io gli voglio bene come il cielo, bene come il sole come un bimbo al suo pallone, bene come una canzone
— За песней об опасности любви следует Io mi innamoro ancora… ваше увлечение развивается? — Эта песня не о романтической любви, хоть она и звучит как влюбленный бред молодого человека, впервые в жизни пригласившего девушку на свидание. Это песня-настроение. Предвкушение чего-то прекрасного, как первая весенняя бабочка. Это вера в прекрасное будущее. Легкая летняя мелодия, воодушевление человека, который увлекся чем-то новым и не может сдержать своего восторга, не может и не хочет остановиться. Та же зависимость, но куда более неявная.///
Лето 2017, где-то по всей Италии Нет ничего странного в том, что на первом же фестивале взгляд цепляет в толпе незабытую, знакомую улыбку. Фабрицио не думал о нем, как стараются не вспоминать навязчивые ночные видения. На один вечер — всего один вечер! — Эрмаль занял его мысли целиком и полностью, но проснувшись утром, после двух часов сна в самолете, он будто очнулся от наваждения. Как чужие перебирал воспоминания о прошедшей ночи, и никак не мог поверить, что это он смеялся полночи с незнакомцем так, будто они друзья детства, что это он целовал этого незнакомца у входа в клуб, словно кроме них и рассвета там не было никого. Что он сам попросил телефон, а потом набирал сообщение в такси, едва попадая по кнопкам. Сообщение, которое потом так и не решился отправить, и теперь не хочет перечитывать, не хочет снова чувствовать безумие этой странной ночи. Пусть лежит в черновиках. Так будет лучше. Фабрицио не из тех, кто легко сходится с новыми людьми. В нем слишком много неуверенности в себе, в другом человеке, много сомнений и осторожности. Так было всегда, но теперь вокруг него еще и слишком много людей, которые очень, очень хотят стать друзьями Фабрицио Моро — теперь его стены ещё выше. Алкоголь разрушает границы, но ведь он даже почти не пил тогда, не столько, чтобы потерять контроль и голову. Он был пьян чем-то другим — смехом, поцелуями, чужим — и своим? — счастьем, темным колдовским взглядом. Свободой, может быть. Ночью. Что случилось в Санремо, остаётся в Санремо, верно? Верно. Фабрицио никогда не переживал из-за своих мимолетных увлечений или импульсивных поступков — что случилось, то случилось. Той ночью им обоим было хорошо, а значит, совершенно не из-за чего терять сон или чувствовать неловкость, когда (если) они с Эрмалем снова увидятся. Он почему-то не сомневается, что это случится рано или поздно. Странно, что их дороги в мире итальянской музыки до сих пор не пересекались — они будто ходят по параллельным коридорам в метре друг от друга, не чувствуя, не зная, что за стеклом кто-то точно также прижимает руки к зеркалу, пытаясь поймать ускользающее тепло чужого присутствия сквозь гладкую поверхность. Фабрицио ловит взгляд Эрмаля над головами других людей, улыбается ему. И на душе вдруг становится приятно, как будто он и вправду скучал по этому незнакомцу (впрочем, можно ли считать его незнакомым после всего, что между ними было?), словно радость от встречи больше, чем он сам ожидал. И словно он рассчитывает на продолжение того приятного во всех смыслах знакомства. Было бы ложью утверждать, что это не так. Они взрослые люди, которым нравится проводить время вместе — и, если вечер сложится удачно, сегодня им не помешает рейс самолета. Фабри пробивается через толпу полузнакомых людей только для того, чтобы столкнуться лицом к лицу с мужчиной, у которого в руках гитара, а на голове — странная причёска, смутно напоминающая петушиный хохолок. Тот кидает на него взгляд, в котором лёгкое любопытство мешается с чем-то непонятным, а потом разворачивается и уходит следом за торопливо удаляющейся фигурой с подсвеченными солнцем кудрями. Фабри не собирается догонять, он никогда и ни за кем не будет бегать, но пощёчиной бьет по лицу мысль о том, что это только ему знакомство показалось приятным. Задевает, раздражает назойливым комаром, как бы он ни пытался убедить себя, что ему плевать. Он снова попался в эту ловушку, поверил уже, что Эрмаль понимает его лучше, чем кто бы то ни было, снова увидел в нем родственную душу, а в ответ опять