Символ власти

Тёмный металл не бликует на свету. Только вставленные рубины мерцают, плавятся крапинками в янтаре глаз Балериона. Он щурится, прокручивая корону в пальцах. — Нравится? Мейегор приваливается к дверям плечом. Скрещивает руки на груди. Балериону щекочет основание шеи его взгляд, словно бы пробирающийся под воротник дублета, ощупывающий края нанесённого на кожу рисунка. Он щёлкает позвонками и поворачивает голову, разрезая фигуру своего всадника напополам лезвиями зрачков. Мейегор смотрит на него, как на шелудивого и облезшего кота. Балерион оскаливается, позволяя клыкам во рту вырасти, распарывая кожу и углы рта. Чёрное стекает ему под воротник. Непозволительная, всё-таки, наглость — развалиться в королевском кресле, закинув ноги на стол. Могло бы показаться, что Балерион продолжает проверять глубину колодца чужого терпения, но давно исчерпал в этом необходимость и растратил весь азарт, словно золото — на вино и продажных девок. Или же его ярость поутихла, потому что все бросаемые камни тонули с глухим эхо? Мысль смешит, дёргает угол губ. Его всадник не отличается терпением. Совсем. Значит, допускает вольности тому, чьё сердцебиение слышит в резонансе с собственным. Мейегор приподнимает брови. Тесёмки его рубахи развязаны, слишком не по-королевски открывая обзор на широкую, покрытую светлыми волосками грудь; на пять полос немногим левее, что никогда не заживут, не станут светлее, врезавшись в память на уровне кожи. Балерион снова прокручивает корону в пальцах. — При всём уважении, — произносит он, прокашливается, чтобы голос перестал скрежетать, раздирая ему глотку, — у вас, людей, есть возвышенная тяга к символам власти. Корона, трон, королевский меч, якобы способный отсечь голову любому. Словно бы эти предметы дают вам силу. Не эта железка и не рухлядь несколькими этажами ниже делают тебя королём. Он снова глядит на Мейегора. — В твоих устах даже слова про уважение звучат оскорбительно, — отвечает тот и подходит ближе, замыкая за собой двери. Балерион уверен, что дежурящая в этих коридорах стража отрастила непозволительно большие уши. — Ну, — он жмёт плечами, вставая. Медленно, чеканя каждое движение. — Связь дракона и его всадника — загадка для многих, как и то, что со временем они перенимают черты друг друга. — И что ты перенял у меня? Нестерпимое желание оскорблять всё живое? — Мейегор насмешливо фыркает, разливая вино по кубкам. Балерион косится на двери, догадываясь, что стоит ему уйти, как тут же раздастся звонкий стук маленького женского кулачка. — И мёртвое иногда, — добавляет Балерион. Опускает корону на стол, потому что у него точно нет тяги к возвышенным жестам, вроде коронования Мейегора собственными руками. — У меня тебе взять нечего. — Ты прав. Твои и мои боги не наделили нас состраданием. —Мейегор кивает, смачивает губы вином. Смакует, раскатывая. — И в том, что не корона с троном дают мне безграничную власть. Устрашение и весь этот мир на серебряном блюде. И кивает на кубок, в тенях становясь похожим на пресытившегося зверя, с высеченным из камня ликом. Тронь — и кожа разойдётся, как от обсидиановой стали. Порой Балерион не совсем уверен, кто из них страшнейшее чудовище. И взаимное желание удавить друг друга никуда не девается, только концентрируется с годами, но он уверен, что нелепо травить его не станут. В конце концов, Мейегор не позволит себе лишиться своего символа безграничной власти.