День

Но вернёмся к тому Дню. Дню, когда экстази и Джозеф свели меня с ума. Я толкаю его на кровать, закидываю его длинные ноги куда-то наверх, и с остервенением вылизываю его задницу. Я, Себастиан Кастелланос, никогда не продвигающийся дальше куни любимой жене, вылизываю анус напарника по службе. Он стонет, ему нравится. Ещё бы. Я откидываю его ноги вправо, поворачивая его бедра, но острыми лопатками он остаётся прижат к смятым покрывалам. Я вхожу почти без сопротивления – он максимально расслаблен. Он раскинулся на этих потемневших от сырости тканях, изогнувшийся, стройный и бледный. И очень горячий. Я нависаю над ним, лежащим полубоком, и ритмично вдалбливаю его в мягкий матрас, а он трахает меня двумя длинными пальцами в рот. Мои слюни капают на его бедро, и я не могу их контролировать. Потом я слегка придушиваю его. Он такой податливый, что кажется, будто я могу вертеть им как куклой. Нам обоим сладко. Он кончает первым. Я медленно двигаюсь и с интересом наблюдаю за этим, старательно надавливая на его простату. Он как женщина, закатил глаза и запрокинул голову, и хрипит от удовольствия. Когда он возвращается из душа, я уже жду его в узком проходе. Он абсолютно голый, и капли воды ещё не высохли на его чертовски нежной, бледной по сравнению с моей, коже. Его зрачки всё ещё расширены, а раскосые глаза раскрыты намного больше, чем обычно. То как он смотрит на меня, заставляет меня чувствовать себя грёбаным богом. Я ещё не кончил и моя голова до сих пор забита ватным вожделением. Я смотрю на Джозефа строго. Спрашиваю его: - Нравится удовлетворять папочку?.. Джозеф смотрит на меня. Между нами разница – всего в четыре года. Его глаза – большие карие омуты. С его чёрных коротких волос на плечи и грудь капает вода. - Нравится делать всё, чтобы сделать ему хорошо? – продолжаю я, - Ты любишь это? Он приоткрывает слипшиеся пухлые губы и хрипло отвечает по-японски: - Хаи. Меня бросает в дрожь от звука его голоса. Я знаю значение этого слова. Он говорит «да». Ему нравится. Я и без него знаю это, но его ответ кружит мне голову похуже лишнего бокала виски на корпоративе. Он ещё что-то лепечет на японском, пока я веду его за мокрые плечи в сторону кровати. Он использует японский всякий раз, когда пытается успокоиться и собраться с мыслями. Мне всё равно, что он там болтает. Я кладу его на спину и ставлю колени по обе стороны от его головы. Сверху его лицо кажется очень узким. Я засовываю свой изнемогающий от желания хуй ему в рот. Он тут же легонько всасывает его – под его скулами образуются глубокие ямки. Его глаза прикрыты. Ресницы, расположенные вдоль причудливой формы разреза век, подрагивают. Он невероятно нежен. Я почти сразу кончаю, слаще чем когда-либо. Джозеф поднимает на меня глаза. Огромные раскосые глаза на узком скуластом лице. Из уголков широкого рта вытекает моя сперма. Я смотрю на него и вижу человека, мужчину, который никогда в жизни никому не раскрывался. Никогда не делился тем, что его тревожит, никогда не просил помощи, считая себя не заслуживающим поблажек. Он всегда был к себе максимально строг. Будто пытался сдержать демона, что притаился внутри. Чуть дашь слабину – и он на свободе. Я сползаю с бедняги-Джозефа и плюхаюсь на спину рядом с ним. Мы оба молчим, но даже его дыхание мне кажется слишком сдавленным и прерывистым. Будто в нём бушует ужасная буря, и не заканчивается она уже много лет. Но он никому об этом не говорит, оставляя всё при себе, все дерьмо, которое накопилось в нём за долгие годы, всю ненависть, всю свою боль. - Расскажи мне о себе. Я ведь понятия не имею, что творится у тебя внутри. - Что у меня внутри – только моё дело. Я не собираюсь плакаться тебе на жизнь, - отвечает он сухо. - Ты не должен плакаться. Просто расскажи, кто ты такой? - Я? – он поворачивает ко мне голову. Когда он лежит, его скулы кажутся просто огромными, - просто