Здесь сердце бьется, не моё.

      Первое и самое яркое чувство к ней было — бессердечный холод. Пусть не с первых минут знакомства, но это имело место быть в том нелепом, гнусном начале, с которого все началось. Слишком много знала, слишком подозрительная, слишком ненормальная, слишком странная для той, кого «случайно» преследовали убитые рядовые Шинсенгуми. Слишком переполнена тем, что он терпеть не мог. Тем, что хотелось уничтожать без раздумий, оставляя кровавым потоком на своей верной катане.       Окита предлагал убить ненужного свидетеля уже при первой встрече, когда они спасли эту переодетую в мальчика девчушку от верной гибели — кровососущего демона, почти достигшего своей цели. Соуджи её тогда не прирезал только из-за того, что согласился с вполне логичным предложением замкомандира — распростись свидетеля, когда он придёт в себя у них в штабе. То, что эта девчонка была свидетелем «неудачных экспериментов», гуляющих по улицам ночного Киото, не порадовало никого из командиров, но и убивать человека, который мог оказаться просто втянут в это нежелательное для посторонних глаз событие — это как-то слишком варварски, бездушно и порочно для чести порядочного воина. Впрочем, их честь уже давно залита кровью виновных и невиновных людей. Особенно у этой холоднокровной троицы в лице жесткого Хиджикаты, молчаливого и смертоносного Сайто и безжалостного Соуджи. Каждый из них мог убить просто так. Соуджи так тем более, без всяких колебаний, он устранит любого, кто будет нести в себе хоть малейшую угрозу для Шинсенгуми. Конечно, на простых людей такие радикальные меры не распространялись. Хоть «парнишка» и был подозрительным, но, почему-то, все нутро подсказывало, что он был случайным свидетелем. Применять столь безжалостные меры на юной, незнакомой девице из-за того, что судьба тогда могла сделать из неё всего лишь невинную жертву обстоятельств — это было как-то совсем вандальски. Тем более по отношению к той, кто лишился сознания. По отношению к тонкой и хрупкой девушке. Соуджи всегда был наблюдательным и ему не составило большого труда догадаться, что переодетая в мальчика личность, вовсе не является той, за кого хочет себя выдавать. Глупая девчонка. Ещё и прячется в другой личине. Это самураю уже изначально не понравилось, учитывая при каких обстоятельствах они на неё наткнулись, но, все же, он позволил себе это небольшое милосердие, на время отбросив свою ожесточенную натуру, готовую расправляться с подозреваемыми сразу и на месте. Мужская честь в тот момент затрубила: «Это же она! Совсем ещё юна, незрела и беззащитна!». Он сдержался, чувствуя на себе ответственность за судьбу женщины, поддавшись порыву редкого снисхождения перед «неладным». Как и его товарищи, самые опасные самураи из Мибу.       Как он потом жалел, что не прирезал её при первой встрече…       Девчонка упала в обморок, и никто не подозревал, с какими сюрпризами предстоит столкнуться в дальнейшем, когда она очухается после ночных потрясений. Особенно для Соуджи, что и так-то скрипя сердце позволил внести эту особу в штаб, который был для него роднее собственного дома. Такие ошеломляющие речи от и так сомнительной личности, к которой изначально не было никакого доверия, ввели его в тихую ярость. Это была самая подозрительная женщина, которую он когда-либо встречал. Вместо хотя бы приблизительной информации о ночной погоне и увиденных расецу — неслыханный бред, до которого ещё и не всякий додумается. И она его несла, откровенно издеваясь над Шинсенгуми. Будто вокруг неё не безжалостные самураи, а дураки из далекой провинции. Наивные идиоты, которые поверят в любую чушь. Она не колеблясь врала, напевая им самые невообразимые глупости, до которых только мог додуматься человек, и, несомненно, смеялась про себя. Смеялась над ним, над Кондо, над всеми. Чертова крыса, что проникла в их отряд и хочет его разрушить изнутри, включив актерскую игру идиотки. Так решил Соуджи. Актриса из неё очень и очень бездарная, за исключением, конечно, если она этой своей бесящей игрой не пыталась разбудить в ком-то из самураев жажды прикончить её. Тогда это было выполнено успешно. Можно сказать блестяще. Соуджи готов был на месте исполнить её пожелание, став для неё личным палачом. Уж для такой-то невыносимой идиотки всегда пожалуйста.       