получил лишь развернутую спину и разочарование. Это не очень сочетается с его воспоминаниями, и впервые в сознание Фабрицио прокрадывается неприятная, но настырная мысль, от которой не увернешься, не спрячешься. Что, если он все же был пьян, и это фантазия заполнила недостающие фрагменты? Что, если очарование ночи и шампанского нарисовали поверх размытых воспоминаний куда более привлекательный образ, чем на самом деле? Что, если. Эта мысль пугает, и вместо того, чтобы разматывать ее дальше, следовать за нитью и прийти к не самым приятным выводам, Фабри предпочитает разозлиться. Злость — его старый друг, старый метод сражения с проблемами, и он приветствует ее с распростертыми объятьями. Становится легче дышать. Все, конечно, сразу замечают, что он на взводе, но перед выступлением у Фабрицио всегда широкий спектр эмоций, которые сложно удержать в себе, которые плещут во все стороны, брызгами попадая на других. Все привыкли. Никто не удивлён, и никто не спорит, когда он меняет одну песню на другую, три раза переставляет их местами и метает во всех сумрачные взгляды. И, может быть, он в этот день чуть агрессивнее стучит костяшками пальцев по гитаре, чуть более нарочито сдвигает вверх рукава футболки, чуть больше старается, прикрывая глаза, когда просит кого-то (кого?) — porta mi via. Может быть, он действительно хочет выглядеть лучше перед одним конкретным человеком, но этот человек где-то за сценой и скорее всего даже не услышит. Это почему-то злит только больше. Может быть потому, что выступление Эрмаля он не пропускает. Не хочет пропускать. Глядя на него на сцене совсем несложно вспомнить, что именно притянуло Фабрицио в тот далекий теперь февральский день, несложно снова ощутить это магнетическое воздействие, почувствовать, как сердце начинает биться в такт хлопкам толпы, несложно даже влюбиться, глядя на то, как Эрмаль прикрывает глаза и вытаскивает последние строки из глубины сердца. Так, что каждый на этой площади чувствует их значение, чувствует, как их смысл проникает глубоко под кожу, чтобы остаться там навсегда. И то, как он это делает, снова восхищает, снова трогает какие-то потайные струны в глубине души и заставляет злость и обиду угомониться. Эрмаль улыбается и уходит со сцены, и это ощущение — как мурашки, когда в жаркий летний день солнце садится за горизонт, и ночной холод крадется по коже. Фабрицио невольно передергивает плечами. Повязка колдовства спала с глаз, но почему-то мало что изменилось.ххх
Они все же встречаются в этот день. Фабри не смотрит вперед, его мысли заняты приглашением сестры на выходной, а пальцы неловко вскрывают новую пачку сигарет, которая отчаянно сопротивляется. Поэтому, когда он уже прислоняется к стене какого-то здания за сценой и наконец поднимает глаза, он совершенно не ожидает увидеть рядом Эрмаля с сигаретой во рту и странным выражением на лице. Наверное, чтобы научиться расшифровывать его выражения, ему понадобится не меньше жизни, а пока у него есть всего лишь пара минут летней ночи, которая совсем не похожа на февральский рассвет. Хотя бы потому, что вместо волшебства и безрассудства в воздухе ощутимо висит неловкость. — Привет, — улыбается Эрмаль, оправляясь от неожиданности. Фабри хочется в ответ пробормотать, что если он надеялся, что они вдвоем теперь будут избегать встреч, нужно было так и сказать. Вслух. Словами. Не пытаться вежливо и молчаливо послать, потому что он в жизни не поймет этих двойных-тройных значений, не прочтет их между строк и так и не узнает, что Эрмаль на самом деле имел в виду. Но сложно хамить в лицо такой солнечной улыбке, поэтому он лишь хмурится и кивает, поджигая сигарету. Выжидает.