Друг мой, Зорро

Partida - (партида) здесь: партизанский лагерь/отряд, исп.       * * *       Когда герильеры вернулись в лагерь, солнце еще не ушло за скалы, но уже вызолотило серо-молочные стены их пристанища, придало глубины зеркальному озерцу и объема изумрудным кронам отдельных деревьев, видневшимся из-за валунов.       Котел в центре площадки больше не распространял диковинных ароматов специй, а аппетитно пах привычной для партизан бобовой похлебкой. Царственно восседая рядом с огнем на крепком широком табурете, Мария степенно помешивала варево и негромко, но звучно напевала одну из своих протяжных бесконечных песен. Рядом с ней на тощем бревнышке примостилась, поджав ноги и кутаясь в большую темную шаль, Фелипа. Крепкий сон почти до самого вечера придал ей сил, бросив на бледные щеки намек на румянец и смягчив дикий испуг в немигающих печальных глазах. Но разговорить пока ее не смогли ни отдых, ни мирно-настойчивая болтовня Марии.       Возвращение отряда в один миг взбаламутило наполненную до самых неровных краев домашним покоем ложбину. Радостно-утомленные партизаны принесли с собой запах разгоряченных лошадей, пыльных тропинок и горьковатой горной травы, смех, крикливый говор, конское фырканье и ржание.       Уже не раз сталкивавшийся с ловушками и засадами, Бернардо, прежде чем спешиться, привычно окинул лагерь внимательным взглядом. Заметив и Фелипу рядом с Марией у костра, и прибывшего одновременно со всадниками священника из соседнего отряда, изредка навещавшего их для молитв и насущных обрядов, и какого-то крестьянина со смутно знакомым лицом, поднявшегося с циновки у огня при их появлении.       – Вечер добрый, падре Хименес! – Бернардо тепло поприветствовал молодого святого отца, благодаря французам оставшегося единственным священником на всю округу. От чего жизнь его проходила по больше части в скитаниях между разбросанными по полям селениями и по горам партизанскими отрядами. – Как дела у Хосе Мануэля?       – Жив-здоров, слава Богу, чего и тебе желает, – падре Хименес считал своим основным жилищем лесную партиду Хосе Мануэля. Человека прямого, жесткого и на редкость упрямого. Бывшего по совместительству братом священника.       – Вот и славно, – улыбнулся Бернардо. – Мои ему поклоны. Проходите, святой отец, заждались вас ребята. Отпущения грехов жаждут, как манны небесной.       – Это, сын мой, по нынешним временам всеобщая жажда. Но Господь наш и святая дева Мария утолят печали людские, – философски заметил падре Хименес, отходя вглубь лагеря и приветствуя других герильясов.       – Кто вы такой? – обратился Бернардо к еще одному гостю отряда – высокому тощему крестьянину с хмурым подозрительным взглядом.       – Торибьо, сеньор, Хосе Торибьо меня зовут, – хрипло проговорил крестьянин, теребя в руках изношенный катит.       – Торибьо? – переспросил Бернардо. – Санчо Торибьо, мельник, вам не родня?       – Мой двоюродный брат. Мы редко виделись с ним… – крестьянин опустил голову, Бернардо нахмурился. В прошлый четверг капитан Ферран обнаружил на мельнице проржавевшее ружье, сто лет как не стрелявшее, и повесил мельника. Его жене с малолетним сыном удалось бежать.       Помолчав, крестьянин поднял голову и просто сказал:       – Примите меня, сеньор. Я должен отомстить французам.       Бернардо похлопал его по плечу:       – Добро пожаловать, Хосе. Ты пришел куда надо, – он кивнул стоявшему неподалеку Мигеле. – Найди для него место, амиго, – и добавил еле слышно: – И присмотри за ним.       Невозмутимый Мигеле коротко глянул на командира и повел новобранца к одному из навесов.       Постепенно бурлящий шум растекся по лагерю, успокаиваясь и стихая, превращаясь в негромкое гудение засыпающего улья. Партизаны отвели в загон лошадей – своих и отнятых у французов, в оружейной пещере сложили добытое там же оружие. И занялись привычными делами, оживленно рассказывая о походе тем, кто оставался в убежище.       Вскоре и эти разговоры затихли. Падре Хименес прочел вечернюю молитву, люди собрались у огня, получая долгожданную порцию ужина и покоя. Быстро стемнело. Солнце, отдав свой жар и свет пылающим очагам, скрылось за дальним багровым гребнем. В унисон негромкому говору и потрескиванию костра зазвучал перебор гитары.       