Жалости к ней не было ни грамма. Единственное и четкое желание стало убить, после тех сказок, что девка хамски навешала всем на уши. Его это оскорбило до скрежета в зубах. Сука. Точно что-то замышляет против них, скрывая свою истинную личину под маской дуры. Против него не подействует. Он для себя все понял и решил. Поражало только одно, что кроме него желанием устранить этот беспредел никто больше не горел. Даже «эта сволочь» Хаджимэ Сайто и их персональный демон Хиджиката Тошизо. А ведь, казалось бы. Хоть самураи и не знали жалости, но в них вдруг взыграла слабость перед представительницей женского пола. То ли просто сжалились, то ли «растянули» казнь — сказать трудно, но враждебность к ней от товарищей совсем не исходила. Было даже немного обидно, что готовностью к «устранению любой цели» обладает лишь он один. Неужели они не понимают? Соуджи был уверен, будь то представитель другого пола, Хиджиката бы первый отдал приказ его зарезать уже после заявления о «России» и «21-м веке». Нашла идиотов. Черт возьми, и правда нашла! Все, кроме него, попались в сети её «тупизма»! Придурки!       Тут стоит сказать, что в отличие от товарищей, Соуджи мало располагал симпатией к женскому полу. Прекрасные создания не особо интересовали блестящего мечника Шинсенгуми, особенно если учесть, что даже девушки легкого поведения с содроганием ложились под него, для оказания нужных услуг. Вместо нежности и разрядки видеть перед собой перепуганное личико безропотной красавицы. Это чертовски раздражало. Секс с перепуганной юдзе (проституткой), что не в силах скрывать своё трепещущее от страха состояние, был, как минимум, не приятен. Самурай понимал, что сам себе создал эту дурную, леденящую до ужаса славу. Но до чего же жалкие эти несчастные создания, готовые раздвинуть ноги перед любым монстром. За деньги готовы сдаться хоть самой бездне, без всякого протеста. Убогие, жалкие, немощные, способные лишь глядеть на него, жестокого Волка Мибу, своими перепуганными глазами, в то время как он грубо их имел. Не сказать, что ночи с ними не приносили парню ровно никакого удовольствия. В таком случае он бы вообще не посещал данные места. Удовольствие было, садистского характера. Ему нравилось когда под него покорно ложились те, кто, несомненно, люто его проклинал в мыслях, желая скорее закончить принужденную пытку за деньги. Именно это ему доставляло удовольствие и ублажение. Правда совсем немного. Можно сказать, исключительно во время процесса. Потом становилось даже хуже чем обычно. Досадно до гложущего негодования. По этой причине самурай мало увлекался этими «срывами». Иногда завидовал Хараде и Шинпачи, к которым девушки относились намного спокойнее. Хейске воспринимали как дитё, тоже вполне добродушно. Хиджиката, Кондо и Кейске редко когда посещали увеселительные заведения, так что сложно сказать как к ним относились девушки. Скорей всего в той же тарелке был Сайто. Гейши избегали опасную дворцу друзей с дурной славой на все Киото. Но не смотря на громкую славу, «эту сволочь», что тихонько потягивала рядом с Соуджи своё саке, зазывая своим милым шарфиком и пушистой шевелюрой, и то больше обслуживали, тогда как его старательно избегали, намного больше кидая в его направлении опасливые взгляды. Парень со временем смирился, напрочь утопив в себе эту жгучую досаду. В конце концов, зачем нужны ему эти глупые создания? Он попросту смеялся над женщинами, если не в слух, то в мыслях.       Одно парень и сам не понимал — что он таил в себе большую обиду. Суровая реальность, сделавшая из него самурая с дурной славой, сыграла с ним злую шутку, когда он, совсем ещё молодой и впечатлительный, ворвался в пристанище сладостных и ублажающих удовольствий. Долг, служба, кровавые битвы, мужское общество суровых воинов. Каждый бы рано или поздно устал от этого. Каждому мужчине порой хочется отвлечься, забыться в удовольствии. Соуджи не был исключением. Тогда, когда он впервые захотел быть обласканным нежным, хрупким и прекрасным, слава о нем уже ходила довольно паршивая. Из этого и последовало разочарование о близости с женщиной. Он пришёл за чем-то прекрасным, возвышенным, желанным, успокаивающим его затерзанную, уставшую душу, но получил только больше кромсающих ударов по этой душе. Ни одна женщина не видела в нем восхищенного, пылающего надеждами и трепетом юнца, ищущего утешения у милых красавиц. Убийца, безжалостный монстр! Какой к нему трепет? Какая там взаимность? Хоть бы не прирезал во время оказания услуги. Первая красавица, с которой парень загорел желанием испытать нежность, чуть ли не рыдала в его компании. От ужаса. Как и многие другие.       