(Wo)man?

Утро началось с того, что меня стошнило. Блевала я долго и шумно, буквально выворачиваясь наизнанку и выблевывая весь свой скудный вчерашний ужин. Когда я, наконец, подняла свою бренную голову от унитаза, у меня всё раскалывалось. Горло саднило, глаза слезились, но самое поганое было то, что я понимала, что я должна была сегодня сделать. Буквально всё во мне кричало не делать этого, жить моментом, жить настоящим, YOLO, все дела. Но с другой стороны, вчерашний разговор с Луи открыл мне глаза, по-настоящему, на то, что я сотворила. И если я действительно люблю Луи — а я люблю его, это я поняла уже давно — то я скажу ему всю правду, даже несмотря на то, что после этого он вряд ли захочет меня еще когда-нибудь видеть. Я горько усмехаюсь своему отражению в зеркале, вспоминая одну цитату из какого-то слащавого паблика, которые так любит Карен. Что-то вроде «Если ты по-настоящему любишь человека, то его счастье для тебя важнее собственного». Никогда уж не думала, что ванильные цитаты смогу хоть когда-либо применить к собственной жизни, но хэй, жизнь — вообще штука непредсказуемая! Глядишь, скоро и буду сидеть на подоконнике, попивать кофе и думать о Нём… Пока я совершаю свои утренние процедуры, эта тяжесть внутри не собирается никуда уходить. Мне чертовски страшно. Я боюсь реакции Луи, боюсь признаться, боюсь увидеть выражение его лица, услышать, что он захочет сказать или сделать. Сегодня воскресенье — а значит, никакой учёбы. Мне так херово, что я даже решаю пропустить работу в этот день — я предупреждаю заранее своего босса, прося его дать мне отгул на один день, на что он соглашается и переносит мою смену. Луи куда-то ушёл, отчего мне, если честно, только хуже. Куда легче просто резко сорвать пластырь с раны, чем томиться в ожидании. А теперь, когда его нет, в мою голову снова начинают заселяться сомнения и страхи. Нет. Я резко встаю с дивана и начинаю ходить по комнате туда-сюда — дурацкая привычка, которую я подцепила от Томлинсона. Это произойдёт сегодня. Будь что будет — тянуть больше я не собираюсь. Я отправляю сообщение парню — спросить, когда он вернется, на что он отвечает, что будет дома около четырёх. Смотрю на часы — полпервого. Хорошо, ладно, у меня в запасе есть еще часа три. Сердце снова начинает биться, и я понимаю, что мне надо что-то поделать: вооружаюсь половой тряпкой, ведром с водой и очищающим средством — что ж, хоть какая-то польза от моего подвешенного состояния и нервозности есть. Сейчас квартирка-то блестеть будет. Я настолько возбуждена, что управляюсь с полами всего за полчаса. Окей, хорошо, пыль тоже давненько не протирали. На это уходит еще минут сорок. Я понимаю, что эти занятия ни черта меня не успокоили, так что решаю помыть еще и ванную комнату. Стоя на четвереньках и усиленно оттирая кафель, я понимаю, что начинаю немного успокаиваться. Немного, совсем чуть-чуть. Я успеваю приготовить покушать и вымыть плиту, когда часы на стене показывают 15:12. Так, видя эти цифры моё сердцебиение опять ускоряется, и я понимаю, что заветный час Х уже на подходе. Я неспешно принимаю душ, и когда смотрю на своё отражение, то в моей голове созревает совершенно бредовый план. Совершенно. Я качаю головой, ухмыляюсь, и начинаю собираться.