человек, каких миллионы. Ни рыба, ни мясо. - Зря ты так, - отвечаю я, - ты даже не представляешь, насколько ты другой. Мы оба лежим молча. Я думаю о том, чего же он на самом деле хочет. Я вспоминаю, каким он был, когда мы только начали работать вместе. Как изменилось его поведение после перепихона в архиве. Вообще никак. Он будто вычеркнул тот эпизод из жизни и сделал вид, что ничего не было. Был всё тем же холодным, степенным, правильным копом, любящим докопаться до любой мелочи. Несмотря на то, что это очень хорошая черта для детектива, меня всегда это раздражало. Он применял этот свой талант где ни попадя, даже если речь шла о банальном заказе суши. Он мог часами рассуждать, взвешивать все «за» и «против», готовясь просто пожрать! Я жутко злился на него, когда он начинал критиковать мой внешний вид, стоило мне разок не побриться или не оттереть грязь со штанов после бодрой погони за вооруженными малолетними ушлёпками. Когда я начинал рычать в отместку, он просто отворачивался, и абсолютно спокойным лицом выжидал, пока я вспылю ещё больше. Чёрт, да он прекрасно знал, что я мгновенно вспыхиваю, если меня вывести из себя, чем он, сукин сын, иногда и занимался! И не стоило ему притворяться, будто он не знает, что будет, когда он своей дотошностью, а потом и надменностью расшатает мои и так никчёмные нервы! Весь мой отдел знает меня, а мой личный напарник, что славится феноменальным вниманием к деталям – не знает?! Бред! Я лежу поперёк двух сдвинутых кроватей, и пытаюсь придумать, зачем Джозеф иногда так себя ведёт. Спустя какое-то время я начал подмечать, насколько мой напарник горделив. Раньше мне было на это плевать, но, когда после ухода Майры мы сильно сблизились, затем разругались в пух и прах, чтобы снова сойтись ради работы – я это заметил. Для других он был кротким, отзывчивым и добрым человеком, и лишь мне дано было увидеть, что за этой стеной скрывается надменный тип, который, в первую очередь, считает себя априори правым во всём. Он никогда не показывает этого напрямую, и по сути, и отчасти и является тем, кем пытается казаться – строг к себе, добр к остальным. Но что касается его мироощущения, того, каким он видит нас всех из своей головы, сквозь стёкла очков – оно-то меня и раздражает. Я-то знаю, что на нас он смотрит как на забавных зверушек, зачастую подолгу копающихся в фактах, чтобы понять очевидное. Он любит людей, но как-то очень по-своему. Как милых щеночков, очевидно, считая, что глубокий внутренний мир может существовать только в нём одном. При всём этом он умудрился жениться и обзавестись ребёнком. Женат, но одинок. Абсолютно одинок – я в этом уверен, как ни в чем другом. Я ещё никогда не видел настолько одиноких людей. Конечно, он не дурак. Нет, далеко не дурак. Он прекрасно знает, как мы все устроены, и что люди испытывают в тех или иных ситуациях. Однако любые проявления эмоций он очевидно рассматривает как слабость. Сам-то он себе подобного никогда не позволяет. Он всегда спокоен как грёбаный камень, а все его эмоции – не более чем спектакль для меня. Оттого и горделивость. Мои глаза медленно расширяются. Я смотрю на медленно закручивающийся в спираль потолок. Грёбаный япошка. Натянутый как струна. Слишком правильный. Надменный в глубине души. Демонстративно вкрапляющий нотки издёвки в свой голос, зная, что их слышу только я. Считающий себя правым, при этом глубоко ненавидящий себя самого. Усиливающий натиск. Я понял. Он хочет, чтобы его сломали. Вот что он закричит, когда впервые в жизни вспылит, откинет стол между нами, как я хотел сделать в той рыгаловке. Он закричит: «сломай меня! Неужели ты не видишь, что я нуждаюсь в этом?! Неужели ты такой тупой, Себ?! Ударь меня, поимей меня, сломай меня, докажи мне, что ты – не просто забавная зверушка! Докажи мне, что ты – тоже человек, и уверь меня самого, что я в этом сраном мире не одинок!»

