Часть 1
11 августа 2019 г. в 23:32
— Интересно, — ухмыльнулся Шоичи, глядя на Дайки сверху вниз, — что будет с тобой, когда ты влюбишься.
Дайки хотел поспать, устроившись на школьной крыше, но его, конечно же, нашли. Шоичи щурился, сально улыбаясь, и все сверкал глазами сквозь линзы очков. Момои стояла чуть позади него, улыбаясь уголками пухлых, блестящих от помады губ. Помады с запахом персиков, оттенка спелой малины.
— Чего? — Дайки непонимающе поморщился, приподнявшись на локтях.
Бетон нынче был прохладным — слишком мало весеннего тепла еще, хотя уже давно март. В спину тянуло холодом, и мышцы предательски ныли от жесткого камня. Шоичи смотрел неотрывно, куда-то под кожу. Момои гладила тонкими пальцами складки юбки — вверх-вниз, вверх-вниз. Складки разглаживались на ее бедрах, то и дело оголяя матовую кожу все больше.
— Любовь покоя не дает, — снова улыбнулся Имаёши, дернув острыми плечами. — Сна не дает.
Момои за его спиной тряхнула головой — волосы красиво рассыпались по плечам, редкими прядями ненадолго прикрыв разрумяненное лицо. Ветер скользнул под юбку, чуть приподняв гофрированный подол, и Момои в наигранном недовольстве надула измазанные персиковой помадой губы. Они блестели на солнце, казались больше, мягче.
Сна не дает? Покоя? В этом точно что-то было.
— Но ты, Аомине-кун, — продолжил Шоичи, отворачиваясь, — уже пропустил тренировку. Остается надеяться, что не проспишь и что-нибудь еще.
Он чуть помедлил у двери, но вышел, прикрыв ее за собой с противным скрипом. Дайки давно говорил, чтобы эту чертову дверь починили, но его упрямо игнорировали. Точно так же, как и он, запреты сюда подниматься.
— Странные вещи говорит Имаёши-сан, — протянула Момои, проводив его стройную фигуру искрящимся взглядом. — Да, Дай-чан?
Дайки мазнул тяжелым взглядом по ее губам — губам с запахом персиков, оттенка малины. Нахмурившись, встретился с ней глазами.
— Как всегда, — для убедительности в равнодушии пожал плечами.
Только Момои умела видеть дальше. Умела считывать удары его сердца, пульс. А сейчас стояла, кусая свои блестящие губы, сминая короткую юбку. Слишком короткую, особенно для Дайки, который смотрел сейчас снизу вверх.
— Розовые, — констатировал он, ухмыльнувшись, а словив непонимающий взгляд фиалковых глаз, добавил:
— Трусики.
Момои пару раз моргнула — пушистые ресницы быстро коснулись матовых щек, отбрасывая тени. Она приоткрыла рот, тут же закрыв, и прищурилась, улыбаясь одними глазами.
Дайки тоже мог считывать удары ее сердца, пульс.
— Ты…
— Симпатично, — перебил он, окончательно поднимаясь на ноги. — Мне нравится.
— Почему ты опять не пришел на тренировку? — пропустив его слова мимо ушей, покрасневших ушей, насупилась Момои.
Хмурилась, сдвинув тонкие брови к переносице. А щеки пылали, губы припухли, руки дрожали. Знала.
— Да так, — Дайки пожал плечами, неспешно зашагав в ее сторону.
Момои была совсем близко — на расстоянии вытянутой руки, — и ноздри защекотал ее запах. Сладкий, почти до приторности. Теплый, как ее ладони, как ее губы, дыхание.
— Это может повлиять на твою игру, — продолжала она, бездумно (или наигранно бездумно) комкая в пальцах подол юбки. — Не забывай об этом.
— Не повлияет, — Дайки отмахнулся от ее слов, как от надоедливой мухи.
