Цветок же этот – кровь партизана, О, прощай красотка, прощай красотка, прощай! Цветок же этот – кровь партизана, Что за свободу храбро пал.
Когда Баки поднимается на третий этаж и подходит к двери восьмой квартиры, она оказывается незаперта, будто бы специально для него. Наверное, так и есть. Он снимает мокрое от капель дождя пальто, вешает его при входе и захлопывает дверь изнутри. Где-то в гостиной слышится негромкий смех Натали. Баки, уже улыбаясь, идёт на звук её голоса и застаёт девушку за столом с телефонной трубкой в руке. Она сидит на стуле, вытянув ноги на втором, и щебечет с кем-то самым милым голоском, на который только способна. Поверх кружевного белого комплекта белья накинут лишь распахнутый шёлковый халат с цветочной вышивкой — вещь явно дорогая и однозначно подаренная, ведь в Лондоне такую роскошь в военное время не купишь. Баки скользит по нему взглядом и задумывается лишь на секунду, ведь мысль о том, как было бы хорошо прямо сейчас его с неё снять, затмевает предыдущую. — Нет-нет, мистер Аарен, сэр, я совершенно точно знаю, о чём говорю, — произносит она, улыбаясь в трубку. — Я бы не стала просить Вас, не будь я в ней уверена. Бледная кожа Натали кажется перламутровой в тусклом свете предзакатного солнца. Сигаретный дым, что она выпускает губами, слушая ответ таинственного собеседника на том конце линии, окутывает красивое лицо и уложенные рыжие кудри, как будто она героиня нуарного фильма. Баки мимолётно злится на некого мистера Аарена, с которым Натали так мило общается, но она поднимает изумрудные глаза, и это тут же проходит. — Мария — чудесная певица, сэр, — говорит она в трубку, подзывая Барнса жестом. — Настоящий талант. Бутон, которому ещё предстоит раскрыться. Вы поступите правильно, если позволите этому произойти на Вашей сцене. Он подходит к ней тихо, жадно рассматривая гибкое тело с оставленными им следами ночной любви. Взгляд цепляется за россыпь полупрозрачных сиреневых отметин на ключице, и Баки, подцепив край шёлкового халата, стягивает его с хрупкого плечика, припадая к нему губами. — Мы живём в век перемен, друг мой, цвет её кожи не имеет никакого значения! Поверьте мне, никто и не посмотрит на это, услышав её чудесный голос. Поцелуи один за другим обжигают тонкую кожу, и Натали прикрывает глаза, запрокидывая голову назад. Тушит сигарету о пепельницу и свободной рукой обхватывает шею Баки, притягивая ближе к себе. — Вы бы сделали мне этим большое одолжение, друг мой, — на выдохе говорит Натали, едва сдерживая тихий стон наслаждения. — Взамен я обещаю прийти на её дебют и привести своих друзей. Да? Спасибо Вам, мистер Аарен! Спасибо, друг мой, отныне я Ваша должница! Натали, широко улыбаясь, вешает трубку. Вскакивает со стула и, обхватив Барнса за плечи обеими руками, запрыгивает на него, звонко смеясь. Баки подхватывает её под бёдра и тянется за долгожданным поцелуем, но вдруг останавливается в сантиметре. — Кто такой мистер Аарен? — спрашивает он, изогнув бровь. Крепче обхватив его пояс ногами, Натали ухмыляется и целует его в уголок губ. — Владелец джаз-бара, в котором я пела раньше, — шепчет она и целует его ещё раз чуть выше. — Он не хотел брать на работу певицу, — мягкие губы перемещаются к скуле, — потому что она темнокожая американка. — Ещё поцелуй, уже почти на уровне уха. — Я сейчас звонила, чтобы попросить за неё, — кончик её носа ведёт вдоль линии роста волос, вдыхая терпкий запах одеколона, — и он согласился. Но теперь тебе и ребятам придётся идти со мной завтра вечером. — В Лондоне плохо относятся к темнокожим американкам? — спрашивает Баки, гладя её поясницу под шёлком халата. — Хуже, чем к белым британкам, но меня не волнует цвет её кожи. Так ты пойдёшь со мной? Натали поднимает голову и смотрит своим изумрудным взглядом ему прямо в глаза. Смотрит так, что сказать «нет» в этот момент попросту невозможно, да Баки и не хочет. Он притягивает её к себе, целует наконец мягкие розовые губы, и, отстранившись, смотрит ещё несколько секунд. — Ты же знаешь, я за тобой куда угодно, — выдыхает он, и Натали смеётся, крепко его