Картина

Тёмные коридоры особняка едва освещаются газовыми светильниками. Один идёт по коридору с масляной лампой, иначе велика вероятность споткнуться обо что-нибудь в темноте. Естественно, прислуга убирает, но вездесущие сестрицы никогда не упускали шанса насолить брату. В прошлый раз они облили маслом ступени подвала, а до этого сожгли его одеяло. Бастардов здесь никто не жалует. Ступени чердака скрипят оглушительно громко — так кажется Одину. Они слегка прогибаются и на пол сыпется труха. Замок стар. Ночами в его коридорах воет ветер, и будто сам дом плачет о собственной жалкой участи. Зимой он просыпается и вспоминает о былой славе хозяев. И напоминает об этом нынешним. То старая летопись упадёт с верхней полки библиотеки, то пыльный родовой гобелен сорвет сквозняком. Замок баюкает призраки прошлого и зализывает собственные раны. Он захлопывает перед новыми хозяевами тяжёлые двери, потому как видит в них лишь трусливых крыс. Воронье слетевшееся на поле брани. Весной замок затихает, убаюканный песнями птиц и шелестом деревьев. Нежится в лучах солнца, пока прислуга сметает из всех углов пыль и паутину, моет окна и выгребает из кладовых накопившийся хлам. Однажды Одину подумалось, что чердак — это самое сердце замка. Такой же пыльный, заставленный старыми комодами с дамскими нарядами, битыми зеркалами, стопками хозяйственных журналов и ящиками с разными безделушками. Арроу здесь нравилось. Ещё в детстве он сбегал от нянечек на чердак и часами сидел, пока мать не находила его и не забирала обратно. Он скидывал камзол в пыль, за что его непременно ругали, и перебирал содержимое комодов и ящиков. Было ещё одно место, где Один оказывался с завидной частотой — чулан. И чаще всего сидел он там после вылазок на чердак. Мать каждый раз грустно качала головой и украдкой поглядывала на мужа, а отец строго хмурил брови и барабанил пальцами по подлокотнику кресла. У чулана была одна странность. Слева от входа висела старая картина. Одину она не нравилась. Она была отвратительной. На ней не было изображено ничего такого, всего лишь молодой офицер, подкручивающий ус, но суеверное желание перевернуть картину не пропадало. Было в ней что-то жуткое. Сначала Один не понимал. Став немного старше, он осознал — в какой бы части чулана он не находился, глаза офицера неотрывно смотрели на него. Арроу читал о таких картинах, но читать и периодически видеть — совсем разные вещи. Иногда Одину казалось, что ночами он слышит чеканный шаг офицера и звяканье сабли. Шаги медленно приближались к его двери, чем доводили до ужаса, затем слышался высокомерный смешок и все стихало. Такими ночами Арроу не смыкал глаз до самого рассвета, сжимая в руках украденный отцовский револьвер. Чулан был тёмной стороной замка. Чердак — светлой. На чердаке не было картин. Лишь однажды Один нашёл карандашный набросок дочери прежних владельцев замка. На старых гобеленах девушка была, а высокомерный офицер — нет, поэтому её портрету Один доверял больше. Арроу как-то нашёл на чердаке старые холст и мольберт. И решил, во что бы то ни стало, нарисовать портрет девушки. Он неделями пропадал на чердаке. Прислуга удивлённо отстирывала с рубашки пятна краски, а отец отчитывал Одина за вечное отсутствие. Когда портрет был готов, Один спрятал его в тайнике своей комнаты. Если бы сестры увидели, они бы попросту посмеялись и что-нибудь сделали бы с картиной. Она ему снилась. Гладила по волосам и уводила за собой в солнечные поля полные маков. Сладкий дурман цветов обволакивал сознание, и Один засыпал прямо во сне. А однажды он и вовсе исчез. Утром одна из горничных увидела распахнутую дверь, оброненный на пороге револьвер и скомканную постель, измазанную красками. Весь замок обыскивали трижды, пока не нашли в чулане картину. На ней был бастард семьи Арроу. Слева его обнимала дочь прежних хозяев замка, а по правую руку стоял высокомерный офицер, крепко сжав плечо Одина. Прислуга с тех пор и шепчется, что ночью двери открывать себе дороже. Потому что бродит по холодным коридорам бастард и ищет, кого бы ещё забрать с собой.