Сердце моё драконье

Его считают чудовищем. Его имя стараются не произносить, потому что оно, как утверждают многие викинги, проклято. Весь Олух, все жители до последнего, вздыхают с облегчением и улыбаются как идиоты, когда гроза обходит их стороной. Сильная гроза. И все всерьез думают, что это потому, что его больше нет. Наивные. Или это она такая дура? До того момента, пока не помер её супруг, она не задавала себе таких вопросов. Впрочем, зачем их было задавать, если ей едва ли не каждый божий день приходилось слышать и не такие слова в свой адрес. И вот теперь она уже третий месяц, просыпаясь по утрам, не верит в то, что дома стоит удивительная тишина. Никто не громыхает какими-то краденными щитами, которые очень легко перекрасить и толкнуть по дешевке врагам; никто не орет на неё, заставляя как можно скорее готовить завтрак, состоящий, как у приверед-берсерков, из пяти разных блюд; никто не заваливается среди ночи пьяным в стельку и не требует удовлетворить свои «мужские потребности» немедленно, да и шлюхи, — чьи волосы она находила регулярно на его одежде, — всегда стараются сделать так, чтоб клиент уходил предельно довольным, — хотя, если им, конечно, за это неплохо платят, — а у её мужа, как известно, нормального заработка никогда не было. И вообще — её брак нельзя было считать нормальным. Зато теперь, быть может, что-то наладится. Ведь она, сама не зная почему, вдруг страшно полюбила грозы. Грозы, которые вернулись на Олух. И теперь были куда сильнее прежних. Она полюбила и тёмные дождливые ночи, когда ветер свистит снаружи, напевая какую-то свою песню. Песню, которая ей кажется лучшей серенадой на свете. А его никто не видел с тех пор, как он, обворовав последнюю семью, потерявшую кормильца, попытался сбежать, и в его шлем ударила молния. «Скорее всего, он умер не сразу. Таким образом Тор сурово покарал его», — это то, что знают все викинги на Олухе. И она, соответственно. Но лишь до тех пор, пока однажды в ливень на пороге её дома не появился тот, кого давно забыли и вычеркнули из жизни — Юрген Барнстад. Тот самый, о котором никто добровольно не вспоминал, боясь привлечь беду. И о ком никогда не говорили хорошо. Никогда. И так вышло, что он, спасаясь от призраков прошлого, заставил её призраков отойти. Наверное, она всё же дура. Но так вышло, что именно Юрген Барнстад — человек без чести и совести — проявил к её жизни, внезапно усложнившейся, больше участия, чем Олух. И она знала, что сперва им двигало лишь желание пересидеть охоту, которую за его головой объявил остров неизвестных. Потом — жажда наживы. Увы, он едва ли мог чем-то поживиться в её доме. А после… скорее всего, жалость. Жалость к ней, жалкой жене мелкого воришки, которого в последние пару лет никто и в грош медный не ставил. И иногда дуракам везёт. За несколько недель они с Барнстадом нашли общий язык. И не только язык — изголодавшись по партнеру, который бы умел не только удовлетворять свои прихоти, но и прислушиваться к желаниям другого, — они открыли немало возможностей даже в серой и скучной ранее миссионерской позе. Юрген освоился в её скоромном жилище. Стал даже помогать по хозяйству в пределах сеней. Выходить на улицу солнечным днем Юрген не мог — знал, что увидевшие его викинги, дара речи лишатся от страха. Или — от ненависти. Которая давно изжила себя, по правде говоря. Зато он мог спокойно разгуливать под ливнем в грозу. Уж теперь точно зная, что молния не бьет в одно и то же место дважды. Миссис Акк старалась не показывать, насколько сильно привязалась к нему. А Юрген старался не показывать, что сам хочет привязаться к ней. Чтобы завязать с воровством и обманом. Но она настолько привыкла к обману мужа, что до сих пор не смогла спросить его о самом важном — готов ли он измениться раз и навсегда, — боялась, что услышит в ответ очередное вранье. Вранье, которое обязательно примет за правду. Потому что, если столько лет замещать одно другим — ты разучишься видеть разницу между ними. — Ну, как там? Ушел? — шепотом спрашивает Юрген, показываясь из-за скрипящих дверей, ведущих в уборную. Только что к