П р е д ы с т о р и я [Царица Вашти]
Вашти распахнула глаза, вдруг понимая, что лежит уже слишком давно, а замлевшие без движения конечности отзываются ломотой и судорогами. Болезненному жару становилось тесно в измученном теле, он выливался слезами по щекам, исчезая в густоте смоляных волос и пропитывая влагой подушку. На губах высыхала соль — первый вкус, ощущенный ею за последние трое суток, которые принцесса провела в постели, отказываясь от еды. Все канувшие в небытие годы, все восемнадцать лет она горячо и искренне молилась богам, возвеличивая их мудрость, обращаясь к ним за милостью близких, за смертью своих недругов и сыновьями, которые были бы ее несокрушимой силой. Но боги, чьей дочерью Вашти мнила себя с малых лет, возненавидели ее, отвернулись, не защитили, не отогнали беду, решительно срывая со своей просительницы плотный саван грез и заблуждений. От дэвов к ней сошла страшная боль и вырезала у нее дитя. А она была слишком напугана, сломлена и уничтожена в жалких попытках противостоять их проклятию. Кровавое пятно стремительно расплывалось на поверхности банной воды, принцесса истерично билась о горячие стенки выбитой в полу купальни и яростно кричала, призывая на помощь. Ее вытащили, уложили на пол, накинув сверху покрывало, и послали за лекарем, но Вашти отчетливо помнила, как небрежно и медлительно прислуга выказывала преданность нелюбимой госпоже. Как притворно ужасалась, расстраивалась, сочувствовала. Как отстранилась от нее, сбиваясь в молчаливую горстку наблюдательниц, когда она зашлась в громких рыданиях, хватаясь за низ живота. На следующий день прислужниц высекли плетью и лишили положенного им жалованья на месяц, нерасторопных евнухов бросили в темницу. Даже вавилонского лекаря, бессильно опустившего руки, немедленно выставили за дверь. Вашти разогнала всех, кто с того момента представлялся ей заклятым врагом, а подавая Арксаму слабые руки и подставляя осунувшееся лицо для поцелуя, держала кроткий вид, словно их утрата не так значительна, и спешила развеять скорбь наследника. Она знала, что злая весть дошла и до Него, но самый долгожданный человек ни разу не появился в отведенных ей покоях дворца Пасаргад, чтобы повидаться с занемогшей принцессой. Отец ненавидел ее гораздо сильнее, чем боги. Остатки боли тихо растворялись в воспоминаниях, перебрасываясь с тяжелого и непослушного тела на утомленный бессонницей разум. Вашти села в постели, касаясь ступнями шерстяного ковра, и стала бессмысленно разглядывать его многоцветный узор, очень похожий на тот, которым вилась ее собственная незримая нить — и в злополучный день едва не оборвалась. Рука принцессы сама легла на живот, тоскливо лелея жизнь, о которой предстояло позаботиться богам, а рукавом другой руки она просушила воспаленные глаза. Ноги слушались неважно. Сделав несколько шагов, Вашти упала на отделанную золотыми листами колонну и, держась за нее, искала взглядом спасительную опору в цветочных вазах, табуретах и подставках с сосудами и тарелками. В небольшой комнате, залитой вечерним светом и прилегавшей к ее покоям, Вашти опустилась на стул рядом с колыбелью. Пока она вслушивалась в безмятежное сопение сына, неистовая буря страстей разбивалась о каменные гряды ее выдержки и орошала ей лицо отрезвляющими брызгами. Смутные и беспорядочные мысли, как горные реки, выходящие по весне из берегов, поплыли свободно и неторопливо, одаряя сознание лаской-утешением. — Мой маленький лев, гордость моя, — шептала Вашти, подоткнув покрывало малышу, — еще будет у нас много счастливых дней, и ни грусть, ни горе, ни происки недругов наших не омрачат их радостный блеск. Я всегда буду на страже и не опущу руки в борьбе за жизнь. И пусть