Те, что правят бал

Традиция дарить подарки одноклассникам существовала с незапамятных времён. Выпускники этого года, в нашем с Джудом лице, эту традицию, если не уничтожили окончательно, то совершенно точно надломили. До нас подобных инцидентов школа не видела. После нас, возможно, не увидит тоже, но пока это был единичный случай. Под ёлкой, стоявшей в холле, за три недели декабря появилось восемь подарков для наших одноклассников от Джуда и восемь от меня. Девятого так никто и не увидел. То есть, я какое-никакое внимание проявил, оставив там открытку. Несмотря на то, что хотелось поязвить от души, вспомнив просто-таки феноменальное поздравление с днём рождения, постарался держать себя в рамках и ничего лишнего не писать. Не предлагал ему с наступлением нового года одуматься, перетряхнуть устаревшие, траченные молью и припорошенные пылью принципы, не советовал присмотреться к сексуальным альфам, готовым уложить его в постель. Не секрет, что таких альф в академии было предостаточно, за её пределами, вероятно, количество их увеличивалось в геометрической прогрессии. Я искренне пожелал Джуду встретить в новом году омегу своей мечты, успешно завершить обучение здесь и поступить в университет мечты. Мои высокие порывы никто не оценил. Спустя пару часов после того, как открытка легла под ёлку — между прочим, я потратился ещё и на праздничный конверт со снежинками, — я обнаружил этот подарок под дверью своей комнаты. Фитцджеральд прочитал, не проникся, посчитал, что я над ним глумлюсь, издеваюсь, насмехаюсь. После чего разорвал и открытку, и конверт. Не поленился принести обрывки мне. Тем самым дал понять, что от меня ему ничего не нужно. Вернувшись в академию после продолжительных выходных, я обнаружил, что ёлка по-прежнему стоит на месте. Вероятно, дожидалась возвращения с каникул всех активистов, занимавшихся декором. Раз ставили они, значит, и уборка на их совести. Когда я уезжал из дома, олень, стоявший у наших ворот, тоже мерцал и переливался многочисленными разноцветными огоньками. Между тем, прошла уже половина января. Такими темпами можно было дотянуть до наступления следующего декабря и радоваться своей изобретательности. Вот, не убрали тогда, а он и пригодился. Разве это не чудесно? Общежитие снова пустовало. То есть, какие-то редкие омеги мне встречались, но все они были либо выпускниками из других групп, либо младше меня на год, два, несколько. За столиком я сидел в гордом одиночестве и чувствовал себя так, словно вернулся в заражённый город из любой классической антиутопии. Эпидемия выкосила всех остальных, а мы — последние выжившие. Или персонажем «Ночи страха», количество человек в классе которого стремительно редело, потому что в городе появился ненасытный вампир. У меня на примете, кстати сказать, был отличная кандидатура на роль любителя крови. Из меня он её пил в последнее время литрами и находил в этом особое очарование. Понятия не имею, что заставило меня подойти к ёлке и заглянуть под неё. Я не собирался, но в итоге сделал это. Последний, оставшийся невостребованным подарок, лежал на полу. И предназначался мне. Судя по тому, что на блестящей обёрточной бумаге был приличный слой пыли, подарок лежал здесь давно. Просто по каким-то причинам не попал в руки адресата. Вероятнее всего, его положили под ёлку после того, как я уехал. Для Джуда это не было проблемой. Ему не нужно было спешить ни на поезд, ни на самолёт. Он жил в этом штате. Пара часов езды на автобусе, и вот он уже дома. Джуд вполне мог задержаться подольше, выбраться в город, купить подарок, вернуться и оставить презент. До востребования. Моя фантазия лихорадочно работала, прикидывая, что мог положить в коробку — чёрт, она была огромной! — Джуд. Ничего приличного на ум не приходило. Зная его характер, я бы не удивился, обнаружив в коробке какой-нибудь набор из секс-шопа. Подарок для закоренелого девственника. Фаллоимитатор «Альфа А» с узлом, похожим на настоящий, несколько эротических журналов с горячими обнажёнными альфами, тюбик дополнительной смазки и костюмчик горничного. Или что-то в этом роде. Принимая во внимание его пожелания, приуроченные ко дню рождения, такой подарок не казался совсем уж нереальным. Вспоминая момент, на котором оборвалось наше взаимодействие в душевой, он просто-таки напрашивался. Я смотрел на коробку, будто загипнотизированный. Смотрел и никак не мог решить, что с ней делать. Вернуть дарителю, не открывая? Либо заглянуть одним глазком, оценить, на что хватило чужого воображения, а потом всё равно вернуть? Независимо от того, школьная это была традиция, или инициатива исходила целиком и полностью от Джуда, я не собирался принимать от него подарки. Правда, на примете был ещё один вариант. Сломать, разбить, разорвать, разрезать на кусочки всё, что обнаружу внутри коробки, а потом оставить её под дверью комнаты на третьем этаже, скопировав поведение дарителя. Карточку с пожеланиями Джуд не прикладывал. На поздравления его уже не хватило. Исписался, придумывая витиеватое кружево, из слов сплетённое, для других одноклассников, или красноречие закончилось в день рождения. Сейчас он мне просто коротко сообщил, от кого