Акк заходил Плевака, предлагая подкову, которую втюхивает каждый год за бешеные деньги одному идиоту с Олуха, который готов поверить, что она уберегает от дурного глаза и бед. — Точно ушел? Можно уже выходить? — Да, ушел, — она осторожно выглядывает в окно. — Только б не вернулся. Задолбался я торчать в этой вонючей яме! — Слушай, Юрген, я тоже устала прятать тебя по углам… это каждый раз как экзамен перед наставником. Между прочим, я… уважаю Плеваку, и то, что он сразу учуял мужика в доме — о многом говорит… — Ты же выносила траур — почему у тебя не может появиться мужик? — Барнстад наливает себе кружку молока. — Или… Плевака сам рассчитывал на это местечко? — Не говори ерунды! — Ну-ну, — Юрген обходит Акк и останавливается за её спиной. — Не будь скромницей. На такой зад разве что импотент не поведётся. Акк не отрицает того, что всегда могла похвастаться пышными формами. Вот только последние годы она всё чаще стала считать себя ущербной и непривлекательной. — Мне приятно, что ты ревнуешь… Юрген вдруг давится глотком молока. И Акк замирает, понимая, что явно здесь что-то не так. А «не так» оказывается всё. Все её надежды. — …не ревную, — говорит он, прокашлявшись, и в голосе действительно слышна уверенность. — Я лишь не хочу делить тебя с другим мужиком. Пока что. — Пока что? — Пока я здесь. — Юрген ставит кружку на стол и потягивается. — Пойду прогуляюсь. — Спятил?! — Акк не может поверить в то, что слышит. — День-деньской! Тебя увидят! — Ты ведь сама этого хотела только что, уже не помнишь? — Я хотела не этого! Юрген лишь усмехается и, накинув на себя старую плащовку её покойного мужа, выходит на улицу. Акк не может найти себе места — без конца выбегая и прислушиваясь — не орут ли викинги, пораженные тем, что Юрген живее всех живых. — Где ты был?! — она налетает на него, едва не повалив. Поздним вечером Юрген приходит обратно. Как ни в чем не бывало. — Что ты молчишь?! Тебя видели? — Фидели, но приняли за фоего нофого ухафера, — растягивает губы, в которых находится подкова, Юрген. — Фмотри, фего принеф! Миссис Акк на мгновение не верит своим глазам и ушам. — Ты… украл её?! Юрген вынимает подкову изо рта, и лицо его меняет выражение. Теперь на его широком лбу залегает мощная морщина. Глаза становятся безумными. Руки сжимаются в кулаки. Кажется, что он вот-вот разразится громом и молнией. — А сама как думаешь?! — О, Великий Тор! Ты даровал этому человеку второй шанс, ты не убил его своим посохом, не убил его молнией, а теперь он скова за старое! И за что мне это?! — Акк хватает подкову и спешит вернуть её Плеваке. — А ты, всё-таки, дура, — произносит Юрген одними губами, и секунду спустя, бросается за ней. — Будем надеяться, что тебе ещё повезет узнать меня другого… За окном вдруг резко сверкает молния. Слышится гром. Начинается жуткий дождь. Не же зря жара стояла весь день просто ужасающая. — Боги! Кто это? — он едва может расслышать эти слова. — Это же… о нет! Только не это! Да за что нам такая кара?! — вопит кто-то ещё за его спиной. — Нет! Это же… Юрген… Кажется, дар речи у викингов не пропадает. Но Юргену сейчас не до этого. Гроза всё ещё не унимается. Но уже отходит. — А с ней что? — тут Юргена кто-то оттаскивает за плечо. — Миссис Акк?! Акк лежит на сырой земле и не подает признаков жизни. Юрген опускает голову. Именно в тот момент, когда он попытался ей рассказать, что подкову не своровал, а купил, молния, будто, издеваясь, целится прямо в него. Он готов поклясться, что снова ощутил на себе это дыхание смерти, но… в последнюю секунду Акк кидается наперерез. — …ты подумай-ка… она мертва, а этот… хоть бы хны… — …не зря говорят, что дуракам везет! — …и подкова-то твоя, Плевака… ни черта не защищает! — Она не моя… она теперь — его! — Юрген краем глаза замечает, что на него показывает палец кузнеца. — Золотые-то он мне подделанные дал! — Это неправда! — Барнстад вскидывается. — Давно ты свои запасы не проверял, да? — хмыкает Плевака. — Если уж воруешь, то будь готов, что и у тебя своруют… Гнилец принёс мне деньги, которые стащил у тебя, когда ты под дождем резвился, как дитё…