Sing To Me Your Insanity

Гермиона могла почувствовать перемену в воздухе, и ей даже не надо было проверять, кто сейчас контролирует ситуацию. Хватка на ее теле усилилась, а губы, что ещё пару минут назад были нежны и горячи, стали холоднее и агрессивнее. На фоне всего это казалось столько незначительным, но девушка все равно отстранилась, качая головой. Нет. Нет-нет-нет. Сирена внутри нее начала кричать, истерично требуя ее продолжить то, что они начали. Но Гермиона упорно проигнорировала это, продолжая отстраняться. Она нехотя подняла глаза на Беллатрикс, вглядываясь в знакомые ониксы. Ее непослушные кудри вновь вернулись в норму, обволакивая бледное лицо. Но руки на ее бедрах все ещё оставались на месте, и это ощущалось в тысячу раз опаснее, чем раньше, когда у сирены перед ней были длинные острые когти. Вокруг них продолжала царить тишина, темной дымкой погружая в их личную пустоту. Честно говоря, Гермиона понятия не имела, что можно сказать, учитывая их нынешнее положение. И горячие руки Беллатрикс на бедрах — прямое доказательство того, что они хотели разделить между собой — прямое доказательство того, что она все ещё нуждалась в разрядке. Почему мы остановились? Нет. Нам нужно ещё. Нам нужно больше. Мы должны вернуться к ней. Мы должны вернуться. — Нет, — моментально отозвалась девушка, не задумываясь об этом ни на секунду. Она не хотела об этом думать. Она не хотела об этом слышать. А Гермиона прекрасно понимала, что сейчас скажет ее сирена. Если она поставит это под вопрос, то на нее тут же выльется тонна мольбы и гнева, связанное с тем, что они должны вернуться к Беллатрикс. Гермиона не хотела быть в этой ситуации, она не хотела сидеть на коленях женщины в подобном положении. Она судорожно вздохнула, замирая. Тонкие пальцы начали неторопливо постукивать по ее бедру, привлекая внимание. Глаза Беллатрикс выглядели мертвыми, потерянными; ее лицо выражало лишь пустоту и полное отсутствие, но пальцы по-прежнему продолжали постукивание. Гермиона недовольно вздохнула, пытаясь сдвинуться с места, но хватка вновь усилилась, пресекая любые возможности на побег. Девушка испуганно замерла, пытаясь отыскать в Беллатрикс хоть какую-то эмоцию, похожую на злость или возмущение. — Что происходит? — раздражённо подумала она, отводя взгляд от пронзительных ониксов Беллатрикс. Молчание медленно начинало бередить и так расшатанные нервы, вынуждая томиться в ожидании. Проще говоря, если бы выбор встал между ее разгневанной сиреной и язвительной Беллатрикс, то Гермиона определенно выбрала бы второе. Мы должны остаться. Она нужна нам. Прикоснись к ней. Ещё. Ещё. Ещё. Нам нужна свобода, исправь это. Исправь это. Освободи нас. — Замолчи, — прорычала Гермиона, удивляясь, что это действительно помогло Мы. Должны. Ты. Должна. Гермиона болезненно застонала, чувствуя, как ее сирена начинает яростно атаковать ее разум. Наверное, никогда прежде ее напор не был таким сильным и кровожадным. Девушка схватилась за голову, тщетно пытаясь облегчить боль — крик, что въдался повсюду, разрывая на части. Повсюду была лишь боль. С каждой секундой дышать становилось все трудней и трудней, а сознание начинало меркнуть. Она падала, и никто не мог ее спасти. И все же чьи-то руки предотвратили падение, удерживая в сознании. Беллатрикс отпустила ее бедра, надёжно удерживая ее за плечи. Ее взгляд по-прежнему ничего не выражал, кроме усталости и опустошенности. А Гермиона все сильней чувствовала, как боль заполняет ее тело, размывая мир вокруг. — Прекрати, — то ли прошипела, то ли простонала девушка, обращаясь к сирене внутри