этот подарок. Столкнувшись с реальностью, я был склонен ставить под сомнения не только заявления о самых трогательных поздравлениях в мире, но и то, что гласило об умении Джуда идеально выбирать подарки. Как оказалось, их в коробке было несколько. Толстовка. Взамен испорченной во время натирания полов в душевой. Новый смартфон. И два билета на фестиваль «Коачелла», ежегодно проходивший в Калифорнии и собиравший просто огромное количество зрителей. Три дня праздника, отличного настроения и музыки. Самой разнообразной, на любой вкус и цвет. Я много слышал об этом фестивале, мечтал однажды попасть туда, даже собирался вместе с родителями. С папой. В последний момент поездка сорвалась, потому что отец попал в больницу, и мы не смогли оставить его в одиночестве. Разумеется, с теми деньгами, которыми он распоряжался, можно было весь больничный персонал с потрохами купить, обеспечив себе уход по высшему разряду, но папа настаивал на том, что мы должны быть рядом с родным человеком в трудный момент его жизни. Я не спорил. Придерживался того же мнения, потому помахал Коачелле рукой и забыл о ней до лучших времён. Они всё никак не наступали, потому во все следующие годы время коротких весенних каникул со временем проведения фестиваля не совпадало. Чтобы попасть туда, нужно было прогуливать занятия, а я себе такого не позволял. В этом году всё складывалось идеально, но я, позабыв о давней мечте и перестав отслеживать график главных музыкальных событий страны, благополучно всё пропустил. Билеты напомнили. Однако принимать подарок и использовать этот шанс я не планировал. Руки потянулись к билетам, чтобы разорвать их, но в последний момент я передумал и отложил их в сторону. Посмотрел на телефон, модель которого была лучше, новее и качественнее той, что использовал до сегодняшнего дня я. Именно об этой модели я упоминал в разговоре с Ирвином, заметив, что планирую сменить технику летом. Примерил толстовку, перестав бороться с желанием сделать это. Она села идеально, была подобрана точно по размеру. Как будто для меня сшита. На ней не было рисунков, — в последнее время казалось, что у кого-то фетиш на любителей принта с кроликами, — но зато была надпись. Не самая цензурная, но мне она почему-то понравилась. «Fuck them all». Иногда мне действительно хотелось это сказать. Иногда мне действительно хотелось послать к чёрту всех. Или не всех, но большую часть людей, меня окружающих. Думая, что подарка три, я ошибся. Четвёртый лежал на самом дне коробки и заставил меня подавиться. Та самая тёмно-синяя рубашка, на которую я исходил слюной, но в итоге отказался от покупки, посчитав, что выбрасывать столько денег за тряпку — слишком глупо. Ценника на вещи, разумеется, не было, но мне он и не требовался. В магазине наблюдения хватило, чтобы запомнить, впечатлиться и понять, что нам с этой прекрасной рубашкой не по пути, потому пусть она достанется кому-нибудь другому, не такому прижимистому. Нет, родители не контролировали мои расходы, не заставляли экономить на всём, вплоть до воздуха. Не говорили, что прежде чем тратить, мне нужно научиться зарабатывать. Эта инициатива исходила от меня. Мне казалось почти преступлением — тратить то, что получено чужим трудом. Отец постоянно работает, а его глупые омеги — муж и сын — спускают всё на ветер за считанные секунды. Джуда подобные вопросы, похоже, не занимали. Он тратил спокойно, считая, что отец, выступавший в качестве мецената академии, может позволить себе любые траты. И если со счёта всего за день улетит несколько тысяч, он как-нибудь это переживёт. Пока я прикидывал, как лучше всего вернуть Фитцджеральду все его щедрые дары, на территории академии появился он сам. Я видел, как он шёл от центральных ворот к общежитию. Неизменный чёрный шарф, обмотанный вокруг шеи, волосы, собранные в хвост, с одной, небрежно спадающей на лицо прядью, тёмная водолазка и такое же пальто. Тотал блэк. Кажется, именно так принято было обозначать наряды, составленные из вещей исключительно чёрного цвета. Джуд ненадолго отвлёкся от созерцания экрана — жил он, что ли в телефоне? — и посмотрел наверх. Я отшатнулся от окна и поспешил стянуть с себя толстовку, надеясь, что он не настолько глазастый, чтобы заметить, в чём именно я расхаживаю по комнате. Чем дольше я смотрел на вещи, тем сильнее становился соблазн — оставить их себе. Всё-таки слухи не лгали. Джуд знал, что нужно другим. Замечал это. И не нуждался в виш-листах, стандартно вывешиваемых на личных страницах. На фоне его подарков моя открытка смотрелась жалко и унизительно. Подарок на «отгребись», лишь бы был. Не подарок. Так, тизер небольшой, за которым следует понимание, что продолжение не следует, и, соответственно, разочарование. Ближе к вечеру я принял окончательное решение. С вещами — расстаться, в логово тигра сходить, отдать коробку прямо в руки и спросить, что заставило писать простыни текста в личные сообщения Шону. Да, я — ненадёжный источник информации, да, я солгал. Но... Какого хрена, Джуд? По мере приближения к заветной комнате на третьем этаже мои ноги тяжелели и отказывались идти. Я вспоминал несколько ночей, что стоял здесь, утопая в запахе, влекущем