Восторг к слабому полу был похоронен заживо. Соуджи чувствовал себя преданным. Мечтательный, наивный юнец заснул в нем беспробудным сном, окончательно смирившись с суровой действительностью. Да никому он не нужен. Даже самым мягкосердечным созданиям в мире. Его существование могло пригодиться только Кондо и Шинсенгуми. Но для других он был демоном, с необузданной жаждой крови. Кошмаром первого подразделения Шинсенгуми. Душа самурая ещё сильнее ожесточилась по отношению к этому миру и этим женщинам. Теперь он доверял исключительно тому, кто никогда его не предавал, кто был для него семьей. Кондо-сану. И Шинсенгуми, единственному месту, где его ждали, где он был кому-то нужным.       Диана, маленькая и глупенькая Диана, она попросту стала для него букашкой. Подозрительная девчонка. Просто взять её, да прихлопнуть, как мошку. Ему это не составит никаких трудов. Раз уж так сложилось, что никто не стремиться устранять «заразу», то придётся ему, Оките Соуджи, браться за это грязное дело. Но ничего — он привыкший. Потом ещё поблагодарят. Не нужны им тут подозрительные личности. Времена не те, чтобы располагать доверием к каждому встречному, будь то женщина, старик, или кто-то ещё. В её случае так тем более — целый букет вопросов и опасений.       В первую же ночь выпала удачная возможность покончить с этой странной девчонкой. Он зашёл как раз, когда она уснула. По идее, просто во время сна убить, да и все, чтобы хотя бы не мучилась и не успела понять, что покинула эту жизнь. Один удар и конец. Как мужчина он, все же, ощущал к ней какую-никакую, но жалость. Окита не знал почему она решила нанести его дому атаку изнутри, но это сделало её самой несчастной женщиной в мире. Его врагом.       Совсем ещё девочка. Жить и жить. Лучше бы с мужем дома сидела, в окружении детишек. Правда сама ещё как ребёнок. Даже о муже ещё рано говорить. Малышка. Миниатюрная головка, трепещущие, пышные реснички, вздернутый носик, который она мило морщила во время сна, крохотные, тоненькие пальчики, сжимающие ткань одеяла…       Впервые занесённая катана затряслась около шеи спящей жертвы. Девушка безмятежно сопела и даже не подозревала, что блестящее лезвие могло в любую секунду оставить её без жизни. Он смотрел на эту крошку и поражался, как можно так сладко спать, не подозревая, что смерть дышит тебе прямо в лицо. Как можно быть такой мелкой, хрупкой и беззащитной? Почему она такая жалкая? Почему это убогое создание так не хотелось убивать? Почему?       И он убрал катану в ножны, сняв с себя и оставив на выходе, сам себя не узнавая. Парень оказался безоружным перед ней. Как и те, кто не испытал к ней враждебности уже изначально. Соуджи в эту звездную ночь ощутил себя как Харада, как Хейске, как Шинпачи, Сайто, Хиджиката, и как другие мужчины-идиоты, которых коварные женщины потом начинают медленно сжимать в свои смертельные тиски, пользуясь безоружной слабостью со стороны одурелых и околдованных представителей сильного начала. Это была его первая слабость перед женщиной. Если точнее, то это была его первая слабость, за всю жизнь.       Но эта «спящая красавица» быстро успела разорвать его и без того крохотную милость, которую каким-то чудом умудрилась к себе вызвать, стоило с ней немного пообщаться после пробуждения.       Черт бы побрал тот кашель, что вырвался из истерзанных болезнью лёгких. Соуджи знал, что уже прилично запустил болезнь, и другой бы давно трубил тревогу, обратившись за помощью к врачу. Но не он. Долг и служба на первом месте. Парень всеми способами скрывал от товарищей и окружающих свой недуг. Нельзя в такие времена прохлаждаться в лазарете, особенно командиру первого подразделения. Меньше всего на свете он хотел, чтобы товарищи испытывали к нему жалость. Сама мысль, что за ним будут ухаживать, как за старым, немощным стариком — была отвратна, а если эту картину ещё и представить, то к горлу поступал приступ тошноты. Поганое зрелище. Пошло оно всё! Он молод, полон энергии, силы, энтузиазма. Пройдёт, он справится. Как-то само по себе пройдет. Не нужна ему никакая помощь врача. Он переживёт этот недуг. Переживёт и продолжит непоколебимо и преданно служить свою службу Шинсенгуми, как один из сильнейших, здоровых членов. В этом плане юноша мыслил вполне радужно и ни в коем случае не сомневался в своих оптимистичных представлениях.       