себя. Нет. Нам нужна она. Мы должны остаться. Мы остаёмся. И словно в подтверждение своих слов сирена закричала. Девушка беспомощно взвыла, стискивал голову руками. — Стой, пожалуйста, стой. Я все сделаю, только остановись. Что ты хочешь? — взмолилась Гермиона, пытаясь отдышаться. Мы хотим быть свободными. Я хочу петь, я хочу быть со своей парой. Я хочу… — Я не могу! — заплакала она, слабо дёргая за свой ошейник. — Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Возможно, это не тот ответ, который ожидала от нее сирена. Лгунья. Существо внутри нее продолжило кричать и биться о барьер, превращая мир вокруг в полную агонию. Гермионе хотелось закричать и убежать, навсегда забывая о своей сущности, о парах и боли. Но как только она собиралась это сделать, ее совершенно безапелляционно прервали. Гермиона удивлённо приоткрыла глаза, чувствуя, как чужая рука зажимает ей рот. — Сияние? — неуверенно подумала она, заглядывая в сияющую бездну глаз Беллатрикс. Это не было похоже на спор или агрессию между женщиной и ее сиреной — во время дискуссий ее глаза нервно метались по комнате, совершенно забывая о Гермионе. Но то, что происходило сейчас, девушка никогда прежде не замечала. Привычный оникс плавно окрасился медовой дымкой, погружая ее в совершенно другой облик. Это было странно. Если до сих пор лицо Беллатрикс оставалось мягким и терпеливым, то теперь ее губы скривились в злой усмешке. Что-то изменилось. И они обе это понимали. Сирена внутри нее тут же успокоилась, когда Беллатрикс оказалась рядом. Конечно, это не остановило ее негодование и безудержное отчаяние, в котором находилось существо, но по крайне мере теперь ее присутствие походило на тупую пульсацию где-то глубоко внутри. Теперь Гермиона смогла наконец отдышаться, приводя мысли в порядок. — Что произошло? — простонала она, даже не пытаясь уйти от прикосновений женщины. — Беллатрикс, что произошло? — Время вышло, Грязнокровка, — тут же последовал ее невозмутимый ответ. Гермиона даже не знала, что в этом простом ответе испугало ее больше всего: безжизненный голос Беллатрикс или старое унизительное прозвище, которое в последнее время исчезло из обихода ведьмы. — Что… что ты имеешь в виду? Что происходит? — переспросила девушка, с каждой секундой начиная нервничать все больше и больше. — Что все это значит? Беллатрикс даже не потрудилась посмотреть на Гермиону, по-прежнему наблюдая за спокойным океаном за окном. — В детстве я пела для Цисси, — мягко начала она, погружаясь в свои воспоминания. Кажется, Гермиона даже перестала дышать, боясь испортить этот момент. — До того дня, когда моя мать нацепила на меня этот чертов ошейник, единственным человеком, кто знал о моей сущности, была Цисси. Андромеде нельзя было доверять даже тогда, но Цисси всегда была верной и любящей. Она была доброй и доверчивой. И когда Нарцисса узнала о моих способностях, она поклялась никогда и никому об этом не рассказывать, потому что если бы наши родители узнали, то лучшее, чего мне оставалось ожидать — это смерть. В конце концов мы хранили этот секрет вместе. — Но они все равно узнали, — прошептала Гермиона, зная, чем всё закончилось. Беллатрикс что-то прорычала, резко мотнув головой. — Они узнали из-за меня. Это была песня о цветке, который полюбил собственное отражение. Это было наивно, по-детски и очень глупо. А ещё эта песня стала последней… Я даже не знала, что моя мать все это время была неподалеку, пока она не потащила меня за волосы в дом. — Это ужасно, — подумала Гермиона, прикусив щеку изнутри. Но все равно эта история никак не объясняла то, о чем спрашивала