к себе. Отчаянно манящем и превращающем меня в безвольное желе. Боялся, что сейчас это всё может повториться, несмотря на то, что до эструса у Фитцджеральда — месяц или около того. Боялся не зря, потому что запах его действительно окутал меня привычным облаком, забился в лёгкие, закружил голову, стоило подобраться ближе к двери. Я прижал коробку с подарками к груди, собирался постучать в дверь, но так и замер на месте, не позволив костяшкам соприкоснуться с гладкой деревянной поверхностью. За дверью послышался стон. Не постановочный нисколько, безумно довольный и чертовски порнографичный. О, Джуд. Только совсем-совсем тупица не понял бы, что там происходит. Я понимал. Но вместо того, чтобы оставить коробку под дверью, продолжал стоять, слушая эти стоны, приторно-сладкие и однотипные. Если совсем точно, то они друг от друга вообще не отличались. О, Джуд. Я представил, как он хватает меня за руку, притягивает к себе и привычно уже впивается в губы поцелуем. Запечатывает рот своими губами, проскальзывает внутрь него языком, бережно касается моего, дразнит, подначивает, привлекает и заставляет включиться в игру, которая доставляет удовольствие обоим. О, Джуд. Он рывком сдирает покрывало с кровати, и я оказываюсь на простынях. Пока ещё одетый. Тянусь к нему, стягиваю водолазку, в которой он сегодня был, и резинку с его волос, позволяя им рассыпаться по плечам. Хватаю его за руку, направляя её к своему члену. Прикоснись. Прикоснись же, а не уходи, как тогда. Заставь меня кричать этой ночью. Покажи, от чего я отказываюсь, отталкивая тебя каждый раз. Докажи, что Шон не ошибся в своих предположениях. В твоих словах была ревность и мелькающее между строк обещание о том, что его, Шона, детка скоро станет твоей. Через пару секунд. Начинай считать. Или давай посчитаем вместе. О, Джуд. Блядь, пудель, выучи уже хоть что-то другое и перестань так пошло скулить. Зная, что Мартин ещё не приехал, а потому и комната никому, кроме Джуда не нужна, логично было предположить, что дверь окажется заперта. Однако или этих двоих страсть настолько захватила, что они обо всём на свете позабыли, или они вообще не считали нужным закрываться от посторонних глаз. Я совершенно не собирался открывать её и заглядывать внутрь, но она поддалась. И я не смог отказать себе в... Не знаю, в чём. Удовольствием это точно не было. Я видел их обоих. Милашка Кловер, выстанывающий уже вкрай заебавшее меня «О, Джуд». И, собственно Джуд, державший его за копну мелких кудряшек, заставляющий запрокидывать голову, выцеловывающий гибкую шею. Кловер обхватил его ногами за пояс, раскинул свои тощие ляжки и заходился в экстазе от каждого нового толчка, вонзая ногти то в плечи, то в лопатки. От его ногтей на коже оставались красноватые полосы. Почти преступление — портить это тело. За то, что Кловер уже натворил, я бы впаял ему пожизненное, без права на подачу апелляции. Расстояние между нами было сейчас меньше, чем в раздевалке, и мне, наконец, удалось рассмотреть татуировку на лопатке. Волчья морда, с оскаленными клыками. Ещё один знак, предупреждающий об опасности. Разглядел не только татуировку, но и тело профессионального спортсмена, занимающегося плаваньем много лет подряд, во всей красе. Сильные руки, широкие плечи. И задница. Блядь, какая же у него была шикарная задница. Неудивительно, что альфы на неё дрочили круглые сутки, представляя, что с ней — и с ним — сделают. Я бы тоже с удовольствием подрочил, вернувшись в комнату и оставшись наедине с собой. Если бы успел свалить отсюда в самое ближайшее время, а не стоял, как вкопанный, и не смотрел, как трахаются другие. Не наблюдал заворожено за тем, как Джуд уверенно, сильно и плавно двигается, вгоняя член в маленькую поджарую задницу своего любовника. Заставляет Кловера, лежащего под ним, закатывать в экстазе некрасивые, обычно выпученные, как у лягушки, глаза. Всё произошло очень быстро. Слишком. Запредельно быстро. Кловер вдруг открыл глаза, вероятно почувствовав на себе посторонний взгляд, и заметил молчаливого наблюдателя, стоявшего в дверном проёме. Несколько секунд мы просто пялились друг на друга в тишине, а потом он завопил так, что пожарной сирене и не снилось. Туманная поволока исчезла из его взгляда, зато появился страх. Не сомневаюсь, что любитель кроликов вспомнил встречу с психованным, как он выразился, омегой в душевой комнате. Тогда я вёл себя вызывающе и громко, изображая профессионального игрока в футбол. Теперь же стоял, не произнося ни слова. Его это пугало, подбрасывало пищу для размышлений. Тихие психопаты пугали сильнее тех, что громко и эмоционально выплёскивали свою ярость. Вторых можно было обойти стороной, первые скрывали в себе опасность куда большую. Никогда не знаешь, чего ждать от такого человека. Ясно лишь то, что ничего хорошего. Джуд, проследив, куда смотрит Кловер, тоже оглянулся. Его глаза и без того были тёмными от возбуждения. Однако мне показалось, что теперь, когда он заметил незваного гостя, вломившегося в любовное гнёздышко, они потемнели ещё сильнее. Взгляд их вонзился в меня словно два метательных ножа, брошенных разом и пригвоздивших бестолковую жертву к стене. Не