***
— Поздравляем «Выпуск-2010»!!! — кричит ведущая в ярко-красном платье, и из зала раздается шквал аплодисментов и радостного смеха. Молодые люди танцуют под водопадом блесток, болтают о будущем, стараясь перекричать последний хит сезона, закладывающий уши, пьют пунш, в который кто-то подлил ром, пока учителя не видели, хрустят пахучими начос, жуют перегруженную ингредиентами пиццу… А Ривай стоит в углу со стаканом воды, тарелкой фруктов и по-старчески недовольно рассматривает людей вокруг. Его соулмейту уже два года. Молочная смесь постепенно заменилась фруктовыми, овощными пюре, всевозможными кашами, а полгода назад появилось и мясо. И Ривай не знает, что он ненавидит больше, — пресное пюре из тыквы или отварную курицу. Но острое, сильносолёное, чересчур горячее и приторно-сладкое он есть перестал — о соулмейте всё-таки нужно заботиться. — Эй! Коротышка! — зовёт Ханджи, странно нелепая в розовом платье с широкими рюшами — хотя Ривай признаёт, что ей априори не шла женская одежда. — Иди сюда! Это же наш выпускной, давай, потряси своими скучными косточками! Неуклюже топчущийся рядом с ней Эрвин согласно кивает головой, а потом разыгрывает тупую миниатюру с набрасыванием воображаемого лассо на Ривая и игривым подтягиванием его к себе. Ривай показательно закатывает глаза, в душе улыбаясь подтруниваниям этой парочки. Они и мама здорово поддержали его в момент крайне неприятного осознания положения дел — его истинный был младше на целых шестнадцать лет. Ни год, ни пять, ни даже десять. Чёрт, да у них с Риваем почти такая же разница, как у него с матерью — Кушель родила его в девятнадцать. Это открытие было пугающим, странным и… несправедливым? Сколько ещё лет ждать Риваю, прежде чем его пара сможет полноценно вступить в их отношения? Шестнадцать до совершеннолетия? Но сколько будет ему самому тогда? Тридцать четыре года. Тридцать четыре! Для него сейчас этот возраст кажется чем-то запредельным, невероятно далёким и пугающе старым. Он думает с позиции самого себя — как бы отреагировал, если бы к нему сейчас подошёл, например, их профессор Шадис? Ему, вроде, тридцать пять, но год сути не меняет. Ривай смотрит на мужчину в углу, приглядывающего за выпускниками, и невольно содрогается. Что если он будет выглядеть так же? С множеством седых волос, морщин, усталостью в глазах и ссутулившейся фигуре? Нужен ли он будет своему молодому, только начинающему жить соулмейту? Как-то печально вздохнув, Ривай отставляет свои «деликатесы» и неспешно шагает к друзьям. Что будет, то будет. Не стоит портить жизнь себе прямо сейчас, загружая ненужными мыслями и преждевременными страданиями. Ему ведь восемнадцать, чёрт побери. Он молод, полон сил и устремлений. Он только что закончил школу, дома лежат приглашения из двух колледжей сразу, а рядом — лучшие друзья, готовые поддержать глупой шуткой и удушающими объятиями. Но расползающаяся было по лицу довольная ухмылка меркнет, и, остановившись прямо перед Эрвином с Ханджи, Ривай прижимает руку ко рту и хмурится. — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Ханджи, вместе с Эрвином резко прерывая танец. — Брокколи, — только и может выдавить Ривай, с трудом ухмыляясь громкому хохоту друзей.***
