Сердце матери

Квартира встретила их долгожданным теплом, вкусным запахом пирожков — мама напекла перед отъездом — и обжигающе горячим, ароматным чаем. Здесь, в тепле и при свете, ситуация перестала казаться такой уж пугающей, и Оля немного расслабилась. Похоже, то же самое можно было сказать и о Женьке. Горячий чай и отцовский свитер, вытащенный из шкафа, сделали своё дело: он наконец-то стал походить на человека, а не на белого ходока. В общих чертах ситуация прояснилась. Из событий девятилетней давности Женька помнил немногое: как зашёл на кухню с подаренным родителями фонариком и обнаружил мать сидящей на полу, привалившейся к стене и понемногу теряющей сознание. Как, испугавшись, побежал набирать ноль три — тогда ещё ноль три! — и что-то невнятно залепетал в трубку. Как врачи вызвонили отца из командировки, как тот спешно прилетел в родной город, в больницу, где Женьке пришлось просидеть почти целый день в ожидании взрослого, который сможет его забрать. Привести мать в чувство так и не удалось. Врачи говорили: такое ощущение, будто здесь поработали не только таблетки — от отравления препаратами подобного не бывает. Что именно стало причиной её состояния, сказать не смог ни один специалист. Марина, прозванная в больнице «нетипичным случаем», впала в кому, и никаких гарантий, что она хоть когда-то придёт в себя, врачи не давали. А некоторое время назад появились улучшения. Сначала она начала шевелить конечностями, потом — издавать невнятные звуки. И наконец, пару недель назад, открыла глаза. И начались чудеса. Марина вела себя так, будто провела без сознания не более дня. Никакой деградации, что обычно сопровождает выход из тяжёлых коматозных состояний. Она узнавала людей, пыталась говорить и, несмотря на атрофию мышц — двигаться. И почти сразу запросилась домой. — И её отпустили? — не поверила своим ушам Оля. Да быть такого не может. Наверняка бы затаскали по процедурам, пытаясь понять, почему она так внезапно начала восстанавливаться. Да и состояние, наверное, оставалось тяжёлым. Девять лет всё-таки пролежала. — Не совсем, — уточнил Женька. Мать шла на поправку невероятно быстрыми темпами. Врачам оставалось только изумлённо наблюдать, как вчерашняя «вегетативная» больная встаёт на ноги. Уже через несколько дней она понемногу ходила и восстанавливала бытовые навыки. Общалась с людьми, могла назвать ряд событий из своей жизни. Мужа и сына Марина узнала тут же — и удивилась, когда обнаружила, что Женька уже вырос. Похоже, ей и впрямь казалось, что прошло не более нескольких дней. «Не помнила» она лишь одно. Вечер, в который всё произошло. Марина не могла сказать, как и почему ей пришло в голову роковое решение совершить попытку суицида. Сколько бы врачи и родные ни расспрашивали — ответа не последовало. — А ты сам не знаешь — почему? — осторожно уточнила Оля. Тема была ну очень скользкой, и лишний раз давить на больную мозоль она не хотела. — У меня было девять лет, чтобы об этом подумать, — пожал плечами Женька. Сейчас, при свете ламп и в тепле, он выглядел куда более спокойным, чем на улице, но Оле всё казалось, будто спокойствие это — фальшивое. Один неловкий вопрос — и оно развеется, как мираж. — А потом я нашёл вот это. Он потянулся к рюкзаку, стоявшему тут же на кухне у углового диванчика, на котором устроились ребята. С момента, когда Оля встретила одноклассника, тот так ни на миг и не расстался с сумкой и её содержимым. Видимо, очень ценным. Содержимое рюкзака не отличалось оригинальностью: толстая потёртая тетрадь на кольцах в бордовой обложке. Старая, судя по виду — ещё советская. Что-то из молодости Марины? — Её дневник, — пояснил Женька в ответ на немой вопрос в глазах Оли. — Мне кажется, это из-за него она… оно так стремилось попасть домой. Хочет узнать, что упустило. И ещё… понять, сколько я о них знаю. — То есть, когда ты говорил, что уже встречался с чудовищами… — уточнила Оля. Тот кивнул. — Да. Как я понял из дневника, это её… и моя, получается, по наследству — особенность. Мы их… ну, вроде как видим. А они в свою очередь это понимают и начинают на нас охотиться. С чудовищами Женька был знаком с детства. Раньше, когда мама