обнимая. — У меня есть кое-что для тебя. — Спрыгнув на пол, она заговорщически улыбается, играя бровями. — Я сейчас принесу. Достань проигрыватель из шкафа. Взмахнув огненными волосами, она убегает в сторону спальни, а Баки, проводив взглядом развивающийся шёлк халата, открывает указанную дверцу. Осторожно достаёт чистенький Denon, скорее всего, тридцать восьмого-девятого года, откидывает крышку и внимательно рассматривает, вспоминая, как когда-то ещё юнцом копил деньги на такой. Баки наклоняется к нижней полке за пластинками, но его взгляд привлекает небольшая шкатулка из дерева в углу. Слишком большая, чтобы хранить в ней иглы для проигрывателя, и слишком красиво расписанная, чтобы пылиться просто так. Барнс достаёт её, заинтересованно вертит в руках. Хочет спросить Натали, но она до сих пор что-то ищет в спальне, и он решает открыть. Внутри оказывается стопка документов. Сердце Барнса пропускает несколько ударов подряд, и он, отставив шкатулку, берёт в руки паспорт. Немецкий. С фотографии на него смотрит девушка, удивительно похожая на Натали, только со светлыми волосами. Рядом значится «Ульрике Цоллер». Глаза пробегают по остальной информации: дата и место рождения, регистрация. Больше всего по живому режет графа «гражданство» — в ней чёрным по белому написано «Германия». Дальше лежат водительские права на то же имя, ещё какие-то бумаги, заполненные по-немецки. Баки не понимает ни слова, кроме кое-где повторяющегося имени, и пытается убедить себя, что это не она. Просто смутно похожая девушка, чьи документы каким-то образом оказались тут, в этой квартире, спрятанными в ящике с виниловыми пластинками, но всё это звучит гораздо менее правдоподобно, чем очевидная мысль: Натали — шпионка, которую ищет Филлипс и всё руководство МИ5. Половица скрипит за его спиной, но Баки оборачивается не сразу. Откладывает документы обратно в шкатулку и медленно поднимает голову. — Это твой паспорт? — почти дрожащим голосом спрашивает он. Натали вскидывает брови, откладывая принесённую из спальни пластинку на стол. Её глаза распахиваются, губы приоткрываются, и долю секунды она выглядит действительно напуганной, после чего снова берёт себя в руки. — Джеймс, я... — Это. Твой. Паспорт? — повторяет Барнс почти по слогам. — Послушай, Джеймс, я не тот шпион, которого все ищут, — говорит она, подходя ближе, но Баки выставляет перед собой руку. — Эти документы говорят об обратном. Баки вновь открывает первую страницу паспорта в надежде, что глаза его обманули, но с фотографии на него смотрит всё та же светловолосая Натали. — Эти документы ни о чем не говорят, — возражает она, — это было нужно для конспирации! Джеймс, пожалуйста, дай мне минуту, я объясню тебе всё. Просто дай мне минуту! Натали пытается взять его за руку, но он отдёргивает её как от огня. Смотрит на неё глазами, полными боли, и не знает, что сказать, поэтому просто замирает на месте, пока она открывает соседний ящик и вытряхивает из него содержимое. На пол летят какие-то бумажки, записки, носовой платок с вышивкой, и Баки не понимает, что происходит, пока она не достаёт другую стопку документов. Её дрожащие пальцы раскрывают перед ним ещё один паспорт. Барнс смотрит с недоверием, но всё же берёт его в руки. Рыжеволосая девушка с длинными прямыми волосами на польском документе похожа на Натали ещё больше, но зовут её тоже иначе — Божена Полански. Место рождения — город Краков, гражданство, соответственно, польское. — Что это значит? — удивляется Барнс, но девушка протягивает ему ещё один документ. В третьем паспорте у Эммануэль Моро, на имя которой он выдан, как ни странно тоже лицо Натали и та же самая дата рождения, что и в первых двух. — И какой из них настоящий? — спрашивает он в замешательстве, поднимая на шпионку глаза. — Вот этот. В тонкой руке мелькает бордовая обложка, и Баки теряется окончательно. Хмурит брови, рассматривая фотографию и причудливые буквы, из которых понимает только четыре — СССР. — Моё настоящее имя, — заговаривает девушка после долгой паузы, — Романова Наталья Ивановна. Я родилась в СССР, в