Тридцать сребреников

Тридцать сребреников – не так уж и много. Тошинори Яги с трудом бы поверил в происходящее, не отдавайся каждый раз острой болью бок. При любом удобном случае. Говорят, во сне боли ты не чувствуешь вовсе, либо совсем слабо – эфемерно и неуловимо. Здесь случай был совсем другой. Сейчас даже вода казалась горче любого спирта; истина всегда принималась им особенно тяжело, когда жизнь решала дать под дых со всей своей силы. Яги в принципе был довольно слаб в ее принятии, как бы ему ни хотелось это отрицать. Казалось бы, он взрослый мужчина, уже давно не пацан, а спрятаться от всего этого под одеялом хотелось сильнее, чем можно было представить. Он вырастил свою собственную гибель. Столь же нежно и заботливо, как взращивают семечко хорошие садовники – он старался следить за каждым шагом мальца, надеясь, что он действительно станет достойным преемником. Как оказалось, его внимания и опыта не хватило, чтобы уследить, когда все, к чему он стремился, пойдет под откос так же быстро, как сходит поезд с рельс. А за ним, разумеется, следовала катастрофа невиданных масштабов. Тошинори и представить себе не мог, что Мидория продаст его, как дешевую безделушку на блошином рынке. Мальчишка, которого никто никогда не воспринимал как человека, способного обидеть хотя бы муху, обставил всех одним-единственным ходом, сорвав с себя маску и явив свой истинный облик именно тогда, когда он, некогда Всесильный, окажется на последнем издыхании. Это была слишком прекрасная ирония. Символ Мира подарил человечеству настоящий бич. И воспоминания о пронзительно ярких глазах, темных и с искренним удивлением взирающих на мир вокруг, были острее любого меча. Тошинори никогда бы не представил, что сам радостно вобьет последний гвоздь в свой гроб. Он вздохнул, накрывая глаза пальцами. Иллюзорность происходящего давила на виски, а его двойственность заставляла подкатить тошноту к горлу очередной волной. Яги закашлялся, надеясь, что его не стошнит, но вместо этого лишь ощутил привычное тепло на губах и привкус металла на языке. Символ Мира не молодел. Более того, он уже не мог в принципе таковым называться; Один за Всех ускользнул из его пальцев по его же собственной глупости и, что больнее всего – по его же собственной доверчивости. Если кто и был виноват в том, что некогда хилый мальчишка, а теперь – источник сокрушительной силы – сносил все на своем пути, так это бессильный Всесильный. Хилая рука вслепую нашла пульт. Дрожащими ледяными пальцами мужчина нашел красную кнопку и с силой нажал на нее, заставляя телевизор выключиться с глухим щелчком. Он уже не хотел знать, что там происходит. Ему даже не было нужды догадываться; все было ясно, как белый день. Яги распял сам себя. Да что там, он распял все человечество, надеясь, что вырастит себе достойную замену, способную обеспечить защиту и искоренить зло – сделать то, что он не успел сделать сам, будучи еще молодым и полным сил. Он видел в Изуку самого себя, столь же бодрого и готового к свершениям, но не смог – не захотел! – углядеть самое важное, за что сейчас расплачивался не только своими нервами, но и чужими жизнями. А это было самое страшное. Если Мидорию и учили бороться с улыбкой на губах, сейчас она была растянута на некогда круглом мальчишеском лице, пока тот собственными руками разрушал то, что его готовили защищать. Сукин сын оказался хитрее любого, кто видел в нем достойного героя. Настолько, что продал собственного учителя – а некогда кумира – за тридцать сребреников. А это не так уж и много.