Непривычное для Фелипы столпотворение и шум смутили ее. В последнее время ей приходилось больше скрываться от людей, чем сталкиваться с ними. Быстро насытившись горячей пахучей похлебкой, она отложила миску и тихонько отошла к водоему. Устроилась на одном из небольших плоских валунов, завернувшись в шаль и чутко прислушиваясь к разговорам, впитывая отогревающейся душой гитарный напев и переливы огненных искр на поверхности водной глади.       Она сидела вполоборота к лагерю, но смотрела не на людей, а в густую черноту по другую сторону водоема. Днем за ним можно было увидеть нижнюю лесистую часть предгорья и край долины. Сейчас угольный небесный свод сливался с уснувшей землей, становясь одним сплошным таинственным провалом между скал. Или проходом, вратами неведомо куда. Тем таинственней, что подсвечивался пламенными отблесками на ведущей к нему воде.       Она не смотрела на лагерь, но кое-кто наблюдал за ней – с пристальным интересом. Три пары внимательных глаз принадлежали заботливой Марии, недоверчивому Бернардо и очарованному девушкой юному Пабло.       * * *       Заметив неотрывный взгляд своего соратника, Бернардо усмехнулся, поблагодарил Марию за ужин, подхватил тлеющую щепку и направился к арсеналу, чтобы осмотреть сегодняшние трофеи. Зажигая фонарь, висевший в пещере на крюке, он услышал за спиной шаги. Узнал по походке Мигеле, не оборачиваясь, открыл пару сундуков и ящиков и негромко спросил:       – Как твой подопечный?       – Молчун, – лаконично ответил Мигеле. – Поел и спит. Ты ему не доверяешь?       Бернардо помолчал задумчиво, достал из ящика пистолет, осмотрел и снова бросил в ящик. В пещеру зашел и встал у входа Пабло. Бернардо поманил обоих немного вглубь, убедившись, что рядом с пещерой больше никого нет.       – Сеньор Норьега слышал от Железяки о предателе. Скажите мне, амигос, кто новый попал сегодня в лагерь?       – Хосе Торибьо, – сразу ответил Мигеле.       Бернардо посмотрел на Пабло, тот опустил глаза и неохотно добавил:       – И Фелипа, – тут же вскинул голову: – Но она не может!       – Почему?       – Она хорошая! Я знаю! – почти выкрикнул юноша, наткнувшись на недоверчивую улыбку Бернардо.       – Тихо, братец, не горячись, – положил ему руку на плечо Мигеле.       – Я ничего не утверждаю, Пабло, – успокаивающе произнес Бернардо. – Вы вдвоем понаблюдайте за ними.       – Я присмотрю за Фелипой, – тут же вставил юноша. – Но я уверен, что это не она.       Старшие мужчины понимающе переглянулись. Сдерживая улыбку, Бернардо заметил:       – От Мигеле было бы больше толку… Ну, хорошо, согласен, – быстро добавил он, не желая больше дразнить влюбленного. – Торибьо на тебе, Мигеле. Будьте начеку.       Еще минуту поговорив о других насущных вопросах и осмотрев оружие, втроем они вернулись к большому костру.       А Хосе Торибьо, скрывавшийся в тени у входа в пещеру, прокрался к своей палатке и продолжил делать вид, что крепко спит.       * * *       – Что ты собираешься делать с Фелипой, мучачо? – спросила Мария у бросившегося рядом с ней на циновку Бернардо, подавая ему вино в оловянной кружке. – Не дело невинной девице жить в горах с бандолерами.       – Ты права, дорогая. Но в городе ей появляться нельзя, – покачал головой командир. Он приподнялся, взял напиток и сделал крупный глоток. – Она рассказала что-нибудь о себе?       – Ни словечка! – обиженно поджала губы Мария. – А уж я так старалась, так старалась ее разговорить…       – Может быть, это дело для настоящих мужчин? – негромко проговорил присевший рядом Мигеле. Бернардо поперхнулся вином и быстро глянул на братьев. Румянец на лице Пабло был заметен даже в отсветах костра, а в глазах у вечно невозмутимого Мигеле прыгали смешинки. Командир отставил кружку и поднялся:       – Пойдем, попробуем? – он дружески похлопал по плечу Марию, обходя ее, кивнул Пабло на лежавшую неподалеку гитару и легким шагом направился к водоему.       – Как вы, сеньорита? – с теплой улыбкой спросил Бернардо, останавливаясь у самой воды, в нескольких шагах от девушки. Выдернутая из своих мыслей, Фелипа ответила не сразу, но потом открытая улыбка медленно осветила ее лицо:       – Спасибо, абуэло, хорошо.       «Дедушка» Бернардо рассмеялся:       – Отличная была маскировка. Да, Пабло? – обернулся он к подошедшим братьям.       Мигеле фыркнул, а Пабло, вспомнив о своей юбке, недовольно засопел.       – В следующий раз это ты будешь наряжаться девицей, – буркнул он Мигеле.       – Я думаю, очень скоро никому из нас уже не придется притворяться, – примирительно заметил Бернардо. – Прогоним боровов и заживем лучше прежнего.       С этим соратники спорить не стали.       – Тебе не одиноко? Можно мы составим компанию? – обратился к девушке Бернардо, легко переходя на «ты» и продолжил. – Пабло ты уже знаешь. А это – Мигеле, его старший брат.       Фелипа с интересом посмотрела на партизан. Мигеле был вытянутой – на целую голову выше – копией брата. Те же черные волосы и глаза, тонкие черты лица. Шелковистые усы, которые у Пабло только пробивались, а сегодня утром их вообще пришлось сбрить, у Мигеле показали всю свою красоту. Глядя на старшего брата, легко было представить, каким может стать младший года через два-три. В отличие от большинства партизан, предпочитавших простые штаны, рубахи и жилеты, братья носили еще и куртки, с почти утраченной вышивкой на лацканах и обшлагах рукавов, зато со множеством швов, схватывавших прорехи – результаты былых схваток и мелких ранений. Одежда их была из хорошей ткани, а краги и ботинки – из отличной кожи. Похоже, братья представляли не самые бедные слои испанского общества. По крайней мере, до войны.       – Да, конечно, – после небольшой заминки согласилась Фелипа, – мне будет приятно поговорить с вами. Я так давно ни с кем не говорила…       Мужчины расселись на берегу, Пабло взял несколько нестройных тихих аккордов на гитаре.       – Ты не из здешних мест? – осторожно спросил Бернардо. Он удобно устроился у большого валуна, вытянув ноги в темных шерстяных штанах и черных крагах с бахромой. Рубаха узорчатой ткани выделялась беловатым пятном на фоне темного камня. Жилет и шейный платок на нем были в цвет волос – темно-рыжего цвета.       – Нет, – коротко ответила ему Фелипа. Но после паузы, вздохнув, продолжила: – Хотя я давно живу в Испании, но родилась я далеко отсюда. В колониях. В Калифорнии.       Гитарный перебор резко оборвался. Мужчины переглянулись. Почувствовав странное затишье, Фелипа взглянула на них.       – Что-то не так? – чуть испуганно спросила она.       – Нет, все в порядке, – снова тепло улыбнулся ей Бернардо, успокаивая. – Просто забавное совпадение. Братья Гарридо, – он указал на Мигеле и Пабло, – мексиканцы.       Те закивали, улыбаясь. Фелипа изумленно вздохнула, нахмурив брови:       – Как странно…       – Расскажешь нам о себе? – рискнул спросить ее напрямик Бернардо.       – Да. Конечно, – девушка снова посмотрела на темный провал за озерцом и замолчала. Мужчины не торопили ее. Гитара в руках Пабло опять чуть слышно забормотала. – Но это так трудно, – произнесла Фелипа наконец, покачав головой.       Бернардо бросил быстрый взгляд на Мигеле, тот едва заметно пожал плечами. Пабло, обычно соперничавший в болтливости с Марией, сейчас притих и не сводил глаз с Фелипы.       Внезапно разрозненные гитарные аккорды слились, струны заговорили хором, рождая тягучий печальный напев. В лагере стало тихо. Смолкли, как по мановению руки, не только разговоры у костров, но и лошади, казалось, замерли. И костер – будто тише потрескивать стал. И прохладный ветер испарился. Струны, точно споря с тишиной и напряженным слухом, гнали волну за волной все громче и выше. И вот, замерев на высокой точке – все и разом – они бросились вниз, но не одни. Их догонял и подгонял человеческий голос. Такой волнующий и прекрасный, словно был рожден лишь только для любовных и эпических песен. Голос Бернардо летел над людьми и горами огромной свободной птицей. Согревая, врачуя и зовя за собой усталые, измотанные войной, израненные души. Голос летел. Улетал и возвращался. Голос кружил и возносился. Падал и снова взлетал. И снова. И снова.       Голос затих. Но долго еще в ночной тишине почти не дыша сидели люди, боясь разорвать очарование.       * * *       В компании у воды первым нарушил молчание Пабло.       – Наша с Мигеле родина – дикие прерии Мексики. Наш отец – испанский военный – женился на девушке, во втором поколении креолке, с кротким нравом, небесными глазами и неплохим приданным в виде ранчо и стада лошадей. Он трудился в поте лица и удвоил семейное состояние к моему рождению. Мигеле появился четырьмя годами раньше. И хотя отец не позволял матери нас баловать и нежить, но в сущности мы ни в чем не знали отказа.       Пабло помолчал, потом улыбнулся, глядя на Мигеле.       – Мой брат для меня – лучший друг и самый главный человек в мире. Я глубоко уважаю нашего отца, но никто, даже он, не сделал для меня столько, как Мигелито.       – Еще бы! – засмеялся Мигеле. – Тебя же вечно несет в самые опасные места и безумные авантюры. А я не хочу лишиться брата.       – Вы оба – отличные ребята и хорошо дополняете друг друга, амигос. Не знаю, что бы я без вас делал, – заметил Бернардо.       – Да-да, – хором согласились, смеясь, братья, вспоминая свои бесконечные проделки – и дома, и в партизанском отряде.       – Но как вы оказались в Испании? – спросила Фелипа. – Так далеко от дома – и во время войны…       – Мы, как и многие наши сверстники в колониях, поехали учиться, – ответил Пабло. – Точнее учиться поехал Мигеле, а я увязался за ним. Родители не хотели пускать нас вместе. Считали, что я еще мал. Да и должен же кто-то помогать отцу на ранчо. Но… я бы не перенес разлуки с братом. Я готов был уже тайно сбежать, но мама раскрыла случайно мои планы и как-то сумела уговорить отца, чтобы он отпустил нас вместе.       – Мы вместе поехали и вместе учились, – продолжил Мигеле. – Еще бы немного и мы бы вместе вернулись домой.       – Но тут в Испанию заявился Наполеон, и братья решили остаться и драться, – закончил их рассказ Бернардо.       Те переглянулись и пожали плечами – «а разве можно было поступить иначе?» Пабло снова принялся терзать гитару. Фелипа вздохнула и снова попыталась подобрать слова, чтобы рассказать свою короткую и горькую историю, но ее мысли прервали.       – Фелипа? Фелипа Аррабаль? Откуда ты взялась здесь, девочка?       Она недоуменно подняла глаза. Рядом с ними стоял молодой священник, прижимая руки к груди и обратив взгляд на девушку.       – Падре Хименес, вы знакомы? – сразу заинтересовался Бернардо. Фелипа покачала головой, а священник несколько раз кивнул.       – Да, я помню вас, сеньорита, хотя мы виделись так кратко, что не удивительно, что вы меня забыли.       – Но как?..       – А падре Ринкона вы помните? Мы посещали ваш монастырь тому уж года три назад. Мать-настоятельница была так любезна, –падре вздохнул, вспоминая.       – Вы – монашка? – изумился, роняя гитару, Пабло.       Бернардо едва не захохотал, глядя на его вытянувшееся лицо, но сдержался. Фелипа покачала головой, печально улыбнувшись.       – У нас в монастыре был небольшой пансион, куда состоятельные господа отдавали девушек на обучение. Я прожила там несколько лет на положении горничной и компаньонки. Помогала осваиваться и не грустить по дому. Некоторые были так милы и добры ко мне, что дружили со мной, как с ровней.       – Я помню, – улыбнулся падре Хименес, – как вы резвились в монастырском саду. Словно дети. Или ангелы. Или легкие мотыльки. Вы так меня и не вспомнили, сеньорита?       – Немного, – кивнула Фелипа. – Но падре Ринкона я помню лучше.       Священник кивнул и спросил, не подумав:       – Я слышал, что монастырь… – и внезапно оборвал себя, увидев, как резко побледнела Фелипа. – Так это правда, – почти прошептал он. – Дитя мое…       – Что?.. – медленно спросил Бернардо. – Что это был за монастырь?       – Санта-Мария-дель-Пилар, – печально ответил падре Хименес.       Улыбки пропали с лиц герильясов. Несколько недель назад французы не только разграбили укрытый в горах женский монастырь, продержавшийся нетронутым почти всю войну, но и устроили дикую оргию, напиваясь вином из подвалов монастыря и надругавшись над монашками и послушницами, из которых почти никто не остался в живых.       Бернардо открыл рот и закрыл, не зная, что сказать несчастной девушке. Падре Хименес подошел к Фелипе и по-отечески обнял ее.       – Ты пострадала, дитя мое? Была ранена? – тихо спросил он у нее.       – Нет, падре, нет. Но… я все видела, – падре крепче прижал ее к себе, сжав губы в тонкую линию. – Я спряталась. А потом… бежала и бежала. Так долго. Я падала и не могла подняться. И снова бежала. На мне была униформа, похожая на монашеское одеяние. Я срывала его, боясь, что французы схватят меня, увидев такую одежду... – больше Фелипа не могла продолжать, спазм перехватил и обжег горло, и слезы рекой полились из глаз.       Падре Хименес подхватил ее под руки и увел в дальний конец лагеря, обнимая и говоря какие-то ласковые слова. Бернардо кивнул подскочившей на месте Марии, и та увязалась за ними с кувшином вина и кружкой.       – Так вот почему она была так странно одета… – ни к кому не обращаясь, произнес Мигеле. Мужчины мрачно переглянулись и молча вернулись к костру.