городе, который сейчас носит название Сталинград*. Я работаю на КГБ, который по согласованию с МИ5 отправил меня сюда, в Лондон. — Сделав шаг вперёд, она подходит почти вплотную и обхватывает ладонями лицо Баки. — Прости меня, Джеймс. Я должна была сказать тебе раньше. Баки смотрит прямо перед собой, но как будто ничего не видит. Хлопает глазами, чувствуя тепло рук Натали на своих щеках, и никак не может собрать в голове всё услышанное и увиденное только что. — То есть руководство МИ5 добровольно позволило тебе шпионить за ними для Советов? Зачем? Натали тяжело вздыхает, качая головой, и обнимает его за шею. — Никого не устраивает, что Сэр Уинстон Черчилль стал слишком подозрителен и не делится сведениями с союзниками, — говорит она тихо, прижимаясь к его груди щекой. — Порознь войну не выиграть, только вместе. Британской разведке нужен был надёжный человек для работы на месте и связи с Советами. Они запросили агента, в КГБ выбрали меня. Наконец почувствовав руки Барнса на своей спине, Натали облегченно выдыхает и улыбается. Склоняет голову в бок, когда его лицо утыкается в её шею, и морщится от щекочущего кожу горячего дыхания. — Прости меня, Наталья, — просит он, сгребая её в охапку, — прости меня, прости, прости... Девушка качает головой, гладя его по волосам. — Ничего, — тихо шепчет у его уха так, словно совсем не злится. — Ничего страшного, Джеймс. Я никогда не лгала тебе, но и рассказывала не всё. Вот это нужно было рассказать раньше. — Прости меня, пожалуйста, — повторяет он, прижимая Натали к себе ещё крепче, — прости. Баки зарывается лицом в пахнущую духами шёлковую ткань халата и обхватывает девушку руками так крепко, что ей становится трудно дышать. На губах горько от вины перед ней, от того, что поверил в то, что она может быть предательницей, и он не может позволить себе коснуться ими её кожи. Лишь повторяет «прости» снова и снова, не поднимая глаз и не разжимая рук.***
Привыкнуть к тому, что Натали везде узнают и приветствуют с необычайной, даже излишней теплотой, тяжело, как и перестать ревновать её к каждому заинтересованному мужскому взгляду. Но Баки старается. Зайдя с ней под руку с улицы, помогает ей снять пальто, но не успевает девушка даже поправить волосы, им навстречу выходит лощёный мужчина лет пятидесяти с серебром седины в висках и золотом колец на пальцах. Его смокинг безупречен, бабочка сияет не меньше, чем булавка на ней, а выправка выдаёт бывшего военного. Баки на секунду вновь чувствует себя неуютно, как в их первую с Натали встречу, когда он выглядел оборванцем на фоне Стива, хотя теперь его форма всегда чиста и наглажена, рубашка застёгнута, и жетоны не болтаются на виду. Мужчина подходит к Натали, широко улыбаясь, и по её ответной улыбке Барнс понимает, что это тот самый мистер Аарен. Он протягивает к ней руки, в одной из которых держит толстую сигару, и крепко обнимает как родную дочь. — Добрый вечер, друг мой, — щебечет девушка тем же милым тоном, каким говорила с ним по телефону. — Добрый-добрый, моя хорошая! — Мужчина отстраняется, рассматривая её, словно не видел много лет, и Баки одним глазом следит, чтобы его руки не опускались слишком низко. — Кто твой кавалер, представишь нас? Натали улыбается лучезарно, а Баки чувствует себя неловко. Приосанивается, когда она произносит его полное имя и звание, и пожимает протянутую руку хозяина джаз-бара. — Значит, сержант, — произносит мужчина, скользнув взглядом по нашивке на его плече. — Не моряк и не лётчик, это видно. Пехота? — Баки коротко кивает. — Я тоже служил в пехоте в Первую Мировую. Добро пожаловать в моё скромное заведение, сержант Барнс! — Благодарю, сэр. Барнс хочет взять Натали под руку, но мистер Аарен опережает его и ведёт девушку вперёд к столику как свою спутницу. — А где же остальные Ваши друзья, моя дорогая? — спрашивает он, наклоняясь к её уху, и Баки приходится идти на полшага позади. — Они будут здесь в течение получаса, — отвечает девушка. — Вы же оставили для нас столик? — Обижаете, моя дорогая, — тянет Аарен и с каждой секундой симпатизирует Баки всё меньше и