девушка. — Какое отношение эта история имеет к нам? — Я не помнила ничего из этого, пока подавление не было снято. Гермиона сжалась, боясь, что она правильно поняла, что имеет в виду Беллатрикс. — Это уже началось, не так ли, Грейнджер? — мрачно улыбнулась она, нависая над девушкой. — Я уверена, что ты уже заметила, как быстро наши сущности впитывают песни, оставляя их в нашей памяти. Но все равно… они начинают медленно исчезать, правда? Беллатрикс медленно наклонилась вперёд, ласково целуя Гермиону, словно пробуя на вкус весеннюю свежесть роз. — И я уверена, что ты не можешь вспомнить ни одну из своих песен… — Ты лжешь! Я помню! — отчаянно вскрикнула девушка, старательно игнорируя тот факт, что ее голос звучал неубедительно даже для нее самой. — Я помню! Беллатрикс вновь мрачно рассмеялась, недоверчиво прищуриваясь. — Да, дорогая. Ты не помнишь, — ее ухмылка стала шире, когда она продолжила говорить. — Сначала исчезли строки песен, а потом исчезнут и воспоминания. А потом… — Что? Женщина наигранно задумалась, постукивая пальцем по нижней губе. — А потом исчезнешь и ты, — мило пропела она, наблюдая за реакцией Гермионы. Если Беллатрикс и говорила что-то после этого, то девушка уже не слышала. В ушах появился неприятный звон, а услышанное бесконечно прокручивалось в ее голове снова и снова. И Гермиона понимала. Какая-то ее часть изначально понимала, что имеет в виду Беллатрикс. Она просто не хотела в это верить, потому что это могло разрушить ее окончательно. Ей не хотелось верить, что подавление может запереть не только сирену внутри нее, но и ее саму. Не так давно она смирилась с тем, что со временем можно привыкнуть к постоянному недовольству существа внутри нее; Гермиона даже смирилась с постоянным желанием вновь запеть, которое не угасало ни на секунду. Она так хотела верить, что со временем она сможет приспособиться к этому, и ее жизнь медленно вернётся в норму. Гермиона так сильно хотела в это верить… Но все равно это была ложь, которая была так необходима и желанна. Правда же оказалась слишком ужасна, с каждой минутой погружая Гермиону в панику все больше и больше. Она судорожно выдохнула, обречённо опуская голову на плечо Беллатрикс. Эта простая истина казалась слишком удушающей для ее истощенного от эмоций разума. Все было кончено… Три слова, которые в одночасье смогли разрушить ее. Смысл, стоящий за ними, был слишком огромен, чтобы его можно было выразить словами. Гермионе было больно. Конечно, Беллатрикс не причинила ей никакого вреда, но сейчас ей хотелось сбежать из этого дома, от этой женщины и от всего, что произошло за последнее время. И все же… все же ей хотелось знать. Знать, какую цену она заплатит за свое упрямство и за свой страх. Ей физически было необходимо знать, что будет, если они всё-таки не смогут снять ошейник. — Скажи… — неуверенно начала Гермиона, собираясь с силами. — Что тебе сказать, девочка? — прошептала Беллатрикс, обдавая ее ухо горячим дыханием. Девушка даже не замечала всей интимности ситуации, пока по спине не побежали мурашки от действий Беллатрикс. — Что будет… что будет если мы не сможем снять ошейник? — пробормотала она, получая в ответ лишь тишину. — Из-за подавления со временем мы перестаем быть собой, — задумчиво ответила Беллатрикс, словно переживая всю горечь и злость вновь. — Ошейник лишь подавляет наши силы, но не присутствие сирены. И она получает то, что хочет. Если ты мне не веришь, то… — ее рука медленно заскользила по бедру Гермионы, словно в подтверждение своих слов. — тебе лишь стоит посмотреть на то, где мы оказались: песни ушли в