Но девочка услышала, да ещё и прямо ткнула на его болезнь. В её глазах можно было прочесть насмешку. Именно это его сорвало с цепей. Он не стерпел её гнусного издевательства, как ему тогда это увиделось. Это его тайна, его табу. То, что должно быть в секрете. Пусть заткнётся! Совсем заткнётся эта чертова лицемерка, что несёт опасность его штабу, его дому! Пусть больше не смеётся ни над Шинсенгуми, ни над его болезнью! Да что она вообще о них знает?! Как посмела вломиться в эту жизнь?!       Окита уже почти задушил ненавистную «паразитку». Вот, уже почти всё. Её глаза стали стеклянными, дыхания почти не было, вся побледнела. Только, наверное, совсем чуть-чуть, а жалость заиграла, ведь он с сожалением и страшной виной разглядывал это милое личико напротив. И рука стала трястись на её малюсенькой шее, которую он сжимал своими сильными кистями. Захотелось уже скорее прикончить, чтобы и самому выйти из этого дурацкого состояния сострадающей тряпки. Только он собрался сделать последнее усилие, чтобы девчонка навсегда покинула мир живых, как кто-то резко оторвал его ладонь от горла жертвы.       Дальше все было как в забытьё. Насильно уводят из помещения, отчитывают, на чем свет стоит, никто не понимает как можно было до такого опуститься, кто-то бьет по скуле, или в другое место. Впрочем, он не помнил куда. Окита не понимал, что произошло. Не понимал, почему потом не порывался закончить почти завершённое убийство и не понимал почему руки предательски дрожали. С чего бы? Не свойственно это ему, тому кто без колебаний устраняет всех, кто несёт опасность его дому.       Желание убить её пропало начисто. Руки начинали дрожать от одной лишь мысли об этом. Руки того, кто множество раз марался в чужой крови. Стали появляться фантомные ощущения хрупкой девичьей шеи в его ладонях, с последующим желанием проклинать самого себя и искупить эту вину хоть чем-то. Хотя это невозможно. Кто простит своего убийцу?       И тогда он наконец понял. Вот она слабость перед женщиной. Вот то, за что мужчины готовы бороться до последней капли крови. Вот то, от чего он сам стал выть и карать себя во всех своих мыслях. Если бы он её просто прирезал, то, наверное, никогда бы не ощутил эту слабость. Одно дело прирезал, а другое — ощутил. Ощутил её тонкую, нежную шейку, маленькие, цепкие ручки, которыми она отчаянно боролась за свою жизнь, слезы, невыносимо всплывающие в его воспоминаниях. Невыносимо. Все, что он с ней сделал — невыносимо. Он посмел губить жизнь самого безобидного, что есть в этом мире. Совершенно беззащитного, безоружного, немощного. Она ничего против него не могла. Вообще ничего. Против бешеного варвара, набросившегося на и без того обреченную на гибель овечку. Прекрасную жертву, абсолютно несчастную в своей слабости перед этим миром. Такую малышку мог убить кто угодно. И правда букашка. Только стало страшно, что он поднял на эту букашку руку. Горько защемило в грудной клетке. Он понял, что Урод. Просто Урод, с большой буквы.       Девушка осталась в живых, став его личным проклятием. Невыносимым проклятьем, съедающим его заживо. Убийца впервые начинал ощущать за собой грех. Убийца каждый день видел этот грех. Он теперь не способен убить её. От одной мысли об этом руки тряслись, вспоминая мягкую теплоту девичьей шейки, её беспомощность и хрупкость. А ведь это не единственная женщина на которой он сорвался. Девушкам легкого поведения тоже никакого наслаждения он не предоставлял, ведь все они его бесили. Они тоже девушки. Жалкие и беззащитные. Тоже ничего против него не могли, только терпеть его срывы. Хотя между Дианой и этими женщинами была большая пропасть, в плане того, что пришлось перетерпеть от этого мужчины им, и ей, оказавшейся на волоске от смерти. Имеет ли он право, после такого события, зваться самураем? Мужчиной? Подонок, головорез, губитель, сволочь — это то, что ему куда больше шло под описание. «Окита Соуджи, какой же ты Урод» — появлялись новые мысли в воспалённой от грызущей совести голове.       Все отношение к Диане стало меняться с колоссальным размахом. Она перевернула его мир, его мысли, его ощущения. Его всего. Заставила, наконец, ощутить себя подонком. Если раньше он на это смотрел со смехом, то на этот раз крепко задумался. Что в его жизни пошло под откос, что он стал переступать последние границы бессердечия? Зачем губить и так безобидное? Откуда это взялось?       