испытывая ни капли смущения, он поднялся с кровати. Медленные, немного ленивые движения, грация хищника. Его же взгляд и довольная ухмылка. Осознание: потенциальная жертва сама пришла к нему. Добровольно заскочила в капкан и позволила железным зубцам вонзиться в беззащитную плоть. Кловер, воспользовавшись этим, сразу же схватил одеяло, валявшееся на полу, и накрылся им с головой. Словно всем своим видом пытался продемонстрировать: он в домике, его это всё никоим боком не касается. Нет, нет и нет. Останься мы наедине, я бы не упустил возможности над ним поиздеваться. Посмеяться. Разыграть те же карты, что использовал в отношении меня Шон. Кловер, детка, как тебе не стыдно? Как думаешь, твои папочка и отец догадываются, с кем ты спутался в академии? Отчаянно хотелось зацепить, проехаться по его чувству собственного достоинства. Отпустить пару колких замечаний о том, что он наивный идиот, прыгнувший в постель к тому, кто поиграет им и бросит. Или поступить совсем уж гадко и поиграть в заслуженного лукиста со стажем. О, это ужасное гнездо на голове. О, эти торчащие коленки, столь призывно раскинутые. О, эти круглые глаза. Ты знаешь, что похож в этой позе на лягушку? Тебе не стрёмно было раздеваться перед другим человеком, имея такое тело? Но присутствие рядом Джуда мои начинания тормозило. Вот уж кто своей наготы не стеснялся. Привык, что на него смотрят и видят на соревнованиях все, кому не лень. Там он, правда, был в плавках, а сейчас на его теле вообще одежды не осталось. Если кого-то из нас двоих это и смущало, то точно — не Джуда. Он не прикрывался одеялом, не искал в ворохе одежды, валявшейся на полу, свои трусы. Он стоял передо мной вот так. И усмехался. А я смотрел не в глаза, как должно и принято в приличном обществе. Я откровенно пялился на его член, потому что чувствовать его чувствовал в душевой, но до сегодняшнего дня не представлял. Интересно было узнать, увидеть и оценить. Смотрел и на гладко выбритую, без единого волоска, мошонку. Что я там плёл про Шона и члены, которым можно поклоняться? Вот, здесь это всё тоже отлично вписывалось. Каждая, без исключения, характеристика подходила. Возбуждённый, красивый. Большой. Не меньше, чем у среднестатистического альфы, хотя омеги представителям сильного пола обычно всегда в размерах несколько уступали. Просто без узла в основании. Блестящий от смазки, своей и чужой. Перевитый крупными венами, необрезанный. Мне хотелось к нему прикоснуться. Хотелось его лизнуть. Даже брезгливость не проснулась, хотя мысль о смазке какого-то левого омеги не слишком воодушевляла. Рот непроизвольно наполнился слюной, и я шумно сглотнул, совершенно спонтанно представив, как опускаюсь на колени перед Джудом и прикасаюсь губами к крайней плоти. Сомнительная фантазия, учитывая мой нулевой опыт в любом из видов секса. Вряд ли, рискни я претворить в жизнь всё, что успело промелькнуть в сознании, хоть один из нас получил бы удовольствие. Скорее, это походило бы на борьбу с рвотным рефлексом для одного и попытку удержать себя в руках, не выбив все зубы козлу, решившему поточить их о чувствительную и нежную кожу, для другого. Но там, в мыслях, я был не просто бесполезным и бестолковым девственником, впервые увидевшим чужой член не в постановочном фильме, а самым настоящим гуру минета, способным заглатывать целиком и не блевать, когда мне кончают в глотку. Ему всё нравилось. Мне — тоже. От этих мыслей я возбуждался не хуже, чем от того, что увидел здесь недавно. Пиздец. Полный, тотальный, непроходимый. Для полного счастья только мокрой задницы не хватало. Падать, так падать. С разбега в глубину. На самое дно. Уходить отсюда не с гордо поднятой головой и идеально прямой спиной, чеканя каждый шаг. Убегать, опуская глаза и чувствуя, как хлюпает смазка, будто на меня флакон её вылили. — Лапушка, ты сюда на хуй мой пялиться пришёл или есть дела поважнее? — спросил Джуд, прихватив с тумбочки сигареты с зажигалкой. — Согласен, вид довольно интересный, но ты и в зеркале примерно то же самое увидишь. Он высек пламя. Закурил. — Хотел отдать кое-что, — ответил я, с трудом подбирая нужные слова. — Ну, отдавай, — хмыкнул он. Я протянул ему коробку с подарками. Разумеется, он её узнал. Не стал настаивать и насильно впихивать обратно. Забрал и поставил на стул. — Это всё? — уточнил. — Да. — Свободен, — произнёс он и захлопнул дверь. Я слышал, как повернулся в замке ключ. Характерный звук чиркнул по натянутым нервам, словно смычок по струнам скрипки. Невидимые руки вновь подтолкнули в спину, заставляя сорваться с места и валить, как можно дальше отсюда, не задерживаться ни на секунду, не думать о том, как Джуд докурит свою сигарету и будет вытаскивать Кловера из-под одеяла. Уговаривать, убеждать, что всё закончилось, и их больше никто не побеспокоит. Упирающийся вначале, Кловер проникнется, поверит и с готовностью откликнется на новый поцелуй. Они снова вернутся к своему занятию, продолжат с того момента, на котором остановились. У них будет сумасшедшая ночь, а у меня, как обычно, ничего. Не вышло красивого жеста с возвратом подарков. Не вышло разговора с обличением и возмущениями. С криками о том, что он не имеет