меньше. — Это же те американские солдаты, в обществе которых Вас видят в последнее время? — Они самые, друг мой, — улыбается Натали. — Должен же кто-то защищать меня от чересчур настойчивых поклонников. Аарон смеётся, и Натали звонко подхватывает, закуривая. Хочет присесть на отодвинутый им для неё стул за столиком — действительно — у самой сцены, но из-за плеча мужчины выходит высокая темнокожая молодая женщина, и Натали, широко улыбаясь, крепко её обнимает. Баки понимает, что это та самая певица, за которую Натали просила по телефону, и учтиво здоровается, а мистер Аарон берёт его за локоть и отводит на шаг. — А у Вас глаз-алмаз, сержант, — обращается он к нему тихо, выпуская изо рта густой дым сигары. — Отхватили себе самую красивую и сладкоголосую вдовушку во всём Лондоне. Сделав над собой усилие, чтобы не измениться в лице, Барнс поворачивается к нему, поправляя на голове фуражку. — Не знаю, кто именно из нас кого себе отхватил, сэр, — говорит он и переводит взгляд на Натали. — Прошу меня извинить. Певица плавной походкой возвращается к музыкантам, а Натали изящным жестом стряхивает пепел и садится, положив ногу на ногу. Длинное шёлковое платье красиво ложится складками на её коленях, вырез на спине оголяет бледную кожу, и Баки садится рядом, протягивая руку и приобнимая её. Аарон откланивается ей и уходит, а Барнс наконец вздыхает с облегчением и наклоняется к её уху. — Он на тебя явно глаз положил, — говорит он, пальцами убирая кудри рыжих волос и касаясь её шеи. — А ты думаешь почему я здесь больше не пою? — отвечает она и ловит его руку своей, переплетая пальцы. На пороге мелькает американская форма, и сквозь гул слышится громкий голос Дернира с акцентом. Натали широко улыбается и машет им рукой, а когда они подходят, крепко обнимает каждого и позволяет поцеловать своё запястье. Жак осматривает её с головы до ног и начинает осыпать комплиментами по-французски, из которых Баки понимает только «манифик». Гейб Джонс улыбается, Фэлсворт садится рядом и тихо говорит, что Стив остался в штабе по своим капитанским делам. Барнс понимающе кивает, закуривая, хоть и не слишком рад этой новости. Официант приносит поднос с шампанским. — Джеймс, — тихо зовёт Натали, сжимая его руку под столом. — Мужчина во фраке за дальним столиком. На три часа. Джеймс, скажи мне, он смотрит сюда? Её голос вдруг кажется взволнованным, и Баки поднимает голову, смотря в указанном направлении. — Да, — отвечает он, не понимая причины её беспокойства. — А чт... — Он узнал меня. Баки переводит взгляд на Натали, удивлённо поднимая брови. — Тебя почти все здесь знают, — говорит он, но девушка сжимает его руку ещё крепче. — Нет, Джеймс. Это человек из лагеря в Польше. И он узнал меня. Мужчина по-прежнему смотрит в их сторону немигающим взглядом. Поднимается со своего места, аккуратно застегивает пуговицу на фраке и направляется в сторону уборных. Натали делает вид, что смотрит на сцену, но лицо её становится всё более бледным. — Он идёт к телефону, — шепчет она, и голос её едва не дрожит. — Он всё понял и идёт к телефону. Нужно что-то сделать, Джеймс. Улыбка вдруг вновь появляется на её накрашенных алой помадой губах, и она как ни в чем не бывало поднимается со стула. Просит её простить и, взяв салфетку с края стола, направляется в ту же сторону. Баки встаёт следом и идёт за ней, чувствуя, как сильно колотится сердце, и на всякий случай разминая кулаки. Когда они выходят в коридор, ведущий к уборным, мужчина уже держит в руке трубку висящего на стене телефона. В зале начинают играть музыканты, звучит первая песня, и то, что происходит дальше, неожиданно хорошо ложится на мелодию и выглядит до ужаса синхронно. Палец мужчины тянется к цифрам на диске, но Баки быстро подходит сзади и крепко зажимает его рот рукой, оттаскивая от телефона. Держит изо всех сил, а Натали накрывает его лицо салфеткой, зажимая нос, и заталкивает в горло кусок багета, незаметно взятый с подноса одного из официантов. Мужчина вырывается, сипит, пытаясь вздохнуть, но воздух кончается слишком быстро, и с каждой секундой он