Ривай давно понял, что они с соулмейтом живут в одном часовом поясе — время приемов пищи у них практически совпадает. Впрочем, исследования природы истинных пар давно доказали, что соулмейты чаще всего живут в одном городе — хоть в чём-то матушка-природа решила «подсластить пилюлю». Поэтому, проснувшись поздно ночью от расползающегося сладкого вкуса во рту, Ривай садится на кровати и, потерев лицо ладонями, прислушивается к ощущениям. Что за чёрт?.. Поднявшись с постели, тихо выходит на кухню студенческого общежития, стараясь не шуметь и не разбудить своих соседей. Он уже на последнем курсе, один из самых успешных студентов экономического факультета. Пара фирм, с которыми сотрудничает их колледж, уже ждали его на стажировку с перспективами на дальнейшее сотрудничество и постоянный контракт. Сегодня Рождество, Риваю исполнилось двадцать два. Мама поздравила по телефону, а Эрвин с Ханджи — по скайпу с побережья Калифорнии, где оба учатся на врачей. Друзья пообещали приехать на зимних каникулах через пару дней, а Кушель ждёт его дома на Пасху. Ривай… тоскует. Конечно, он смог найти себе приятелей и здесь. Когда их разбивали на группы для выполнения проектов, ему достались четверо смышленых и удивительно дружных ребят, которые тут же спелись, автоматически записав и самого Ривая в их банду. Но такой духовной близости, как с Эрвином и Ханджи, не возникло, что иногда ввергает Ривая в состояние мрачной отрешенности. Не любит он и разговоров об истинных. Признаваться, что его пара ходит в детский сад, где невероятно медленно (видимо, тоже страдая) ест морковную запеканку, — неловко. Поэтому такие беседы Ривай пресекает на корню, ворча и командуя, за что и получил насмешливое прозвище от ребят — Капрал. С его соулмейтом за эти годы они успели пережить разные занятные ситуации. Например, год назад его пара впервые попробовала сладкое. Ривай даже улыбнулся — так долго во рту таял крохотный кусочек шоколада. Создавалось впечатление, что его соулмейт добыл лакомство «незаконным» путём в тайне от родителей. Ривай вообще успел заметить, что его истинный является человеком любознательным и порывистым. «Сначала делает, потом думает», — ворчал Ривай примерно два года назад, пытаясь выполоскать изо рта вкус земли… Он не знал, на спор ли это было сделано или из чистого любопытства, но ощущения были преотвратные. Хотелось подло отомстить рыбьим жиром или ещё чем-нибудь мерзким, но Ривай вовремя вспомнил, что он вообще-то уже взрослый мальчик и мстить четырёхлетнему было как-то совсем глупо. Подойдя к столешнице и налив себе стакан воды, Ривай делает пару глотков и слегка полощет рот, чтобы распознать вкус «на том конце провода». Какая-то выпечка… Вроде, печенье. Точно, овсяное печенье. И запивают их молоком. — Ах ты, маленький бунтарь, — тихо шепчет Ривай, невольно ухмыляясь. — Встал посреди ночи, чтобы слопать угощение для Санты, да? Ему почему-то жутко нравится такой характер его пары. Пусть соулмейт ещё совсем ребёнок, многого непонимающий и незнающий, но воображение и какое-то внутреннее чутье, видимо, порожденное их связью, подсказывают Риваю, что человеком тот будет удивительным. Порывистым, энергичным, эмоциональным. Такого стоило подождать. И неважно, сколько лет. Ривай смущается собственного романтического настроя и, вернув вымытый стакан на полку, тихо пробирается в свою комнату. Уже практически проваливаясь в сон, он с усмешкой бормочет: — Спасибо за подарок…***
Барбариски. Гребаные барбариски. Если бы Риваю платили по одному центу каждый раз, когда его пара ест барбариски, он давно выкупил бы компанию «Эппл» с потрохами. Он и представить себе не мог, что абсолютно безобидные конфеты могут довести до белого каления. Но в руках его соулмейта даже леденцы становились грозным оружием. Его одиннадцатилетний прохвост (теперь Ривай практически на все сто процентов уверен, что это парень) ест барбариски с утра перед тарелкой хлопьев, ест их в течение дня, наверняка мерзко шурша фантиками под школьной партой, ест их вечером до и после ужина и даже засыпает со злосчастной конфетой во рту, оставляя её вкус на языке ни в чем неповинного Ривая на полночи. Аккерман только диву даётся, как этот дурачок всё ещё не подавился конфетой во сне! В свои двадцать семь Ривай придерживается