права так нагло лезть в мою жизнь и устанавливать там свои правила. Зато в неловкое положение я себя на «отлично» поставил. Загребись просто, какая прелесть. В комнату влетел на крейсерской скорости, словно за мной стая разъярённых волков гналась, обещавшая разодрать на куски нерасторопную жертву. Плотно закрыл дверь, повернул ключ, застонал разочарованно, понимая, что вместо триумфа снова попал в переплёт. С разбегу приземлился не в прозрачную воду, а в лужу с жидкой грязью. Обляпался с ног до головы. Заляпал других людей. Прикусив губу, опустился на пол, обхватил голову руками и несколько минут просидел так, в звенящей тишине. Давило, болело, раздражало. Впивалось в напряжённую плоть. Подбрасывало жаркие кадры. Вперемешку. Увиденные наяву и додуманные, дорисованные воображением. Требовало разрядки. Чем быстрее, тем лучше. Ненавидя себя за эту непростительную слабость, я потянул молнию, расстёгивая. Запустил ладонь под резинку нижнего белья, обхватил твёрдый уже, бесконечно напряжённый член. Размышлял об увиденном. Не о лягушачьих бёдрышках, само собой. Они во мне никаких эмоций, кроме раздражения не вызывали. Это Джуду, очевидно, нравились, раз он самозабвенно с Кловером трахался. У меня были другие приоритеты. И думал я о другом человеке. О его теле, над которым хотелось нависнуть и вылизать каждый миллиметр кожи. О широкой спине с оскалившимся волком. О бледных плечах, расчерченных чужими ногтями. О члене тоже размышлял. Решал дилемму. Смог бы сделать то, что обдумывал, наблюдая, или моей решимости на это не хватило бы никогда. Они там жизнью наслаждались и трахались, как те самые кролики, а я сидел на пыльном полу, пачкая его смазкой, и грезил чужим парнем, от которого сам же и отказался, притом, неоднократно. Вот они, странности жизни. Запрокинув голову, вжался затылком в твёрдую поверхность. Выдохнул то, что слышал за этот вечер десятки раз в ином исполнении, а теперь примерил на себя. Натянул чужую жизнь, словно вторую кожу. Услышал, как это прозвучит из моих уст. Оценил, насколько проникновенным получится шёпот, переходящий постепенно в отчаянный крик. В не менее отчаянный стон. И мне понравилось. До безумия. Джуд. О, Джуд. О, Джуд... * В их отношениях царила такая завидная идиллия и такая приторная сладость, что меня начало передёргивать от одного только вида обоих, когда они вместе заходили в столовую. Или, когда оказывался в коридоре, поворачивался к окну, неизменно натыкаясь взглядом на одну и ту же картину. Джуд сидел на подоконнике, прислонившись спиной к стене, курил, глядя в приоткрытое окно, дожидался появления своей пассии. Скользил по мне мимолётным, незаинтересованным взглядом и отворачивался. Вскоре распахивалась дверь, и Кловер выскакивал из комнаты. Я же, напротив, скрывался в своей и срывал злость на ни в чём неповинных вещах, расшвыривая их. Успокаивался, занимаясь уборкой. Неудивительно, что из-за постоянных срывов комната моя выглядела образцово — ни единой пылинки. Хоть ешь прямо с пола, никакой угрозы здоровью. Я всё ждал момента, когда пудель начнёт светить в столовой новым телефоном, предлагая сделать совместный снимок, чтобы запечатлеть новые рубашку и толстовку. Вообще-то на нём и первое, и второе болталось бы, как на палке — размер одежды у нас не совпадал, кроме того Кловер был на полторы головы меня ниже. То, что отлично вписалось бы в мой гардероб, на нём смотрелось бы комично. Джуд, не лишённый чувства стиля и всегда с ответственностью подходивший к выбору одежды, это наверняка понимал. Однако я не думал, что подобные условности способны его остановить. Он мог нарядить Кловера в подарки, предназначавшиеся мне, просто для того, чтобы позлить, вывести из состояния равновесия и наглядно продемонстрировать, что плевать ему на отказы. Незаменимых людей не существует. Если один отказался принимать подношения, бегать за ним, хватать за запястья и упрашивать не станут. Другой возьмёт с удовольствием и выразит горячую благодарность. А в начале апреля они возьмутся за руки и рванут на фестиваль, чтобы провести неделю в мире музыки. Билета всё-таки два. Очевидно, что поедут вместе. Оторвутся, как следует, отдохнут от серости школьных дней. Привезут оттуда море впечатлений и фотографий, которые моментально зальют в социальные сети, и заставят некоторых задротов, сидящих в четырёх стенах, удавиться от зависти. Однако с момента возвращения учеников в академию и начала второго семестра прошло три с половиной недели, а Кловер обновками не светил. И о возможной поездке на Коачеллу не распространялся. — Вместе они такие сладкие, что у меня всё слипается и хочется блевануть, — сообщил Ирвин, сосредоточенно наматывавший на вилку спагетти. Ты не одинок, думал я. У нас с Ирвином часто совпадали мнения по тем или иным вопросам. Здесь я тоже мысленно подписывался под каждой его фразой. Они служили отличным отражением моих собственных мыслей. И про сладость, и про реакцию на её активную демонстрацию. Словно не в академию попал, а включил сериал и наткнулся на какое-то мыло. При всей моей любви к романтическим историям, эта была перебором. Сказал, правда, совсем другие слова: — Может, они действительно