те, кто доставил нам столько страданий, кто приносит раздор в нашу семью, губит меня, эти бездарные рабы, эта проклятая женщина и этот проходимец из Мидии — пусть они трепещут передо мной. Я каждый их вздох превращу в пытку. О мой сын, моя опора и надежда, подлинный сын персидского льва. Придет время, и твой дедушка Куруш вновь обратит на нас свой милостивый взор. Он увидит, какой ты сильный и как похож на него, и устыдится того, что так долго нас отвергал. А потом ты займешь его место, Низам, станешь царем. Только ты достоин этого. То, как отец отлучил ее от себя, в Вашти отзывалось болью, близкой к телесной. Она хваталась за голову, будто жало неведанной хвори точило ей виски, а не сердце. Но стоило закрыть глаза, как обратную сторону век разъедал огонь не терпящего, уничижительного взгляда Куруша. Конечно, он не мог знать, что воспитанная в полном послушании ему дочь однажды взбунтуется и выйдет из подчинения — царь царей будто и не замечал, как Вашти темнела в лице соответственно ходу рассказа о своей предстоящей свадьбе с Охом. Умолять его отменить решение она не пыталась, как и не обнажала настоящих чувств перед отцом, поначалу из страха его казни — осуждения, а после этого в безрассудной решимости кривыми и темными путями свернуть обратно к родительскому очагу. Ей не полагалось вздорить с матерью, переплетенными, узловатыми корнями ревности разрушая основание остывших отношений, но, видя их вместе с отцом — видя, как он отдаляется от нее — пропасть, разделявшую их с царицей, гордая принцесса углубляла очередной склокой. Куруш простительно смотрел на ее выходки, и все же взор бездонно-черных глаз точно марался, если мгновением дольше задерживался на бесстыжей дочери. Вашти обещала быть послушной, подходила и обнимала со словами: «Мне жаль, что я огорчила тебя, дорогой отец, прости. Побудь, пожалуйста, со мной, тебя весь день не было, ты тренировался с братом на мечах». Ее ладони сжимали крепкие руки Куруша, в которых бурлила мощь многих поколений их предков, и Вашти со злорадным торжеством отмечала, как мать уходила в другую комнату и он привлекал ее к себе, заслоняя от всего мира могучей стеной отцовских объятий. У грозного арийского льва лишь одна дочь, любимая и достойная, и она легко поддалась мечте, будто бы он никогда не уступит ее чужому мужчине. Но за тем обожанием, которое она вызывала в Охе, за его добродушным смехом, за прогулками по саду и совместными уроками, за охотой и стрельбой из лука последовали его горячие клятвы взять ее в жены. Вашти тоже пообещала себе ни за что не покидать родной дом, предпочитая думать, что ни один знатный перс, если он удостоится чести видеть ее своей супругой, не обретет того уважения и привязанности юной принцессы, какие она питала к Курушу. Она позволяла Оху опьяняться их растущей душевной близостью, в то время как он искал ответ на свою страсть в ее мятежной, непреклонной природе. Вашти нравились их тайные встречи, высекавшие огоньки восхищения и покорности в карих глазах Оха. Нравились его взгляды, исполненные внезапной решимости, когда, едва прикасаясь, он заправлял локон ее волос за ухо, а в следующее мгновение — уже растерянные и за дерзость извиняющиеся. Но иногда его дыхание опаляло ей губы, рука мягко оглаживала лицо, отчего наваждение, случайно нахлынув, разом отпускало принцессу. Тогда же, представляя себе глубокую черноту иных глаз, Вашти проваливалась в нее, как в пучину, где не достигали лучи карих. — Я должна уходить, Ох, а то матушка будет беспокоиться. — Скажи, тебя кто-то обидел? — Рядом с тобой я забываю об обидах. Мне пора, до завтра, — она отворачивалась, подбирая полы платья, и невесомо удалялась ко дворцу. Слезам выхода не