Закат

Бывает, что утро врывается к тебе, бывает — что загоняет тебя и прижимает к стене. Это утро было иным: неторопливый рассвет, ласковые лучи солнца и негромкое хлопанье крыльев, а вслед за ним — напоенный запахами цветов ветерок. Зарождение весны, в которое вплетается нотка надежды. Надежда всегда была не для Мэй Чансу, но сейчас мягкий воздух ласкал его щеки и убеждал поднять тяжелые веки. Свет изливался потоком, однако не ослепительным и не дразнящим. Каждое утро его первая мысль двигалась одним и тем же путем. Жить — значит дышать. Медленное, осторожное дыхание было знаком его победы. Вдохнуть. Выдохнуть. Сегодня он смог пририсовать еще одну черточку на своей стороне доски. Пока что удача его не покинула. Комната поразила его своей непривычностью, тем, что его глазам не предстало ничего знакомого — ни книг, ни свитков, ни скрещенных деревянных балок под потолком, ни колышущегося белого полотна, потемневшего от дыма на поле боя... Единственным, что он узнал, было лицо, и это узнавание сперва прокатилось по всем уголкам его разума, а затем вызвало на губах улыбку. — Доброе утро. Линь Чэнь смерил его задумчивым взглядом. — Похоже, этой ночью ты неплохо отдохнул, — заметил он, и складка между его бровей наконец-то разгладилась. Удивление скользнуло в мозгу Мэй Чансу, точно пляшущий на воде листок — легкий и не тонущий. Линь Чэнь был прав: Чансу даже припомнить не мог, когда в последний раз просыпался освеженным. У него на мгновение перехватило дыхание от надежды, от томительного напоминания, сгустившегося в быструю и неровную вспышку. Он тут же подавил это чувство. — Примерно как всегда, — намеренно ровным голосом ответил он. — Гм-м, — протянул Линь Чэнь. — Полагаю, это вчерашний отвар помог. — Что ты в него положил? — Тебе этого знать не надо, — это увещевание сопровождалось столь знакомой ухмылкой, что у него сердце заныло. Она сопровождалась еще более привычным прикосновением двух пальцев к внутренней стороне его запястья; как ухмылка была ироничной, так касание казалось ласковым. Чансу позволил себе медленно закрыть глаза. Прикосновение было легким, но теплым, в нем была давняя и успокаивающая близость, сложившаяся за многие годы непрерывной лекарской заботы. Он не знал, сколько ударов сердца Линь Чэнь отсчитал сейчас, но, похоже, вердикт быдл ему почти не важен. Последние шесть месяцев он дышал и спал в обнимку со смертью и успел привыкнуть, что, когда речь заходит о состоянии его здоровья, безразличие — лучшая реакция. Битва у Мэйлин стала для него кошмаром. Быть может, его здоровье тогда и восстановилось до состояния обычного человека, зато оказалось предельно ясно, что, тринадцать лет скрываясь и строя козни под личиной ученого, он перестал быть солдатом, достаточно выносливым для войны. Первые же пара недель это доказали, а остальные лишь напоминали об этом — каждым днем, каждым часом, каждым судорожным вдохом. Чансу был тогда уверен, что его губы навеки останутся красны от крови, столько он ее выкашлял за последние шесть недель. После всего ему пришлось пережить еще один ад — тот, который, по иронии судьбы, увенчал его вечной славой. Во время своего путешествия не раз и не два им случалось выслушивать от незнакомых людей рассказы и свидетельства «очевидцев» о грандиозных свершениях Великого Генерала и Благородного Стратега Мэй Чансу. Одно то, что несравненный талант из цзянху решил сбросить с плеч плащ безразличия и откликнуться на призыв своей страны в час нужды, уже было достойно песен. То же, что он (как говорили) пал в битве, отражая страшное вражеское вторжение, и обеспечил Великой Лян славную победу, подняло его имя на недосягаемый пьедестал. Как-то Чансу задумался, достаточно ли этого было бы, чтобы отец им гордился — и могло ли это деяние каким-то образом искупить то, что он так и не сумел продолжить род? — Перестань мучить себя мыслями — Линь Чэнь шлепнул его по щеке и вернул к действительности. — Ты только что проснулся. Чансу выдавил едва заметную улыбку: — Не могу не думать про битву, — признался он. — И про остальное. Слишком много всего так и осталось не улаженным. — Ничто и никогда нельзя уладить до конца так, как тебе хочется, — ответил Линь Чэнь с легким предостережением в голосе. — Это жизнь, и ты это