Молоток для пристава...

      РОV Андрей Жданов…       Руки затекли так, что запястья покалывало. Самым разумным было бы их растереть, но я почему-то не мог ими даже пошевелить. «Пить меньше надо, меньше надо пить*», — подумал я, хотя именно сейчас пару капель, а лучше бокалов виски мне бы не помешали. Возможно, тогда я хотя бы вспомнил, где я нахожусь, почему не могу пошевелиться и что вчера (надеюсь, что вчера, а не после недельного запоя) со мной произошло. Кажется, пора было открыть глаза, как бы мне это не было мучительно больно и стыдно — мало ли где и в каком виде я могу себя обнаружить.       Набравшись мужества, я приоткрыл веки и тут же снова плотно захлопнул их, так сильно резанул мне по глазам ослепительно белый цвет какого-то потолка.       «Стало быть, я вчера все-таки напился в хлам, а сейчас наступило похмелье», — сделал я вывод из происходящего. Но это было какое-то очень странное, очень необычное похмелье: голова совершенно не болела, хотя была тяжелой и соображала не очень трезво, никакой сушняк меня не мучил, зато тело напрочь отказывалось выполнять команды мозга. Вернее не то, чтобы отказывалось, оно пыталось, но не могло — руки, обнимающие самого себя, категорически не могли прекратить объятья и расплестись; ноги, вытянутые в струнку, почему-то не могли даже согнуться в коленях; а тело несколько раз попыталось из горизонтального положения перейти в положение сидя, но потерпело сокрушительное поражение.       У меня появилось стойкое пренеприятное ощущение, что я связан, точнее не связан, а спеленут по рукам и ногам, как раньше пеленали младенцев. Тут уже было не до рези в глазах. Какая разница, слепит потолок или нет, если я вообще не понимаю, что происходит? Никакой! Вот я и решился на вторую попытку.       Увы, я действительно был спеленут в… смирительную рубашку и находился, скорее всего в сумасшедшем доме, иначе почему на окнах были решетки, стены были обиты чем-то мягким, а массивная, судя по всему, дверь с малюсеньким окошком-подсматривалкой, явно была заперта, только проверить я этого не мог. Не мог дойти до двери, мало того, что меня спеленали, так еще и пристегнули к кровати за щиколотки. Это как же я должен был буйствовать, чтобы меня вот так упаковали? Рядовых психов, насколько я знаю, кладут в общую палату и не связывают. Стало быть, я — буйный!       И что бы это все значило? Мама, решившая, что я свихнулся на Кате, запихнула меня в психушку? Не может быть! Я нажрался в каком-то баре, устроил дебош, получил по башке бутылкой, а затем меня забрали в дурдом? Это больше похоже на правду, тем более, что затылок справа болел в одном месте, словно по нему и впрямь стукнули. И все-таки, я не помню никакого бара, никакого скандала, никакой драки.       А что я помню? Что я вообще помню о последних событиях?       Катя исчезла, улетела куда-то из Москвы — это я помню точно, потому что даже сейчас сердце сжалось при одном воспоминании об этом. Я ее искал, всюду искал, ездил к ней домой, разговаривал с ее родителями — это мне тоже не приснилось, не мог же мне присниться Зорькин, презрительно выплевывающий: — «Катя не хочет вас видеть. Никогда. Оставьте ее в покое».       Помню Ромку, постоянно твердящего, что Катя — предатель, что она разрушительная сила, что ее нужно забыть. Помню, достал он меня до печенок. Так может, это я с ним где-то подрался, а прохожие вызвали наряд милиции и скорую? Нет! Вот этого никогда быть не может! Ромка ни за что бы меня одного не оставил, не позволил бы увезти в сумасшедший дом. Даже если бы мы разругались в пух и прах, вплоть до драки.       