-то образом знал, глубоко-глубоко-глубоко в своих костях и под всеми слоями кожи и металла, из которых состояло его тело, он знал, всегда знал, как выжать воду из камня и как быть способным выжить. Поэтому он, не говоря ни слова, взял пакет, который они ему предоставили, повернулся и вышел из кабинета капитана МакАдамса, чтобы найти себе квартиру. И вот он здесь, стоит в вышеупомянутой квартире и оглядывается по сторонам. В настоящее время у него было десять дней без каких-либо обязательств или необходимых встреч, и он с нетерпением этого ждал. Он уже понял, что собирается делать с этим нежданным-негаданным изобилием времени. *Возможно, примешь душ и постираешь свою гребаную одежду. Потому что я заявляю тебе, дорогуша, мне приходилось нюхать пьяниц с Бауэри**, от которых несло не так сильно, как от тебя.* *** Четыре дня и восемь книг спустя (книги было достаточно легко приобрести. Их можно было найти на развалах в определенных местах на конкретных улицах или брать с большой уценкой в библиотеках. И если существовала единственная вещь, которая могла заставить Оно заткнуться, это была длинная книга; казалось, Оно так же сильно любит читать, как и он сам), он поднял голову и огляделся. Батарея гремела (видимо, в квартире шел цикл нагревания), и его кожа сделалась влажной от пота. И даже он не мог не заметить, что начинает вонять. Протерев глаза, он понял, что не может вспомнить, когда в последний раз что-нибудь ел или пил. Он подумал, что, возможно, это была вода и очередной бутерброд примерно двадцать часов назад, но он не был уверен. Он нарушал протоколы своей миссии, и пришло время это исправить. Поэтому он поднялся с насиженного места на матрасе и направился в сторону душа. *Черт возьми, давно пора.* Как только он покончил с мытьем, то осознал, что да, его одежда источает чрезвычайно сильный запах, и ему необходимо было исправить эту ситуацию, или во время его следующего сеанса с капитаном МакАдамом ему предстоит очередная лекция о надлежащем внешнем виде и заверение, что он поддерживает предписанный любому солдату уровень самообслуживания. Пора было ему заняться стиркой. *И раздобудь какой-нибудь проклятой еды. Еще не надоели бутерброды с сыром? Ты знаешь, что сейчас полным-полно других вариантов, правда же? Или ты настолько поврежден, что даже это не можешь сделать правильно? Ох, ладно, не бери в голову*. Он проигнорировал Оно, как делал это всегда, собрал свою одежду в две наволочки и направился к прачечной, расположенной в трех кварталах. Накануне шел снег, и он знал, что праздник наступил и остался позади, он слышал, как его соседка что-то говорила счастливым голосом о белом Рождестве, когда разговаривала с кем-то по телефону. Но небо было пасмурным и тяжелым, и теперь улицы покрывал толстый слой грязной серой слякоти, которая просачивалась сквозь его ботинки, пока он шел, первым делом сделав остановку у магазинчика на углу, чтобы взять бутерброд и бутылку содовой и скоротать время, а также заткнуть голос, пока его одежда стирается. Два часа спустя, как раз когда он закончил, пасмурное небо сдержало свое обещание и теперь сыпало мокрым снегом, который уже смешивался с грязной кашей на улицах. Вздохнув, он прижал свои узлы ближе к телу и решил срезать путь по аллее, которая тянулась позади прачечной. Она была огороженной, но это бы сократило его время в пути на три минуты, а забор не стал бы помехой для кого-то вроде него. Он только что прошел мимо мусорного контейнера, из которого несло дохлой рыбой и кошачьей мочой, когда услышал это. Тихий, тонюсенький скулеж. Вероятно, это была крыса или даже енот. Он решил его проигнорировать, он уже прилично промок, но затем снова услышал этот звук. Слабый, беспомощный и… наполненный болью. Развернувшись, он направился к мусорному контейнеру и опустился на колени в поисках источника. Когда этот звук раздался снова, он обнаружил, что откидывает в сторону два полных пакета с мусором, вытаскивая промокшую картонную коробку. Подняв крышку, он поймал себя на том, что уставился вниз на маленькое странное существо, которое свернулось в углу и скулило, дрожа от явного страдания. Это была одна из самых неприглядных вещей, которую он когда-либо видел; этот маленький коричнево-черный комок с коротким, похожим на обрубок хвостиком и лапками, которые выглядели так, словно их погрузили в уголь. Он подумал, что это мог быть опоссум или, возможно, поросенок, пока не понял, что нет, нет, это был… *Это щенок* P.S. *район в юго-восточной части Манхэттена. **Квартал дешевых баров и притонов