Яблочные пироги

      Уинри соврала бы, если сказала, что не плачет каждую ночь в подушку, что не живёт от звонка до звонка, что вовсе не волнуется и не сжимает до боли свою грудь каждый раз, когда вспоминает — о прошлом, о взгляде Альфонса (она почти забыла, как он выглядит) и смотрящих вперёд (не на нее) глазах Эдварда.       Эдвард.       Он бы не одобрил ее хандры, назвал бы ее глупой и, может быть, был бы прав. Поэтому Уинри цепкими пальцами хватается за новую возможность потому, что жить-то надо, нужно и необходимо, лишь бы не сдаваться. Лишь бы братья не видели ее слез, не считали слабой, хотя она, скорее всего, самая настоящая слабачка.       И она сдается.       Уинри опускает руки и сама не понимает, как горючие слезы вырываются наружу, и она ничего не может поделать, только вытирать их, ругать себя и судорожно всхлипывать.       Она возвращается, и Пинако выглядит озабоченно — в принципе, как и всегда, хочет поговорить, но не подбирает фраз. Уинри тоже. Некоторым словам лучше оставаться невысказанными.       Глаза слипаются, свет настольной лампы их слепит, а ещё они болят — последствия бессонных ночей, проведенных то за работой, то в слезах и горьких размышлениях. Иногда Уинри забывает, что делала ночью и с сомнением смотрит на раны на руках и надеется, что просто увлеклась автопротезами. Это пугает, но не настолько, как Элрики и их эгоистичные выходки, заставляющие ее хмуриться и качать головой, потому что все слезы она исчерпала.       Она не успевает опомниться, как снова едет к братьям, потому что что-то случилось, и она им необходима. Уинри не особо поняла, потому что была занята благодарностями богу за то, что Элрики живы-здоровы, хотя насколько здоровы, ей нужно было ещё посудить.       Громкий голос Альфонса радостно сообщает, что попробует пироги миссис Хьюз сразу же, как вернёт себе тело. Уинри задумывается, услышит ли она когда-нибудь Альфонса без (уже) привычного эха от доспехов и не хочет думать о плохом. Не получается.       Уинри усердно записывает рецепт яблочного пирога миссис Хьюз. Уинри усердно проводит вечера, портя продукты, и делает проклятые яблочные пироги. Уинри усердно пытается. Она никогда раньше не готовила.       (Пинако все ещё подозрительно смотрит на нее. Они не пытаются говорить о том, что их волнует словами через рот. Они все ещё играют в эту игру, и Уинри не уверена, выигрывает ли она.)       (По правде говоря, Уинри ни в чем не уверена.)       И тогда наступает момент икс.       Пистолет в ее руках кажется ей до невозможности легким, но тяжёлым грузом лежит у нее на душе. Обзор затуманивается, голоса стуком отдаются в ее голове, и пистолет сам направляется на убийцу ее родителей.       Она и сама станет убийцей.       Один голос возвращает ее в реальность.       — Уинри! Опусти пистолет!       Эдвард.       Эдвард заслоняет ее, ноги подкашиваются, и такой лёгкий пистолет выпадает из рук. Уинри падает, Эдвард ее подхватывает, и способность рыдать снова возвращается к ней. Она заливается слезами: от собственной жалости, от того, что даже не смогла отомстить за родителей и от того, что прямо сейчас крепко держится за Эдварда, сжимая складки его плаща, как за последнюю надежду.       Эдвард сохраняет молчание и только крепче обнимает ее в ответ. Уинри хочется кричать.       (Что она и делает.)       — В следующий раз ты будешь плакать от счастья!       Уинри удивлённо смотрит на Эдварда, потом на Альфонса и улыбается. Глупые братья даже и не представляют, насколько часто она плакала из-за них. Глупые.       Как она может не плакать из-за них, если слезы наворачиваются на ее глазах прямо сейчас?       Проходит много времени и, несмотря на всю сложность обещания, она не плачет совсем. Уинри согласовывает это с собой, и приходит к такому решению: каждый раз, когда ей взбредёт в голову плакать, она будет печь пироги.       От братьев нет никаких вестей, сердце ее обливается кровью, но по-крайней мере она не обливается слезами и вместо этого печет яблочные пироги. Она упражняется в выпечке почти каждый день. (Потому что слезы просятся наружу и сдерживать их становится труднее.)       Уинри могла бы поговорить с Пинако, потому что видит, как та волнуется за нее, но слишком тактична, чтобы завести разговор. Но боится, что сорвётся. Боится, что зарыдает.       Она ждет, когда вернутся братья. День ее проходят за выпечкой, ночь — за автоброней. Уинри выполняет заказы и отправляет их. Она боится уезжать, потому что это отдалит ее от встречи с Элриками. Она ждет этого больше всего на свете.       (Ещё она боится возвращаться в привычный круговорот повседневности, пока братья страдают. Она не хочет радоваться. Она чувствует вину.)       Уинри занята яблочным пирогом, когда слышит смех из-за двери. Она оборачивается и боится идти. Она уже забыла, как звучит этот голос без эха от доспехов.       Когда Уинри выходит наружу и видит — это он! она не может в это поверить — Альфонса и Эдварда, слезы сами накатывают и льются, и льются и текут ручьями, реками и любыми другими водоемами.       Она бежит к ним, кричит, ругает и бессвязно говорит, прерываясь только на рыдания. Уинри обнимает, — можно ли назвать это объятиями, если она упала на них? — одной рукой зарывается в волосы Эдварда, другой ощупывает Альфонса — вот он, его тело, самое настоящее, и сам он никуда не денется. (Она боится, что все это большая шутка, и сейчас из кустов выйдет доспех Альфонса. Думая об этом, она притягивает братьев к себе сильнее, в доказательство, что те сейчас не испарятся.)       Уинри думает, что испечет много яблочных пирогов.