принципов правильного питания, следя за уровнем белков, углеводов, не забывает про витамины, соблюдает питьевой режим и прочее и прочее. А этот мелкий засранец, словно бы назло, дразнит его картошкой фри, разнообразной газировкой, шоколадными батончиками и проклятущими барбарисками! Ривай готов ошпарить себе язык, чтобы потерять чувствительность, каждый раз как только набивший оскомину вкус растекается по рецепторам. Но при этом он понимает, что горячо и больно будет не только ему. И хоть паршивец, бессовестно дразнивший его всякими вкусными вредностями, и заслуживает хорошенькой трёпки, так жестоко с ним поступить Аккерман не мог. А потому просто снова и снова методично полощет рот водой, стараясь перебить ненавистный вкус дурацких леденцов, и молит высшие силы, чтобы у его соулмейта с такой тягой к сладкому не развился сахарный диабет. Вечером пятницы после работы Ривай решает заглянуть в видеопрокат на углу, чтобы выбрать себе что-нибудь на вечер. Две недели назад он гостил у счастливой супружеской четы Смитов, с гордостью продемонстрировавших ему своего второго ребёнка — пятимесячного Найла, в котором и родители, и старшая дочка Ильза души не чают. Аккерман, конечно же, ворчал, цокал, посмеивался над суетящимся вокруг младенца Эрвином, но в душе был рад за друзей и… немного расстроен из-за себя. Его паре всего лишь одиннадцать лет. Всё ещё несмышленый ребенок. А он? Он сотрудник корпорации Сина, один из лучших финансистов в городе. Сейчас их разница в возрасте стала особенно ощутимой и пугающей. В своем невольном и неконтролируемом интересе к ребёнку чудится что-то неправильное и грязное, хоть друзья и успокаивают его, что это естественно и заложено природой, а, следовательно, стесняться и стыдиться здесь нечего. Звучит, по мнению Ривая, не слишком убедительно, но всё же в какой-то мере успокаивает. Действительно, он ведь не сам выбрал этого человека. Хотя… Сейчас, даже ни разу не встретившись со своей парой, не зная ни имени, ни лица, ни голоса, Ривай уже и представить не может, что на месте его непоседливого соулмейта-обжоры может быть кто-то другой. Придя в себя, Ривай видит, что завис у стенда с романтическими мелодрамами. Прекрасно, Аккерман. Ниже падать уже некуда. Цыкнув на самого себя, он делает шаг в сторону отдела с фэнтези, но тут же замирает, почувствовав непонятный привкус. Солёное. Что-то водянистое и солёное. Рассол, что ли, пьёт? Нет… Это похоже, похоже… И тут Ривай чётко вспоминает, когда впервые почувствовал этот же вкус. Это было почти два года назад, когда рано утром в его квартире раздался звонок, и их соседка через дорогу сообщила, что Кушель умерла. Просто не проснулась, тихо покинув этот мир во сне. Ей было всего-то сорок шесть. Совсем молодая. Но сердце, изношенное трудным детством, воспитанием ребенка в одиночестве, тяжким трудом на двух работах, чтобы дать обожаемому сыну всё, что он заслуживал, слишком устало. Тогда Ривай впервые в своей жизни заплакал отчаянно и горько, с крупными слезами, бегущими по щекам и стекающими в рот. Значит… значит сейчас его соулмейт плачет так сильно и безутешно, что во рту чувствуется отчетливый соленый вкус горестных рыданий. Ривай растерянно оглядывается, не зная, что ему предпринять. Ну почему, почему Вселенная наделила истинных такой ерундой, как общие вкусовые рецепторы? Почему не дала возможность слышать голоса друг друга? Мысли? Передавать послания, написав их на коже? Ну или ещё какой-нибудь способ коммуникации, позволивший бы ему сейчас хоть как-то поддержать свою пару! Он подходит к кассе, так ничего и не выбрав и все ещё шаря глазами вокруг, пытаясь найти хоть что-то… Барбариски. Прямо возле кассы стоит большая плоская корзинка со злополучными ярко-красными