Часы бьют полночь

Оля открыла глаза и поморщилась: под веки будто песка насыпали. Голова по-прежнему болела, но теперь боль отступала, приглушённая лошадиной дозой таблеток. В помещении царил полумрак. Мягкое одеяло. Знакомые очертания предметов. Она была у себя в комнате — это точно. И никакого метро, надоевшего за последние недели так, словно Оля и впрямь жила в Москве уже много лет. — О, кажется, проснулась, — донёсся откуда-то сбоку мамин шёпот. — Ты это, если хочешь поговорить, погоди немного, пока она в себя придёт. Не знаю, что у вас там за дела такие, но дай ей хоть немного времени. Сотрясение всё-таки. — Дела — важные. Но подождать я могу, конечно, — а это Женька. Что он вообще делает рядом с её мамой? В голове плыло, воспоминания накладывались друг на друга. В какой-то момент незнакомый запах московского метро ударил в нос так сильно, что Оля даже не поняла, где находится — у себя дома или внутри мутных ноябрьских снов. — Поздно уже, — заметила мама. — Это точно так нужно обсудить сегодня? — Прогоняете? — Да нет, конечно, сиди сколько хочешь, просто… ты домой-то доберёшься? — А куда я денусь? Город маленький, безопасный… Оля вяло прислушивалась к диалогу, который доносился, судя по звуку, из коридора. Память понемногу возвращалась, картинка в голове складывалась. Точно, Женька сегодня позвал её в парк обсудить что-то важное, потом на них напал волк, то есть, чудище, похожее на волка, потом она упала с дерева… Потом он дотащил её до дома и передал с рук на руки родителям — и почему-то отказался идти домой. Сидел рядом с Олей в травмпункте, остался у них, когда она, измученная сегодняшним днём, наконец заснула. Врач подтвердил сотрясение, рекомендовал полумрак, сон и отсутствие нагрузок. Выписанные таблетки помогли утихомирить головную боль и подарили желанный отдых. Судя по тому, что за окном было темно, проспала она довольно долго. Это что там за дело такой важности, что Женька до сих пор ждёт её пробуждения? — Допрыгаешься до того, что на нас не только Стася будет косо смотреть, но и моя мама, — пробурчала Оля и села на кровати. Знакомое головокружение вернулось не сразу и на этот раз оказалось слабее: она смогла нашарить тапки, встать и, пошатываясь, двинуться к двери. Оля оказалась права. Женька устроился на диванчике в коридоре с небольшим ноутбуком-трансформером на коленях и что-то сосредоточенно печатал, не отрываясь от диалога. Мама стояла рядом, прислонялась плечом к косяку двери в родительскую комнату. Смотрела на одноклассника сверху вниз и улыбалась знакомой ещё по Стаське улыбкой. Такой уже доставшей улыбкой. — О, а вот и она, — мама перевела взгляд на Олю, вышедшую из полумрака комнаты. Та всё ещё подслеповато щурилась: ударивший в глаза яркий свет, особенно после темноты, казался невыносимым. От него голова болела ещё сильнее. — Как ты? Получше, я надеюсь? Тут твой ухажёр до ночи задержался, представляешь, отказался даже от чая… Доброжелательная насмешка в мамином голосе Олю почему-то разозлила. — Мам, ну не надо, — поспешно прервала она, — хватит уже, и так вся школа нас невесть в чём подозревает. Мы не встречаемся. А мне — лучше, да. Спасибо. Хоть по мне и не скажешь, мысленно добавила Оля, поймав взглядом своё отражение в зеркале: бледное, растрёпанное, с волосами, что лежали по плечам неряшливыми волнами и на макушке топорщились, словно антенны. С синяками под глазами — хоть сейчас в фильм ужасов. Разве что одежда для создания облика недружелюбного привидения не подходила: смешная салатовая майка с Хэлло Китти да полосатые домашние штаны. Оля зевнула. Ладно, сам напросился, пусть теперь не пугается, что одноклассница выглядит не лучше тварей из темноты. Тварей дома, как обычно, практически не