была в порядке, они появлялись реже. Её колыбельные, её присутствие как-то сглаживали их активность, а убаюкивающие слова вселяли надежду, что монстров и правда не существует, и всё, что он видит, — плоды воображения. Все эти подозрительные тени, неправильные солнечные зайчики, будто на миг отстающие отражения в зеркале — не чудовища, нет. Так, особенности восприятия. Когда мама впала в кому, всё изменилось. Их разом стало больше: хищники почуяли, что детёныш остался без защиты. Больше не получалось убеждать себя, будто ничего страшного не происходит. Больше не выходило прятаться. Оставалось одно: как-то смириться и приспособиться, делать вид, что он их не замечает. Учиться не бояться. Это помогало. Они отставали, как только он переставал обращать внимание. Иногда, правда, не срабатывало — и он всё-таки оказывался один на один с тварями. Или не один, как тогда, с экскурсией. Оля на миг представила, как это: всю жизнь делать вид, что вокруг тебя ничего не происходит, когда ты окружён нечеловеческими существами. Выходило не очень. Не очень реалистично и, что уж там, не очень радостно. Теперь становилось понятно, почему Женька всегда был таким отстранённым и почему не терял самообладания даже в сложных ситуациях. Когда знаешь, что от умения держать себя в руках зависит твоя жизнь, поневоле приходится учиться быть уверенным. А он понимал это лучше, чем кто угодно другой. — Не смотри на меня так, это не особо сложно, если привыкнуть, — Женька отпил ещё чая и шмыгнул носом. Оля покосилась на шкафчик, где ждала своего часа аптечка с кучей купленных про запас лекарств от простуды. Может, всё-таки пронесёт? — То есть, ты думаешь, что оно… они… добрались до твоей матери, чтобы через неё выйти на тебя, — предположила она. Выглядело логично. Если человек, за которым охотишься, научился не бояться, перестал обращать внимание и стал менее уязвим — значит, нужно найти брешь, через которую до него можно добраться. Например, чувства к родственникам. Мало кто способен сохранять спокойствие, когда источником угрозы становится собственная мать. — Сомневаюсь, что они настолько умные, чтобы играть на этом намеренно, — качнул головой Женька, — скорее, просто ищут и хватают всё, до чего могут дотянуться. Всеми доступными способами. Почти неделю назад мать вернулась домой. Врачи не хотели её отпускать, но Марина была непреклонна: пожалуйста, верните меня к мужу и сыну — и, непонятно почему, лечащий врач пошёл на уступки. С условием, что пациентка будет регулярно возвращаться в больницу. Но к врачам Марина возвращаться не стала: шатающейся походкой ходила по дому, трогала дверные косяки и корешки книг, пристально рассматривала всё, что казалось ей необычным. Пыталась общаться, даже улыбалась. От её жуткого, остановившегося взгляда становилось не по себе, и Женька начал бывать дома всё реже. А когда появлялся — запирался в комнате вместе с маминым дневником. Показывать этому существу, чем бы оно ни было, записки настоящей Марины ему не хотелось. Слишком опасно. — Что там? — всё-таки поинтересовалась Оля. До того она надеялась, что одноклассник расскажет сам, и ей не придётся бестактно влезать в чужой личный дневник. Но, похоже, история становилась всё более запутанной. — Всё, — коротко ответил тот. — Она их систематизировала, описывала и даже рисовала, представляешь? Просто безумно полезная штука. Он раскрыл старую тетрадь на первой попавшейся странице, и Оля увидела: стройные ряды букв — мелких, аккуратных — перемежались подчёркиваниями важных моментов и быстрыми, нанесёнными одной ручкой набросками. В скетчах узнавались силуэты: бесформенные, нечеловеческие. Оля поискала глазами, но ничего похожего на существо, что встретилось ей в закольцованном доме, не увидела. — Оно там тоже есть, — Женька кивнул, поняв, о чём она хочет спросить. — Очень-очень мельком, но есть. Вообще не представляю, как ей удалось столько собрать. Не встречалась же она со всеми лично. Это ещё и опасно, они видят и понимают, что она ими интересуется. — То есть твоя фальшивая мама ищет? — Сведения о себе. Да, наверное. И, похоже, я их нашёл. Он быстро пролистал ряд страниц, остановившись на одной