леденцами. Ривай и в страшном сне не мог представить, что когда-либо сам, добровольно съест эту гадость, но сейчас… Бросив на прилавок указанный цент за две конфетки, он тут же шуршит фантиком и спешно отправляет конфету себе в рот. Не разгрызает, а просто держит на языке, позволяя до нервной дрожи знакомому вкусу растечься по всей полости рта. Кивнув озадаченному продавцу, Ривай сует второй леденец в карман и выходит из проката, так ничего и не выбрав. Он не может отвлечься, думая о том, что же могло так сильно расстроить его соулмейта. Вряд ли это было что-то незначительное, вроде разбитых коленок или отказа в покупке новой игрушки для приставки. Ведь раньше такой истерики никогда не случалось. Значит, это что-то по-настоящему серьезное. Ривай искренне переживает, медленно шагая по улице. Внезапно солёный вкус исчезает, сменяясь прохладой чистой воды. Ребёнок успокаивается. — Молодец, — шепчет Ривай, облегченно выдыхая. — Всё хорошо. Я рядом…***
— Мистер Аккерман? — недовольный голос гендиректора Дота Пиксиса вырывает из мрачных раздумий, заставляя сосредоточиться на собрании. — Вы слушаете? — Да, конечно, — кивает Ривай, устало потирая шею, — прошу простить, что отвлекся. Ему должно быть стыдно. Он был одним из лучших сотрудников, правой рукой Пиксиса, ведущим профессионалом в своей сфере, и витать в облаках посреди важной встречи для него было просто недопустимым. Но стыд был смыт в унитаз вместе с излияниями его соулмейта, продолжавшимися ни много ни мало полночи. Эта мелочь, видимо, возомнила себя ужасно взрослой, достигнув шестнадцатилетия. И решила гульнуть по этому поводу с размахом, достойным царского пира из какой-нибудь сказки. Столько алкоголя Аккерман не пробовал даже в пору собственной юности. Около десяти часов вечера предыдущего дня он ощутил явственный вкус пива, закусываемого какой-то смачно приправленной гадостью. Так как это был не первый алкогольный напиток в жизни его соулмейта, Ривай поначалу не придал ему значения, заварив себе любимый чай с бергамотом и нарочито медленно его потягивая, дабы перебить неприятное послевкусие. Потом, когда дело перешло к текиле, он слегка напрягся, ведь напиток этот довольно крепкий. Особенно для шестнадцатилетних сопляков. Но его «пищевой товарищ» так не считал, бойко начав череду непрерывного марафона «соль-лимон-текила», отчего лицо Ривая беспрерывно морщилось и дергалось в незаслуженных муках. Почувствовав ощутимый глоток воды, он было успокоился, решив, что это недоразумение наконец-то утихомирилось, но… Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Виски с колой, мартини с апельсиновым соком, снова пиво («Да кто ж градус-то понижает, а?»), бокал шампанского, «соль-лимон-текила» и… та-дам. Ривай рванул в туалет, боясь, что от фантомного ощущения изливающейся изо рта мерзкой массы его стошнит по-настоящему. Блевал его соулмейт долго и со вкусом. Мерзким таким вкусом. Ривай не знал, был ли он сам таким сообразительным (что, конечно, вряд ли) или кто-то подобный оказался рядом, но тот пил воду. Много, через силу. И блевал снова, прочищая организм. Что ж, это всё же лучше, чем отравление. Хоть самого Ривая так и не стошнило, но к концу этого кошмара на глазах проступили слёзы, лицо раскраснелось от рвотных позывов, по спине катился холодный пот и всё тело мелко дрожало от напряжения. Вот же маленький говнюк. Ривай, значит, с детства оберегал невинные рецепторы этого засранца, а тот, хоть бы хрен, устроил весь этот кошмар, даже не думая об их связи. Ривай был взбешён такой безответственностью, но ещё больше его злило безразличие. Злило и пугало. Может, тот уже нашел себе кого-то, а до соулмейта ему и дела нет? Риваю стало по-настоящему паршиво. Чистя зубы и полоща рот специальной