Девчонка. Всего одна девчонка и столько перемен…       Вместо ненависти к этой девушке пробудилось что-то другое. Мир сузился до неё одной. Было волнительно. Как там она? Будет ли как прежде нести чепуху? Сделает ли что-то невинное? Улыбнётся ли? В самурае назревало какое-то нездоровое и чуждое чувство. Он ощущал себя странно, сумбурно, не свойственно ему. Злился на друга, который закутал девочку в свой белый шарф; ласково смаковал прозвище «Дин-Дин», которое любил произносить среди тишины; регулярно наблюдал за ней из угла, или из окна, стоило этой бестии выбраться на территорию штаба; и все что было с ней связано было жадно услышано его чутким слухом. Боялся, что с ней может что-то стрястись. Хотя что с ней может случиться хуже него? Единственное, что он может для неё сделать — спрятать самого себя за семью замками. Наверное она будет очень рада.       Она приковала его к постели. Может это и стало его наказанием? Может она знала, что теперь может делать с ним все что угодно? Может знала, что больше всего на свете он ненавидел торчать в чертовом лазарете? То, что он так старательно избегал. Причём как хитро она к этой каторге его приковала — велела поставить возле носа какое-то дымящееся, соленое зелье и все тайное сразу стало явью. Все же хитрая она женщина. Не с проста он в ней это углядел с самого начала.       Помимо этого Кондо, самый близкий и родной человек, отчитал его как проклятого. Два раза. Сначала за случай с девочкой-проклятьем, которая шарахалась от всего, что двигалось в её направлении, после того, что Соуджи с ней сотворил. Не только Кондо его за это отчитал, было ещё куча желающих, но именно от этого человека было тяжелее всех слышать реплики разочарования, отчуждённости и расстройства. Когда же Кондо узнал ещё и о болезни, которую его подчиненный с таким отчаянием скрывал, то Окита впервые увидел верх негодования и злости своего второго отца. Вечно добросердечный и сдержанный, он сорвался не на шутку, выплескивая на глупого юнца все недовольство, что копилось в нем как мыльный пузырь, лопнувший в тот злосчастный день. Каждое слово било по Соуджи хлеще другого. Кондо-сан, что был для него как смыслом жизни, отчитывал и злился на парня несколько часов. Наконец, выплеснув на самурая все, что только можно, он его без всякого сомнения пристроил в лазарете. Соуджи уже и сам захотел остаться в лечебнице, лишь бы больше не пробуждать у своего командира таких вспышек гнева. В душе стало ещё поганее, от самого себя.       Хоть к Диане и появилось некое принятие и понимание, но он не собирался изменять своё впечатление о ней и её характере. Соуджи никогда не испытывал к людям иллюзий. Он видел то, что было. Смотреть как-то под другим углом на то безобразие, которое составляло эту бестию — это глупо. Надо иметь ангельское терпение, чтобы принять все недостатки безбашенной девчонки, которая успела ему нагадить даже на расстоянии. Несомненно, он сожалел о содеянном до дрожи, до блевотного отвращения к самому себе, но это не меняет того, что девчонка является той ещё занозой в заднице. Она возмущала его ещё сильнее чем прежде. Приковала к постели, от начальника и всего штаба влетело. Кому бы это понравилось? Да, его вина и получил он по заслугам, но это не отменяло, что она была причиной этого наказания. Только причина недовольства к этой девчонке уже имела личный характер. Она стала играть в его жизни яркую, где-то раздражающую, но очень интригующую роль. Если раньше к ней кроме безразличия и холода парень больше ничего не ощущал, то теперь внутри бушевал целый спектр чувств, которые напрочь сместили прежнее равнодушие. Она стала центром его внимания. Причиной его смутных, пылающих, разрывающих душу чувств. Перевернула ему все внутри вверх дном и спокойно бегает в саду с Харадой, Хейске и Шинпачи, развивая на ветру белый шарф Сайто. Жестокая женщина.       Может это третья месть ему? Может она и это знала? Она знала, что он станет к ней не безразличен, знала, что Кондо будет в бешенстве его отчитывать, и знала, что он терпеть не может лазарет. Не женщина, а стерва. Самая интересная представительница слабого пола за всю его жизнь. Самая не идеальная и далекая от того, что он привык воспринимать под этим словом — «женщина».       Мучал вопрос: зачем ей захотелось помочь с его недугом? По большому счёту, другая бы, более логичная дамочка, наоборот бы молчала до победного конца. Наоборот захотела бы, чтобы убийца, который так безжалостно душил её, сам однажды задохнулся от мучительной болезни. Сдох почти такой же смертью, которой хотел убить её, задыхаясь в приступах кашля, не в силах вдохнуть кислород. Но эта… ненормальная! Окита совершенно не понимал её. Нет, он слышал, что у женщин зачастую отсутствует логика, но у этой, похоже, её вообще не было. Вместо мести она решила спасти убийцу? Да кто она такая? Святая? Стерва? Лицемерка? Кто?!       