было. Запертые окна и двери, яркий свет и домашний уют им не слишком нравились — чтобы терпеть всё это, существу понадобилось бы занять чьё-то тело. А одержимых у них дома точно не водилось. Оля почесала царапину на щеке и обернулась к Женьке, который всё ещё молчал, торопливо убирая в сумку ноутбук и шарясь там в поисках уже знакомой тетради. — Ну и правда, зачем ты сидел тут весь день? Он поднял на неё глаза — серые в окаймлении тёмных ресниц, такие удивительно яркие — и неожиданно облегчённо вздохнул, как будто ожидал сейчас увидеть не Олю, а тварь, занявшую её тело. — Мы не договорили тогда, в парке. А договорить надо, и чем быстрее, тем лучше. Оля выразительно покосилась на маму, которая всё ещё торчала в проходе и с любопытством поглядывала на обоих. Та вскинула руки в ироничном жесте капитуляции. — Ухожу-ухожу, не мешаю, — напоследок мать бросила на них ещё один многозначительный взгляд и скрылась в комнате, притворив за собой дверь. Оля посмотрела ей вслед. — На кухню бы хоть пошёл, — вздохнула она. — Был же уже там, чего сейчас-то стесняться? Женька неопределённо пожал плечами: мол, мне и здесь хорошо. — Здесь розетка рядом, — пояснил он, — а там все заняты. А просить вытащить что-то ради того, чтобы ноут зарядить, как-то не круто. Оля ещё раз вздохнула. Наконец-то оставшись наедине, они могли продолжить разговор, начатый днём, но торчать в коридоре ей не хотелось. Мама может услышать отголоски речи. Да и приступы головокружения, которые накатывали так некстати, мотивировали побыстрее вернуться в кровать. — Давай так, — предложила она, — перемещаемся в мою комнату и разговариваем там. А потом ты быстро идёшь домой, пока совсем поздно не стало. Сколько времени, восемь? — Полдевятого, — уточнил в ответ одноклассник. — Ладно, ладно, как хочешь. Оля не то чтобы хотела, чтобы Женька уходил. Напротив, рядом с ним, понимающим больше, чем она, всегда было спокойнее, чем в одиночестве. Но ночь — время теней, а остаться у неё с ночёвкой он вряд ли захочет. Прошлого раза хватило. Да и тогда ночёвка была вызвана скорее неприятными обстоятельствами, чем искренним желанием. Дверь в свою комнату она закрыла поплотнее: не хватало ещё, чтобы мама или вернувшийся отец услышали, как они с одноклассником рассуждают о монстрах, шифрах и кошмарных снах. — Итак, — она обессиленно плюхнулась на кровать и прикрыла глаза, чтобы избавиться от головокружения, но под веками продолжало пульсировать что-то разноцветное. — На чём мы тогда остановились? — На шифре, — отозвался Женька. Он снова, как и в прошлый раз, оккупировал её компьютерное кресло и, судя по звуку, покачивался на нём туда-сюда, как на качелях. Ещё одна из его постоянных привычек. Наверное, из-за неё он так любил детские площадки. — Часть текстов зашифрована очень просто. Шифр «слово через три», я ведь уже говорил, да? Оля напрягла мозги. Что-то похожее припоминалось из книжек о Шерлоке Холмсе, до дыр зачитанных в детстве, но подробности ускользали. Чёртово сотрясение не давало как следует думать, сбивало с толку. А хотя он же и впрямь успел упомянуть об этом в парке, разве нет? — Вроде… читать каждое третье слово, да? — неуверенно уточнила она. Женька кивнул. — Точно. И бессмысленный текст про рецепты или молекулы водорода превращается, превращается… — В элегантную подсказку? — неожиданно для себя самой засмеялась Оля. — В точку! — он подался вперёд, и кресло, качнувшись, жалобно скрипнуло. — Вообще, не особо элегантную, текст выходит довольно корявый — но на это пофиг. Главное — полезно. И, как ты, может, уже догадалась, там есть записи и про ноябрь. И про сны. Напоминание о болезненной, приторной серой мути московского метро неприятно отдалось в голове, и Оля скривилась, сползла