А еще помню Киру, помню, как она меня доставала… Стоп! А ведь это последнее, что я помню: мой кабинет, бывшая невеста, постоянно требующая от меня объяснений, и мое признание…       — Давай поговорим, — в очередной раз завела Кира шарманку. — Скажи мне правду, что происходит?       — А ты не поняла? — спросил я.       — Что происходит между тобой и Катей? Я хочу, чтобы ты понял, обиженная женщина на многое способна. Она может выйти на тропу войны, и это будет страшно.       — Катя не такая, — убежденно сказал я.       — Почему ты так в этом уверен? После того, что она уже сделала, ты продолжаешь ей доверять. Почему?       — Катя не такая, — еще более весомо повторил я.       — Я все могу понять. Могу понять, что ты влюбил ее в себя ради дела, могу понять, что ты счел это единственным способом спасти «Zimaletto». Я все могу понять, кроме одного, я не могу понять, что с тобой сейчас происходит.       — А ты не видишь? — поинтересовался я.       — Вижу, хотя лучше бы я ослепла, — она помолчала. — Скажи, ты влюбился? В Катю?       — Влюбился, — честно ответил я. — Да, я люблю Катю Пушкареву!       — Нет, — замотала головой Кира. — Нет! Ты не понимаешь, что ты говоришь.       — Это ты еще ничего не понимаешь. Я действительно ее люблю, — сказал я.       Кира выскочила из кабинета, и со всей силы хлопнула дверью, это я еще помню. Я пошел к окну, внутри все дрожало и сжималось, и очень хотелось выть и крушить ни в чем не повинную мебель. Последнее, что я помню — скрип открывающейся двери, на который я даже не обернулся.       Так может, я действительно начал погром? Может даже бросал что-то из окна, или… сам хотел из него броситься, а какой-нибудь Потапкин, не зная, как меня остановить, вызвал скорую помощь?       Это больше всего походило на правду. Теперь нужно было понять, что делать дальше и как выпутываться из всего этого кошмара. Я и так прикидывал, и эдак, но совершенно очевидно, что пока меня не «распеленают», даже о побеге не может быть речи, нужно набраться терпения и ждать, пока кто-то придет, например, врач. А там уж действовать по ситуации. Ждать пришлось долго, я даже успел задремать.       Разбудили меня до боли знакомые женские голоса. К счастью, мне хватило ума и дальше притворяться спящим, иначе бы я ни за что не узнал, что случилось на самом деле, насколько коварны женщины, а главное, если бы я не было их разговора, я наверное, так никогда бы не узнал, что у меня есть такой верный и настоящий друг — мама.       — Кирочка, как ты могла пойти на такой шаг? — шепотом вопрошала мама.       — Он сам меня об этом попросил, Маргарита Рудольфовна? И я дала ему слово, что выполню его просьбу. Я не могла бросить Андрея в беде и не помочь ему. И больницу, между прочим, нашла хорошую, и все оплатила, — Кира говорила, не стараясь приглушить громкость.       Я обалдел! Когда это я просил ее упрятать меня в психбольницу?       — Говори потише, Андрюша спит, — попросила мама. — А почему он связанный?       — Его наши голоса не разбудят, не волнуйтесь. Врач сказал, что он будет спать до завтра. А связан… потому что… — замялась бывшая.       Ни фигасе у меня организм! Вместо завтра, сегодня, к счастью, проснулся.       — Кира, не нужно от меня ничего скрывать, это же мой сын. Он что, буянил? Он правда сошел с ума? Расскажи мне все по порядку. Когда он тебя попросил положить его в больницу?       — Однажды, — начала бывшая, усаживаясь на диванчик, я видел его, когда осматривался, — Андрею приснился какой-то страшный, как он сказал, сон. Он кричал, звал Катю, бормотал что-то. Я его разбудила, начала выяснять, что за Катя, которую он так нежно звал во сне. Знаете, Маргарита Рудольфовна, я почему-то решила, что ему снилась какая-то моделька, его новая пассия. Но он начал меня уверять, что видел сон про каких-то приставов, пришедших к нему в кабинет, что он не мог от них отбиться и кричал: «Катя, почему вы ничего не делаете? Помогите мне, Катя! Вызовите охрану».       Черт возьми, а ведь было такое. Точно! Было! Мне тогда снилось, что Катя с Николаем в машине целуются, и я кричал: — «Катя, что вы делаете?». Кира меня разбудила и я начал сочинять какую-то хрень.       — Я ему не поверила, — продолжала бывшая, — он кричал вовсе не Катя, а Катенька, и голос его был очень нежным, понимаете? Вы бы тоже не поверили той чуши, которую он нес, Маргарита Рудольфовна.       — Не понимаю я тебя, девочка. Ты что, устроила разборку из-за какого-то сна? Прости, но однажды мне снилось, что я Дед Мороз и пристаю к Снегурочке, представляешь? Кирочка, разве мы властны над снами?       — Нет, но…       — Ладно, Бог с ним, рассказывай, что было дальше.       — Дальше? Нет, так вы не поймете. Опять скажете, что мы не властны… Лучше я вам расскажу все по-порядку.       Воспоминания Киры, прерываемые Андреем…       — Ты звал какую-то Катю, — сказала я. — Ты мне лгал. С тех пор, как мы вместе, ты мне все время врешь, врешь и врешь. Ты только что мне клялся, что у тебя никого нет, а теперь во сне зовешь какую-то Катю.       — Кира, это был страшный кошмар, — попытался оправдаться Андрей.       — Да ты что? Не верю! Отвечай, кто она? Какая-нибудь модель, которую тебе посоветовал твой друг Малиновский? Стриптизерша? Официантка? Кто?       — Ты будешь смеяться, — выкрутился он. — Это была Катя Пушкарева. Да! Я же говорил, что это был страшный кошмар.       Мне стало дурно. Я ведь тогда уже любил Катюшу, даже если не отдавал себе в этом отчета — любил. Но называл ее кошмаром. Её, любимую женщину! Боже, что же я за урод? Моральный урод и трус. И место мне в дурдоме — это точно.       — Андрей, прекрати сочинять сказки, — потребовала я.       — Слушай, я тебе сейчас все расскажу. Вот представь себе — «Zimaletto» обанкротилось. И вдруг на меня со всех сторон наступает тьма-тьмущая судебных приставов. Ну, я кричу: «Катя, Катя, что вы наделали? Зачем вы их сюда впустили?», а она вообще не реагирует, вообще. Я хватаю молоток и давай крушить приставов налево, направо… Короче, всех поубивал. Какую-то страшную, кровавую баню устроил. Я смотрю, вокруг — все в крови, и понимаю, что меня посадят. «Катя, — кричу, — Катя! Где Малиновский?».       — Я не верю тебе, — сказала я. — Я не верю ни единому твоему слову. Ты звал ее очень нежно, с другой интонацией. А Малиновского ты вообще не упоминал!       — Ну, причем здесь интонация? Кира, неужели ты думаешь, что мне снился эротический сон с участием Екатерины Пушкаревой?       Я помню, как я это сказал, с каким сарказмом, с какой насмешкой, как будто эротический сон с участием Катеньки — это что-то постыдное и мерзкое. А ведь я к тому времени уже дважды с ней спал. И это было прекрасно! Настолько прекрасно, что я после этого ни к одной другой женщине прикоснуться не могу.       Я просто предатель и сволочь, и правильно Катя меня подставила, поделом. Такие, как я, лучшего не заслуживают.       — Это, конечно, маловероятно, — рассмеялась я. — Но, Жданов, от тебя можно ждать всего.       — Кир, — Андрей сел поближе, — послушай. Если вдруг… Ну, когда-нибудь я начну заглядываться на Пушкареву, ты просто тут же, не мешкая, сдавай меня в психушку. Договорились?       — С превеликим удовольствием.       — Обещаешь?       — Даю тебе слово.       