Пёсик.

Jaymes Young — come back for me

      Холодный ветер Касл-Рока взъерошивает белоснежную шерсть волка, затаившегося за кустами и не понимающего ничего. С его пасти все ещё стекают капли заячьей крови, а в глазах отражается лишь один силуэт, тот, который он запомнил навсегда, тот, что все ещё приходит к нему по ночам с дырой в груди, где нет сердца. Но Питер сейчас не спит и уже давно не в Хемлок Гроув, где такие сны были чаще, он совершенно в другом штате и в состоянии бодрствования. Он просто не может ничего понять, не может нормально мыслить, когда видит столь знакомую фигуру, слышит столь знакомый голос, пробирающий до дрожи.       Он не верит, просто не верит тому, что видит, возвращая себе вновь и вновь воспоминания с того вечера. Он пристально смотрит на Годфри и дышит еле слышно с открытой пастью и вываливающимся языком. В его голове повторяются лишь последние слова Романа, те, что отпечатались навсегда в памяти: «я… я не могу пошевелиться. Мое тело сломано. Посмотри на меня. Просто сделай это. Пожалуйста. Я не хочу быть таким… Посмотри на себя. Проведёшь остаток своих дней чертовым животным. Все кончено, друг. Все кончено, друг. Просто сделай это. Просто сделай это».       Руманчек отчётливо помнит, как вырвал сердце, разодрал глотку, а после, услышав последний выдох и последнюю слезу, скатившуюся на асфальт, завыл что было мочи и бросился куда глаза глядят. Лишь бы не видеть растерзанного тела, не осознавать с каждой секундой, что он наделал.       Но годы скитаний и поисков Нади не избавили его от прошлого, от той твари — как он теперь называет свою сверхъестественную сторону, — что живет в его сердце, в каждом атоме его гнилого тела. Все это лишь привело его в Касл-Рок, вернуло к прошлому, от которого он так стремительно бежал.       Они сталкиваются взглядами, и Питер не выдерживает, поджимает хвост и, скуля, пятится назад. Он чувствует в нем что-то иное, властное и желающее быть понятым не только другими, но и собой. «Типичный Роман», — подумал бы Питер, но ощущение чего-то нового, более сильного и совсем неродного не позволяло ему броситься к Годфри.       Он вновь бежит не оглядываясь, стараясь как можно быстрее свалить из этого города, и вновь убить в себе всю человечность. Питер боится впервые за долгое время.       Но на границе он резко останавливается и, отдышавшись, понимает, что его тянет назад. Что-то мистическое и слишком сильное выкрикивает его имя, ударяя в виски так, что выть ещё сильнее хочется. Он плетётся сквозь лес, рыча на себя, на судьбу и на все, что как-либо привело его вновь к Роману. Чувство вины начинает вновь раздирать грудную клетку, подступать комом к горлу.       Теперь каждый день он наблюдает за ним, боясь издать лишний звук. Он изучает, пытается понять, что именно вышло. И лишь изредка в его голове проскакивает мысль: «это же Годфри, он живучий как таракан», — отгоняемая дырой в груди Романа и его сердцем в пасти Питера.       На шестой день слежки он замечает странное: все зовут Романа малышом, а не мистером Годфри. И Питер вспоминает, как иногда и из его уст вылетало похожее в адрес упыря. Он также видит и заторможенность, отстранённость, но скидывает это все на последствия травмы. Смешно, Питер. Травма ведь была такой легкой.       Притаившись в кустах перед домом каких-то Диверов, где живет Роман (или кто это теперь), Руманчек даже и не замечает, как сзади к нему кто-то подкрадывается. И лишь после очередного хруста ветки он решает повернуть морду и отвлечься от своего «увлекательнейшего» занятия. «Пёсик», — лишь это слышит Питер, начиная уже пятиться назад, подгибая хвост и скуля. Можно подумать, с чего это могущественный варгульф будет себя так вести перед каким-то упырем, но Питер не мог иначе. Он ощущал давление, повиновение и страх. Протянутая рука Годфри не казалась ему уже такой безобидной, как раньше, а наоборот, призывавшей к поклонению. И Питер поклонился, подался вперёд и ощутил костлявые пальцы в своей шерсти. Ответная реакция последовала сразу же: улыбка, первая и искренняя за долгое время. «Пёсик», — звучит вновь, и Питер понимает, что это не Роман, не его малыш. Но отчего-то он чувствует такую ответственность теперь и такую привязанность, что понимает, что остаться в этом городе и отдать свою жизнь за спасение двойника Романа — это меньшее, что он может сделать.