Ещё к ней не было одного чувства, которое он обычно испытывал ко всем женщинам, с которыми раньше имел честь сблизится — сострадание. О-Ками! Все женщины — это беззащитные создания, которых представители сильного пола боятся и пальцем тронуть, опасаясь, что эта хрустальная фигура сразу же поломается. Слабые, глупые и жалкие. Вот именно жалость он и испытывал ко всем женщинам до неё. Тут же… Ну, глупая и слабая — это да, но не жалкая. Сострадания к ней до сих пор нет. Сильная вина — да, но сострадание? Нет. Было в ней что-то сильное. Что-то что не делало её жалкой. И восхищенные мысли каждый раз мелькали в голове, когда он за ней наблюдал: «Совсем ненормальная!», «Несносная!», «Вот ведь стерва!»… Ни разу не было в этом потоке внутренних комментарий нечто вроде: «Жалкая ты женщина, сидела бы лучше дома у очага».       Поражало и её глобальное неумение жить в этом мире. Порой она творила и говорила такие вещи, за которые её бы на месте могли казнить, окажись она не среди видавших разное самураев, а в том же сегунате. Ломала все представления о женщинах, и в то же время оставалась ей. Она была бесстрашной. Возможно. Но Оките казалось, что она попросту не соображала, не понимала, что творит, делая все бездумно, как привыкла. Да и вряд ли поймёт. Иная. «Актерская игра», как он думал раньше, оказалось её реальной личностью. Она не выходила из этого образа даже после пережитого ужаса. Значит это её истинное лицо. Если о ней узнают, а это рано или поздно случится, то придётся её спасать от всего. Эта глупышка создаст себе проблем в дальнейшем. Она как белая ворона, которая не сможет не привлечь внимания. Менять её нет смысла. Да и не надо. Пусть это недоразумение шокирует их дальше. Все равно безобидно. Этот родной комочек шебутного кошмара как-то умудрился запасть в сердце.       Соуджи, на самом деле, не питал никаких надежд, что сможет с Дианой заново начать хотя бы говорить. Наблюдая издалека на то, как она влилась в их отряд, он ощущал как сильно тряслись его руки, и как нарастала досада. Возникали странные размышления на тему: «Если бы»… Ох, это замечательное «если бы»! Если бы сбылось хоть одно из его «если бы», то он бы был самым счастливым человеком в мире! Парень хоть и был разочарован в любви, но это не говорило, что его не посещали мечты о «той самой». И вот он видит Дин-Дин. С кучей странностей и недостатков. Ходячее недоразумение. Безумно интересная, захватывающая, бесстыжая, чудная, живая и… та самая. Да-да, вот она, прямо перед тобой, на блюдечке. Вот он тот самый лакомый кусочек, который ты не сможешь откусить. Вот та женщина, с которой захотелось связать яркую романтику. И если бы не проклятое «если бы», то он бы всеми правдами и неправдами боролся за внимание этой несносной и заманчивой девчонки. Заигрывал бы без конца, потешаясь её неординарными реакциями. Но судьба, чертова судьба ожесточённого убийцы, лишила его и этого. Немного смешно. Убийца мечтающий сблизиться с своей бывшей жертвой. Ироничнее некуда. Но не в праве это делать. Та, за кем он тайно наблюдает, могла бы больше никогда не выйти к ним, не посмеяться, не шокировать каким-то дурацким выпадом. Её бы попросту не было. И если раньше его не волновало кого, или что он убивал, то сейчас, наблюдая за ней, он явственно ощущал отвратность, уродливость и ублюдочность самого себя. Особенно ублюдски он стал себя ощущать, когда стал понимать, что эта девушка стала желанна им, сукиным сыном. По большому счету, это больше всего и бесило. Угнетало и то, что не только он, но и окружающие отдаляли его от запретного плода, от несносной и шумной малышки Дин-Дин. Нельзя, ты же и сам понимаешь. Живи теперь с этим. Живи и видь недосягаемую девочку-проклятие. Ты потерял целый мир.       Соуджи без проблем продолжал жить дальше, смиренно лечась под присмотром Кейске. Был бы Ямадзаки, то нянчились бы с ним ещё ответственнее. Впрочем, и одного Санан-сана хватало. Он вполне успешно прослеживал, чтобы больной принимал все лекарства и процедуры, которые ему необходимы. Смирившись с таким наказанием, всегда упрямый Соуджи покорно лечился, реально думая, что это она его таким образом наказала, и вполне умышленно.       