давала, омывая ими злобу, одиночество и тоску, запечатанные под ребрами. Не боясь быть услышанной, исповедь вела только в своей душе. «Ты — мое благословение. Ты — начало всех начал. Ты — воля вечных богов, высеченная золотыми чернилами в сердце любящей тебя дочери. Не нужны мне ни сокровища, ни подарки, ни богатые земли, что пали под яростью твоего меча, лишь бы мне видеть тебя рядом». «Пожалуйста, взгляни на меня. Ты видишь, что я не лгу. Ложь — страшнейшее из зол. Нет у меня в жизни никого, кроме тебя, и не будет». «Ну и что с того, что она моя мать! Я буду отзываться о ней, как хочу. Знал бы ты, как мне невыносимо видеть ее во дворце и слышать ее имя из твоих уст. Она глупа и ничтожна! Родив много детей и потеряв большинство из нас во младенчестве, она стала бездетной. Такая супруга не подходит царю всех царей». «Ну и правильно, задуши. Убей меня! Быть может, тогда я обрету рай, который заслужу ценой мук и страданий. Мне нет смысла жить… Нет возможности быть счастливой…» «Впусти, я требую! Сейчас же открой дверь! Знай, что ни замкам, ни наказаниям, ни ссылкам не освободить нас от этих чувств!» «Ты — мой свет. Ты — дыхание… Нечем дышать…» Вспыхнувшая боль в затылке. Полотно бесконечного мрака. Встретив Куруша в коридоре жилого дворца, Вашти низко поклонилась и взглянула на него мстительно, жалко, исподлобья — как свернутая в кольцо змея взирает на льва. В шею, обернутую платком и искалеченную его ненавистью, точно впились острые когти и продрали до дыр. Сказанное царем ошпарило не слух — всю ее суть: — Ты должна быть благодарна за то, что тебя не выслали из дворца. Пускай ты моя плоть и кровь и навеки останешься ею, нет во мне ни капли сострадания к тебе. Ты нанесла нам с матерью глубокое оскорбление, и я не намерен прощать твою грубость, Вашти. Дрянь. Поди прочь. К своему брату она пошла на следующий день после того, как узнала о свадьбе с Охом. Сомневалась, что из Арксама выйдет достойный преемник отца — порывистый и необузданный наследник, принимающий любую волю как свою. Он виделся принцессе диким зверенышем из дворцового питомника Пасаргад, что скалил зубы за спиной у повелителя мира, частью похожий на настоящего персидского льва, но, несмотря на все воинские заслуги, на силу, на зоркий ум, на решимость и значимость… не Он. Лишь тень, рассеянная по царству ослепительным закатным солнцем, но в этой зыбкой тени она получала и спасение, и любовь, и пристанище, коему доверилась, как испепеляемая благодатным светом скверна. — А как же Ох? Ты была обещана ему, — Арксам нахмурил лоб, переплетая тонкие пальцы Вашти со своими. Отцовская сила и нежность лились из них на грани осязаемого, как паутина, ускользающего от нее могущества. Власти. Права крови, что внушало бы суеверный страх. Всех подлых вожделений, туманящих разум. — Я с большим уважением отношусь к нашему доблестному другу, да славится его имя в непобедимой Персии. Мы выросли вместе под опекой учителя нашего, благородного Артабаза — ты, Ох и я. Но я не могу дольше скрывать того, что чувствую, и того, что вижу сердцем. Ты не хочешь уступать меня Оху, но тебе не разрешает этого робость перед отцом, ведь ты послушный исполнитель воли его. А моя любовь к тебе сильнее владычества царя — она диктует мне слова и как поступить, и она же отравляет меня ядом разлуки. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не оставлю тебя! Вашти прильнула к руке наследника, мнимо согреваясь благодарным волнением на его остром лице и улыбаясь, однако, через силу, на издевательски-удушливый голос мысли: «Не Он. Того, кого ты теряешь, никто не заменит». Липкое, тягостное чувство мешало дышать спокойно — словно дэв, которого она не могла увидеть, тянул к ней ледяные руки из царства мрака. В то утро, когда Арксам предстал перед отцом, требуя уступить Вашти, она пряталась в коридоре за толстой колонной, ожидая окончания спора. Брат грозился пойти войной за нее, но тогда мудрость царя не позволила Курушу казнить единственного наследника, и, конечно, он понимал, что горячность сына пришла неспроста. Совсем скоро евнух проводил принцессу к повелителю. Куруш стоял возле каменного окна тронной залы, и солнечный день заволакивал его облаком света. Кожа золотилась, будто у одушевленной, сияющей изнутри статуи, в которой праведный гнев отца, накаляясь, становился неизбежной расплатой для них обоих. Но на быстрое прощение Вашти не рассчитывала. На сей раз она подобралась так близко, что при всем желании, поставь его отец выше будущего державы, он не смог бы сослать ее, миновав бунт Арксама. Замужество с Охом и расставание с отчим домом ей больше не помеха — теперь их разделял лишь брат, но и тот не являлся для Вашти серьезной преградой. — Подойди ближе, — не оборачиваясь, бросил Куруш, и она повиновалась, сгибаясь пополам, а затем распрямляясь. От льва в нем было все, чем боги могли оделить человека: начиная с гладкой уверенной поступи, цепкого взгляда хищника, что в какой-то момент останавливался на собеседнике, негласно устанавливая над ним свое господство, и заканчивая соединением величия и тихости в его чертах. И сила победы, народов, справедливости — в тихости той. Сложив руки крестом и подперев кулаком бороду, царь посмотрел на дочь с насмешкой: — Ты умеешь добиваться своего. — Я, наверное, так же упряма, как ты, господин. Мне скрывать от тебя нечего, и мои требования тебе известны. Я хочу, чтобы мать уехала и осталась только я. Если ты выполнишь мои условия, я откажусь от Арксама. Не будет других женщин в твоем дворце, и я не стану привлекать его к нашим разногласиям. Наконец, Куруш развернулся к ней полностью. От глубокого и шумного вдоха крепкая грудь вздулась под льняной туникой, а багровый плащ с нашивкой-львом хлестнул его по ногам. Золотая тиара с множеством острых граней метнула в мрачную принцессу яркий лучик. — Что ты говоришь такое! — рот владыки исказился в оскале. — Презренная, забыла, перед кем стоишь. Мало того, что ты заморочила голову брату и предалась гнусным желаниям и помыслам, так еще обращаешь мое слово, слово царя всех стран, в ложь! Я дал обещание Оху, что ты станешь его женой, велел готовиться к свадьбе, но из-за твоего вранья отрекаюсь от своего обещания. Что после такого бесчестья будут значить мои решения для вельмож и полководцев Персии? Позорница! Несмотря на юные лета, ты очень опасный человек. Боги тебя накажут, Вашти, ты не пройдешь мост Чинват и не получишь загробное воздаяние, а сгниешь в Доме Лжи с себе подобными смутьянами. Кровь остывала в жилах Вашти, и она ощутила себя точно придавленная мощными когтями, как в ночь, когда зашла в его покои, но вышвырнутая из них кричала в массивные двери. — Меня невозможно равнять с другими девушками. Я принадлежу к царскому роду, а значит и супругой мне положено быть царственной. Решай сейчас, господин… — упал из нее испуганный, прерывистый шепот. — Либо яростью, огнем и металлом истребишь нас с братом яко проклятых демонов, либо признаешь меня достойной своей любви… — Замолкни, — отрезал Куруш. — Откуда в тебе эта гордыня? Кто наущал тебя хвалиться тем, что нашим предкам доставалось не по рождению, а вековым трудом и борьбой за жизнь? Твои корни — это подарок Ахура-Мазды, а не повод утолить тщеславие! — Мне это неважно. Решай, отец, решай… — убито повторила принцесса, узнавая свою гибель в горячих глазах государя. Дэв толкнул ее в их бездну, и бездна выпотрошила ее, как дичь, до