Не потянешь

Глинда идеальна. Луч солнца, озаривший беспробудно серую, угрюмую жизнь своей соседки, сама того не зная. И Эльфаба тоже замечает это не сразу, а когда замечает, ещё дольше старается всё отрицать, хотя внутри странным всполохом отзывался голос соседки всякий раз, когда она бесцеремонно врывалась в их комнату с шумным смехом и ворохом сплетней о людях, о которых Эльфаба не имела ни малейшего представления. Но она всё равно слушала, потому что Глинда и не спрашивала, а надо ли это соседке. Просто вываливала всё без смущения, хихикала в подушку и перескакивала с темы на тему. Эльфаба не перебивала. Может потому, что Глинда была первым человеком, который так открыто говорил с ней без стеснения и страха. А может, потому что её высокий, звонкий голос действовал на Тропп умиротворяюще. По крайней мере, лежать на своей кровати, обнимая подушку, и слушать вполуха её болтовню казалось спустя полтора года их совместной жизни чем-то абсолютно обыденным и привычным, естественным. Глинда никогда не спрашивала у Эльфабы о её делах, и это Тропп устраивало, потому что рассказывать было решительно нечего. Разве что завести целую тираду об очередном философском труде или поделиться возмущениями о притеснении Зверей, но право, Глинда бы выдержала подобные речи не более пяти минут. Это ведь не обсуждение нового платья её заклятой соперницы с параллельной группы, и не очередная «остроумная» шутка самого князя Фиеро. Да и в самом деле Эльфабу это устраивало. С Глиндой ей хотелось говорить меньше, а слушать больше, что было для девушки огромным исключением. Мало кого она слушала с удовольствием и упоением. Но Глинда априори была особенной в глазах Эльфабы, даже если ещё несколько месяцев назад они были готовы друг другу перегрызть глотки и выжить с белого света. Всё это теперь значения не имело, потому что, как оказалось, Глинда умела быть действительно милой. И сумела стать её личным солнцем в царстве тьмы. Всякий раз, когда Апланд садилась рядом и поддевала озябшие ноги под бёдра соседки, Эльфаба ощущала, как дышать становилось автоматически тяжелее. Словно кто-то заставил пробежать её километры дороги из жёлтого кирпича на время и без единой остановки. Но она ничего не говорила на это, стремилась даже игнорировать любое проявление своих эмоций, не отнимая глаз от очередного талмуда до тех пор, пока девушка рядом с ней не набирала в лёгких побольше воздуха и не начинала свою тираду о чём-то абсолютно отвлечённом. И все мысли Эльфабы тут же разлетались как стайка маленьких, пугливых воробьёв, не давая ей возможности сосредоточиться. Для приличия, конечно, она держала книгу в руках ещё с десяток минут, а после откладывала и, кладя голову на колени, слушала соседку. Глинда вообще была неожиданно тактильна, и первое время это выбивало из Эльфабы весь её дух. Для Шиза было абсолютно нормально, если какие-нибудь подружки, держась за руки прогуливались по коридорам и щебетали о всяком. Для Эльфабы же это было настоящим испытанием, потому как если слова просто отзывались в ней теплом, то прикосновения Глинды практически обжигали. Приятно обжигали, из-за чего со временем Тропп хотелось ещё и ещё, и ещё. И брать её хотя бы за руку, когда хочется ей, а не когда вздумается самой Глинде, что случалось часто, но не достаточно для Эльфабы. Только большой смелости ей в себе не никак было не найти, да и откуда ей взяться, когда на горизонте появлялся Фиеро, со своей белозубой улыбкой, обворожительным взглядом и даже вполне себе сладкими речами. Хоть езжай и проси у Великого и Ужасного вместо справедливости — смелости побольше. Только, вероятно, Эльфабе и смелость не поможет в её безграничной и слепой любви, потому как ни одна смелость не позволит ей разрушать счастье подруги. К тому же, Глинда слишком хороша для неё, слишком красива и статус у неё другой. Эльфаба знает — она подобный статус не потянет. От того остаётся лишь любоваться издалека, слушать по вечерам мелодию из глупостей, сплетен и девичьих секретов, и порой, ощущая прикосновение чужой руки к своей, представлять, будто бы любовь и сияние Глинды предназначается лишь ей одной. В конце концов, она ведь имеет право быть счастливой хотя бы в своих собственных мыслях.