Обидно

— Не реви. Шмыг-хнык-всхлип. — Хватит, слышишь. Всхлип-шмыг-хнык. — Ну, ладно тебе уже. Сколько можно. В плохо освещенном коридоре душно и жарко, тут нет кондиционеров и плохо работают вытяжки, и из-за этого рубашка вся в тёмных пятнах пота, а мокрая чёлка неприятно прилипает ко лбу. Запись финала кончилась минут тридцать назад, все разбрелись кто куда: кто плачет, кто смеётся, кто делает фотки на память и обменивается номерами телефона. Форменный синий пиджак скомканной кучей валяется в ногах. Бесполезный и уже ненужный. Проводить параллели между собой и пиджаком он себе запрещает. Потому что всё ещё будет. — Не плачь, — повторяет, кажется, в сотый раз за эти полчаса, — вся косметика размажется. Присаживается на корточки напротив, распаковывает свою пачку бумажных платочков и подаёт один. Вокруг них валяется уже целая гора белых комочков, насквозь пропитанных слезами. — Четвёртый час пошёл уже, как ты ревёшь. Если сейчас же не угомонишься, то у тебя будет обезвоживание. Сопливый платок прилетает ему в грудь. — И голова будет болеть. Хнык-всхлип-шмыг. — У тебя так лицо опухло, что глаз не видно. И нос как батат. Серьёзно, прекращай, я вот не плачу, — вытаскивает еще один платок, неловко тычет им в чужие зареванные щеки и демонстративно тяжело вздыхает, — как в таком маленьком теле столько слёз и соплей может помещаться?.. — Заткнись, — булькает Сухван, вырывает у него из рук салфетку, шумно высмаркивается, обтирает натертый красный нос, и опять кидается сопливым снарядом. Юбин лыбится, уворачиваясь. Есть контакт. Садится на пол, поджимая под себя ноги, и подползает на заднице ближе, лезет убрать ему с глаз длинную чёлку, но получает по рукам. Звонкий шлепок разносится по всему пустому коридору эхом. Сухван всё вздрагивает и всхлипывает, обкусывая губы, но уже не так часто и не так горько. Видно, думает Юбин, истерика сходит на нет. Молчат. Не смотрят друг на друга. Стыдно. Каждому по своему. Сухван отбирает салфетки, вытаскивает одну за другой из шуршащей пачки и остервенело трёт глаза. Косметика и правда стойкая, даже тени на глазах не плывут. — Кто бы мог подумать, что ты такая плакса, — неосторожно говорит Юбин и получает ещё одним скомканным платком в глаз, — эй, я и так уже весь в твоих соплях. И Ёхана. Вы как сговорились утопить меня… — Обидно, — сипит Сухван и пытается вдохнуть забитым носом, но только захлёбывается, — потому что обидно и несправедливо. — Понятно, что тебе обидно, но Ёхан-то чего… — За тебя обидно, идиот! — зло произносит Сухван и кулаком бьёт его в плечо, — из-за тебя плачу. И Ёхан тоже. Он смотрит на него расстроенно, а потом Юбин видит, как глаза Сухвана снова наполняются слезами. Крупные блестящие в тусклом свете капли выходят из берегов и переливаются за веки. — Ну, Сухвани, — ноет Юбин досадливо, — не плачь. У нас кончились платки. Он двигается к нему совсем близко и обнимает, уперев подбородок ему в макушку. Юбин держится, но глаза предательски пощипывает, в носу свербит, а на сердце тоскливо. Ему тоже обидно, но он свое выплачет дома, закрывшись на все замки и завернувшись с головой в одеяло. Плакать не стыдно, говорил им Донук-хён, но тут и без него слишком сыро. Юбин гладит вздрагивающую под рукой спину и приглаживает торчащие волосы на чужом затылке. Сухван что-то мямлит ему задушенно в плечо, что-то что невозможно разобрать толком и угадать. — Чего ты там? Он отнимает лицо от его плеча и повторяет, дрожащими губами: — Кто, спрашиваю, у них там петь будет… — Сыну и Сынён, — хмыкает Юбин и тыльной стороной ладони вытирает Сухвану глаза. — Они же рэпперы, блин… — вздыхает дерганно, — это ненормально всё. Дичь какая-то. — Ничего не