жидкостью, он невесело размышлял о своем будущем. Неужели он столько лет ждал зря? Неужели отвергал любые попытки сблизиться с ним ради человека, которому было на их связь плевать? От этих мыслей было грустно, противно и обидно. Хоть часы уже и показывали два после полуночи, Ривай не мог заснуть, ворочаясь и кляня себя последним идиотом. Глупо было думать столько лет о человеке, с которым он, возможно, никогда и не встретится. Глупо было думать, что тот отнесется к их связи так же трепетно и серьёзно, как сам Ривай. И просто невероятно глупо было в него влюбляться. Из-за всей этой какофонии мыслей и чувств Ривай совсем не выспался, а потому на собрании присутствовал лишь наполовину, изредка вставляя ничего не значащие фразы и комментарии. В итоге по окончании встречи он просто-напросто отпросился у начальства, сославшись на плохое самочувствие. Учитывая, что за ним такого поведения раньше не наблюдалось, гендиректор никакого подвоха не заподозрил и дал добро. Вернувшись домой, Ривай устало падает на диван, потирая виски. Бухал этот засранец, а похмелье почему-то в итоге у него. Словно по заказу во рту разливается живительная влага. — Ага, — с мрачной ухмылкой бормочет Ривай, — проснулся, значит, мелюзга оборзевшая. Сушнячок долбит… Хочется рвать и метать. Сорваться, выбежать из дома и носиться по городу, пока не найдет засранца, а там… Поцеловать его. Но не чтобы начать отношения, а чтобы оборвать эту идиотскую связь, что отравляет Аккерману жизнь долгих шестнадцать лет! Долгое «молчание» и одиночество, страх из-за пугающей разницы в возрасте, притирки, прощение дурацких привычек, а в итоге — что? Полное пренебрежение с другой стороны! Как же его это злит! В этот момент во рту появляется знакомый вкус, заставляющий подскочить на месте и рвануть на кухню. — Молочко пьёшь, значит, — мстительно шепчет Ривай, вытаскивая из холодильника слабосолёную селёдку. — Сейчас я тебе устрою, паршивец! Морщась сам от жуткой несочетаемости продуктов, Ривай тщательно разжевывает несколько кусочков скользкой рыбины, которой с ним поделилась сердобольная соседка. Он есть подобное не собирался, решив выкинуть ненужный продукт позднее, но… Всё в хозяйстве пригодится! На другом конце их связи происходит замыкание. Ривай чувствует, как соулмейт пытается спешно запить жуткий вкус водой, и с мрачной улыбкой закидывает следующий кусок себе в рот. Получи, засранец! Но, как и помнил Аккерман, его пара была не лыком шита. Ответный удар невероятно подлый — спаржа, ненавистная Риваю спаржа, нарочито долго удерживаемая во рту. Ну уж нет! Он так просто не сдастся! — Надеюсь, ты любишь погорячее! — бормочет Ривай, делая добротный глоток жутко горячего чая. Он громко матерится, обмахивая открытый рот руками. Язык прошивает невероятной болью, за которой теряются все остальные вкусы и ощущения, но осознание, что они с соулмейтом сейчас «в одной лодке», греет жестокой справедливостью. Тот тушит «пожар» холодной водой и кубиками льда, гоняя их языком, а затем без предупреждения ест лимон. Ощущение, что пихнул в рот целиком. — Ах ты ж… — шипит было Ривай, а затем, застыв на мгновение, начинает смеяться. Громко и искренне. Так, как не смеялся уже давно. Боже, он что и правда устроил пищевую войну шестнадцатилетнему сопляку? Какой же бред… Выпив стакан воды, он прислоняется задом к столешнице и прислушивается к ощущениям. Язык горит у них обоих, так что и не поймешь, где заканчиваются чувства одного и начинаются — другого. Внезапно Ривай снова чувствует вкус какой-то жидкости, которой несколько первых мгновений не может дать определение. Что это? Чай? Чай с бергамотом?.. Соулмейт никогда его не пил. Газировка, кофе, фруктовые соки, молочные коктейли, пиво… Но чай — никогда. Значит… Значит, сейчас он делает это для Аккермана. Показывает, что помнит об их связи, и, кажется, пытается извиниться. Ривай не знает, откуда в его голове возникают именно такие мысли. Наверное, это всё природа грёбаных соулмейтов. Усмехнувшись, он открывает один из ящиков и вытаскивает оттуда не начатую пачку барбарисок — приобрел на всякий случай. Забросив леденец в рот, он уже по привычке шепчет своей несносной паре: — Прощаю, засранец.***