никуда, твое прошлое, твои воспоминания — где они? Это меняет тебя. Постой, или ты всегда хотела сделать это со мной, маленькая шалунья? — с грязной ухмылкой протянула женщина. Девушка покраснела, вспоминая, что произошло ещё несколько минут назад. Она резко мотнула головой, сбрасывая наваждение. — Это то, что случилось с тобой? Из-за этого ты… — У тебя ещё есть возможность передумать и остановить свои бесконечные вопросы, — прорычала Беллатрикс, дёрнув ее за волосы. — Я буквально вижу, как в твоей голове вертятся вопросы. Но запомни кое-что, это никогда не бывает легко. По крайней мере, для меня лично. Но я все помню, или ты забыла, что у меня нет ошейника? Она горько улыбнулась, продолжая говорить: — И это чёртово подавление не стало причиной моего безумия, как бы ты этого не хотела. Ой, не надо этих игр, ты никого не сможешь одурачить. С самого начала ты хотела верить, что всему виной ошейник, не так ли? «Бедная Белла! Бедная Белла, которую свёл с ума ошейник! И именно поэтому она так жестока со мной!», — передразнила ее женщина. — Нет, это не так… — Да, это так, — резко зарычала она и вновь потянула девушку за волосы, вынуждая Гермиону вздрогнуть от неожиданности. — И поэтому ты спросила, что произойдет, правда? Я вижу это каждый раз, когда смотрю на тебя, каждый раз, когда смотрела на добродетельную Минерву. И все, что я видела — это сожаление. Вечная надежда, что из-за подавления я стану другой, стану нормальной, стану такой, какой меня все хотели видеть — идеальной студенткой, идеальной парой для тебя. Последнее предложение было пропитано такой яростью и ядом, что Гермиона даже испугалась, увидев, как ее глаза засияли медовым оттенком. — … Если бы я была такой всегда, мне было бы лучше. Если бы я не потеряла свои воспоминания, если бы я не жила долгие годы под гнетом сирены внутри меня — было бы лучше. И вскоре я кое-что поняла, после снятия подавления. Мрачно прошептала она, подходя ближе. Кажется, даже температура в комнате упала на несколько градусов. — Я всегда была такой. Все всегда пытались понять причину: семейное безумство Блэков, долгое служение Темному Лорду, подавление моей сущности, Азкабан и его дементоры… Люди так сильно жаждали найти причину, чтобы меня исправить, — Беллатрикс подошла ещё ближе, практически касаясь своим носом Гермиону. — Потому что, если бы я сказала тебе правду… Если бы я сказала, что снятие ошейника ничего во мне не изменило, это бы разбило твое маленькое сердце, не так ли, дорогая? — Она права, — подумала девушка, понимая, что Беллатрикс действительно права. И этого было достаточно, чтобы ее глаза заволокло пеленой слез. До этого момента Гермиона не теряла надежды, что женщина все же скажет то, что ей так сильно хотелось услышать — то, что она не всегда была такой. Но сейчас… сейчас Гермиона понимала, что ее поведение не вина подавления. Она бы с радостью списала все то, что им пришлось пережить на вину Министерства и их действий. Если бы она могла определить, почему женщина «такая», то она бы точно смогла помочь им обеим. Гермиона смогла бы изменить ее. Но Беллатрикс была ее парой, которая предназначена ей судьбой — всегда так было и будет. — Знаешь, если бы не наша клятва, то я бы оставила тебя такой, — заговорила женщина, отвлекая Гермиону от бесконечных мыслей. — Я бы ничего не потеряла, если бы ты стала моим маленьким послушным питомцем, какой всегда и должна была быть. — Я не… — Мерлин, заткнись, «я не твой питомец или игрушка», да? — она попыталась подражать ее голосу, даже не скрывая, что насмехается. — Я знаю. Она усмехнулась, прежде чем по-детски