Piano

      Его язык теперь — музыка.       Низкие ноты, скрывающие за собой гнев, усталость или печаль. Безвозвратно утерянное. Украденное.       Опустошённость.       Воспоминания всё ещё свежие. Всё ещё колющие. Ранящие.       Корабль, полный совсем не друзей. Оружие. Замки на дверях.       — А ты не так страшна, как о тебе говорили, — гордо поднятый подбородок и надменный взгляд. Руки сложены на груди. — Вернее, ты отвратительна. Самая ужасная женщина, которую я когда-либо встречал в своей жизни. Но ты не запугаешь нас. За тебя мы сражаться не будем, — губы тянутся в фальшивой улыбке. Для убедительности. Напускная самоуверенность. Она срывается с места.       — Эй-эй, не трогай его! Давай. Поговори лучше со мной, Лилли.       Лилли отпускает ворот куртки Аасима, переключая всё внимание на самого шумного парня из этой небольшой компании. Он раздражает её больше всего. Выбешивает с самой первой минуты пребывания на корабле. Одним только своим видом.       — Вот так. Хорошо. Со мной куда интереснее, поверь.       Он дразнит её. Словно не он у неё в плену, не он в этом карцере, за решётчатой дверью, а она. Словно способен в любую минуту уйти, как только ему надоест.       Высокие ноты — его слёзы. Тонкая грусть. Воспоминания об ушедших. Каждое имя, нацарапанное на деревянных крестах.       Забвение.       Луиса бросает то в жар, то в холод. Всё тело потряхивает, а на лбу проступают холодные капельки пота, которые он даже не пытается стереть рукавом своего пальто. Они вроде хотели отрезать ему язык? Он не уверен. Не уверен, что вместо этого они не перерезали ему горло. Не уверен, что он не умрёт в ближайшие часы от заражения или от потери крови, которой, к слову, становится всё меньше. Как долго он здесь?       Крепче сжимает пальцы на подтянутых к груди коленях и рассматривает узор на деревянной стене напротив. Завиток. Ещё один. Он сосчитал все до последнего в своей зоне видимости.       — Луис?       Всматривается в переплетение волокон. И нет больше ничего вокруг. Нет больше его самого. Нет боли. Нет страха. Защитные механизмы работают совершенно.       — Луис!       Вздрагивает, слыша её голос. Быстро оборачивается из-за шума и криков. Минерва выталкивает его друзей из помещения, но взгляд парня прикован не к этой предательнице.       Клементина.       Он слышал удар. И теперь она не шевелится. Что-то замирает внутри. Они убили её? Руки трясутся ещё сильнее, а сквозь пелену на глазах он не видит ничего, пока не стирает воду холодными пальцами. Опускает голову, трясёт ей и морщит нос. Прочь! Этого не может быть.       Она дышит.       Как только Клем приходит в себя, поднимается на колени, как только замечает его, Луис бросается в её объятия. Дышит сбито и тихо скулит, всхлипывает, глотает сгустки крови, издаёт невнятные звуки.       Когда они разрывают объятия, он не смотрит ей в глаза. Жалок. Безнадёжно разбит и подавлен. Пытается поднять взгляд. Хотя бы ненадолго. Улыбнуться. Раньше это всегда срабатывало.       — Что они сделали с тобой?       Он открывает рот, чтобы что-то произнести, но вместо этого начинает задыхаться. Или захлёбываться. Он уже и не понимает.       Кто-то из ребят говорит за него, и Клементина крепче сжимает предплечье парня.       Просит прощения.       Не надо.       В её глазах столько жалости, столько боли.       Не нужно.       Смерть стала бы для него милосердием. Уж лучше бы они закончили начатое. Клементина клянётся. Обещает, что эти люди заплатят, но он больше этого не хочет.       Пожалуйста.       Теперь он знает. Как никто другой знает, на что эти люди способны. Луис боится её потерять. Он готов умолять, готов просить не делать глупостей. Просто убежать отсюда при первой же возможности. Он хочет домой. Вместе с ней.       Клем прижимает тёплую ладонь к его щеке, стирает большим пальцем немного крови с губ. Не так больно теперь. Он почти успокаивается, пока не раздаётся шум где-то в коридоре.       Его язык теперь — музыка.       И он исполняет её.       В одиночестве, в полном подростков зале, перед обедом, рано утром, пока все спят или поздней ночью, собираясь вернуться в свою комнату.       Он думает.       Прежде, чем записать что-то в блокнот. Прежде чем кинуть презрительный взгляд на противника. Зажать новую клавишу черно-белого полотна. Он думает. Так часто теперь.       Больше нет места импульсивности.       Нерешительность.       Отец был бы в восторге.       Он снова улыбается. Снова дурачится с ребятишками. Запускает разноцветного воздушного змея с длинным хвостом из красных и белых лент. Доверяет управление Эй-Джею и на пальцах объясняет, как удержать его в воздухе.       Улыбается, чувствуя на себе взгляд Клементины.       Подмигивает ей, а позже приносит букет полевых цветов, из которых они сплетают браслеты. Такие хрупкие, быстро вянущие. Как напоминание — каждое мгновение может быть последним. И каждое мгновение он хочет провести вместе с ней.       Не оставляй меня.       Его язык теперь — музыка.       И он играет для неё.       Собирает по ноткам слова в предложения, по обыкновению срывающиеся с губ только тихими стонами и мычанием — не эстетично.       Она опускается на сидение рядом с ним. На лице отражаются блики горящих в комнате свечей. Он замечает. Так красиво. Так красива.       Клем смотрит на тонкие длинные пальцы, ловко перебирающие клавиши любимого инструмента.       Музыка не прерывается.       Переводит взгляд на его лицо. На слегка приоткрытые губы, на россыпь еле заметных веснушек на смуглой коже, на печальный изгиб бровей и тонкие морщинки в уголках слегка прищуренных глаз.       Музыка не прерывается.       Клементина молчит. Из уважения к нему? Жалости? Или из солидарности?       Музыка не прерывается.       Ему кажется, что он вот-вот собьётся. Пропустит что-то важное. Зажмёт не ту клавишу. Отчего-то волнение нарастает.       Может быть, она и не заметит осечки, но его музыка должна быть чистой, честной и безупречной. Как и его любовь к ней.       Он завершает свою композицию и тоже смотрит на неё. С детской гордостью и хитрой улыбкой на лице. Игриво.       — Ты это сочинил?       Луис еле заметно кивает, его взгляд начинает бегать. Поджимает губы. Он хочет что-то сказать ей. Прямо сейчас. Нельзя ждать ни минуты. Перекидывает ногу через лавочку, седлая ту, оказываясь ровно напротив.       — В чём дело?       Он берёт её руки в свои. Гладит ладони большими пальцами, проходясь по линиям, и прислоняет их к своей груди.       Почувствуй меня.       Она ощущает биение его сердца. Прислушивается. Замирает. Он всё ещё не отпускает её руки, согревая своим теплом.       Клементина наступает здоровым коленом на поверхность лавки, оказываясь на какие-то пару сантиметров непривычно выше его. Вытягивает одну руку из-под чужих ладоней, но только чтобы потянуть его за подбородок к себе, оставить пальцы на шее и нежно коснуться губами его губ.       Его язык теперь – музыка.       И она учится. Привыкает.       Она снова слышит его.