из последних, где записи были новее, чем остальные. Перьевая ручка сменилась шариковой, а почерк стал быстрее и менее разборчивым. То ли Марина торопилась, когда писала, то ли… то ли была очень испугана. Скетч занимал всю верхнюю половину разворота: тёмное, свисающее сверху, со светящимися глазами, торчащими из бесформенной массы, и оскаленным ртом, из которого выбирался язык. Ниже виднелись строчки — короткие, отрывистые: «появилось сегодня на потолке, смотрю уголком глаза, иначе заметит» «не пойму, как бороться и чем питается» «надо придумать что-нибудь и прогнать» — Чем питается? — переспросила Оля. — Ага. Они все жрут разное. Кто-то мясоед, кто-то нуждается в более… эээ… тонких материях, типа эмоций. Ещё некоторые занимают чужие тела, так что, можно сказать, тоже ими питаются. Записи продолжались до самого конца листа, с каждым разом становясь всё более сумбурными и непонятными. «Дима в командировке, а я тут с ним наедине» «сын точно видит, что делать?» «вчера пыталось нацелиться на ребёнка. пытаюсь отвлечь, не помогает» «появляется в темное время суток, не могу толком заснуть» «ползёт к его спальне» «не уходит» Последняя запись была явно самой новой. Совсем неразборчивая, поплывшая, будто на свежие чернила плеснули водой: «если что — меня, не его» Оля ощутила, как мурашки побежали по спине. «Меня, не его»? — Это она о… — Именно. О своём ребёнке, то есть обо мне. Картинка понемногу складывалась. Что, если попытка самоубийства Марины вовсе не была таковой? Что, если истинная причина её поступка — избежать участи куда более худшей? Оля понимала: Женька не мог об этом не догадаться. А догадавшись — вряд ли смог бы долго оставаться с существом наедине. Поэтому, когда оно начало строить планы и искать улики — не выдержал и рванул из дома, в спешке, как был, в домашней одежде. — Ты думаешь — это та же самая штука, которая?.. — она понизила голос почти до шёпота, будто боялась, что их услышат. Кто — непонятно: в пустой квартире не было ни души, кроме их самих. Или почти ни души. Чёрт знает, кто там может прятаться в тенях. Строить догадки не хотелось. — Я ничего пока не думаю. Но похоже на то, — так же тихо отозвался Женька. — Если она решилась на такой шаг, значит, может быть, это что-то было уже внутри неё, когда всё произошло. И тогда… значит, ночью я вызывал скорую не к своей матери. Оле не хотелось думать, каково ему сейчас было. Одно дело — видеть чудовищ со стороны, совсем другое — когда одно из них проникает в твою собственную семью. Притворяясь родным, втирается в доверие, ищет уязвимые места, чтобы потом ударить… Так и с ума сойти недолго. Не то что сбежать в ночь. Пока Женька пытался свести контакт с матерью к минимуму, та не теряла даром времени. Проверила все полки, залезла в каждый шкаф. Он начал таскать дневник Марины с собой в школу, а ночью клал его под подушку — туда, куда никто не смог бы залезть незамеченным. Спать приходилось урывками, подрываясь от каждого шороха и подолгу прислушиваясь перед сном ко всем передвижениям матери. Отец ничего не замечал. «Это нормально, она пережила тяжёлую болезнь. Радоваться надо, а ты запираешься и не разговариваешь с ней, где твоя совесть?» — говорил он вслух, а в курилке перетирал со знакомыми: «Привыкнет. Стресс, надо понимать. Может, всё ещё винит её за попытку суицида, что она его бросила, хрен с ним, я не психолог… Кстати, может, к психологу сходить с ним?». К психологу Женька не хотел. Расскажи им правду — и оттуда его мигом потащили бы к психиатру. Приходилось терпеть и готовить пути отступления. Гуглить колледжи с общежитием в других городах, наплевав на мечту о престижном вузе, и надеяться, что сможет переждать до весны. Но ситуация ухудшалась стремительно. Нечто в теле матери, чем бы оно ни было, набирало силу. Говорило всё более осмысленно, припоминало важные детали, мило улыбалось отцу и пекло им пироги, к которым Женька не притрагивался, предпочитая есть в школе. А ещё — начало показывать несуществующее. — Знаешь, я было решил, что двинулся, но потом понял, что такое происходит только дома и только рядом с ней. И ладно бы просто чёртики мерещились, так реальность же глючит. Вчера