–Опять волнуешься перед выступлением? Фабрицио хмурится еще сильнее, вопрос ставит его в тупик. — Почему? — осторожно интересуется он, пытаясь найти двойное дно во фразе. — Ты в прошлый раз сказал, что ты такой мрачный только потому, что волнуешься, — Эрмаль смеется, но получается неловко, и он опускает голову, за кудрями скрывая глаза. — Я запомнил. — А, — Фабри усмехается, позволяя себе немного оттаять. Может быть, ему показалось утром. Может быть, Эрмаль просто не заметил его, а вовсе не ушел, чтобы специально избежать встречи. Может быть, он просто слишком мнительный. — Нет, я уже выступал. — Я знаю, — едва слышно бормочет Эрмаль, и Фабри не уверен, что он вообще должен был услышать это, поэтому отводит взгляд и молчит. Он не знает, зачем задавать вопрос, если ответ заранее известен, но готов простить это и перешагнуть через новое недопонимание. Но неловкость никуда не девается, и докуривая сигарету, Фабрицио отчаянно ищет тему для разговора. До тех пор, пока у Эрмаля не начинает вибрировать телефон в руке, который он чуть не роняет от неожиданности. Тоже задумался? Фабри вежливо отводит взгляд и думает уйти, чтобы не мешать, но это не звонок, всего лишь смс. И смотреть на то, как на лице Эрмаля расцветает улыбка от короткого текста неожиданно приятно, так тепло, что он сразу вспоминает, почему тяжело было оторвать взгляд от его лица. Он молчит, размышляя о том, стоит ли пригласить его в бар после окончания фестиваля или прямо сейчас, молчит, пока Эрмаль не поясняет небрежно, убирая телефон: — Девушка пишет. Голосом беззаботно счастливого человека, который хочет, чтобы о его счастье знали все окружающие. — У тебя есть девушка? — вылетает у Фабри прежде, чем он успевает подумать. Это совсем не его дело, но он все равно не может сдержать искреннего удивления — это слишком неожиданно, и таким обыденным тоном, словно нет ничего особенного в этих нескольких словах. — Да? — почему-то тоже удивляется Эрмаль, как будто его спросили, курит ли он, рассматривая сигарету в его руках. Но в отличие от сигареты, кольца на его пальце нет, и это отсутствие весьма красноречиво. — Мы вместе уже много лет, это так странно слышать? Я не похож на человека в отношениях? — он иронично улыбается, и Фабрицио хочется ядовито ответить, что да, непохож. Люди в отношениях с девушками обычно не целуют полузнакомых мужчин после бутылки шампанского на задворках бара. Ведь это Эрмаль первым сделал шаг вперед. Фабри помнит это хорошо, помнит свое удивление от его настойчивости, от озорной наглости, с которой Эрмаль сам придвигался ближе, стирая границы социальных условностей. — У меня сложилось другое впечатление, — дипломатично отвечает он, пожимая плечами и ещё раз напоминая себе, что ему плевать. Это не его проблема. Если Эрмаль изменяет своей девушке и не чувствует ни капли вины, спокойно глядя ему в глаза и стряхивая пепел с сигареты на асфальт — значит, он такой человек. Фабрицио не из тех, кто судит людей за проступки и прегрешения — не ему укорять кого-то в неверности, в неискренности, в безответственности. Не ему кидать камни в другого, лицемерно спрятавшись за маской, не ему, с его способностью разрушать все светлое и хорошее в своей жизни, с развалившимся почти-браком за спиной и полной уверенностью в том, что отношения — не для него. Его бы тоже не остановило ни кольцо на пальце, ни данное обещание. — Вау, — смеётся Эрмаль, качая головой, кудри весело подпрыгивают и Фабри невольно вспоминает, как запускал в них пальцы, как оттягивал их назад, как Эрмалю это нравилось. Понравится ли ему снова? Понравится ли ему, если он сейчас сделает шаг, пару шагов вперед, встанет вплотную? Слово «девушка» все еще висит между ними в воздухе, но если она незримо присутствовала и тогда, в Санремо, она не помешает им и сейчас, лишь придаст остроты происходящему. Вкус недозволенного всегда сладок. — И как же я себя вёл? Расскажи мне, раз уж так получилось, что из той ночи я помню только наше повторное знакомство и следующие полбокала? Фабрицио так погружается в свои мысли, что эта фраза обрушивается на него, как ледяной душ. — О чем ты? — переспрашивает он, как идиот. — Ты совсем ничего не помнишь? — Едва ли, — отвечает Эрмаль, спокойно глядя ему в глаза. — Это все бесплатное шампанское, обычно я не пью столько… Алкоголь действует на меня слишком быстро. — О, — только и может выдавить из себя Фабри. Такое обычно случается только в бразильских сериалах, которые его мама смотрит вечерами, гладя отцовские рубашки, как и тысячи женщин в соседних домах. Или если мешать алкоголь с таблетками и порошками, но он сам не делает этого уже много лет, а Эрмаль слишком правильный, чтобы вообще знать о таких вещах. Он ведь даже