Солнце светит немилосердно ярко, заставляя щуриться и прикрывать лицо ладонью. Народу вокруг невероятно много, летают воздушные шарики, играет музыка, пахнет попкорном, вареной кукурузой, яблоками в карамели, шипит газировка, гулко опадают мишени в тире, а Ривай до сих пор недоумевает, как его угораздило здесь оказаться. — Ну же, коротышка, — как в старые добрые времена тянет Ханджи, поддерживая руками поясницу — их четвертый ребенок скоро увидит свет, — улыбнись! Не бойся, от твоей искренней улыбки Земля не сойдет с орбиты! — Очкастая, — устало огрызается Ривай, — я вообще не понимаю, какого чёрта вы потащили меня сюда. Вы обещали совместный уикенд, и я надеялся на барбекю на заднем дворе вашего дома, а не на этот балаган! — Это ярмарка, дядя Леви, — назидательным тоном поправляет все ещё не освоивший букву «р» Моблит. — И здесь очень весело! Можно покататься на карусели, поесть сахарной ваты и… покататься на карусели! Ривай усмехается серьёзному пересчету местных развлечений на пухлых пальчиках и вполне дружелюбно треплет третьего ребёнка Смитов по голове. — К тому же, — подаёт свой голос Эрвин, высматривая скрывшегося в толпе возле факира Найла и сжимая руку скромной Ильзы, — это фестиваль «Еды», Ривай! Еды! Специально организуется каждый год для встречи соулмейтов! Твоей паре как раз исполнилось восемнадцать, это твой шанс… — Да тут же все жрут, Эрвин! — возмущается раздраженный Ривай, обводя пространство вокруг недобрым взглядом. — Мне что, чмокать каждого, пока вкус во рту не пропадёт?! — Мы же тебе говорили, — вкрадчиво вставляет свои пять копеек Ханджи, — вкусовые ощущения, конечно, важны. Они связывают пару до момента встречи. Но… дело не только в этом! Когда ты увидишь его, ты тут же поймешь, что это он. Не будет ни малейшего сомнения… Ривай всё это знал и помнил, но… Но сейчас он был взвинчен до предела. Восемнадцать лет. Чёрт, он и правда ждал мальчишку восемнадцать лет, деля с ним маленькие радости и печали, завтраки, обеды, ужины и мелкие перекусы… Он нуждается в нём. Да, у него была прекрасная мать, у него есть друзья, любимая работа, хорошая квартира, деньги, возможности… Но ему нужен Он. До дрожи в пальцах хочется наконец-то прикоснуться к тому, кто был частью его жизни долгие восемнадцать лет. И Ривай ни за что не признается друзьям, как сильно надеется на эту глупую ярмарку. — Так, сначала пойдем на колесо обозрения, — начинает командовать Ханджи, но Аккермана как будто выбрасывает из реальности. Сладкое. Он опять ест что-то сладкое. Сахарная вата. Точно. Ривай тут же оглядывается по сторонам, и замеченное беглым взглядом чудовищно огромное количество разноцветных съедобных облачков в толпе заставляет застонать от бессилия. Ну что за чёрт? Не мог, что ли, купить что-то более экстравагантное? Ривай сейчас простил бы даже сушенных тараканов, честное слово, если бы они помогли найти его пару. Но вот, что непривычно… Ощущения невероятно яркие. Помимо вкуса Ривай явственно ощущает и текстуру лакомства. Даже неосознанно проводит языком по нижней губе, когда ему кажется, что туда прилип кусочек ваты. — Он рядом, — хрипло говорит Ривай и, перехватив непонимающие взгляды друзей, чуть громче повторяет: — Он рядом. Мой соулмейт. Смиты превращаются в семейство сурикатов, тут же, как по команде, вытягиваясь