***
— А пластырь откуда? Йонг хмыкнула, задрала челку, демонстрируя, что пластырь у неё не только на переносице, но и на лбу — крест-накрест. Правда, прикрыл он только кровоподтек, а вот лиловый синяк разросся за его пределы. Подруга присвистнула. Йонг Ту, довольная результатом, вернула челку на место. — Да от братца. Он у меня видишь, какой радушный и милый. — И ты всё еще за ним таскаешься, как битая собаченка? — Больше не буду, — она взяла пачку, и, игнорируя надписи на упаковке, взяла сигарету. Дым неприятно резал горло, да и, вообще был невкусным, едким. Но подруга прикурила у неё и тонкий дымок обволок лица. На имена они редко общались. Больше по кличкам или так, просто. По дружбе. — За*бал. Напыщенный придурок, к себе подпускает только свою сучку. — Не знай я тебя, подумала бы, что ты в него влюбилась. — Много чести, — она уничижительно хмыкнула. — Кому он такой нужен. — Можем сжечь все те вещи, что ты у него перетаскала. Сложить большой костер на крыше, облить бензином… — Ну ты е*у дала, откуда я потом такие шмотки достану? Нет, это мои трофеи. Символ победы над собственной личностью. Они рассмеялись, подруга достала еще одну сигарету. Вообще, кровило долго. Пока она не закапала в нос специальной смесью из больницы того, самого старшего брата, и не заткнула валиками ноздри, много пролилось на пол и пришлось затирать — с дерева кровь плохо отмывается, это ей было уже известно. Спать пришлось в гостиной на диване; там она долго лежала лицом к стене, глотая солёное и горькое. — А что у них под маской, а? Йонг затянулась, тряхнула баночкой пива — уже почти пустой. — А черт их знает. Дома без неё только мама ходит. А мама такая, как я. — Взрослые знают, — вторая вздохнула, подперла рукой подбородок. — Не все, наверное. Но сказки ходят. Ты, кстати, не боишься без маски ходить? — Да в п***у эти маски. Я то знаю, кто я, и что под ней. — Так и в опозицию не долго попасть, Йооонг-ТУуууу. — Да нет, мне еще жить не надоело.***
— Чего ты подорвалась?.. Йонг смотрела в окно — большое, панорамное. У неё в доме были совсем другие — большие, конечно, но с еще деревянными рамами, всегда мутные. К тому же, с такой высоты казалось, будто весь город лежит у изножья кровати. — Смотри, рассвет какой. Туман. Солнце красное. Он равнодушно глянул за стекло, мазнул взглядом по девчонке; одеяло сползло, но она, пожалуй, никогда не стеснялась собственной наготы. Красное зарево отражалось в широких зрачках и, казалось, это её собственное пламя. Впрочем… — Это смог, — он достал сигарету, но, посмотрев на Йонг, не зажег её, а просо зажал в зубах. — В этом нет ничего ничего красивого. Она надула губы: — Ты зануда. Смог не смог, а красиво. — Я реалист. Мне через два часа вставать на работу. Ложись спать или, зря, что ли, я тебе плачу? — Ты мне не платишь. — Разве? — Ага. Только подарки даришь и после секса болтаешь по два часа о том, почему рано или поздно хитиновая политика изживет себя и перерастет или в гражданскую войну, или в массовый геноцид. — Кхм, — он задумчиво взял изжеванную сигарету в пальцы, — и когда я такое говорил? — В прошлый раз. Конец той речи я не помню и кажется, вообще отрубилась на половине. — Просвящаю молодежь в нерабочие часы, — он мрачно хмыкнул, — жаль за это не платят сверхурочные. — Да-да, потрясающе. — Не дуйся. Дам я тебе деньги, давно пора. — Да уж, совсем заработался. — Могла бы и раньше напомнить. Я не жадный. — Да плевать мне на деньги, — она пожала плечами, убрала челку с глаз. — Я не из-за это начала с тобой спать. Солнце скрылось за одним из высоких, холодных домов из стали и бетона. — Просто если мне суждено быть простой пайкой для вашего брата, уж лучше я сама выберу, кто будет меня жрать. — Какая серьезная девочка, — он усмехнулся; хитин на ночь никто не надевал. — Даже полного имени мне не говоришь. — Тебе нужна моя фамилия чтобы трахаться? — Не особо. Просто интересно. — С тех пор как мой дурацкий младший брат умер, мамаша забила на меня большой и ржавый; отцу универсально плевать, потому что я оказалась потрясающим к-к-к-комбо: родилась не только без **я, но и без задатков …имаго? Вы вроде так друг друга называете. Всё таки про маски ты правильно нёс. Эта срань не может держаться вечно. — Знаешь, в чем дело? — он всё-таки раскурил; Йонг требовательно протянула руку, но ей он никогда не разрешал курить.