не рассчитывал на продолжение знакомства, не думал об этом вообще до сегодняшней встречи, но теперь где-то в глубине души расползается ядовитая обида. То странное помешательство, разделенное на двоих, теперь осталось только у него в голове, и еще где-то в недрах телефона, в смске, которую он так и не отправил. Оказывается, и правильно. Эрмаль бы все равно не понял утром, о чем она. — Что? — хмурится Эрмаль, как будто его нервирует долгое молчание. Он теребит пальцами рукава рубашки, и Фабри замечает, потому что сам все время так делает, когда не знает, что сказать. Нервная привычка, которую он пытается забить сигаретами, жвачками и короткими рукавами футболок. — Ничего, неважно, — бормочет Фабрицио и выбрасывает сигарету. Хмуро улыбается. — Мне пора, меня ждут. Увидимся? Он даже не дожидается ответа. Растерянный взгляд Эрмаля упирается ему в спину, но он упрямо не оборачивается. Глупо было бы винить в этом кого-то, кроме себя, но Фабрицио все равно выпивает в этот вечер на полбутылки больше, чем следовало бы, и чуть не удаляет ту самую смску раз и навсегда. Но почему-то не удаляет.ххх
Это лето растягивается жаркими солнечными днями на привычные три месяца, но Фабрицио оно кажется бесконечным. Фестиваль за фестивалем, сцена за сценой, город за городом. Пыль в воздухе и запах моря, раскаленная брусчатка и туристы в странных шляпах, мороженое на улицах, капающее, льющееся прохладными каплями на пальцы. Как кометы в космосе во всей этой летней канители сталкиваются и снова разлетаются знакомые и незнакомые артисты, ведущие, музыканты. Фабри привык к этому, привык к этой большой семье, в которой он — дальний родственник, которого не слишком любят, но не могут не пригласить. Привык радоваться нескольким встречам с людьми, которых ему действительно хотелось увидеть. Привык надеяться, что их орбиты еще пересекутся. Но этим летом его траектория особенно удачна. А может, это не удача, а естественная гравитация, которая тянет друг к другу два небесных тела, кружащих друг вокруг друга, не в силах оторваться. А может это просто волшебство лета, почти как летний роман, только без романа. Фабрицио уже не удивляется, когда встречает Эрмаля на саундчеке, когда сталкивается с ним на вокзале, когда слышит его голос со сцены, отчаянно опаздывая на выступление. Они могли бы не встретиться больше ни разу, но они встречаются снова и снова. Им нужно время, чтобы присмотреться друг к другу. Или прислушаться. Фабри слушает внимательно каждый раз, одни и те же песни, но он не устает от них. Он все также не может оторвать взгляда от Эрмаля, когда тот на сцене, ему слишком близко это ощущение рвущейся из груди музыки, и он чувствует, чувствует ответный трепет в своей груди, понимание того, что эта песня — не просто красивые слова, безошибочно выстроенные в нужном порядке. В первый раз услышав ее, он подумал, что они могли бы понять друг друга, могли бы стать друзьями. Они одной крови, и каждое слово до сих пор кажется ему родным, он видит ключи и намеки там, где их никогда не заметят другие, каждый жест — подсказка, каждый взгляд — открытая книга. Но потом Эрмаль спускается со сцены и словно захлопывает дверцы, прячет настоящего себя где-то в глубине, прикрывается ироничной улыбкой. И Фабри теряется. И думает, что не стоит даже пытаться продолжать общение с этим человеком — он не понимает его, не умеет правильно толковать его взгляды и слова, за которыми наверняка таится не меньше, чем в песнях. Пару раз они курят вместе, обмениваясь ничего не значащими репликами. Пару раз идут в бар с общими друзьями, и Фабри со странным чувством замечает, что Эрмаль никогда не пьет больше, чем бокал вина или банку пива. Неприятный осадок после того, первого фестиваля, уходит от одной солнечной (летней) улыбки. Фабрицио прощает ему все, предпочитая линией отчертить от себя февраль, поставить точку начала их знакомства в июне и больше не думать об этом. У него почти получается.ххх