костей счищая скверну. — Только в твоих силах воскресить меня к жизни… или предать проклятию. Царь замер в раздумьях, окунувших величественную залу, выложенную черной и белой плиткой, в тишину, а потом холодно и ядовито произнес: — Запомни, что я тебе скажу. Придет день, когда с тобой случится то, что ты делаешь с другими — сея кругом ложь и раздор, ты сама окажешься жертвой обмана и смуты. Унижая свою мать и насмехаясь над ее бездетностью, будешь матерью, втрое униженней, и ни слезами, ни кровью несчастье свое не смоешь. Не проявляя почтение к близким, не получишь того же уважения от своих потомков — они не восславят твое имя и ни одной молитвы за твою душу поганую не прочтут. Чтобы заслужить любовь другого, научись любить его больше, чем себя, а не зная законов войны — не затевай ее понапрасну. Так и быть, ты станешь женой Арксама, а когда он взойдет на трон, займешь место царицы, как хотела. Как закончатся свадебные праздники, вы немедленно уедете в Бактрию и если без моего приглашения сунетесь в Пасаргады, то познаете уж тогда и ярость, и огонь, и металл! Едва Вашти разобрала смысл уготованного им испытания, как вцепилась в руку Куруша, не давая ему уйти. Тянула на себя, дрожа от подкатившего к горлу плача, упала на колени, путаясь в пышной юбке, и крик, ударяясь о глазурованные стены, возвращался к ней и заключал в темницу кошмара: — Не отдаляй меня, ради всех богов, я этого не вынесу! Владыка! Ты — моя жизнь, моя судьба. Взгляни на меня, взгляни на меня! Она выпустила его ладонь, царский плащ прошелестел в воздухе, задев ее щеку. Сбивая костяшки о мраморные плиты пола, Вашти не замечала горящих от ударов кровяных ран. — Нет!! Ты запомнишь этот день, господин! Не сможешь забыть то, как заставил меня страдать! Я — царица!! Я — вернейшая из верных персидского льва! Вернись, заклинаю тебя! Прости… — и лелея боль внутри, она обхватила себя за бока, тихо скуля и сжимаясь в комок. Что отступившая от венца принцесса могла сказать Оху? Часть заготовленных объяснений она отмела за их глупостью, а той части, в которой ее с Арксамом союз Вашти назвала государственным долгом, друг не поверил. Истина же обернулась для них негасимым пожаром, и если царская дочь хорошо понимала, за что ей предстояло гореть до конца дней, то для Оха значение его мук оставалось тайной. Ее губы сухие и ярко очерченные гранатовой краской, в укрытии платанов и тамарисков запечатлевали на его губах долгий невесомый поцелуй, и, увы, над наслаждением чувств господствовал терпкий вкус расставания. Ох стиснул талию принцессы и прижал к себе напоследок, не выпуская из объятий. Вашти хрипло выдохнула ему в плечо, болезненно и старательно жмурясь, и, вновь явившись перед ней, терзания уничтожали в ее душе все то, что еще не подмяли под себя родительская воля Куруша и повелительная рука судьбы. — Ты должен понять меня, Ох, он мой брат, — ровно проговаривала Вашти, отстраняясь и пряча лицо за длинным пурпурным покрывалом. — Я не могу покинуть его, когда он и все царство нуждаются во мне. Но я всегда буду любить тебя, как нашего доброго друга, всегда буду нуждаться в твоем мудром совете и отваге. Всем, кто идет за правдой, ты станешь проводником. Но с Арксамом мы неделимы. Мы единственные друг у друга сестра и брат. Так подсказало его сердце, — сурово прибавила она, предощущая его мятеж. — Смею ли я оспаривать право кровных уз, тогда как моя священная обязанность отдать им себя в жертву, — клятва Оха звучала ломко и безжизненно, смятая его тусклым голосом. — Госпожа, — он опустил голову в поклоне и быстрыми шагами покинул дворцовый сад, сдавливая горькую печаль в кулаке и запрещая себе оборачиваться. — Госпожа. Принцесса. В проходе возникла