склонить голову и заглянуть в глаза Гермионы. — Теперь я понимаю, что это очередное мое желание, которое попытались отнять. Хотя… — девушка вздрогнула, наблюдая, как глаза Беллатрикс переливаются медом и ее ониксом. — … альтернатива не так уж и ужасна. Если бы кто-нибудь сейчас сказал, что Гермиона была удивлена, то он бы точно ошибся, — она была в шоке. Какая альтернатива? Почему ее глаза вновь мерцают? С каждой секундой все становилось таким… таким запутанным. И сирена внутри нее вновь очнулась, ноющей болью отдаваясь где-то глубоко внутри. Девушка мотнула головой, надеясь, что это хоть как-то облегчит ее ситуацию. — Почему твои глаза мерцают? — нервно прошептала она, безотрывно наблюдая за их изменениями. — Это все из-за тебя, глупая девчонка, — мрачно ответила Беллатрикс. — Серьезно? Моя вина? — раздражённо переспросила она, расстраиваясь все больше и больше. Чужая рука переместилась ей на шею, неприятно сжимая. Казалось, что то хрупкое спокойствие, которое женщине удавалось сохранять до сих пор, наконец пало, разрушая их до основания. — Заткнись! Это все огромная ошибка… — О чем ты говоришь? — испуганно переспросила девушка, наблюдая, как глаза Беллатрикс продолжили меняться, а привычные кудри превратились в водопад черных волос. Рука на ее шее стала ещё страшней, когда Гермиона заметила острые когти, но, кажется, хватка, наоборот, стала мягче, напоминания интимную ласку, нежели угрозу. — Она говорила это мне, любимая, — с улыбкой ответила Беллатрикс, криво улыбаясь. — Тише, Белла, у тебя было достаточно времени с ней. Я тебя предупреждала. Пожалуйста, нам нужна она. Выпусти нас. Так больно… так больно. Гермиона прослезилась, когда сирена внутри нее начала яростно кричать. Беллатрикс, должно быть, заметила эти изменения в девушке, потому что ее глаза прикрылись, не желая показывать грусть от понимания, что сейчас происходит. — Она говорит, но я ее не слышу. Это так больно, не так ли? Это никогда не должно было произойти, — задумчиво сказало существо. — Все, что нам нужно, находится рядом, и тем не менее, оно так далеко. Посмотри! Посмотри, что ты натворила, Белла. Рука Беллатрикс переместилась на рубашку, привлекая внимание Гермионы. — Возможно, мне стоит исправить это самой? Без тебя, Белла. Хочешь Гермиону? Хочешь, чтобы я помогала вам? Хочешь, чтобы мы вновь были единым целым? — ухмыльнулась она, продолжая движение вниз. Мягкие, как шелк, губы опустились на ее шею, и Гермиона удивлённо простонала, отвернувшись, чтобы попытаться уйти от прикосновений. Во всяком случае, это лишь дало Беллатрикс больше места для своих действий. Да. Это то, что нам надо. — Стой, стой… подожди, — прошептала девушка, отталкивая Беллатрикс от себя. Женщина выглядела недовольной, но покорно сделала шаг назад. Ее улыбка тут же исчезла, сменяясь хмурым взглядом. — Хорошо, но я не буду ждать вечно, — ответила она, проводя языком по губе Гермионы. — До свидания, любовь моя. Я буду наблюдать, обещаю. Возвращение Беллатрикс произошло так же быстро, как и ее раннее исчезновение. Рука на ее рубашке тут же исчезла, как и любые прикосновения. Гермиона вздрогнула, словно до этого она была потеряна в собственном лабиринте разума. Все, что она чувствовала — это удовольствие и непередаваемая привязанность к своей паре. И эти чувства были опьяняющими. Она хотела навсегда потеряться в этом удовольствии, топя и себя, и Беллатрикс. Девушка была готова разрушиться до основания, лишь бы сделать это… — Осторожней, твои желания могут стать реальностью, — прошептала женщина. Гермиона лишь сейчас поняла, что все это было сказано