***

Я где-то далеко в своих мыслях, когда одна из девушек, та, которую я хотел отыметь в каморке, стоя рядом и смеясь, о чём-то меня спрашивает. - Что? – переспрашиваю я, кладя пальцы на пустой стакан виски. - Да мы тут просто поспорили, - она хихикает, прикрывая рот узкой ладонью с кольцом и ярко-красными ногтями, - не сочтите за грубость, но…у вас член сколько сантиметров? Вторая девушка, сидящая за барной стойкой, разражается хохотом. Бармен, протирая стакан белым полотенцем, устало сводит брови. Я смотрю на девушку снизу-вверх. - Простите если смутили вас, просто, - смех, - просто мы поспорили. Я говорю, что у вас не меньше шестнадцати, а Ники утверждает, что едва ли тринадцать наберётся. Пьяные малолетки. Может, ещё и под кайфом. Удостоверение у меня всегда с собой, так что я могу смело обыскать их сумочки на предмет запрещенных веществ, и, в случае обнаружения таковых, отвезти их в участок. Чтобы неповадно было задавать такие вопросы незнакомым взрослым мужчинам. Но вместо этого я достаю из внутреннего кармана плаща стопку полароидных фотографий и показываю одну из них девушке. Я говорю: - Я отвечу если ты мне ответишь. Знаешь этого парня? Может, видела пару дней назад? На чёрном кадиллаке разъезжает. Вернее разъезжал. На фотографии – наш сегодняшний жмур, привязанный к дереву. Крупным планом его лицо, наполовину отстрелянное, так что оставшаяся часть лица похожа на хреновую куклу с вывалившимся белым глазным яблоком и свисающим языком там, где раньше была челюсть. Вспоротые ножом кишки она не увидит. Дурацкая улыбка быстро сползает с бледнеющего лица девицы, и она бросает на меня несколько испуганных взглядов, прежде чем стремительно, спотыкаясь на высоких каблуках, покинуть бар, наспех забрав подругу. Бармен смотрит на меня подняв одну бровь. Я показываю корочки: - Я коп. Он кивает и продолжает натирать и без того идеально чистые бокалы и вешать их над стойкой, ножкой вверх. Ползая по краям стакана, муха, похоже, надышалась алкогольных паров и сгинула в пучине виски в моём стакане. Я аккуратно подцепляю её пальцем и кладу на стол, не решаясь выбросить трупик подальше как какую-нибудь козявку. Я снова погружаюсь в свои воспоминания.

***

Действие экстази в самом разгаре. Мы целуемся вот уже минут десять. Не так, как целовались до этого. Теперь это больше похоже на отвратительно блядский танец двух языков и изредка соприкасающихся губ. Джозеф сладкий. Я смачиваю свои пальцы огромным количеством нашей общей слюны, откидываю его ногу и вхожу ими в него. Он не сопротивляется. Сейчас в него с относительной лёгкостью входят сразу три моих пальца. Я двигаю рукой вначале медленно и проникновенно, потом всё быстрее и грубее. Он стонет. Я глотаю его стон в глубоком поцелуе. Я трахаю его пальцами, пока он дрочит мой каменный член. Мне кажется, что мне уже нечем кончать, но что-то всё же выливается и стекает по его костяшкам. Он кончает только от моих пальцев, ибо мне удалось воздействовать на него изнутри из наиболее удобной позиции. Его уже почти прозрачная сперма вытекает толчками. Вторая его рука лежит на его бедре. Длинные пальцы с ногтями потрясающей вытянутой формы. Его руки похожи на руки пианиста. В изнеможении мы лижем друг другу соски. Джозеф нависает надо мной. Его грудь жесткая и совсем безволосая. Его язык проворен, он извивается как попавший в ловушку угорь. Иногда он опускает губы и легонько чмокает. Он всё делает охуенно. Кто бы мог подумать, что в этом роботоподобном мужчине столько нежности? Да любая женщина, истосковавшаяся по мужчине, выложила бы кругленькую сумму, чтобы снять его на ночь. Если бы видела, что он вытворяет языком. У меня в голове смешалась работа, трупы и холодный Джозеф.