в полный рост и любопытно вращая головами в разные стороны. И если обычно такое неуемное любопытство друзей раздражает, то сейчас Аккерман готов расхохотаться. Он здесь. Он рядом. Он пришел, чтобы найти его, Ривая. Аккерман срывается с места и стремительно шагает сквозь толпу. Он не знает, куда идёт, не знает, почему сворачивает сначала налево, а потом — направо, не знает, почему в итоге останавливается у неприметного, стоящего на окраине всей ярмарки шатра с деревянной, криво висящей табличкой «Комната смеха». И совершенно не знает, почему, раздвинув полог, замирает, увидев стоящего к нему спиной человека. Засранец высокий. Выше Ривая, причём достаточно сильно. Но, с усмешкой думает Аккерман, хорошо, что непомерное обжорство вложилось ввысь, а не вширь. Плечи достаточно широкие, узкая талия, длинные ноги. Одет просто, но удачно. Подлецу всё к лицу. Ривай стоит, не в силах вымолвить ни слова. А парень, внимательно разглядывая собственное отражение в одном из зеркал, поднимает руку с палочкой, на которой налип последний кусочек ваты, и отправляет его в рот. Ривая прошибает как никогда ярким вкусом лакомства, отчего растворяются последние сомнения. — Ну привет, любитель барбарисок, — неожиданно хрипло даже для самого себя говорит он и, как ему кажется, целую вечность ждёт, пока парень обернется. На самом деле тот оборачивается тут же, стремительно, немного испуганно от неожиданности. Возникшее было на лице недоумение тут же сменяется неподдельным удивлением. Узнал. Нет, не так. Осознал. Почувствовал. Красивый. Такой красивый, что Ривай всерьез беспокоится, не раскрыт ли у него рот от восхищения. Каштановые волосы в полном беспорядке, ресницы длинные как у девчонки, веснушки усыпают переносицу чуть вздернутого носа и совсем немного — высокие, ярко-выделяющиеся скулы. А глаза… Твою мать. Риваю кажется, что он только и ждал, чтобы заглянуть в них. Восемнадцать лет ждал. И оно того стоило. Не теряя больше ни минуты, он резко сокращает расстояние и, осторожно ухватив парня за затылок, нежно, но настойчиво сближает их лица, нетерпеливо впиваясь в слегка пухлые губы своими. Поцелуй не фантастический, не прекрасный, не лучший, он… идеальный. В меру страстный, чувственный, нежный, глубокий, долгожданный, правильный и необходимый. Голову сносит от вкуса парня, от его тепла, а больше всего — от ответного желания, выражающегося в горячих ладонях, обхвативших шею, в дрожи близко прижимающегося тела. Ривай не знает, сколько проходит времени, прежде чем он разрывает поцелуй. Причина проста — нужно дышать. А ещё было бы неплохо познакомиться. — Ривай Аккерман, — неожиданно официально произносит он, протягивая руку. Парень фыркает от смеха, невозможно искря счастьем в зеленющих глазах, и, отвечая на рукопожатие, представляется в ответ: — Эрен Йегер. — Даже не верится, что больше не буду ощущать вкуса всего того отвратительного мусора, который ты считал едой, — не удерживается от подкола Ривай, невольно дрожа под жадным взглядом Эрена. — Эй, моя еда была хотя бы разнообразной! — парирует тот, хмуря высокие брови. — А ты ел одну скучную пресную ерунду! — Это полезная еда, — беззлобно отвечает Ривай, ухмыляясь. — Нужно следить за собой. — Что, уже в том возрасте, когда нужно следить за уровнем холестерина? — поддевает Эрен и тут же, в ужасе округлив глаза, тараторит: — Чёрт! Чёрт! Я не то имел ввиду, то есть, я просто ляпнул, не подумав! Ты ещё увидишь, я всегда такой! Я… — Делаешь, потом думаешь? — спрашивает Ривай, снисходительно качая головой, но в глазах его легко читается неуверенность. Возраст. Он знал, что это будет проблемой. Старые страхи тут же накатывают по новой, ловко и умело отодвигая на задний план радость от состоявшейся встречи. — Послушай! — Эрен