Протянул руку, сжав в пальцах персиковую прядь. Волосы у Сацуки всегда были очень мягкими и гладкими, будто вытекали из рук, рассыпаясь тонкими паутинками. Они пахли вишней.
— Дай-чан? — она склонила голову чуть набок, немного опустила веки, прикрывая потемневшие глаза.
Точно знала.
— Игра во вторник, — произнес Дайки, наклоняясь, обжигая дыханием ее кожу.
Дыхание у Дайки было горячим — по коже Сацуки миллиардами мурашек. Она напряглась, он видел это по натянувшимся мышцам ее шеи. Видел, как и чаще забившуюся венку.
— Совсем скоро, — выдохнула в свою очередь Момои и протянула руку, кончиками пальцев оперевшись в крепкую грудь.
Не дает ни покоя, ни сна. Дайки это знал. Сацуки тоже.
Они просто пока не знали, как сказать об этом другим.
Дайки прикрыл глаза, вдыхая медленно этот ее сладкий запах вишни, персиков, тепла. Вдыхая ее. А Сацуки считала удары его сердца и дышала все чаще, дрожала.
— Розовые, — Дайки повторил с легкой улыбкой, скользя ладонью по гофрированным складкам.
Шоичи говорил там что-то о покое и сне, о жадной любви, что все забирала, ничего не давала. Дайки не мог спать уже больше года. А Сацуки все больше наносила крема у глаз, скрывая тени от недосыпа. Скрывая лиловые отметины на шее, плечах.
Хотя Дайки всегда старался быть осторожным.
— Нужно домой, — Сацуки провела пальцами ниже, к напряженному животу, царапая ноготками ткань рубашки.
Дайки снова судорожно втянул воздух — ее запах. Наклонился еще ниже, касаясь наконец губами трепещущей венки на ее шее. Сжал руками тонкую талию, прижимая к себе и слушая.
Слушая, как собственная кровь зашумела в ушах. Как Момои тихо выдохнула, как шепнула что-то оборванное.
— Домой, — повторила еще тише, но наверняка улыбалась.
Домой сейчас точно не собиралась.
И запах от нее все этот сладкий, как пленкой по смуглой коже. Дайки пытался его впитать с самого детства, но будто совсем не получалось. Получалось только хотеть еще и еще, забывать что-то помимо нее.
А кожа у Сацуки нежная, гладкая, теплая. Дайки поцеловал тонкую шею, прикусил осторожно маленькое ушко, посасывая мочку. Сацуки считала удары его сердца, прижимаясь теснее.
Знала.
— Еще, Дай-чан, — выдохнула, откинув голову назад.
Шоичи говорил, что любовь не дает покоя, сна. Правду говорил. И Дайки дышал так же часто, как Сацуки, так же шумно и судорожно. Дайки сжимал пальцы на ее талии, в миллиардный раз пытаясь впитать ее в себя. Чтобы дышала только им, чтобы чувствовала только его. Чтобы была только его.
Как он для нее.
— Еще, — шевелила этими своими пахнущими персиками губами, оттеняющими спелой малиной, и хваталась за его плечи судорожно сжатыми пальцами.
Сладкая. Сацуки. И голос ее казался звоном, почти колокольным, оглушающим, всегда возбуждающим. Дайки сгорал так быстро, что не успевал думать. В ее руках, на ее губах.
Он мял полную грудь сквозь тонкую рубашку, нетерпеливо дергая материю, пытаясь пробраться до кожи. Сацуки улыбалась, довольно урчала, отираясь пылающей щекой о его жесткие волосы, пока он целовал шею, скулы, дразня — огибал губы.
Сацуки не давала покоя. Не давала сна.
Дайки низко застонал, сжав в ладонях ее ягодицы. Пробрался пальцами под мягкую ткань розовых трусиков, с шипением крови по венам сгорая от ее стонов. А Сацуки стонала всегда звучно, чувственно. Всегда выгибалась, почти растекалась по пальцам горячим воском.