дёргается всё слабее, пока окончательно не обмякает в руках Баки. Натали убирает салфетку, и они затаскивают его в телефонную кабинку. Прислоняют к стене под видом несчастного случая и быстро выходят так слаженно, словно отрабатывали это каждый день. — Мне нужно на улицу, — тихо говорит Натали, взяв Баки под руку. Он коротко кивает, накрывая её ладонь своей, и ведёт к двери, но девушка останавливается у одного из официантов. — Там, кажется, человек подавился, — говорит она наиграно обеспокоено и кивает в сторону уборных. — Я слышала сильный кашель. Официант кивает с коротким «благодарю, мэм» и уходит в указанную сторону. Дверь открывается, в лицо бьёт влажная свежесть улицы, а Натали жадно втягивает носом воздух и тянет Баки за угол. Лишь скрывшись от посторонних глаз, она впервые тихо всхлипывает, закусывая губы, закрывает ладонью в шёлковой перчатке рот. — Господи... — шепчет она, поднимая глаза. Барнс видит, что она вот-вот заплачет, и притягивает её к себе. Натали снова всхлипывает, но не позволяет слезам скатиться, чтобы не испортить макияж. Прижимается к груди Баки, обхватывая его спину под пиджаком, и трясётся — то ли от холода, то ли от страха. — Боже мой, Джеймс, — вновь шепчет она, — я так испугалась... я боялась, что ничего не выйдет. И всё. Конец. Баки гладит её ладонями по спине, осторожно касаясь губами волос. — Всё хорошо, Наталья. Всё хорошо. Он уже ничего никому не скажет. Девушка шумно вздыхает, отстраняясь. Часто моргает несколько раз и ищет напуганным взглядом глаза Барнса. — Я не думала, что ты пойдёшь за мной. Спасибо. — Я же говорил, что пойду за тобой куда угодно. Натали улыбается и вновь прижимается к его груди, пальцами хватаясь за ткань рубашки под пиджаком. — Это звучит как клятва, — говорит она, и Баки по голосу слышит, что она снова улыбается. — Что, и после войны останешься со мной в Лондоне? — Либо заберу тебя с собой в Америку, — пожимает плечами он, обнимая её покрепче, чтобы не замёрзла. — Как же ты меня заберёшь? — Как свою жену. Натали вдруг замирает на секунду и отстраняется. Смотрит на Баки серьёзно своими невозможными изумрудными глазами, внимательно изучает его лицо так, что сердце солдата пропускает несколько ударов, и вдруг улыбается уголком губ. — Тебе никогда в жизни не разрешат на мне жениться, — ухмыляется она, касаясь рукой его щеки. — Посмотрим, — говорит он, подхватывая её на руки, и Натали, словно уже забыв о том, что меньше минуты назад едва не плакала, звонко смеётся, откинув голову назад. Он заботливо берёт её под руку и заводит обратно внутрь, где Мария допевает уже вторую песню. Они возвращаются за стол, и Баки тут же натыкается на шутки парней, которые, к счастью, не знают, как много всего произошло за последние пять минут.***
Когда Баки стучит в ставшую уже родной дверь восьмой квартиры, часы показывают половину третьего ночи, и он не уверен, что Натали откроет. Все нормальные люди уже давно спят в это время — тем более, он не предупреждал, что придёт. Но после всего, что произошло за день, он просто физически не мог заставить себя идти к себе и ждать утра. Дернир и Дум Дум всё время смеются над тем, что он почти не появляется в квартире, что им выделил штаб. Говорят «сержанту не по нраву это захолустье, и он нашёл себе девушку с жилищем поприличнее». Баки каждый раз смеётся и совсем на них не злится. Он знает, что они обожают Натали, а они в курсе, что ему глубоко наплевать, где спать, если она рядом. Но шутить им никто не запретит, тем более, им же лучше — чем меньше людей в той квартире, тем им же проще таскать туда по очереди девчонок. Замок щёлкает в тот момент, когда Баки уже собирается уходить. Дверь осторожно приоткрывается сантиметров на десять, и из темноты на него смотрят изумрудные глаза девушки. — Господи, Джеймс... — выдыхает она облегчённо и открывает дверь до конца. — Ты напугал меня. Барнс усмехается, заходя внутрь, а Натали откладывает на тумбочку не понадобившийся заряженный «Вальтер». Девушка запахивает полы своего шёлкового халата и убирает волосы за ухо. На её губах улыбка, несмотря на