- Эта срань держится уже очень давно. И вряд ли когда-нибудь прекратиться навсегда. Потому что вы, люди — в большинстве. А мы всегда ниже и хуже. Значит, должны сидеть очень высоко, чтобы выжить. Так страдают от неравенства только детишки из смешанных семей, в противном же случае… Она промолчала. — …и, Йонг, если ты сейчас не ляжешь обратно, на утро рискуешь не найти от себя ничего. — Да-да, Чен, я поняла. *** В черезплечной сумке лежали зубная паста и щетка, линялое полотенце, парочка сменных футболок и трусов, теплый плед. По карманам были растыканы чайные пакетики и сахар. Конечно, у Йонг Ту был дом, но ей нравилось ночевать у подруг, клиентов; уезжать, подхватив случайную электричку, в городок на окраине и там спать под одиноким желтым фонарем у железнодорожной станции. Но домой всё-таки возвращалась. Разулась, прошла в свою комнату, кое-как разобрала сумку. Заглянула в ванную, там умылась, помыла руки. Посмотрела в зеркало, усмехнулась — всё еще не красивая, но милая, по-детски, как недоношенный щенок. Мать мыла посуду на кухне. Отца, как всегда, дома не было — у господина Сон были дела по-важнее. Йонг еще какое-то время ходила по квартире, выполняя мелкие дела, но, что странно, дверь в комнату старшего была открыта. Его самого она не видела уже давно. — Мааа-м! — она заглянула на кухню. — А где Тиен? Чашка звякнула, упав в раковину. Мать согнулась, закрыв лицо волосами. — Он ушел. — В смысле? -Его нет здесь уже месяц. — Ну…а куда он ушел? — Не знаю, — мать отвернулась. Йонг медленно попятилась и громко хлопнула входной дверью.***
Ен Лин открыл быстро, по крайней мере, как для человека, который в обычной жизни ходит с тростью. Дома он старался обходиться без неё. Как-то раз, еще будучи маленькой, Йонг взяла её в руки. Она была очень тяжелой. Конечно, без трости ему было лучше. Спина прямая, нет привычных же перекошенных плеч. В детстве Йонг он был серьезным юношей, добрым и понятливым, но через чур уж далеким. В свои 17 он, неожиданно для всех, поступил на медицинский и, фактически, исчез из жизни сестры. В 19 съехал с квартиры. Для неё он был братом только в далекие пять лет, потом… Наверное, 12 лет — это слишком большая разница для брата и сестры. Теперь он воспринимался как просто старший родственник. Хотя, теперь, в домашнем свитере и длинном халате, становилось заметно, что ему нет и тридцати. В его взгляде за мгновение мелькнула настороженность, потом — мысль. После в них воцарилось грустное понимание. — Здравствуй, Йонг. Что случилось? Он шагнул в сторону, пропуская её в квартиру. Младшая опустила приветствие, но ей это, конечно, прощалось. — Ты знаешь, куда делся Тиен? Предки ничего не знают, а вы с ним, вроде как, общались как нормальные люди. — О, — он всё-таки взял трость. Без неё хромота была заметнее. Жестом он пригласил её пройти в комнату, и она молча прошла перед ним. — На континент. Йонг осела на диван. Ен Лин опустился напротив, в кресло. — То есть? — Он сбежал, Йонг. Вот и всё. — Нелегально?.. Это звучало равносильно тому, что Тиен спрыгнул с моста или наглотался таблеток. Старший кивнул. Йонг Ту поморщилась. — Это же бессмысленно…о чем он только думал?.. И сказал только тебе… — Не сказал. Я сам догадался, так что, — он невесело улыбнулся. — Мы в равных условиях. Знаешь, это то, что должно было произойти рано или поздно. Брат взял бы её за руки, утешая, но знал, что младшая не оценит этот жест. Поэтому он просто смотрел, как всегда, проницательно, с сочувствием и тихой жалостью. — Его здесь ничего не держало. — Да уж, — она оскалилась, хотя ей было не до смеха. — Ты тоже уедешь? Вопрос застал его врасплох, но Ен ответил спокойно, не подав виду: — С чего бы это?.. У меня здесь работа, семья. Йонг Ту кивнула, правда, смотрела она совсем не на брата, а на комнату, куда он её привел. Очень пустую комнату.***
Это был центр города, у какого-то государственного учреждения, где флаг — глаз с крестом в полой радужке — вяло колыхался над их головами. Люди останавливались — в центре всегда было многолюдно и лица — половинки, изнуренные, бледные, смотрели с сочувствием и злостью. Бомбы с краской были всё-таки простой шалостью, хотя и дурацкой, но поджеги уже переходили грань. Их было несколько молодых людей, свежих, скрывших привычную для всех усталость за звериным раскрасом, а потому румяных и сочных. Кое-кто поэтому и останавливался. Раз за разом такое случалось. Они были без хитина и все — люди. Громкий свист, улюлюкание и крики. Мин был нескладным, зато высоким, он держал Йонг на плечах бойко и крепко, за что та была вполне признательна. С высоты его роста кричать было удобнее. Молчаливый человек с глазами цвета промерзлой земли вышел к площади и долго смотрел в толпу. Йонг оттянула вниз веко постыдным, средним пальцем: — **анные расисты, вы думаете, мы вас не достанем? Да отсосите! Человек с холодным взглядом взмахнул рукой. И воздух прошила пулеметная очередь.