поделаешь. Я слишком хорош для этой группы, — говорит Юбин, закусывая губу. — Это точно, — коротко смеётся Сухван, глубоко вдыхает и выдыхает через нос, — слишком хорош. Он укладывается обратно на плечо, но, кажется, плакать больше не собирается. Просто сидит так и шумно дышит, иногда шмыгает сопливым носом, а потом несмело обнимает в ответ. — Что делать теперь?.. — Умыться для начала будет неплохо, — Юбин улыбается и трётся виском о висок. — Ты понял, о чём я, — пыхтит Сухван раздражённо. Он явно приходит в норму. Юбин пожимает плечами. Никогда не знаешь наперёд, как всё обернётся, а загадывать он не любит. Может завтра ему обвалится предложение о рекламе, пригласят на развлекательное шоу, компания решит устроить им камбэк, либо продюсеры захотят сделать ещё одну проектную группу. Отчаянно хочется в это верить. — Планирую выспаться, провести время с семьёй, сходить на парочку свиданий… — На какие ещё свидания ты собрался ходить… — глухо бормочет Сухван и, засранец, обтирает нос о его рубашку, — у тебя же контракт. — На те же, что и ты, — отвечает Юбин и, не дождавшись реакции, продолжает, — посмотрим в кино нового Паука, или можно просто у реки Хан посидеть, а потом нормально поедим. Хочешь, я тебя угощу барбекю? От тебя вон одни скулы остались, а ты еще растёшь, тебе голодать нельзя. Иначе не вырастешь больше. — Ой, умолкни, — Сухван щипает его за плечо. Больно. Юбин готов поставить тысячу вон на то, что Сухван покраснел бы сейчас от смущения и злости, если бы уже не был красным. Молчат. Тишина между ними какая-то грустная, напрягающая и давящая. Юбину она не нравится, он привык к переругиваниям, подзуживаниям, колкостям и шуткам на грани фола. Затянувшаяся пауза действует на нервы. — Ну… — говорит он, стиснув Сухвана крепче, — а у тебя какие планы? Тебе, наверное, в школе хвосты нужно подтянуть, да? Тот коротко угукает. И молчит. — А потом? Каникулы же. Пожимает плечами. — Прости меня, — говорит Юбин убито, так и не дождавшись ответа, — я не выполнил то, о чем ты просил, не свернул горы. Не постарался за нас двоих, — и повторяет, как на записи, — мне жаль. И за тот раз прости, не стоило мне тогда… Ему тоже обидно, что так всё вышло. Он отползает обратно, кряхтит и поднимается с пола. Сухван откидывается спиной на стену, подтягивает к себе ноги и смотрит в пол понуро, занавесившись волосами. Но хотя бы не плачет больше. Юбин не терпит, когда из-за него льют слёзы, чувство вины делает его больным и обязанным, возможно, даже слишком навязчивым в желании как-то заслужить прощение. Может быть, людей это раздражает. Ещё Юбин не любит, когда вот так ясно и понятно молчат. Он подбирает с пола пиджак и закидывает себе на плечо. Хочется сказать что-то крутое, прежде чем они расстанутся, но в голову не идёт ничего, кроме: — Я был очень счастлив быть с тобой. Правда. Не сдавайся, у тебя всё получится. И уходит в сторону комнаты ожидания. Ему бы, по-хорошему, еще костюм сдать, перекинуться парой слов с Сыну и напоследок потискать Дохёна. Кто знает, когда они теперь смогут вот так просто увидеться. А потом можно и поплакать в своё удовольствие. Поводов-то достаточно. — У меня последняя пересдача в четверг, — прилетает ему гундосое в спину, — с утра. Юбин резко разворачивается и замирает посреди коридора. — С тебя билеты, — Сухван смущенно бубнит, жамкает в ладонях последний платок и вскидывает на него взгляд, — с меня — попкорн. Юбин ощущает себя так, словно та гора, которую он не смог для них двоих свернуть, только что упала с его плеч. И идея поплакать выглядит уже не такой интересной. — Я куплю нам билеты, — он широко улыбается и перекатывается с пятки на носок пару раз, — на последний ряд.