***

Я истощён. Выжат до капли. Я ненавижу свои мысли о том, что было бы неплохо ещё раз прижать этого красивого японца к кафельной стене душа и как следует оттрахать. Моё тело ненавидит эти мысли. Джозеф сидит на краю кровати, завернувшись в покрывало. Спиной ко мне. Он дрожит. То ли от холода, коим веет из отрытой двери балкона, то ли от того же истощения. - У нас есть попить? – спрашивает он тихо, этим своим голосом, слегка повернувшись ко мне. Он уже в очках. - Неа, всё кончилось, - говорю я, немигающим взглядом разглядывая причудливую люстру на потолке. - Надо идти в магазин. - Думаешь? - Я сдохну, если не попью. Я бросаю короткое «ладно» и начинаю искать свои вещи. Они оказываются хаотично разбросанными по всему номеру.

***

Раздобыть бутылку воды удалось в ближайшем круглосуточном магазинчике, в квартале от отеля «Империал». Жадно удовлетворив жажду прямо на входе, облив футболки и ботинки, мы с Джозефом почувствовали себя значительно лучше. Джозеф выливает остатки воды себе на лицо и трясет головой, разбрызгивая воду по сторонам. Вместо того чтобы возмутиться, я смеюсь. Он тоже смеется. Мы курим одну сигарету на двоих, стоя у блеклого вида ночного магазинчика в незнакомом нам городе. Мы – два изголодавшихся по нежности и любви, мужика. Два заплутавших в лабиринтах жизни человека. Потом мы бесцельно бродим по тихим ночным улочкам и о чём-то болтаем. Мы предоставлены сами себе. Джозеф то и дело будто невзначай касается плечом моего плеча. Не происходит ничего особенного, но я чертовски счастлив.