В этот раз они оказываются в баре без друзей и гитаристов, и это было бы похоже на их первую встречу, если бы не ошеломляющая тишина летнего вечера в маленьком городке, не духота и не запах моря. Если бы Фабрицио попросили назвать противоположность февральского рассвета в Санремо, он бы выбрал июньский вечер в Ассизи. Официант в этом баре так настойчиво улыбается Эрмалю, что это раздражает. Фабри привык, что к нему самому проявляют много внимания и мужчины, и женщины, привык лениво улыбаться в ответ и вежливо отказывать языком жестов, но сейчас это внимание сконцентрировано не на нем, а на его собеседнике… который ведет себя странно. То ли не замечает, то ли поощряет мальчика в черно-белом, который с ног сбился, чтобы помочь ему выбрать лучший кофе, а потом принести его сразу, едва первый пар оторвался от горячей поверхности. — Боже, Эрмаль, пригласи уже мальчика на свидание или сразу в номер, — шутит он после первого бокала вина, не выдерживая этих сладких взглядов. Сложно объяснить, почему его так раздражает то, что на внимание Эрмаля претендует кто-то еще, кто-то, кто моложе и может позволить себе быть настойчивым — ему нечего терять. Примерно так же сложно, как ответить на вопрос, почему он пьет вино, а его собеседник — кофе. — О, нет, что ты, я же не по мальчикам, — легко смеется Эрмаль, не медля с ответом, и у него в глазах — ни тени сомнения. — Предпочитаешь постарше? — Фабрицио усмехается, наклоняясь чуть ближе. Вино в крови делает его смелее, делает его взгляд чуть более блестящим, а намек — чуть более прозрачным. — Предпочитаю женщин, — Эрмаль пожимает плечами, делает глоток и добавляет, — и у меня есть девушка, ты же помнишь, к чему эти вопросы? Фабри хмурится, мгновенно забывая и про официанта, и про свое раздражение. Иногда ему начинает казаться, что тот далекий февральский случай был горячечной фантазией, иллюзией, привидевшейся ему в неверных вечерних сумерках, чем-то сказочным и нереальным. Был ли он? Перед его мысленным взором картинка размыта, подернута дымкой, но яркими бабочками вспышки — Эрмаль смотрит на него из-под полуприкрытых век, сквозь ресницы, облизывает губы медленно; Эрмаль откидывает голову назад, затылком прижимаясь к стене, стонет едва слышно, когда на горло ему ложатся поспешные жадные поцелуи; Эрмаль ледяными руками забирается под рубашку, гладит кожу кончиками пальцев; Эрмаль, Эрмаль, Эрмаль, как наваждение, как навязчивый образ в голове, от которого не избавиться, не излечиться… Было или не было? Было, утверждает сообщение в черновиках, так и не удаленное. В нем строки прямиком из затуманенного сознания, без фильтров, слишком откровенные, такие, что не хочется перечитывать и морщиться от собственных несбыточных грез. Но перечитывать и не нужно, он и так очень хорошо помнит, что там. А Эрмаль, кажется, действительно не помнит. Подделывать искренность у него получается плохо, и несмотря на их недолгое время знакомства, Фабри уже умеет отличать его мягкую, настоящую улыбку, от сверкающей фальшивой. Улыбку для него от улыбки для других. Он опускает глаза, разочарованно, и не видит, как по глазам Эрмаля пробегает та самая тень сомнения, как дергаются на коленях пальцы, сжимаясь в замок, чтобы не потянуться вперед, не прикоснуться. Фабри опускает глаза и отпускает тему, мысленно ставя на ней резолюцию, а на Эрмале — клеймо «гетеро», раз ему так удобнее. Кто он такой, чтобы ломать ему жизнь, ломать привычную картину мира, кто он ему вообще? Может быть, в глубине души Эрмаль и не против, чтобы его сломали, но вслух он лишь молчит и поспешно допивает свой кофе. Раньше Фабрицио непременно ввязался бы в это, полез бы что-то ему доказывать, открывать глаза на правду, убеждать с огнём в глазах. Демонстрировать, как прекрасна свобода и как приятно быть в мире с собой и своими желаниями. Раньше — но в последние годы он научился отводить взгляд и напоминать себе — это не его проблема. Разбираться со своей девичьей памятью и неопределенной ориентацией — исключительно дело Эрмаля, и, может быть, его девушки. Раз уж ей так не повезло, что он обманывает и ее, и себя, и весь мир вокруг. А ему самому гораздо проще повесить на него ярлык друга, нарисовать мысленно запрещающий крест, и закрыть на этом тему раз и навсегда. Было, не было, помнит или не помнит… Не все ли равно? У них в любом случае ничего бы не получилось, верно? Верно.///
— Всего лишь летний хит? — Предчувствие любви.