точеная фигура служанки, обращая на себя внимание Вашти. Низам шевельнулся в колыбели, слабо хныкнув во сне, и, не отвечая девушке, принцесса начала его баюкать, а успокоив, кивнула с вопросом: — В чем дело? Я поужинаю позже, можешь идти. И скажи, чтобы мне приготовили баню, я должна помолиться и привести себя в порядок. Поведя круглыми плечами, Вашти почувствовала, как мокрая ночная рубаха неприятно липла к телу. Готовая содрать ее хоть сейчас вместе с кожей, принцесса как никогда мечтала о том наслаждении, которое дают горячий пар и свежая вода. По их верованиям, любые загрязнения тела делают человека восприимчивым ко злу, поэтому перед молитвой богу богов Ахура-Мазде у чистейшего огня Дадгах надо пройти неукоснительный обряд омовения. За три дня бездумного лежания Вашти пропустила многое из жизни благочестивых жен. — Госпожа, великий царь… — Что? — резко отозвалась она, распрямляясь. Служанка потупила глаза, не выдержав ее надменный взгляд: — Перед большим походом государь пожелал увидеть внука, принца Низама. На счастье Вашти, она до сих пор сидела на стуле, иначе так бы и упала, услышав эту весть и выдав подбившую колени тревогу. Мысли перетекали одна в другую размеренно: она не позволяла им нахлынуть на себя, лишая остатков хладнокровия. Нет, ни ей, ни тем более ее малышу ничего не грозило — пускай весь год Куруш не признавал его рождения, не спрашивал о внуке и на дух не переносил позорницу-дочь, его знакомство с Низамом укрепит ее положение, и чем скорее, тем лучше. — Государь говорил еще что-нибудь? — Мне неизвестно, госпожа, его приказ передал царский евнух. — Он зовет меня сейчас? — чуть взволнованно уточнила Вашти. — Завтра утром, госпожа. В назначенное утро прислужницы Вашти не знали отдыха — метались к сундукам с одеждой, подавали драгоценные ларцы, где хранились украшения, ароматные смеси и румяна; младшая из помощниц держала овальное зеркало, в которое Вашти пристально разглядывала себя. Травянистость благовоний сливалась на ее теле с морским бризом духов амбры, копна темных волос отдавала пряностью розового дерева. Из всех поднесенных изделий принцесса надевала те, что смотрелись богаче и внушительнее, а шапочку, увешанную золотыми подвесками, избрала подобную высокой царской тиаре. Царь хотел видеть внука, однако ничего не сказал о дочери, догадки о своем настроении бросив ей, как дурную кость собаке. Вашти не знала, примет ли он ее благосклонно или разозлится на то, что пришла, и достанет ли ей мужества посмотреть ему в лицо, но что-то похожее уже творилось с Арксамом. Он отдалялся от нее, хотя поначалу та девица из Мидии казалась однодневной забавой брата и ничто не предвещало ее скорого возвышения. Привыкшая к его заботе и щедрым подаркам, к тому, что он слушается ее советов, Вашти не думала, что однажды ей предстоит бороться за внимание еще одного мужчины. А изведя себя из-за того, что Арксам взял эту поганую змею с ними в Пасаргады, потеряв нерожденное дитя, оказалась вынуждена бороться и за своего сына, и за других будущих детей. «Унижая свою мать и насмехаясь над ее бездетностью, будешь матерью, втрое униженней, и ни слезами, ни кровью несчастье свое не смоешь», — повторила она про себя наставление отца и едко осклабилась своему отражению. Чужая кровь смывает все — ложь, тайны, кривотолки, досужие сплетни, обиды. Смоет кровь мидийской змеи и унижение.*******
