you make me real

— С...Санс... прости меня ради всего святого — мямлит Папирус, резко ввалившись в их неуютный дом, и, не снимая ботинок, направляется прямо в сторону жесткого дивана на котором сидит его ошарашенный брат. — Санпс, прсти меня... я всегда был таким жестокм увлнем. — на секунду он делает усилие и собирается с мыслями, пока колени приземляются прямо перед адресатом пьяной мямли. — Я был не прав. Всё это врмя не прав. Заставляя тебя делать то, что ты ненавидишь… вставать рано и ходить на эту тупую работу. Жрать мои отвратительные спагетти... — глазницы говорящего всё время заливались красными всплесками от распалившихся эмоций — И жть с тем, кого ты ненавидишь... с таким ужасным братом как я. Что-то мокрое скатывалось по лицу Папируса, но он не замечал, не мог понять в таком состоянии. Санс был шокирован. В сознании того сейчас переворачивалось всё в отношении его пуленепробиваемого тирана. Он никогда не видел брата в таком состоянии: без маски в виде надменности, без его вечной эмоциональной отстраненности, без защиты… такого хрупкого и уязвимого. Он вспоминал о Папирусе, который был ещё совсем маленьким. О его беспечности и любвеобильности до того момента, пока Санс не превратил того в то, чего боится сейчас больше всего на свете. «Убей или будешь убит» — слышал он собственный гневный голос, пока руки, взрываясь в атаках, наносились на тело маленького скелета, дрожащего перед ним. «Стань сильнее.» — задыхался он, — «Стань сильнее, чем кто-либо: чем Я, чем весь мир.» Санс никогда не забудет слезы в глазницах брата, но не слепой ярости, а слепого сожаления и беспомощности перед обстоятельств места где они живут. В те последние мгновения закончилось его детство. " Вырастить собственного мучителя и всю жизнь жалеть об этом. Жалеть, но помнить о том, каков их нынешний мир. Ну что, доволен, Санс?» -...шна?.. мо? — только сейчас он понял, что Папирус что-то говорил. — Что ты сказал? — переспросив, Санс резко опустил взгляд в пол, ожидая множество нравоучительных ударов, дабы в будущем он не посмел пропустить слова Босса мимо ушей. Секунда, вторая. Произошло то, чего Санс никак не мог понять: никакое из видов насилия не последовало. Только звуки доселе незнакомые его слуху доносились до него: звук ломающегося от рыданий голоса, а затем попытка сделать его более-менее ровным. — Я спросил можно ли к тебе прикоснуться, — выдавил из себя Папайрус, прежде чем уйти в бессвязные всхлипы. Эта интонация… Сансу казалось, словно эта фраза сломала его окончательно, словно Санс задел его до глубины души просто позволив вопросу существовать. Он не знал, что сказать. Страх закрадывался в его сердце с необъяснимой скоростью, но подняв взгляд на фигуру перед ним, он понял, что его опасения были совершенно напрасны: Глава Королевской гвардии стоял прямо перед ним, а точнее свернулся прямо перед ним, усевшись на ноги, согнутые в коленях и сгорбившись, до самого пола, держась за лицо. Плечи его тирана подрагивали и словно весь мир проливал слёзы вместе с этой застывшей фигурой: что-то детское, давно забытое вырывалось из этих всхлипов, просило задержаться в этом мире ещё ненадолго, чтобы он мог побыть ещё немного таким открытым с единственным существом, с которым он был когда-то по-настоящему и жесток и откровенен: с его старшим братом. — Д..да, конечно Б-босс, с я н… — фигура коренастого скелета казалось уменьшилась ещё сильнее, когда перед его лицом возникла длинная рука. Голос, откуда-то с пола спешил успокоить съежившегося: — Прошу, больше никогда не зови меня так. Все чувства смешались. Он больше не знал как поступить. Как поступить правильно, что будет правильно и кто всё же на коленях перед ним. — Я согласен — машинально произнес голос, пока его не оставили последние силы от всех этих переживаний. «Что будет — то будет» Величественная фигура Папируса поднялась: хоть лицо было заплакано, а руки дрожали, никакие обстоятельства не могли изменить его осанку, выработанную за все эти годы. Костлявые пальцы дотронулись до запястья, и аккуратно стекая по фалангам, взяли его ладонь в свои две. Он довольно долго сидел и просто смотрел на кисть старшего брата. На кисть, которой он причинил столько боли, сколько нельзя было сосчитать. Надеялся ли он, что можно всё забыть одним вечером нежных прикосновений? — Нет. Не надеялся. Он знал, что брат боится и презирает его, но больше всего на свете хотел бы подарить возможность хотя бы одной минуты нежности, каких-то крохотных шестьдесят секунд забвения, чтобы обладатель