по подушке вниз, под одеяло. — Мне снова это снилось, — нехотя буркнула она оттуда, не дожидаясь Женькиной реакции. — На этот раз — так ярко, что я даже не сразу поняла, где я, когда проснулась. — Это потому, что ты болеешь, — вздохнул он откуда-то сверху. Голос приблизился: одноклассник слез с кресла и теперь стоял прямо рядом с её кроватью. — И про это там тоже есть. Если заболеть в ноябре, они становятся ярче и чётче, и сложно отличать сны от реальности. Не слишком круто, да? — Вообще не круто, — отозвалась Оля и всё-таки высунула голову из-под одеяла: жарко. Жарко, а в голове и без того пульсирует ноющая боль. — Ну так что? Что ты там нашёл про эти сны? Позабытое было любопытство снова шевельнулось внутри — вяло, без прежнего энтузиазма. Ей совершенно не хотелось лишний раз копаться и разузнавать новые, наверняка неприятные подробности. Единственное, что осталось от интереса — желание узнать, как можно избавиться от этих дурацких сновидений. И от холодных тяжёлых часов, часов судного дня, которые застыли внутри, готовясь отмерять время до момента, когда её сон сбудется. Или — уже отмеряли. — Тебе дать прочесть или лучше пересказать? — Женька, присев на корточки около её изголовья, облокотился на край кровати. Оля скорчила недовольную гримасу. — Издеваешься? Какое мне сейчас читать? Тем более шифровку, — она снова помассировала виски и умолкла. Действие таблеток понемногу сходило на нет, и ей снова становилось плохо. — Если нужен свет, включи ночник. — Да не надо, — хмыкнул Женька, — я и так запомнил. Короче, большая часть этих снов и правда ничего не значит. Оля выпростала из-под одеяла руки, взбила подушку и перевернулась на бок, лицом к Женьке. И обратилась в слух. В полумраке она могла различить пожелтевшие страницы тетради и строки, записанные тонким, убористым почерком, чуть заваливающимся набок. Марина, мать Женьки, даже из посмертия продолжала наставлять и помогать — как своему сыну, так и его подруге. Оля никогда не спрашивала одноклассника, что он думает по этому поводу, с тех самых пор как они отправили в небытие то, что притворялось его матерью. Вернее, не совсем они. Не только они. Он продолжал говорить, и его голос, ещё не утративший подростковой хрипотцы, но уже начинающий становиться взрослым, низким и мягким, убаюкивал. Голова болела, и сконцентрироваться на рассказе было трудно. Но Оля пыталась. Марина писала о ноябре. О времени, которое современные «экстрасенсы» называют безвременьем. Периодом, когда граница между мистическим и реальным становится тоньше, и на свободу выходит то, чем обычно пугают только детей в сказках. О том, что даже простые люди в ноябре особенно уязвимы — а те, кто видит или ещё как-то воспринимает иных существ, и подавно. И о снах. О странных, муторных повторяющихся снах, что всегда приходят в ноябре. Снах, больше половины которых — морок, дурное наваждение; оно исчезает, как только сновидец открывает глаза. Меньшая часть — более опасна. Не потому, что может затянуть внутрь и оставить в зловещем мире навсегда, как недавно пригрезилось Оле. Потому, что вещая. — Что?! — Оля подалась вперёд на кровати, рывком сдирая с себя одеяло. Нет, она догадывалась: стрелки часов, застывшие внутри, намекали на это уже который день. Но одно дело — строить предположения, которые могут и не оказаться реальностью. Совсем другое — убеждаться в том, что твои худшие страхи, возможно, правдивы. — Да погоди ты, — нетерпеливо прервал её Женька, — я же не договорил! Не паникуй так. Даже если ты и правда видишь вещие сны, в чём я сомневаюсь, им не обязательно становиться правдой. — В смысле? — не поняла Оля. — Ну, помнишь, как в Докторе? Time can be rewritten и всё такое. Если ты сделаешь что-нибудь, что