Появилось много времени для раздумий и самокопания. Если раньше все было скоротечно и времени на размышления попросту не имелось, то теперь хоть убавляй. А размышления оказались крайне мрачными. Если раньше Соуджи воспринимал со смехом свою жестокую личность, то теперь он осознавал, сколько грехов тянется за ним. И лучше бы никогда не появлялось этого гребанного времени на самокопание. Парень не знал куда ему от этого кошмара деваться, как спрятаться от собственных дум. Тяжести и без того непосильных грехов значительно прибавилась, где-то в душе давя на него каторжно и безжалостно, как на насекомое.       Что же это? Совесть в кои-то веки появилась? Бывают же такие чудеса. Дин-Дин умудрилась пробудить даже это. И сама девка из головы никак не выходит. Все же сильно раздражает эта навязчивая малышка.       Спасение от расецу было не только для неё, но и для него. Может, если он спасёт её от другого монстра, тяжести внутри поубавится? Нет. Ничерта там не поубавилось. Он сделал то, что не мог не сделать, как воин и как провинившийся ублюдок: спас. Вообщем-то он только и умеет в своей жизни убивать, или спасать. Смотря со стороны кого смотреть: убитого, или же спасённого. В этот раз спас её. Вот и вся история. Успокоения души он как-то не ощутил. Зато глаза девушки были все ещё полны испуга. Она продолжала видеть перед собой своего убийцу.       Невыносимо. Наверное Бог и правда есть. Он решил наказать беснующегося грешника, послав эту перепуганную девчонку на его голову. Наказание за все его деяния, чтобы страдал как каторжник, если не хуже.       Однако эта малышка, перепуганная им Дин-Дин, вдруг пришла к нему сама. В то время, как он потерял всякую надежду на лучшее, она сама к нему ворвалась. Неуверенно, ещё боясь, но заинтересованная, озадаченная им, Окитой Соуджи. Глядела на него сомнительными, но заинтригованными глазами, благодарив его, свой кошмар, за спасение. Причём так потешно благодарила, будто кидаясь в него этой благодарностью. Разве ещё кто-то так будет благодарить? Несомненно, она не такая как все. И после её чудного визита он чуть ли не летал как мальчишка, радуясь как полный дурак, окрылённый надеждой, счастьем. А как это ещё называть? Она сама подарила эту надежду! Сама! Хоть и не подавая вида, он решил ухватиться за эту надежду любыми способами.       К счастью, девочка и сама стала к нему тянуться. Несмотря на тот ужас, который он с ней сотворил, она решилась и пошла с ним на контакт. И с каждым разом боялась его все меньше и меньше. Окита окончательно осознал, что встретил самое лучшее, что могло с ним произойти. Невинную душу, которая узнав какое перед ней чудовище, не побоялась вновь довериться тому, кто чуть не погубил. Именно это окрыляло, позволяло надеяться, что он ещё сможет искупить грехи. Сможет сделать её счастливой, пусть даже это будет только ради её счастья. Он все ради неё сделает. Пожертвует собой. Трепетавший доверием монстр, который и не надеялся, что в этом мире найдётся хотя бы один человек, что потянет к нему свою руку. Соуджи до сих пор не верил в своё счастье. Она сама ему позволила стать ближе.       Дин совсем его перевернула. Открыла в нем неведомые ему чувства. Никогда он ещё не ощущал себя таким довольным и воодушевленным. Появилась она, та единственная. Предмет его мечтаний. Женщина, за которую он умрет.       Многие стали отмечать, что парень стал напоминать довольного кота, переевшего сметаны. Именно таким он был, когда его переполняло чувство счастья. Он вновь готов был открыться для прекрасного, возвышенного, пробудив в себе былого, наивного юнца, заснувшего долгим сном. Воспылал трепетным чувством к девушке. Соуджи влюбился, но не говорил, что любит. Даже не представлял, как может в этом признаться. Робел как девственник, от одной лишь мысли. Чувствовал себя крайне неуютно, как идиот. Да и зачем об этом говорить? Он докажет. Защитит от всего. Сделает все, что она пожелает. К тому же, он не рассчитывал на взаимность этого чувства. Насильно заставлять себя любить он не собирался. Только не её. Её доверие — это уже как предел мечтаний, для того, кто не надеялся на это. На большее как-то не было расчетов. Не укладывалось в голове, что девушка сможет полюбить такого подонка как он. Да и Сайто был между ними.       Она ведь действительно таила к нему нежные чувства. А он… Славный боец, смертоносный командир третьего подразделения, блестящий мечник и самый безнадежный любовник. На самом деле Соуджи недалеко он него ушёл, в этом плане. Он тоже не представлял, как тот же Харада так умело чувствовал и склонял к своему вниманию любую девушку. Ухитрялся покорить любое дамское сердечко. Нет, тут Соуджи был совсем ещё зелёный. С любовницами на ночь не приходилось заигрывать, засыпая их сладкими речами. Заплатил и она сама все сделает. Так что думал, что его «вооруженность» в любовных делах никуда не идёт. Но Сайто умудрился переплюнуть даже его.       