При взгляде на черно-белые плиты тронного зала у Вашти заныли костяшки пальцев, будто помнившие боль с того последнего их разговора с отцом. Между мраморных колонн и расшитых занавесей веял призрак ее гневного вопля: «Вернись, заклинаю тебя! Ты — моя жизнь, моя судьба!» Царский евнух сообщил, что государь задержится, но, когда он громко оповестил их о приближении Куруша, принцесса повернулась к служанке и велела отдать ей Низама. Держа годовалого сына на руках, присела в поклоне ниже остальных и не поднимала головы, покуда не разрешили. Взор царя, хищно направленный на нее, поверг Вашти в дрожь. Маленький принц с любопытством рассматривал нового для себя человека, его пышную, украшенную тиару, ухоженную бороду, кольцевые браслеты в виде двух индских тигров и потянулся рукой к нагрудной пластине-фаравахару. — Принцу нравится символ благого духа фраваши. Это добрый знак, — довольно и ласково улыбнулся Куруш. — Иди-ка сюда, львенок, — он забрал у нее ребенка, и Вашти сдержанно выдохнула, на миг успокоенная. — Какой ты крепкий, какой уже большой! — Он совсем как ты, — с чувством вставила принцесса. — Я рада, что ты пожелал его увидеть раньше срока. Арксам будет ждать пяти лет, чтобы я могла представить ему наследника, но ты, господин, особенный человек для Низама, — Вашти многозначительно посмотрела на Куруша. — Он — истинный сын персидского льва. Она воззрилась на царя с непониманием: ее слова пылали огнем, но едва ли затронули его. Едва ли он придал им значение, когда после короткого, отягченного ее правдой молчания потребовал, чтобы старшая прислужница рассказывала ему о здоровье и играх малыша. — Готовы ли те дары, что я велел преподнести моему внуку? — обратился владыка к главному евнуху. Встал к Вашти боком, словно выбросив ее не только из кольца своих мыслей, но из жизни, и прижал к сердцу Низама. Вместе с тем за полоской его жестко сомкнутого рта принцесса угадывала тихую ненависть, пронизанную воспоминаниями, что неотвязно жались где-то подле них. — Готовы, государь, — угодливо склонился слуга. — Оружие лучшего качества, ткани, золото — все сделали, как ты сказал. Твоей волей в присутствии царского судьи все твои поместья, города, деревни да земли пожалованы принцу, что записано на табличках и скреплено печатью досточтимого судьи. На них не хватает только твоей печати, мой царь. Если угодно, я прикажу, чтобы казначей сейчас же принес документы. С таким богатым наследством юный господин ни в чем не будет знать нужды, да пребудет с ним благословение Ахура-Мазды! — Хорошо. Позже принесите мне таблички. — Долго ли продлится твой поход, господин? Мы будем очень тосковать, — Вашти сделала еще попытку разговорить отца. Вызвав их из Ба́ктры, он назначил Арксама временным сатрапом в Вавилонии и Парсе, где пребывал сам, покуда гремящая победа царя царей не окончит его поход на северные степи кочевников. Но не такой милости она ждала с той поры, как покинула Пасаргады. И могла ли теперь ждать? Напрасно принцесса вызывала в Куруше хоть какой-либо отклик. Из своей жизни он вычеркнул ее как дочь, из будущего Низама как мать, из своего сердца изгнал все признания, которые она кричала ему, а из памяти — месяц задолго до рождения юного принца, когда отец пригласил их с братом в царский город и она обманом добилась близости с Курушем. И, наконец, день, когда родился ее сын, и Вашти определила, кому зваться Низаму отцом, а кому — дедом. — Мы идем в сад. Распорядись, чтобы завтрак принесли в летний павильон, и оденьте принца теплее: сегодня прохладно. Ветер в месяце варказан коварен, — повелительно сказал Куруш евнуху и, не замечая рук Вашти, бережно протянутых к сыну, передал Низама служанке. Следуя за государем, прислуга направилась к большим двустворчатым дверям, и Вашти пришлось идти вместе с ними, из осторожности чуть поодаль от персидского льва. И если бы волей провидения, богов или судьбы знала она тогда, что из похода на север он не вернется, то рухнула бы в ноги, обхватив его колени, и ни за что не дала бы ему уехать.