счастливы вместе? — Может, — согласился Ирвин. — Но блевануть от их вида мне всё равно хочется. — А я, пожалуй, рад. — Почему? — Ну... — Давай, говори, раз начал. Я жду признательных показаний. — Знаешь, в рождественском поздравлении... — Которое тебе вернули в разобранном виде? — усмехнулся Ирвин. — Да, в нём. Так вот, там я желал Фитцджеральду встретить омегу мечты и отъебаться, наконец, от меня. Кажется, он нашёл то, что давно искал. — Теперь я знаю, кого винить за испорченный аппетит и перманентную тошноту. Спасибо, Фишер, — усмехнулся Ирвин, заталкивая макароны в рот и принимаясь жевать. Не то, чтобы действительно выглядел, как человек, напрочь лишённый аппетита. Скорее, подобная реакция с ним соседствовала потому, что он из принципа недолюбливал Кловера. Продолжал искренне верить, что Джуд, полностью посвятивший себя этим отношениям, долгое время развлекался, пытаясь привлечь моё внимание. Играл настолько талантливо, что даже сторонние наблюдатели прониклись и поверили в искренность его чувств. А он забавлялся. До тех пор, пока не встретил человека, в которого действительно влюбился. Теперь, когда рядом с ним постоянно находился Кловер, Джуд об играх позабыл и больше к ним не возвращался. Возможно, рядом с Кловером было не так весело, — со мной, правда, тоже веселье вырисовывалось сомнительное, — и постоянно вытаскивать его из переделок не приходилось, но зато они отлично ладили, понимали друг друга с полуслова и выглядели так, словно собирались подавать свои кандидатуры на конкурс «Пара года». Не ради участия. Ради победы. Исключительно. Привыкнув к систематическому проявлению идиллических отношений, я совершенно не удивился, увидев Джуда на знаковом — для их с Кловером пары — месте. Возвращался из библиотеки, по привычке мазнул взглядом по подоконнику. Принялся обхлопывать карманы в поисках ключей. — Лапушка. Его голос прозвучал в тишине коридора, словно взрыв или удар колокола. Резанул по живому. Заставил поёжиться. Породил ворох мурашек, разбегающихся вдоль позвоночника и по загривку. За эти три с половиной недели я ни разу не слышал привычного обращения, официально превратившись из лапушки в «эй, Фишера». Если Джуду что-то требовалось, он окликал меня именно так. Обычно, это были учебные вопросы, а не что-то иное. Нашему преподавателю, читавшему курс лекций по естественным наукам, пришла на ум идея — поставить нас в пару на весь второй семестр, потому контактировать приходилось независимо от того, хотели мы взаимодействовать или нет. Джуд был нацелен на результат, потому, если для достижения цели требовалось потерпеть рядом присутствие неприятного человека, он бы не стал препираться. Он бы, наверное, и лягушку поцеловал, если бы... Стоп, погодите-ка. Он ведь уже. Целовал постоянно, пусть и с другими целями. Хорошая оценка в аттестате была важнее, потому он не резал от волнения пальцы, когда орудовал ножом, не ронял стёкла от микроскопа, не рассыпал по полу образцы, предложенные для исследований. Не позволял этого делать и мне. Выхватывал всё из-под носа прежде, чем я успевал прикоснуться к коробочкам, баночкам и ампулам. Он вообще был фантастически невозмутимым и непробиваемым человеком. Либо делал вид, что он такой. — Лапушка, — повторил он. — Можно тебя? — Зачем? — Нужно. Надолго не задержу. Буквально на пару слов. — Что надо? — Подойди ближе. — Ага, уже поскакал. — Пожалуйста. Не стану же я орать через весь коридор. — Сейчас ведь орёшь, — пожав плечами, заметил я. — Что мешает продолжать? — Блядь, Фишер, иди уже сюда, — прорычал Джуд, впечатывая окурок прямо в подоконник, а не в пепельницу. Он никогда не был любителем пустых разговоров и переливания из пустого в порожнее. Ничего не изменилось. Он их по-прежнему ненавидел и не хотел тратить время. Я искал пути к отступлению. Не знал, не догадывался, чего можно ожидать от этого разговора, потому — предсказуемо — опасался. В последнее время наши отношения оставляли желать лучшего. Может, из-за Кловера, приседающего Джуду на уши и заявляющего, что от психованного омеги, швыряющего вёдра, рассказывающего первому встречному о своей запредельной любви к сочному траху, а потом наблюдавшего с непроницаемым лицом за тем, как занимаются сексом другие люди, стоит держаться подальше. Не сказать, что Джуд был таким уж ведомым и жадно ловил каждое слово любовника, но чисто теоретически мог прислушаться, не оставив без внимания заявления. И сейчас подзывал меня к себе не для того, чтобы обменяться мнением о том, как неудачно разделили нас на пары на курсах естественных наук, не для того, чтобы мерзко-дождливую погоду в два голоса хаять и не для того, чтобы в очередной раз поиздеваться над моими чувствами, переживаниями, принципами. Хотел похвалить за то, что спокойно прохожу мимо них и не пытаюсь отравить жизнь милашке Кло. Чтобы между нами не было никаких конфликтов, стоит продолжать в том же духе. Тогда мы, может, при самом благополучном раскладе, станем пародией на друзей. Стать настоящими друзьями, с большой буквы, нам не светило, в принципе. Так что мы и не пытались. Дополнительным поводом для волнений служили собственные реакции на этого человека. Его