порезался, когда нарезал хлеб, сильно так, знаешь — а потом понял, что этого не было. Хотя всё казалось настоящим. Даже слишком. Он быстро догадался, к чему это. Если упрямая жертва потеряет связь с реальностью, добраться до её секретов станет проще. А потом, когда то, что добыча оберегала, окажется у существа — ей не за что будет сражаться. И её запросто можно будет сожрать. Наверное. Именно поэтому Женька не уничтожал книгу. Если его спасает от существа наличие вещи, которую нужно защищать, отказываться от неё — значит подставлять себя под удар. Апофеоз случился сегодня вечером, когда Женька уже засыпал, как обычно, подложив под подушку дневник. Ему вдруг послышались грохот и шум воды — откуда-то из ванной, настолько громкие, что казалось, будто потолок проломился, и весь санузел соседей обрушился к ним в квартиру. Картинка, вставшая перед глазами, была настолько ясной, что Женька помчался в ванную, забыв даже о тетради под подушкой. И лишь увидев чистую и нетронутую комнату без малейшего подтёка воды, понял, что произошло. Мать он успел оттолкнуть от своей кровати в последний момент: та уже перетряхивала постель в поисках заветной книги. Выхватил дневник из-под подушки, больше не заботясь о его секретности, схватил первое, что попалось под руку, — рюкзак и телефон — и выскочил из комнаты, а затем из квартиры. Марина смотрела ему вслед пустым взглядом, но не пыталась его догнать. Как будто знала, что вернётся. Если подумать — и впрямь знала. — И что ты теперь будешь делать? — спросила Оля. Теперь, когда всё было ясно, она не понимала одного: как одноклассник планирует избавиться от твари, что заняла тело его матери? Убить её — не вариант: тогда на него повесят уголовное дело. Хотя, как знать, может, это и лучше, чем умереть от её руки. Женька, улёгшись подбородком на скрещённые на столе руки, зевнул. Сейчас, когда ему в лицо бил свет лампочки, Оля видела, каким уставшим он выглядит. Оно и понятно: это сколько он суток не спал толком? А на уроках особо не поспишь… Может, и с олимпиадных занятий сбегал, только чтобы вздремнуть где-нибудь в школьной библиотеке. — Без понятия, — отозвался он и прикрыл глаза. — Не факт даже, что она теперь может просто так умереть, если ты подумала о том же, о чём и я. Они вообще живучие… если не получится — я окажусь в тюряге, а оно продолжит тут ходить. Мне это с самого начала в голову пришло. Риск огромный. Да и… блин, это всё-таки мама. Ну, то есть, понятно, что не она. Но она тоже. Понятное дело. Даже учитывая всё, что случилось по вине этой твари, — не каждый бы смог поднять руку на собственную мать. Внутренний блок. Даже если на месте матери прочно обосновался монстр. Тварь, сама того не планируя, заняла самую удобную позицию из возможных. — А зачем тебе в таком случае я? — ответ напрашивался: чтобы помочь. Дать совет или предложить вариант-другой. На крайний случай — временно приютить, чтобы дать хотя бы немного отдохнуть от постоянной холодной войны с собственной семьёй. — Ну… я тебя сначала не хотел впутывать, — пробормотал Женька, сонно хлопая глазами: разморило в тепле. — И вообще, подвергать опасности кого-то ещё как-то, ну… сама понимаешь. Но у меня там уже просто крыша ехать начала, я понял, что в одиночку это всё не вывезу. А ты была единственной из моих знакомых, кто знает об их существовании. И не решит, что я ебанулся в корягу. И… извини, наверное. Что втянул в такое. — Да ничего, — машинально произнесла Оля, — я же всё-таки сама предложила. — Ага, спасибо, — одноклассник вдруг улыбнулся и почти перестал выглядеть бледной тенью самого себя. — Если б ты тогда не подошла, может, и не решился бы. Сидел бы там на скамейке до утра, а потом… хрен знает. Пришлось бы вернуться домой, наверное. Я же даже денег не взял, только телефон и ключи. И тетрадь. И ещё вот это. Не меняя позы, Женька вытащил руку из-под головы и потянулся к рюкзаку, что всё ещё стоял у стола. Вытащил что-то из внутреннего кармана и протянул Оле. Фонарик. Маленький, совсем ещё детский. Явно старый: исцарапанный, со следами фломастеров и изрядно побитый временем. Тот самый, который родители подарили маленькому Женьке, поняла Оля.