— Здесь холодно, — прохрипел, когда тонкая ладонь Сацуки медленно поползла к краю его брюк.
— Тогда домой.
Но до дома они уже не смогут. Не хватит терпения. И Дайки только раздраженно передергивает плечами, выпрямляясь. Оглядывается и тянет Сацуки к стене, той нужной опоре. Ее взгляд жжет спину — ее плывущий, растопленный взгляд.
— Лучше бы домой, — прошептал, закрывая собой, вжимая Момои спиной в холодную стену.
Сацуки только улыбнулась, вновь скользнув рукой к его брюкам.
Ремень клацнул в унисон с треснувшими нервами Дайки. У Момои всегда были очень нежные, теплые руки. Дайки даже знал, что на вкус ее пальцы такие же сладкие, как ваниль. Он смотрел в ее фиалковые глаза — такие близкие, затягивающие.
Дайки не улыбался.
— Сацки, — выдохнул, обжигая дыханием ее губы.
Губы, блестящие спелой малиной, пахнущие персиками. Мягкие, теплые. Воздух с хрипом вырвался из легких, когда она приоткрыла рот, впуская его язык.
Сладкая.
Сацуки застонала в поцелуй, огладив длинный член через ткань трусов, и Дайки от этого мелко задрожал, целуя глубже, почти жестко. Нетерпеливо толкнулся в нежную ладонь, задышал чаще и сжал полную грудь, срывая очередной стон с малиновых губ.
— Поцелуй, Дай-чан, — прошептала Сацуки рвано, нырнув пальцами за резинку его боксеров.
И Дайки поцеловал — так, как она любила. Глубоко, жадно, страстно. Как любил сам. Толкался языком в ее влажный и теплый рот, хрипло выдыхая каждый раз, как ловкие пальчики сжимали его член сильнее.
Любовь не дает покоя. Сна не дает.
— Сацки, — губами по ее щеке, руками по ее ягодицам.
Момои такое нравилось. Нравилось чувствовать жар его тела, жадность, безумную страсть. Нравилось отвечать аналогичным. Она улыбалась чему-то своему, прикусывая кожу на его шее, губами пытаясь словить мурашки.
Дайки нетерпеливо шарил руками под ее юбкой, путался в складках, но расслабился, стянув розовые трусики. Те упали к щиколоткам Сацуки, и Дайки глухо застонал, пальцами чувствуя ее влагу и жар.
Он гладил, дразнил. Целовал, накрывая ее губы, сминая их в нетерпении. Уже слишком жарко, чтобы думать о холоде. Уже слишком поздно, чтобы желать покоя.
Сацуки застонала громко, позволяя убрать свои руки в сторону. Позволяя Дайки вжаться пахом в свой живот, разбавляя кровь густым желанием. Дайки сжал ее ягодицы, приподнимая на руки, заставляя обвить себя ногами за бедра. Сацуки гибкая и легкая, как недостающий от его мазайки пазл.
— Что будет с тобой, Дай-чан, — улыбалась она, томно выдыхая горячий воздух ему на ухо, — когда ты влюбишься…
Дайки злобно зарычал, закрывая ее рот поцелуем. Мстительно сдавил пальцами нежную кожу, обещая оставить синяки.
Не будет покоя, сна. Будет прогуливать занятия, тренировки, будет на крышах пытаться уснуть, потому что ночью совсем не выходит. Будет злиться, если Она будет смотреть на другого, говорить о другом. Будет плавиться от ее взглядов и питаться ее улыбками, глотать ее голос.
— А что будет с тобой? — прошипел Дайки, прищурившись, заглядывая в ее помутневшие фиалковые глаза.
Сацуки сжала ноги за его спиной крепче, сильнее вдавливая его в себя, и обвила руками шею, выдыхая в его губы горячим шепотом:
— Не будет покоя, сна.