POV Андрей Жданов…       Кира всхлипнула, мама, все время ходившая по палате, присела рядом с ней на диван.       — Он сказал, что хочет написать блокбастер по этому сну и название придумал. «Молоток для пристава», представляете? Он совсем меня дурой считает.       — Кира, ты мне на вопрос так и не ответила.       — На какой?       — Как Андрей оказался в психбольнице?       — Разве вы не слышали? Он сам меня попросил сдать его, если он начнет заглядываться на Пушкареву. А все вышло намного хуже, он не просто заглядываться начал, он мне вчера сказал, что любит ее. Вот я его и сдала. Я же обещала.       У меня просто дыхание сбилось, от этого заявления. Нет, мне за мои слова так и надо, но какова Кирочка?! Хорошая у меня была бы жена, если бы я не одумался, ничего не скажешь. Вот только непонятно, как ей удалось меня сдать, и почему я спеленутый? Видно этот вопрос беспокоил и маму, потому что она спросила:       — И как тебе удалось выполнить обещание? Андрей добровольно поехал с тобой в… клинику? Тогда почему он связан?       — Знаете, Маргарита Рудольфовна, когда он мне сказал, что любит Пушкареву, я была просто вне себя. Выскочила из кабинета, заплакала. Мне даже жить не хотелось, так было больно.       — И ты?..       — Так само как-то получилось. Правда.       — И ты?.. — снова спросила мама, но уже очень тихо и спокойно.       Наверное, кого-то это может обмануть, но не меня. Если мама переходила на очень тихий и спокойный тон, значит, гроза не за горами. Вряд ли Кира об этом знала, мама очень редко взрывалась, и при бывшей этого не было ни разу. Иначе она поостереглась бы рассказывать дальше.       — На столе Вики я увидела здоровенный дырокол, схватила его, сама не знаю зачем, и бросилась в кабинет. Андрей стоял, отвернувшись к окну. И я… Я… Это случайно получилось, честное слово.       — Ты его ударила? — спросила мама еще спокойнее, чем окончательно сбила Киру с панталыку.       — Да, по голове. Я не хотела, чтобы так полу…       — Сильно?       — Он сознание потерял. И тут я вспомнила, что ему обещала.       — И что ты сделала?       — Разбросала вещи, разбила графин, сломала кресло и вызвала бригаду. Врачи приехали, Андрей как раз начал приходить в себя. У него спросили зачем он устроил погром, но он только головой мотал, по-моему, он даже не помнил, кто он. А врач сказал, что нужно везти в психушку и санитары его хотели уложить его на каталку, он стал сопротивляться и драться. Его скрутили, надели ему смирительную рубашку и укололи что-то. Только потом удалось его…       — Кира, а чего ты этим добиться хотела?       — Пусть его подлечат, может, тогда он выбросит из головы Пушкареву.       — Это тебе лечиться надо, Кирочка, — взорвалась, наконец, мамуля.       Ох, как же она кричала, какой сладкой музыкой был для меня ее крик. Тут уж она все высказала бывшей, и что устраивать скандалы из-за сна может только психически больная, и что звонить по сто раз надень может только ревнивая идиотка, и что устраивать провокации, разбивая графин и ломая мебель, может только подлая и нечистоплотная натура.       — И запомни, если еще раз ты подойдешь к Андрею на расстояние ближе, чем сто метров, я сама тебя определю в эту клинику. Поняла?       — Да, — едва слышно ответила бывшая и вышла за двери.       А мама пошла к моей кровати, чтобы развязать мне руки. Я давно уже перестал притворяться, что сплю, только Кире с дивана это было не видно.       Потом мы очень долго говорили, очень-очень долго. И прямо из больницы поехали к Пушкаревым, вместе поехали.       Вечером я уже летел в Египет... К Катеньке...