не соотнесётся с событиями во сне, то… бах! Он подался чуть назад и изобразил руками метафорический взрыв. Оля так и не поняла, что именно должно взорваться — мир из сна или её голова, которая начинала трещать от переизбытка информации. Но суть она уловила. Если во сне у неё короткие волосы — значит, если она не подстрижётся, всё будет хорошо? Если во сне она поступила в Москву — значит, если она выберет другой город, ничего не случится? И слава богу: незнакомая московская подземка уже успела обрыднуть до глубины души, даром, что вживую Оля её видела всего пару раз. Если во сне Женьки не существует, значит… — Значит, я сделаю всё, чтобы сон не стал правдой, — задумчиво протянула Оля. Отголоски серого марева таяли, исчезали в голове. Сквозь туман забрезжила надежда — и быстро сменилась тревогой, когда она вспомнила очередную деталь. — Но… кажется, он уже сбывается. Часы внутри, так похожие на часы с экрана блокировки телефона той Оли, Оли из сна, неприятно щёлкнули. — Там, во сне, у меня болела голова, — тихо добавила она, — и я помнила, что болит она из-за старой травмы. Женька нахмурился, но, когда он снова заговорил, голос звучал успокаивающе: — Не факт, что это связано. Может быть, ты просто чувствовала боль от сотрясения сквозь сон? А? Это куда более вероятно, чем вещие сны… чёрт, да я до сегодняшнего дня вообще не верил в вещие сны! — Тем не менее, — вздохнула Оля, — правды мы не знаем. Может быть, так, а может быть, нет. Ей по-прежнему было не по себе. Цепкое предвкушение неизбежного никуда не делось и становилось всё хуже и злее с каждым новым днём. Точнее, с каждым новым сном, из которого Оля выныривала уставшей, будто и не отдыхала, и чувствовала, как дразнит ноздри пыльный запах креозота. — Говоришь, волосы короткие, — протянул тем временем Женька, невесомо касаясь свисающего с кровати Олиного локона. — Значит, не стригись. Вообще не стригись больше — и это будущее никогда не наступит. Ну… я на это надеюсь. Он улыбнулся и добавил: — Если бы сны и правда сбывались и с этим ничего бы нельзя было поделать, мы бы сейчас жили в очень жутком мире, тебе так не кажется? Женька явно старался, чтобы его речь звучала утешительно, но Оле стало понятно: он тоже не думает, что всё просто. Вот только, как и она, тоже не знает, что делать. Не хочет признавать свою слабость, не хочет пугать подругу. И сейчас-то рассказал ей правду о вещих снах только потому, что не желал больше скрывать от неё информацию. Даже неприятную. Она вспомнила, что он сказал ей в парке. «Я чувствую себя мудаком рядом с тобой» — потому что из-за него она оказалась втянута в эту историю, из-за него начала видеть чудовищ? С того самого дня Оля иногда замечала за ним почти отеческую, почти братскую заботу — и могла лишь смутно догадываться, что Женька чувствует перед ней вину. Бессмысленную — потому что начать видеть монстров она решила сама. Но чувствует. И поделать с этим ничего не может. А ведь, если сон сбудется, ему наверняка придётся хуже, чем ей. Она всего лишь забудет. А что случится с ним — непонятно. И вряд ли это будет что-то хорошее. «Волосы можно потерять разными путями, — хотела сказать Оля. — Они могут обгореть или повредиться. Могут выпасть из-за тяжёлой болезни. И с этим я ничего не смогу поделать». Но не сказала. Если он чувствует себя виноватым, чего ей стоит подыграть ему? Подыграть — а потом искать способы избежать судьбы самостоятельно, параллельно с ним? Он ведь наверняка ищет, в дневнике или где-нибудь ещё. Поэтому Оля улыбнулась и ответила: — Хорошо. Значит, я не буду стричься. Помолчала и добавила, стараясь, чтобы голос не дрожал: — Всё будет хорошо. И сама не заметила, как накрутила на палец длинный тёмно-каштановый локон.