вслух. Беллатрикс смотрела куда-то в пол, но даже так девушка все понимала. — И в итоге мы переспим, — подвела итог женщина. Но в этом не было какого-то озорства, яда или ненависти. В ее глазах лишь было отчаяние, страх и ужас. И это была настоящая Беллатрикс — без масок и наигранных усмешек. Гермиона смотрела на женщину, казалось бы, целую вечность. И на этот раз женщина перед ней не пыталась воевать или играть с ней — ее бездействие говорило о многом. Она могла видеть все невысказанное, что всегда было между ними. И между ними… не было любви. Между Гермионой и Беллатрикс никогда не было любви и привязанности, как это было между их сиренами. Это был такой высокий контраст. Они падали в эту ловушку с самого начала… И если бы они были такими, как прежде, то все могло быть лучше. В этом Гермиона была уверена. Все бы выиграли. Сирена Беллатрикс однажды бы вернула сирену Гермионы. А Гермиона и Беллатрикс… им бы изначально не пришлось иметь с этим дело. Только сейчас она поняла, что все это время хотела сказать женщина. Сейчас они словно были за пределами времени и жизни. И это было не потому, что подавление медленно разъедало ее воспоминания. И это было не потому, что Беллатрикс не смогла вовремя помочь ей снять этот чертов ошейник. Проще говоря, сирены внутри них решили, что их время истекло. Гермиона действительно должна была понять это раньше. Боль, которая всегда была рядом. Гнев, который с каждым днём перерастал в ненависть. Сирена внутри нее каждый раз боролась с подавлением из-за эгоизма Гермионы. Как тогда, когда вместе они были безопасным местом, уже никогда не будет. Они должны были быть единым целым — две стороны одной медали. Они вместе мечтали о долгой и счастливой жизни. Но сирена хотела прожить ее с Беллатрикс, а Гермиона нет… И все же в каком-то смысле они были свободны, чтобы получать сладкие прикосновения от другой сирены, переживать ласку и удовольствие. Это было прекрасно, если игнорировать вмешательства самой Беллатрикс. Но Гермиона… Она игнорировала это. Она постоянно отрицала это. Она боролась изо всех сил с того момента как только узнала, что они пара. До подавления они могли испытать все прелести жизни в полном объеме. Они могли почувствовать вкус счастья, которое они обе заслужили после стольких лет тьмы и одиночества. Но Гермиона все равно была виновата. Конечно, ошейник был не ее выбором, но она ничего не сделала, чтобы улучшить их жизнь с Беллатрикс. Она была слишком занята, пытаясь защитить себя и свою броню, чтобы увидеть мир совсем с другой стороны. И оно того стоило. Сейчас в глазах сирены был лишь один враг — человек, который мешает им быть счастливыми — Гермиона. А Беллатрикс… Она тоже была виновата. У нее не было подавления, которое сковывало похлеще цепей. Ей не нужно было кричать и бороться с существом внутри нее. Она могла свободно использовать свои силы — пение. Беллатрикс оставалось лишь протянуть руку, чтобы оказаться в любви, но она этого не делала. Они были так похожи. Казалось, Беллатрикс отрицает из связь вдвое сильней, чем сама Гермиона. Она упорно наказывала девушку, издеваясь и избивая ее. Но правда была в том, что Волан-Де-Морт был мертв, Пожиратели Смерти перестали существовать, а они оказались на самом дне, где могли делать все, что им захочется. Беллатрикс могла быть той, кем хотела быть именно она, а не общество. Она могла делать и получать все, что хотела… но она не хотела Гермиону. Единственное, что принадлежало Беллатрикс, она не хотела. Судьба действительно была жестока, омывая их правдой. Беллатрикс потеряла все и всех, кроме Гермионы. Она