усталость в глазах, и Баки понимает, что она не спала. — Ты всё это время был в штабе? — спрашивает она, обнимая его за шею, и Барнс кивает, обвивая её талию в ответ. — Мы нашли его, — говорит он тихо, подхватывая девушку на руки. — Нашли шпиона. Филлипс сейчас допрашивает его. Натали отстраняется, широко улыбаясь и обхватывая его пояс ногами. — Это же отлично! Он работал один? — Да, но... это не самое главное, что я хотел тебе сказать. Баки подходит к столу, на котором у Натали разложены какие-то бумаги, и сдвигает их в сторону. Сажает девушку на край, на вопросительный взгляд жестом отвечая «подожди секунду». Идёт в прихожую, где на вешалке висит его пальто, достаёт из кармана свёрнутый вчетверо лист бумаги и возвращается к ней. Натали смотрит заинтересованно и как будто бы слегка недоверчиво, склонив голову набок. Баки протягивает ей листок, вдруг чувствуя сильное волнение и лёгкую дрожь. Расправляет плечи и сцепляет руки за спиной, чтобы не выдать себя, пока девушка его разворачивает с тихим шелестом. Её брови удивлённо изгибаются и ползут наверх, глаза внимательно изучают написанное. — Я ничего не понимаю, — говорит она, хмурясь. — Это... разрешение на брак? — Особое разрешение. — Баки прочищает горло и опускается перед ней на одно колено. — Наталья Романова, ты будешь моей женой? Девушка смотрит на него растерянно. Листок выпадает из разжавшихся пальцев, и она молчит, хлопая глазами. — Ты сумасшедший! — смеясь, заявляет она, и откидывает голову назад болтая ногами. — Сумасшедший! Джеймс, ты действительно сошёл с ума! — Это значит «да»? — спрашивает он с улыбкой, поднимаясь на ноги. — Скажи мне, ты согласна? Натали заливается смехом, и он обхватывает её одной рукой за талию, повалив на стол. — Скажи мне «да», — просит он, целуя её шею и крепко держа, чтобы не выбралась. — Скажи это. Скажи «да». — Ты сумасшедший, Джеймс! — смеясь, повторяет она, обхватывая его ногами за спину и отбиваясь в шутку. — Отпусти же меня! — Я никогда тебя не отпущу. — Барнс ловит её руки своей и заводит за голову, прижимая к столу. — Скажи мне «да». Он касается её губ со всей нежностью, что только есть в нём. Целует трепетно, сначала едва касаясь, но более настойчиво с каждой секундой, крепче обхватывая её талию и прижимая к своей груди. Натали высвобождает запястья из его хватки и обхватывает за плечи. Впивается в них пальцами и поднимается над столом. Баки опускает освободившуюся руку на её бедро и, придерживая, поднимает, целуя так жадно, словно ему может не хватить. — Я люблю тебя, Джеймс Бьюкенен Барнс, — шепчет Натали на выдохе, отстраняясь, и смотрит в его глаза, пальцами гладя скулу. — Но ты снова собираешься от меня уехать воевать с Гидрой. Возвращайся ко мне со своей дурацкой миссии в Альпах, и я скажу тебе «да». Баки улыбается от уха до уха как дурак и снова целует её, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете.***
В горах оказывается жутко холодно — гораздо холоднее, чем на обычной низменности. Костёр не разведёшь, потому что тут же заметят, так что Баки просто кутается в свою синюю армейскую куртку, прижимая винтовку к груди. В ушах свистит ветер. Внизу — сотни метров скал и снег, а ещё железная дорога, на которую Дернир внимательно смотрит в бинокль. Баки боится высоты до жути, но любопытство пересиливает, и он подходит к краю, останавливаясь рядом со Стивом. Смотрит вниз на бескрайние альпийские просторы и думает, что в этом, наверное, даже есть какая-то красота. Если, конечно, отбросить тот факт, что, оступившись, упадёшь и уж наверняка расшибешься в лепёшку. — Помнишь, я затащил тебя кататься на «русские горки»? — говорит Барнс хрипло, поворачивая голову, и замечает на себе светлые глаза друга. — Конечно, помню, — отвечает Стив, усмехаясь. — Я там чуть не помер. Баки тоже растягивает губы в улыбке. Перед глазами проносятся беззаботные дни в Бруклине, когда они не знали, что такое война. Это воспоминание едва ощутимо греет сердце где-то под курткой. Барнс смотрит на натянутый над пропастью трос, и внутри у него всё замирает. — Ты решил мне так отомстить, Стиви?