знаешь. — Знаю, но порой мне кажется, словно я устранился слишком рано. — Его мысль устремилась привычным извилистым путем, по ветвящимся все дальше линиям вероятностей, к бесконечному множеству возможностей. — Император сейчас изрядно ослаб телом и разумом. Ответственность за возрождение нации легла на плечи наследного принца. Цзинъянь очень талантлив, все это признают, и все же я не могу не сомневаться. Линь Чэнь фыркнул. — Ты оставил императорский двор Великой Лян в большей безопасности, чем он был когда-либо за последние десять лет, — указал он, и факты с логикой придали его тону резкость. — Министры Шэн Чжуй и Цай Цюань — надежнейшие чиновники из всех, на каких может рассчитывать правитель. Наставления, которые ты отдал генералу Мэну и написал княжне Нихуан, предельно ясны. Не говоря о том, что Янь-хоу согласился прервать свое бездействие и вернуться ко двору в качестве главного советника, а если кто и понимает в политике даже больше тебя, так это он. Чансу не сдержал улыбки: — Вижу, ты слушал все, что я тебе рассказывал. — Я всегда тебя слушаю — это ты не принимаешь мои слова всерьез, — коротко пожаловался Линь Чэнь. Его притворная обида уступила место более глубокой и искренней озабоченности. — Ты и вправду столь слабо ему доверяешь? Ему недостает твоей проницательности, но человек он во многих смыслах лучший, чем ты. — Еще бы, — усмехнулся Чансу. — Именно поэтому я его и выбрал. — Тогда — отпусти. Ты спас свою страну. Теперь живи для себя самого. Однако тон голоса друга, а тем более — выражение его лица наградили его внезапным и редким прозрением: — Послушай, ты ведь знал? Знал, что вело меня на эту битву? Линь Чэнь ответил довольно неприятной улыбкой. — Ты о каком именно мотиве? О том, что ты мечтал умереть именно на Мэйлин? Или о твоем чувстве вины — ведь в своей борьбе за возмездие ты ослабил собственную страну? — Моя вина была несомненна, — ответил Чансу на второе, решительно проигнорировав первое. — Никто у тебя ее и не отнимает, — отозвался Линь Чэнь сухо. — Неважно, вину ты искупил. И спас страну. Чансу было что возразить и дальше. В этом сражении во имя Великой Лян пали тысячи человек, их смерти лежали сейчас у его ног, их души цеплялись за полы его халата — и все же этот спор ничего бы не изменил. Они были уже мертвы. И он тоже будет, скоро, а вина была его старым другом, с которым он давно делил каждый вздох. Но еще был Линь Чэнь — Линь Чэнь, который выдергивал из ткани небес нити времени, чтобы продлить жизнь тому, что оставалось от Чансу. Чансу смотрел на него и видел сейчас не целителя и не мага, а лишь морщины, которые легли вокруг его запавших, настороженных глаз. Морщины, которых раньше не было, однако с поля битвы человек выходит и с худшими отметинами на теле. — Было нечестно просить тебя тогда, — ответил он наконец, вдыхая и выдыхая вместе с новой виной. Об улыбку Линь Чэня можно было порезаться. — О, ты только сейчас это понял, да? — Мне правда жаль. Он долго не мог дождаться ответа. Молчание затянулось в узел, воздух застыл от напряжения вокруг них двоих. — Ты законченный лжец, Чансу, — наконец произнес Линь Чэнь тихим голосом, почти опасным, если бы не прозвучавшая в нем нотка усталости. — Ты можешь дурачить всех на свете столько раз, сколько пожелаешь, — но никогда не совершай ошибки, считая, что я один из этих «всех». — Ты не веришь, что я действительно сожалею? — Чансу постарался убрать из голоса всякое чувство, чтобы этот вопрос прозвучал скорее мольбой, чем вызовом. Тяжелый пристальный взгляд дал ему понять, что он еще очень далек от прощения. — Ты сделал свой выбор. Сожалеешь ты о нем или нет, говорить бессмысленно. — И все же я по-настоящему и без всякого смысла сожалею. Улыбка тронула уголки губ Линь Чэня. — Ох уж ты и твое упрямство, — вздохнул он, и это было если не прощение, то надежда на таковое. Чансу ждал, но пристальный измученный взгляд не покинул глаз Линь Чэня. И когда тот заговорил, на сей раз это звучало мрачно и серьезно: — Ты обещал мне. Что если переживешь войну, то оставишь все позади. Линь Шу погиб в сражении. Теперь ты — мой Чансу. Сколько бы ни осталось от твоей жизни, это время ты проведешь со мной, свободный от прочих забот, как Мэй Чансу. Чансу приподнял брови, попытавшись пошутить: — Но ты ведь понимаешь, что Линь Шу и Мэй Чансу - один и тот же человек, да? — Не пытайся меня отвлечь, — последовало еще одно предупреждение. Чансу расслышал в нем бесконечную боль и склонил голову под этим упреком. Линь Чэнь сжал в кулаки лежащие на коленях руки, и, лишь взглянув на это зрелище, Чансу не сдержался, потянулся к ним и погладил побелевшие, напряженные костяшки. — Я обещал и сдержу слово. — Как странно связывать обещание другим обещанием, но Линь Чэнь все равно ухватился за него, так же как его пальцы обвились вокруг запястья Чансу. — Не так, как это было с прочими твоими обещаниями? — Не как с ними. — Даже есть случится еще одно вторжение? Чансу нахмурился: — Вероятность еще одного вторжения вслед за минувшим почти нулевая, а... — Чансу. — Да? — Замолчи. На этот раз он позволил себе усмешку: — То есть никакого «допустим, что»? — Никакого, — подтвердил Линь Чэнь. — Потому что война закончена, и теперь ты мой. — Он помолчал. — Мой и еще Фэй Лю. Чансу невольно подавился смешком. К его удивлению, на этот раз смех так и остался смехом. Никакой тяжести в груди, никакой волны разрывающего, непреодолимого кашля; он вдохнул и выдохнул, посидел выжидающе, но эта роскошь длилась и длилась. И если что и прервало его спокойную неподвижность, так это вторжение в комнату Фэй Лю, обеими руками тащившего таз с горячей водой. Сердце Чансу дрогнуло: лицо мальчика засияло, едва тот увидел, что Чансу проснулся и в порядке. Чансу улыбнулся в ответ и чмокнул его в охотно подставленную макушку. Улыбка Фэй Лю была никогда не заходящим солнцем. — Если ты сегодня неплохо себя чувствуешь, возможно, мы сможем сходить глянуть на обезьян, — внезапно заговорил Линь Чэнь. Чансу покосился на него, на его тщательно «никакое» выражение лица, и в какой-то момент чуть было не спросил: «Что изменилось? Есть ли какая-то надежда? Есть ли шанс?» — но эти слова так и не сорвались с его языка. Он еще не смел надеяться. — Это было бы прекрасно, — только и ответил он. Ответ порадовал Фэй Лю, который тут же с сияющей улыбкой умчался прочь — требовать завтрак от хозяйки постоялого двора. Чансу поглядел ему вслед и ощутил, что эта нескрываемая радость вызывает у него скорее беспокойство, чем удовольствие. — Ты ведь позаботишься о нем, верно? — не удержался и спросил он. — О ком? — О ком же еще? О Фэй Лю. — А что с ним? — Ты позаботишься о нем, когда я... Линь Чэнь с вызовом приподнял бровь: — Когда ты что? Чансу нахмурился и пробормотал: — Ты всегда был еще тем засранцем. — Мальчик всегда следовал только за тобой одним, куда бы ты ни направлялся, — заметил Линь Чэнь главное. — Что заставляет тебя думать, что в следующий раз он поступит по-иному? Чансу стерпел укол боли в груди. — Вот почему ты должен будешь позаботиться о нем. — Попроси меня об этом через месяц, — ответил Линь Чэнь, одновременно принимая решение и увиливая от него. Он поднялся на ноги и добавил: — Или через два. Через три. А еще лучше, давай отложим его на год. Чансу сдержал все возражения при себе. И лишь потом, когда он уже оделся и сидел за столом, глядя, как его спутники перепихивают друг другу кусочки самых нелюбимых блюд, он осознал, каким был дураком, требуя это обещание. — Сперва поешь. — Голос Линь Чэня обрушился на него как дождь, сильный и непререкаемый. Фэй Лю же навалил горку ломтиков мяса и грибов на тарелку Чансу и смотрел на него красноречиво и выжидательно. — А на всякие думы, если пожелаешь, тебе останется вечер. Пришлось признать поражение. Чансу вгляделся в содержимое тарелки. Уже очень давно у него не хватало аппетита на что-то большее, чем несколько осторожно взятых кусочков, но то, что он почувствовал сейчас на языке, было очень даже вкусно. Медленно, аккуратно его сжатые в комок мысли распрямлялись, разглаживались, расширялись. Он позволил своему разуму последовать по этой нити дальше, подумал о завтрашнем дне, о путешествии, о возможном удовольствии, которое оно может принести... А затем, может статься и так, он рискнет взглянуть немного дальше, в туманную, распростершуюся в будущее неизвестность, где когда-то будет дом в красивой долине и будут они трое, сидящие у очага или за таким вот столом. Чансу улыбнулся и проглотил еще кусочек. Это было грезой — но грезой прекрасной.