должна была держаться за нее, но все равно неоднократно пыталась убить ее. Единственное, что каждый раз ее останавливало — это сирена внутри нее. Та, кто каждый раз убеждал Беллатрикс в том, что их связь — это не наказание, а подарок. Но сирены не могли оценить их упрямство и слепую гордость, которые отталкивали их по разные стороны баррикад. Даже сейчас Беллатрикс всё ещё пыталась бороться, закрывая глаза на очевидную правду. Сначала Гермиона думала, что она сдалась… Казалось, женщина перестала унижать и обижать ее, чтобы потом вновь вернуться обратно. Она имела все возможности, чтобы исправить их положение, и все равно предпочитала не делать этого. Сейчас в глазах сирены был лишь один враг — человек, который мешает им быть счастливыми — Беллатрикс. Она всегда была им. Ненависть и постоянная борьба убивала их обеих, раздирая на части все сильней и сильней. Но они были слишком упрямы и горды, чтобы признать это. Они могли быть счастливы, но каждый раз упускали этот шанс, поэтому, может быть, они его и не заслуживали? Если безумие Гермионы, которое она ощущала рядом с ней можно было бы восстановить… Если Беллатрикс, которая боролась сама с собой, одумалась бы… Лишь тот факт, как они смотрели на друг друга до сих пор — они ещё не проиграли. Тот огонь, маленькая надежда, потрёпанный временем и болью, все ещё горел. Конечно, он мог потухнуть в любой момент, но с таким же успехом мог загореться вновь, сжигая все на своем пути. Гермиона неуверенно села на колени Беллатрикс, задумчиво наблюдая за жизнью по ту сторону окна. — Мы бы продолжали это, пока живы, не так ли? — тихо спросила девушка. — Несомненно, — последовал ее незамедлительный ответ. Рука женщины мягко легла на бедро Гермионы, пока девушка боролась со своей идеей, которую она хотела озвучить вслух. — Меня зовут Гермиона, — начала она, чувствуя щекой горячее дыхание Беллатрикс. — Ты знаешь, что мы зашли слишком далеко, чтобы бежать обратно. Сначала женщина молчала, чтобы потом шумно фыркнуть на ухо Гермионы. — Странно. Обычно люди говорят нечто другое, когда «портят» хорошие женские брюки. — Черт возьми! — раздражённо прошипела девушка, тут же спрыгивая с колен Беллатрикс. Она смущённо скользнула взглядом по чужим брюкам, зная, что доказательства слов Беллатрикс окажутся там. — Ты вообще собираешься попробовать? — внезапно спросила она, серьезно сомневаясь в чужом ответе. Женщина наигранно откинула голову назад, прищурившись: — Как будто у меня есть выбор… Гермиона. Слышать свое имя, настоящее имя, а не вечные оскорбления и унижения из уст Беллатрикс, было неутешительно. Это означало, что она понимает, что они достигнут конца, если не попытаются что-то сделать… Вместе. На мгновение она задумалась о том, чтобы сказать что-нибудь ещё, завязать разговор, прежде чем Беллатрикс уйдет в себя, закрываясь и не желая иметь с ней ничего общего. И все же Гермиона промолчала. Последнее, что она сейчас хотела делать — это говорить. Конечно, они ещё обязательно вернутся к этому разговору, только не сейчас. Сейчас девушка мечтала лишь вернуться в свою комнату и погрузиться в спасительный сон. А уже после ей придется задуматься о том, что им делать дальше. Она спешно покинула столовую, будто пытаясь спастись от стаи голодных собак, пока в ее голове лениво стекали воспоминания сегодняшнего дня. За время, проведенное здесь, они прошли через многое: они дрались, ругались и целовались… Но то, что Беллатрикс назвала ее по имени, казалось, меняло все. — Это станет катастрофой, — подумала Гермиона, понимая, что на это даже сирене внутри нее нечего ответить.