Ты нужен России!

      Тиха ночь над Бородинским полем. Ни звука, лишь иногда слышатся редкие голоса ночных птиц. Такие минуты тишины нужно ценить. Особенно сейчас. Ведь уже утром над Бородином зазвучат голоса пушек, грянет смертельный бой. Генеральное сражение, коего ждали все: и солдаты, и генералы.       Михаил сидел в своём штабе, закутавшись в шинель. Несмотря на то, что на дворе стоял август, командуюшего первой армии знобило. Видимо, опять где-то заразу подхватил. Впрочем, сейчас Барклая-де-Толли это не сильно волновало. Куда важнее предстоящее сражение. Думал, как и где будет командовать, как будет лучше вести бой. И невольно прокрадывалась мысль: ведь он, Барклай-де-Толли, тоже был готов дать генеральное сражение французам, специально выбирал самый подходящий момент и тут… Его заменяют на Кутузова. Что за несправедливость! А ведь Михаил Илларионович придерживался той же тактики, что и Барклай. Даже Кутузов признал, что он прав!       Михаил пытался гнать от себя эту мысль. Зачем вспоминать старые обиды? Но это было выше сил полковолца. Обидные думы всё лезли и лезли в голову, грызли изнутри, не давали покоя. Он не мог заснуть, но потом в конце концов сон настиг и Барклая. Михаил Богданович оказался в каком-то странном месте: дворец или нет? Везде богатая мебель, статуи, картины… Барклай понял, где он. Это резиденция императора. И тут, стоило лишь подумать, и перед генералом из ниоткуда выросла фигура Александра. Романов ласково улыбался Барклаю, обнажив свои белые зубы. У царя красивая улыбка, ничего не скажешь. Император протянул Барклаю руку, обтянутую белоснежной перчаткой, для рукопажатия. Михаил Богданович протянул руку в ответ. Генерал вложил руку в ладонь императора, и тут же почувствовал ужасную боль, будто в кожу впились тысячу острых игл. На белых перчатках царя появились две алых капельки крови. В тот же миг стены дворца стали рушиться, картины попадали со стен, все зеркала распались на осколки. А Романов по-прежнему стоял и приветливо улыбался, будто ничего не происходило. Со всех сторон стали слышны крики: «Предатель!», «Трус!», «Изменник!», «Ты чужой!» Михаил Богданович закрыл уши, чтобы этого не слышать, но какая-то невидимая сила всё же доносила до него эти вопли. Генерал поднял взгляд наверх и увидел, что прямо на него летит огромная люстра. Барклая успел отскочить, но на него вновь начал сыпаться потолок. Михаил Богданович пытался убежать, вслед за ним летели и крики, ужасные, оглушающие, оскорбляющие. В какой-то момент Барклай просто выбился из сил и упал на холодный пол. Будь, что будет. Ему всё равно. С такой вот мыслью генерал закрыл глаза, ожидая своей участи. Сколько Барклай так пролежал — неизвестно. Но когда он открыл глаза, то не увидел ничего. В прямом смысле. Вокруг была лишь одна пустота. — Где я? — удивился полководец. — Я умер или нет? — Нет, ты жив, — услышал он чей-то голос. — Что? Ты кто? — удивился Барклай. — Не узнаёшь старика, Михаил Богданович? — с усмешкой прозвучал вопрос. — Н-нет… А должен был? — поднял бровь Барклай. — А как же? Не ожидал от тебя… Ладно, тогда ответь, что тебя смущает? — Меня смущает то, что я говорю с пустотой. — Ох, какой ты упрямый. Так уж и быть, покажусь. В миг перед генералом выросла фигура Суворова. — Александр Васильевич?! — ахнул Барклай, чуть отшатнувшись. — Ага, теперь узнал? — Да кто вас не узнает, — ответил генерал, оправившись от испуга. — Почему же вы явились ко мне, а к своим любимым ученикам? — Да ты не только армию, ты и меня ещё к Кутузову ревнуешь, — с доброй усмешкой сказал генералиссимус. — Никого я не ревную, — буркнул Барклай, скрестив руки на груди. — Ну, не скажи, — засмеялся Александр Васильевич. — Ладно, Барклай, буду говорить прямо. Знаю я про твой замысел потаённый. — Вы про сдачу Москвы? — И про него тоже, — кивнул Суворов. — А про какой ещё? — Михаил Богданович слегка занервничал, но вида не подал. — Сам знаешь. Так вот, поэтому говорю тебе, не смей погибнуть завтра! — Это воля не моя, а Провидения, — степенно ответил генерал. — Но сам-то ты жаждешь этого? — с прищуром спросил полководец. Барклай смутился. Суворов говорил абсолютную правду. — А взгляд-то ты не отводи, — сказал генералиссимус. — Смотри на меня и слушай. Идею ты эту свою брось! — Вам легко-то говорить, — тяжело вздохнул Барклай. — Вас армия всегда любила. Не хочу жаловаться, но то, что я здесь чужой — факт неоспоримый. — Ты неисправим, — закатил глаза Суворов и исчез. Генерал оглянулся по сторонам. Александр Васильевич нигде не было. Вдруг неожиданно генералиссимус появился у Барклая за спиной, чем чуть ли не довёл бедного Михаила Богдановича. — Значит так, слушай сюда, — Суворов зашипел генералу в самое ухо. — Ты нужен России! Я тоже был в немилости был у государя, и ничего! — Но зато вы были в великой милости у солдат, — был непоколебим де Толли. — Будь сильным Барклай! — будто не слушая возражения генерала, продолжал Суворов. — Сохраняй хладнокровие. В этом твоё преимущество! — А я устал быть сильным! — вдруг воскликнул Михаил Богданович. — Понимаете?! Я не требую пышных балов в мою честь и особых почестей! Я лишь хочу, чтоб ко мне относились с уважением! Разве я не заслужил этого?! Разве я сделал меньше, чем Кутузов? — Заслужил, Барклай. Ты заслужил, — кивая, согласился генералиссимус. — И всё это тебе воздастся. Но позже. — Когда? — Будь терпелив, Барклай. Терпение — твой лучший друг и напарник. А теперь прощай, — Суворов исчез. — Александр Васильевич! Александр Васильевич, стойте! — кричал генерал, но было уже поздно. Барклай снова очутился в разрушающемся дворце. Генерал уже не смотрел, куда он идёт. Появилось какое-то равнодушие к тому, что на него сейчас что-то обрушиться. Он спокойно шёл по бесконечному коридору. Картины падали со стен, сыпался потолок. Он шёл дальше. Этому коридору нет конца. Ан нет. Вот и дверь. Барклай вздохнул, потянул за ручку и… Открыл глаза. Михаил Богданович проснулся в полном смятении. «Что это было?» — крутилось в голове у генерала. Барклай выглянул наружу. Лагерь тоже просыпался. Вот-вот грянет генеральное сражение. Генерал вздохнул и понял, что ему тоже пора собираться. Он кинул взгляд на свою видную парадную форму. Такую форму завидит каждый француз. — Простите, Александр Васильевич, — сказал де Толли и, сняв форму, принялся переодеваться. Он не знает, что Провидение всё давно решило за него…