Волк-одиночка, совершенно не чуткий к чувствам других. Он не понимает, что может кого-то ранить своей невнимательностью и игнором. Привыкший закрывать свои чувства за толстой броней безразличия, Хаджимэ разучился разбираться в окружающих его людях. Ему это, скорее всего, казалось не так важно. Если Соуджи умел читать чувства окружающих, то его друг был тут утопающим. Честно, Соуджи до сих пор гадал, как у Хаджимэ появилась любовница где-то на стороне. Не иначе как сама к нему прилипла, причём, исключительно ради какой-то выгоды. Сам же парень её допустил к себе из-за интереса. Наверное сам осознал в какой-то момент, что не мешало бы испытать что-то эмоциональное, поэтому воспользовался щедрым предложением со стороны гейши. Но это уже проблемы Сайто.       Соуджи куда больше волновало, что из-за его невнимательного отношения к окружающим пострадала Дин. Он сам не заметил как вовлёк девушку в романтические грезы, подарив ей надежду на какое-то развитие чувств. И это когда у него на стороне уже есть возлюбленная. Любой другой бы просек, но не скрытый от окружающих Сайто.       Только вот, судя по наблюдениям Соуджи, Сайто и сам начал обращать внимание на предмет его воздыханий. Уже после того, как порядочно проехался по её чувствам. И Соуджи начал вставать между ней и ним. Хотя бы потому, что это та самая. И она не заслужила, чтобы любимый человек каждый раз ранил её сердце, своим безразличием к эмоциям. Хотя основная причина негодования Окиты крылась в ревности. А причин он сможет найти целую гору. Вот так и накалились отношения между двумя лучшими друзьями.       Соуджи не скажет Дине о тех сильных, крылатых чувствах, что его переполняли. Он продолжит её насмешливо подкалывать, выводить из себя, порой осаживать с небес на землю, когда она чрезмерно перегнёт палку (случай с «гомосексуализмом» на людной площади). Не откажет себе в удовольствии потешаться над ней, игриво баловать. Со стороны они выглядели как кот и мышка. Он будто забавлялся и игрался со своей добычей. Наверное так и решили его товарищи и многие другие. Но Соуджи видел это куда иначе. Мышка сама играла своим счастливым котом. Грозный хищник готов на все, ради своей бывшей жертвы. Только вида почти не подавал. Брал и делал её счастливой. Патруль? Да без вопросов! Он её развеет без всяких разрешений занудных замкомандиров и без тренировок с мечом, которые могли затянуться на года. Зачем, когда крошка Дин-Дин захотела это сейчас?       Соуджи совершенно не жалел, что утянул девочку с собой. Ведь именно благодаря этой вылазке у него появилась надежда не только укрепить с ней доверчивые связи, но и ещё на кое-что. Верх его мечтаний, заставляющий чуть ли не летать от радости, как мальчишку, которому впервые улыбнулась девчонка его мечты. На самом деле, Соуджи всегда был наивным парнем, порывистым и впечатлительным. Просто спрятал эту свою глупую мальчишескую натуру под панцирем грубого и пугающего капитана. — Сколько стоит этот гребешок? — спрашивает он у продавца, вертя в ладони расписной головной убор, зеленого цвета. Дин-Дин такой должен подойти.       Пока её переодевают в женские наряды, парень времени даром не терял. — Нашёл возлюбленную, юный самурай? — беззлобно усмехнулся ему пожилой продавец.       Соуджи в ответ ничего не ответил, растянувшись в довольной улыбке. Он подарит ей этот гребешок. Своей избранной, драгоценной Дин. Ещё никогда самураю не хотелось дарить подобный подарок ни одной из девушек. Парень растаял и снял свою жестокую маску только перед этим маленьким бельчонком. И держал в руке головной убор, который самураи дарили предметам своего обожания. Если та самая примет это украшение от самурая, то это станет взаимно разделённым чувством. Парень был уверен, что она примет от него это украшение. Сегодня она дала ему надежду на любовь… Надежду на то, что даже такого жестокого головореза как он возможно полюбить, принять его робкие объятия, и глядеть на него не испуганными, а блестящими и доверчивыми глазами. — Я покупаю этот гребешок. — пропел довольный юноша, чуть ли не жмурясь от радости. Так и не услышал стоимость этой вещицы. Но разве это имеет значение для влюбившегося самурая?