Что остаётся

Металл впивается в плоть, обжигая её холодом, и на пару мгновений становится устрашающе тихо: только и слышно, что топот мурашек, крадущихся по спине. Все молчат, словно чего-то ждут, а затем тишина разражается громким криком и, как лёд, ломается на куски. Проходит ступор. Не остаётся ничего: ни стыда, ни здравого смысла, ни чувства самосохранения. В несколько шагов Стэн оказывается рядом с Баттерсом и накрывает его рот ладонью, вкрадчиво заглядывая в лицо. Баттерс трясётся похлеще какого-нибудь придурка с Паркинсоном и смотрит на него одним глазом, болезненно зажмурившись. У Баттерса волосы липнут от крови и трясутся плечи. Ему бы шоковое одеяло и пачку викодина, но у Баттерса только Стэн, не решающий приблизиться под пристальными взглядами ребят. Что ему остаётся? Баттерс всхлипывает, соль впивается ему в щёки, а мир вокруг плывёт красными пятнами. Не остаётся лиц, фигур, начертаний – только смутные ощущения. – Стэн, – зовёт Баттерс, вытянув трясущуюся руку вперёд. – Мне нужно в больницу. – Потерпи, – нервно выпаливает Марш. И неожиданно обнимает Баттерса на одно короткое мгновение, шумно выдохнув. И в этом пугливом жесте замыкается всё: страх и стыд, привязанности и антипатии. Дрожь становится общей, искрит вдоль нервных окончаний туда-сюда, не позволяя выдохнуть, и наполняет их до краёв. А затем исчезает. И остаётся только пульсирующая боль, стекающая алыми мазками по стремительно бледнеющему лицу. Остаётся шум, не позволяющий ничего расслышать. И остаётся спасительное тепло.