этих изрезанных ладоней поверил, пускай и ненадолго, в любовь младшего брата. Пока Папирус держал маленькую руку в своих ладонях, в груди Санса зарождалось неожиданное для него чувство: любовь. Ту, что он, казалось, утратил много лет назад. Сейчас он только хотел сидеть и смотреть на лицо, что давно перестало быть наивным. Лицо, что теперь испещрено шрамами, а душа не знала живого места. И всё-таки, если бы ему можно было, он хотел бы застыть в этом моменте всего на минуту. Да, на какие-то жалкие шестьдесят секунд. Они оба не знали, что думают об одном и том же, хоть судьба и наделила чуткостью друг к другу, которую они пытались закопать в глубине себя. — Я не ненавижу тебя… Бо… Папирус, — по привычке Санс запнулся на имени. Тот, кто мог быть его другом, поднял взгляд на лицо говорившего. — С самого первого дня. я был напуган… Я т-только… черт, — он не знал как правильнее подобрать слова для того, чтобы выразить то, что накопилось у него за столькие годы, — Я только. хотел сказать, что это я сделал тебя таким. Ты не виноват в том, что я бил тебя. Я был таким глупым… По ошибке полагая, что насилие сделает тебя сильнее. Я просто хотел, чтобы ты выжил. — ком в горле застрял и он больше не мог спокойно дышать. Чувства били его волнами, обжигали спину и руки. Подкатывали с пальцев к самому горлу, удушая в попытке выбраться. — И посмотри. — он сделал вдох поглубже, не оставляя попытки улыбнуться — каким. взрослым ты стал. — улыбку исказило и само его существо наполнилось болью. — Это я. Я сделл тбя таким... Сделал самым несчастным монстром на земле. — и он, не выдержав, согнулся в рыданиях, пока Папирус поглаживал его по руке. В комнате всё ещё пахло алкоголем, и Папирус, доселе ненавидевший его, вдохнул как можно глубже. Он не знал, что сказать. Не знал, что делать, но его душа билась так громко, что казалось, перекрывала шум телевизора позади собственного сгорбившегося силуэта. — Мне так жаль, Санс...брат, — его руки отпустили крохотную ладонь и постепенно плыли выше: от предплечий к плечам, а затем к лопаткам, останавливаясь только заглянуть в глазницы, чтобы понять в них наличие испуга или разрешения. — Ты не виноват. Ты не знал что делать в нашем блядском мире. Ты хотел защитить меня, а я этого не понимал до самого конца. Тело его брата было настолько маленьким, что когда Папирус всё же мягко заключил его в объятия. Ему показалось, будто он просто сложил руки на груди. И всё же это крохотное тело было теплым. Непонятно почему, ведь у Санса не было не то что шерсти, но и плоти. Но от этого он всё равно оставался теплым. Уткнувшись в ключицу лбом и вдыхая собственный запах алкоголя и тонкий аромат старшего брата, Папирус понял, что счастлив. И точно не из-за первого запаха. Этот небольшой разговор пробудил в нём надежду на лучшее будущее, которое могло сделать их счастливыми. Возможно, они бы изменили саму магию, витающую в воздухе и настроили большинство монстров против себя, но всё же сейчас бывший тиран чувствовал неизмеримое, огромное счастье, поднимающее что-то невесомое внутри его невидимого живота, пока тихие слезы стекали по лицу. — Знаешь, я хотел бы, чтобы так было всегда. Чтобы ты остался вот здесь, около моей души, — почти заговорщеским шепотом произнес Папирус, и Санс кивнул. Он тоже чувствовал это: как их души бьются в унисон. Если когда-то ему и говорили, что души могли изменять или исцелять сами себя, то сейчас он почувствовал это внутри себя. С каждым ударом, а затем ответным ударом вслед, Санс чувствовал каждой клеткой своего тела, как раны зарастают, а рубцы исчезают. Растворяются, словно их никогда и не было. — Только если ты позволишь. Они просидели так пока не закончилась метель за окном, прерываясь, только чтобы сесть поудобнее или утешить от неозвученной печальной тоски по друг другу. «Я ведь умер, да? И это всё ненастоящее» — подумал Санс, но впоследствии из-за разрыва объятий, он понял, что подумал вслух. Папирус отпрянул от него, но всё ещё держал за плечи. Его красные тонкие зрачки больше не дрожали. Только темные круги под глазами говорили о вселенской усталости от печали. — Да, Санс. К сожалению, наше время подошло к концу, — он опустил взгляд. — Но знаешь, — он медлил, — Ты делаешь настоящим меня. Спасибо за то, что пришел ко мне. И он заплакал. По-детски так, искренне. «Спасибо.»

***

Проснувшись в холодном снегу, и проследив за дорожкой из следов человеческого ребенка, что проходила ровно посередине праха со смятым красным шарфом, Санс понял почему он умер.