***

Двери бара приоткрываются и свет ламп в помещении приобретает какой-то иной оттенок. В бар входит он. В своём черном коротком плаще, в перчатках и очках. Он выискивает меня взглядом и находит спустя долю секунды. Я уже сильно пьян. Вот он, блять. Идёт ко мне. Статный, аккуратный, чужой. Непокорный. Покорный. Он подходит и смотрит на меня одним из своих самых раздражающих взглядов. Ты меня бесишь, бесишь, блять! Хули ты так вылупился?! Я ненавижу этот взгляд! - Я не люблю, когда ты так на меня сморишь, - говорю я. - Поднимайся, пошли отсюда, хватит позориться. Тебя, старшего детектива Департамента Полиции, уже в каждом баре города бухим видели. - Как ты меня вообще нашёл?.. – ною я, пьяно откидывая голову в сторону и жмурясь. - У меня чутьё на тебя бухого. Вставай, идём. - Не хочу. Я хочу напиться здесь, за этим сраным столом, допить этот сраный виски в компании сраной дохлой мухи! Джозеф смотрит на меня непонимающе пару секунд, потом садится за мой столик напротив меня. Его плащ шуршит. Он выжидающе смотрит. Я снова рычу на него: - И чего теперь? - Буду ждать пока ты наклюкаешься, чтобы тащить тебя домой. Он снова принимает позицию сукина сына, издевается надо мной. Меня бесит его морда. Я хочу разбить её о столешницу. Чтобы кровь из его носа брызнула в стороны и окропила мою жилетку и стакан с виски, и бутылку. Чтобы очки разбились. Чтобы идеально уложенная причёска растрепалась. Чтобы он медленно поднял голову и посмотрел на меня испуганным взглядом больших глаз. Чтобы знал своё место. Сломай меня. - А может, лучше, сразу в отель? – пьяно скалюсь я, вертя в пальцах стакан. Мою фразу слышат все присутствующие. Джозеф смотрит на меня и моргает. Нервно оглядывается на остальных посетителей, коих за последний час прибыло. Потом протягивает ко мне руку в перчатке, намереваясь дотронуться до моего предплечья, но я отдёргиваю его: - Да ладно, чего ты ломаешься? Поехали в отель, ты мне отсосешь, как ты умеешь, а потом я тебя как следует выебу! Джозеф смотрит на меня большими глазами. Его губы плотно сжаты, а грудь сильно вздымается при каждом глубоком вдохе. Он раздувает ноздри. Его пальцы сжимаются в кулак. Скрипит кожа его перчаток. - Ну так чего? Поехали? Вызывай такси, я весь твой! Ты ведь за этим пришёл? Сломай меня. - Чего ты уставился?! А?! Давай уже, скажи своё веское слово! – ору я и в экстазе не замечаю, как отлетает в сторону тяжёлый дубовый стол, а мне в челюсть прилетает увесистый удар. Острый и точный. Дышащий яростью удар. Я лежу на полу, на боку, и нервно смеюсь, ощупывая свою пылающую болью челюсть. Джозеф подходит ко мне – я вижу его начищенные ботинки. Подсечка – и он с грохотом падает на свою многострадальную задницу. Я пользуюсь случаем и бью ему прямо в нос. С него слетают очки. Ответный удар в скулу не заставляет себя долго ждать. - Драться не ебаться, да, Джо?! – мой смех переходит в истерический. Ноги едва слушаются – я даже встать не могу. Пожалуй, я и правда слишком много выпил. Повсюду кровь из его разбитого носа. Он бьёт меня локтем прямо в солнечное сплетение. Очень точно, очень хорошо. Молча. И, когда я уже не могу сопротивляться, нас вышвыривают из бара.

***

Мы лежим под проливным дождём, прямо в луже, двое полицейских, два детектива. В Кримсон Сити ночь. С неба льётся вода. Кровь под носом Джозефа смешалась с дождём и стала едва-заметным розовым пятном, протянувшимся от ноздрей до подбородка. У меня больше нет ни желания ни сил, чтобы драться. Джозеф вообще считает, что выигранный бой – это тот бой, которого удалось избежать. Но сегодня что-то вошло не так с его убеждениями. Я достаю из заднего кармана брюк смятую пачку сигарет и говорю: - Вот чёрт! Я никогда не видел более мокрых сигарет! - Нахрена ты опозорил нас?! – он всё ещё злится. Почти кричит, потому что сильный дождь поглощает звуки. - Я всего лишь показал другим, чего ты на самом деле хочешь, - отвечаю я, - если тебе не нравится, когда об этом говорят так грубо и во всеуслышание, будь добр, хоть иногда делись хотя бы со мной. - Ты опозорил меня. - Да боже мой, хватит так зацикливаться на своем безупречном образе! Перестань казаться и начинай быть! - Ты опозорил меня. Ох уж эти японцы. На секунду мне становится страшно – не натворил ли я действительно чего-то непоправимого?.. Я смотрю на Джозефа. Он сидит в луже, в насквозь промокшей и прилипшей к телу одежде. Его идеальная причёска растрепалась и с отдельных прядей льётся вода. Он чертовски привлекателен. Я смотрю на Джозефа и понимаю, что хочу его. Мне кажется, я его люблю. Мы молчим какое-то время. Я спрашиваю: - Ну что, в отель? Тишина. Он не смотрит на меня. Я уже собираюсь подниматься из грёбаной лужи, как он тихо буркает: - В отель. Я сломаю тебя, о не переживай.