считывает эмоции Ривая легко и быстро, а потому в голосе сквозит настоящее отчаяние. — Мне вообще плевать на возраст! Правда! Я сразу понял, что ты старше! Дети не едят то, что ел ты. Но меня никогда это не волновало, клянусь! И я… я надеюсь, что и тебя это тоже не волнует! — он опускает взгляд, говорит взволнованно, неосознанно очаровательно прикусывая нижнюю губу. — Да, я ещё совсем молодой. Глупый. Ещё раздражительный, вспыльчивый. Мама говорит, что я несносный идиот, но, — подняв глаза, он вкрадчиво добавляет: — Но я вырасту, честное слово! Дай мне шанс! Ривай смотрит на него и понимает, что был абсолютно прав. Эрен вырос человеком удивительным. Порывистым, энергичным, эмоциональным. Такого стоило ждать. И неважно, сколько лет. — Я так ждал тебя, Ривай, — с неожиданно смущенной улыбкой говорит Эрен. — Помнишь, тогда, два года назад, я жутко напился? Я сделал это специально… Надеялся, что ты разозлишься и найдешь меня, чтобы поцеловать… — он усмехается. — Ну или отдубасить. Помолчав ещё немного, он добавляет: — Прости меня за это. Я просто очень сильно хотел, чтобы ты пришёл за мной, — разведя руками и озорно улыбнувшись, он шепчет: — И вот ты здесь, такой охрененно красивый, что я выставляю себя идиотом сильнее, чем обычно… Ривай впервые за долгое время широко улыбается в ответ. Так он улыбался только своей матери, много лет назад. Искренне, по-настоящему и абсолютно счастливо. Именно так он ощущает себя с Эреном рядом. Ривай снова подходит к нему и, протянув ладонь, нежно поглаживает его по щеке. Эрен тянется за лаской, счастливо улыбаясь и слегка прикрыв свои невозможные глаза. — Только вот, — неожиданно отстранившись, говорит он, — насчет одного ты всё же был неправ. Тебе всё-таки придётся время от времени ощущать вкус «отвратительного мусора», который я считаю едой. — Это с чего это? — слегка нахмурившись, интересуется Ривай. — Ну, — склоняясь ближе и игриво прикусывая нижнюю губу, отвечает Эрен, — я его есть не перестану. А ты ведь будешь часто меня целовать… — Как самоуверенно, — с усмешкой бормочет Ривай, тут же шумно выдыхая в новый, ни чуть не менее сладкий поцелуй. Ради этого многое можно было претерпеть. Даже грёбаные барбариски. _____________________________________________________ Факты из жизни Эрена, которые не было возможности упомянуть в самом тексте, но они могли вас заинтересовать. 1. Землю в четыре года он и правда съел на спор. Поспорил, естественно, с Кирштейном. «Если ты сможешь проехать на велике без рук до конца улицы, я землю буду есть, Жан!». Пацан сказал — пацан сделал. 2. За кражей печенья для Санты в шесть лет его застукал отец. 3. Когда ему было одиннадцать лет, его мать, Карла, попала в аварию, сильно повредив ноги. Эрен очень переживал за неё и не мог сдержать слёз. Почувствовав вкус барбарисок, он успокоился, поняв, что не одинок (Карла, к слову, поправилась). 4. Напился он и правда чтобы спровоцировать своего соулмейта на сближение. Он вообще специально ел вредные продукты, надеясь задеть этим свою пару — приверженца ПП. Но на следующий день, после их «кулинарного поединка» одумался, поняв, что ведёт себя по-детски безответственно. 5. На ярмарку Эрен приходил уже третий год подряд, а Ривай — нет (ему это припоминают ПОСТОЯННО). 6. Эрен ни за что не признается вслух, но он жутко ревнует Ривая к детям Смитов, особенно к четвертому ребёнку, девочке, которую родители назвали Кушель, в честь матери Аккермана. Ривай возится с ней невероятно охотно и увлеченно, заставляя Эрена придумывать всякие глупости, чтобы на него обратили внимание. Дома (они живут вместе у Ривая) он неизменно получает за такие выходки нагоняй… и очередную жаркую ночь, чтоб не надумывал себе глупостей. 7. Он до сих пор ест барбариски.