голос. Жесты. Поступки. Он наверняка не собирался ко мне прикасаться, не держал в уме ничего такого, а у меня ноги становились ватными, от одной лишь мысли. Я думал, что если он протянет руку, притягивая к себе, если запустит ладонь в волосы, наматывая их на кулак, если поцелует меня в этом коридоре, я не стану противиться, возражать и сопротивляться. Не стану презрительно вытирать рот тыльной стороной ладони и размахивать кулаками. Мои руки обовьются вокруг его шеи, мои пальцы будут гладить уголки его рта, очертят, обрисовывая, контуры, а губы ответят на каждое прикосновение. У меня был шанс избежать разговора. Всего-то, открыть дверь, проскочить в комнату и закрыться изнутри. Не станет же Джуд ломиться внутрь, пытаясь повторить трюки из кинофильмов и выбить дверь плечом. Был. Но... Я поддался. Пошёл к нему, словно загипнотизированный. — Если твоя пассия увидит нас вместе, обязательно закатит истерику, — произнёс, останавливаясь рядом. Джуд ухмыльнулся. — С каких пор тебя это волнует? — Не хочу, чтобы на меня бросались с обвинениями. — Тогда тебе, в любом случае, не стоит терять бдительности. — С чего бы? — С того, что мы с Кловером расстались. Как раз сегодня. Он думает, что из-за тебя. — Но... — Видишь? — усмехнулся Джуд, убирая волосы от лица и демонстрируя три мелкие царапины на щеке. — Вы, что, ещё и подрались? — Я — нет. Он — да. — Как это? Либо вы дрались, либо решали всё миром. Сложно представить какой-то другой вариант. — Ну, он пытался прыгать на меня с кулаками, а я стоял и ничего не делал. — Почему? — Потому что, — ответил Джуд. — Один мой удар, и он в нокауте, а я не бью себе подобных. Понимаешь? — Пытаюсь. С переменным успехом получается. Почему вы, на самом деле, расстались? — А если я отвечу, что Кловер не ошибся, и всё действительно из-за тебя? — понизив голос, прошептал он. Ладонь легла мне на щёку и замерла неподвижно. Он не обрисовывал черты моего лица, не поглаживал, не делал вообще ничего. Просто находился рядом и внимательно следил за реакцией на свои слова и поступки. Зелёные глаза в этот момент казались почти чёрными, как самое тёмное, беспокойное, пугающее море, в которое я время от времени готов был прыгнуть, очертя голову. — А если серьёзно? — выдохнул я, всё ещё вспоминая резкое завершение сцены в душевой и заливистый смех. После такого в искренность намерений не очень-то верилось. Но так и тянуло. Я всё ещё пытался оказывать сопротивление. Не столько ему, сколько самому себе. — Всё просто, лапушка, — хмыкнул Джуд. — Я ведь говорил однажды, что теряю интерес к любому омеге после первого секса. В этот раз чуда не случилось. Он долго продержался, но мне с ним было не сказать, что очень комфортно. — Вы выглядели счастливыми. Неужели обман зрения? — Именно он. Знаешь, в тот день, когда ты ввалился в комнату... В общем, когда ты ушёл, мне всё-таки удалось вытащить Кловера из-под одеяла. Мы продолжили, и мне казалось, что это был лучший секс в моей жизни. Самый горячий, самый страстный, самый нежный. Самый-самый по многим параметрам. И я тогда подумал, что, возможно, действительно всё дело в Кловере. Но ошибся. Он абсолютно такой же, как все остальные омеги, с которыми у меня было прежде. — А... — Если сейчас скажешь, что мне нужен альфа, я тебе врежу. — Ты недавно говорил, что с омегами не дерёшься. — Для тебя сделаю исключение. — Какая щедрость! — Мне не нужен альфа, — произнёс Джуд, прижимаясь лбом к моему лбу и прикрывая глаза. — С ними у меня всё ещё хуже. Если к омегам я теряю интерес после того, как они окажутся в моей постели, то к альфам я его вообще никогда не испытываю. Все те три раза меня окончательно в этом убедили. С самого раннего детства, пока другие омеги смотрели на альф и строили им глазки, я смотрел на омег. И не понимал, почему они не смотрят на меня. Немногим позже узнал причину своей невостребованности. Я был не одинок, всюду говорили о необходимости поддержки представителей меньшинств, о толерантности, и всё такое прочее. Но моментами я всё равно чувствовал себя неправильным. Такой испорченный винтик в отлаженной системе, покрытый ржавчиной, но поддающийся восстановлению, если очень постараться и приложить немного усилий. И с альфами связывался, чтобы понять: может, всё совсем не так, как мне кажется. Может, я действительно хочу сильную руку, зубы за загривке и крепкий хрен в задницу, а мой интерес к омегам чисто платонический. Встречу своего альфу и начну рожать ему детей одного за другим. Но нет. Кроме разочарования ничего не испытывал и чувствовал себя грязью каждый раз, когда спал с ними. Я не хотел быть принцем, ждущим рыцаря, который будет его защищать. Я сам хотел быть таким рыцарем. И хочу до сих пор. Просто так получается, что... Херня какая-то получается. Последние слова он выдохнул обречённо и замолчал, позволяя додумать самостоятельно. Что, зачем и почему. Какое чудесное определение. Действительно. Когда речь заходила о нём, и о моих чувствах к нему, я тоже не понимал, почему всё именно так. До встречи с ним был уверен, что вот как раз я-то и нуждаюсь в сильной руке, зубах, оставляющих кровоточащую метку, и крепком члене с большим узлом, на который меня посадят, и с которого не захочется слезать. А в итоге самые сильные чувства из всех, что довелось испытать за восемнадцать лет жизни, были направлены на омегу. И это никак иначе, кроме как хернёй какой-то, я бы не назвал. Она меня терзала, мучила, медленно, по капле уничтожала, обращала в пепел. Но я не мог ничего с собой поделать. Я хотел его. Я к нему тянулся. Быть может, любил. Просто не знал, что собой представляет это чувство, потому не распознал его сразу. Не понял, что это именно оно. — Кстати говоря, каникулы закончились. Ты вернулся. Течка прошла. Где же твоя метка? Или бурное примирение в постели не состоялось? — Зачем ты написал Шону? — нахмурился я, вспомнив о неприятном инциденте в супермаркете. Джуд усмехнулся. — Должен был удостовериться, что ты не солгал. — Удостоверился? — Да. Как я и думал, ни слова правды. Когда-то вы были вместе, но давно расстались. Если так, то почему ты хранишь в телефоне фотографии бывшего парня? Надеешься на счастливое воссоединение в будущем? Всё ещё любишь его? — Тебя не касается, — произнёс я. — Я рассказал, почему мы разошлись с Кловером. Ты тоже мог бы поделиться со мной тайными знаниями. Честность в обмен на честность. — По-моему, попытка манипуляции. — И всё-таки... Почему? — Просто так. Я редко чищу папки. Там всё годами валяется, — признался нехотя. — К тому же... Пока мы с Шоном были вместе, мне казалось, что это серьёзно, чуть ли не до конца жизни. Лучший альфа, которого мне когда-либо доводилось встречать. Потом между нами возникло недопонимание и неразрешимые противоречия, и я решил, что отношения стоит разорвать. Когда это случилось, я ничего не почувствовал. Вообще ничего. Сплошное равнодушие. Почти как у тебя с твоими омегами. Мне от этих снимков ни холодно, ни жарко. Пусть остаются, пока бесить не начнут. — Знаешь, что заставило меня думать, будто Кловер — особенный? — Нет. — Запах, — заключил Джуд. — Твой запах. Он остался в комнате, я его чувствовал, от него возбуждался в разы сильнее, от него терял голову. И когда трахал Кловера... Короче говоря, я делал это с ним, но думал, что с тобой. — А чем у нас пахнет Кловер? — спросил я. Мне важно было знать. Удостовериться, что он ничего не перепутал. Не придумывает очередную сказочку о том, что нас каким-то неведомым образом замкнуло друг на друге. О том, что именно меня он выделяет на фоне остальных. — Понятия не имею. Для меня — ничем. — Как это? — Вот так, — хмыкнул он. — Не знаю, как это действует. Я не ощущаю их природных запахов. Только одеколоны, которыми они поливаются. А тебя способен почувствовать задолго до того, как ты появишься где-либо. Ты только входишь в учебный корпус, а я уже знаю, что ты там, и вскоре мы встретимся в аудитории. Ты поднимаешься по лестнице в общежитии, а я знаю, через сколько минут ты будешь стоять у своей двери. Ты прогуливаешься по оранжерее, а я не чувствую запаха цветов, потому что всё для меня затмевает твой аромат. Это наваждение, лапушка. Блядское наваждение. И блядский в своей охуенности запах. Я обожаю тебя и обожаю его. Но чем больше думаю о наших дальнейших перспективах, тем сильнее убеждаюсь в том, что ничего не будет. Он сведёт меня с ума, а ты — разобьёшь мне сердце. И даже если у нас что-то получится, долго это не продлится. Ты однажды свалишь к какому-нибудь альфе, потому что альфа и омега — это единственный возможный канон для правильных мальчиков. Всё остальное — не для них. Мысль о запахе, сводящем с ума и выбивающем почву из-под ног. Как это было знакомо. Альфы, меня окружавшие, пахли по-разному. Кто-то лучше, кто-то хуже, но все — без исключения — довольно интересно, в чём-то соблазнительно. Однако не было среди них запаха, который хотелось бы вдыхать вечно. Этот аромат принадлежал омеге. Единственному из огромного числа их, которого я мог почувствовать всеми органами чувств. Джуд опасался, что мой запах сведёт его с ума. Мне это не грозило. Мне нечего было бояться. Теперь — нечего. Ведь, в отличие от него, я уже сошёл. — Или твой список омег, потерявших привлекательность после первого секса, пополнится новым именем, — заметил, добавив в голос равнодушия. — Нет. — Да. — Нет. Я уверен, что нет. Что-то в тебе не так, лапушка. Чёрт его знает, что, но... Ты другой. И этот запах. Он мой. Мой. Целиком и полностью. Только мой. Для меня созданный. Последние слова он выдохнул, как дым при особых поцелуях — рот в рот. И глупо было не воспользоваться шансом, раз я не шарахался в сторону, не кричал, требуя немедленно убрать руки, не ставил точку в разговоре громкой пощёчиной. И он воспользовался, прихватывая обеими руками воротник, притягивая меня к себе, а я сделал ровно то, что собирался задолго до того, как это случилось. Погладил уголки его рта большими пальцами и позволил ладоням безвольно соскользнуть вниз. Ненадолго. Только для того, чтобы вскоре обнять его за шею, устроиться между широко расставленных ног и ответить на поцелуй. Я хватался за него, словно утопающий за соломинку. Словно вокруг меня разворачивался небывалой силы шторм, а Джуд был единственным шансом на спасение. Словно если бы весь мир рухнул, устоять удалось только ему. И мне. Потому что он бы меня не отпустил.