***

Когда я слышу звук вставляемого в дверное отверстие ключа, мне кажется, что сердце сейчас просто выпрыгнет из глотки. Я неосознанно поправляю свои волосы и разглаживаю невидимые складки на одежде. Когда дверь открывается, и я слышу шаги, хватка на повязке, что я держу в руках, усиливается, и я сглатываю. Блять, я еще никогда в жизни так не нервничала. — Флинн? — слышу я крик Луи. Парень проходит в гостиную, не видя меня, притаившуюся слева от него, в углу комнаты, и теперь я вижу лишь его затылок. Я снова сглатываю, делаю глубокий вдох и резко подскакиваю к Томлинсону сзади, оборачивая широкую повязку вокруг его глаз и быстро завязывая крепкий узел позади. — Что… Кто…? — это действие застигло Луи врасплох, и я вижу, что ему становится совсем не по себе. — Кто здесь? — его голос дрогнул на последнем звуке, и я мысленно дала себе затрещину. Блять, вот идиотка-то! Я совсем не подумала о том, что это может выглядеть, как будто я нападаю на него, или беру в заложники, или еще чего. И-ди-от-ка! Я тут же успокаивающе беру его руки в свои и сжимаю. — Тише-тише, Луи, это я, — тихо говорю, поглаживая его кожу большими пальцами. — Прости, что так вышло, я совсем не подумала, на что это может быть похоже. Услышав мой голос, парень заметно расслабляется, однако я всё равно вижу настороженность в его осанке. — Флинн… что ты делаешь? Ты один? Тут больше никого нет? — он начинает засыпать меня вопросами, и я не могу его винить. Ну блин, а что еще можно подумать, когда заходишь такой спокойненько в собственную квартиру, а тебе чуть ли не с порога завязывают глаза и говорят не волноваться? Хуй вам, а не спокойствие, блять! — Луи… — мой голос срывается, а все внутри сжимается от того, что я собираюсь сделать. Невольно из меня вырывается первый всхлип. Бля. Чуваки, мне пора к психотерапевту. Нервы-то совсем ни к чёрту. Вот до чего доводят игры в переодевание, ребятки! Не повторяйте моих ошибок! Соблазняйте парней в своём собственном обличии! — Флинн! — тут же откликается Луи, вырывая свои руки из моего заключения и начиная тянуться к затылку, чтобы развязать повязку. — НЕТ! — чуть ли не в ужасе кричу я, перехватывая его руки и притягивая к своим губам, целуя их. — Подожди, не сейчас, еще рано. — Объясни, что происходит! — требовательно говорит он, и я вижу, что он чертовски переживает. — С тобой всё нормально? Бля-я-ять, я не заслуживаю его. Вот совсем. Я снова захожусь в беззвучном плаче. Видя, что он так переживает за меня, я совсем расклеиваюсь. Мой макияж, который я так старательно делала минут сорок, пошёл коту под хвост, потому что мои слёзы уже наверняка оставляют уродливые дорожки поверх пудры и тоналки. Фу. Поздравляю, я стала неуравновешенной! Аплодисменты! Перед его приходом я заготовила целую речь. Речь, достойную, блять, какой-нибудь Нобелевской премии. А моя сценка перед зеркалом заслуживала Эмми за лучшую драматическую роль. Я продумала всё до мелочей. Я хотела рассказать ему обо всём, о том, как всё началось, как я стала искать жильё от безысходности, как я совсем не хотела, чтобы всё зашло так далеко. И самое главное, о том, что, несмотря на то, парень я или девушка, я всё та же. Я — человек, который любит его. Для которого нет ничего важнее его счастья. Который сделает всё, чтобы он чувствовал поддержку и любовь. Я всё это хотела сказать. Но сейчас, когда Луи стоит прямо передо мной, с этой сумбурной повязкой на глазах, с потерянным выражением лица, и главное — полностью доверяя мне, все слова исчезли. В голове стало так пусто-пусто, и я лишь хватаю ртом воздух, как немая рыба. — Скажи что-нибудь! — чуть ли не кричит Томлинсон, и от этого звука, прорезавшего тишину, я дёргаюсь и будто оживаю. Я всё еще держу его руки в своих. Я снова целую их и кладу туда, где должно находиться моё сердце. Я уверена, что он чувствует, как бешено оно бьётся. — Я люблю тебя, Луи, — всё, что в итоге говорю я, потому что это — всё, что я имела в виду, подготавливая ту длиннющую речь. Если вынести самое главное из той двадцатиминутной речи, что я заготовила, то всё это уместится лишь в эту одну простую фразу. Луи хмурится в непонимании. — Я люблю тебя. Пожалуйста, помни это, когда… — я одёргиваю себя, и вместо этого просто целую его. Я нутром чувствую, что это наш последний поцелуй. Что это наш последний настоящий поцелуй, когда он всё еще думает, что целует человека, которого любит. Я притягиваю его ближе к себе, обнимая за плечи и запоминая каждую деталь — мягкость его губ, чуткость объятий, бешено колотящиеся сердца. Краем глаза ловлю наше отражение в настенном зеркале: в этот раз я вижу именно себя — Линн, и Луи, и эта картина настолько поражает меня, что я снова начинаю плакать. Поцелуй становится солёным от моих слез, и Томлинсон отстраняется. Его рука снова тянется, чтобы убрать повязку, и в этот раз я его не останавливаю. Флинн умер в том самом поцелуе. Больше его нет. Теперь Луи осталось увидеть, что осталась только я. Если еще мгновение назад моё сердце выскакивало из груди, то теперь оно просто остановилось. Эти пару секунд, пока он снимал повязку и пару раз моргнул, сосредоточив взгляд на мне, длились бесконечность. Он видит меня — и замирает. Я буквально слышу, как винтики в его голове начинают складываться в единую мозаику. Как все-все фрагменты нашей истории становятся на свои места. Я чувствую, как внутри у него всё выстраивается в единый ряд. Я даже вижу ту самую секунду, когда он всё осознаёт, потому что это выражение лица впивается мне в память, и вряд ли я смогу его забыть, даже если попытаюсь. Я не дышу. Луи пару раз моргает. А потом на его лице появляется такое выражение, будто его предали и обманули самым ужасным способом. В общем-то, так и есть, наверное. — Луи, пожалуйста, — я хочу закричать (опять мои нервы), но выходит лишь жалкий шёпот. Я вижу, как всё рушится по кусочкам, я хочу предотвратить это, но не могу. Томлинсон сглатывает. Я вижу, как на лице у него начинают ходить желваки. — Я всё та же… — делаю я еще одну попытку, шагаю вперед, но он отходит от меня. Я чуть ли не складываюсь пополам от раздирающей меня изнутри боли. Я знаю, что делаю — сделала — правильную вещь, но всё не должно быть так. Раз я всё сделала правильно, значит, всё должно быть хорошо. Такая же мораль у любой истории? Луи начинает качать головой, и я не знаю, что означает этот жест. То ли он приказывает мне ничего не говорить, то ли не верит в происходящее, то ли ведёт внутренний монолог. Я честно не знаю, чего ожидала. Самое сложное для меня было показать ему правду. Меня. Настоящую меня. А вот о том, что он сделает потом, я не думала. Я боялась этого, но не думала. А сейчас я жду его слов, словно приговор. — Выметайся, — говорит он тихо, но твёрдо. Я сначала даже не понимаю, правильно ли расслышала его. Честно, Луи не может такого сказать. Он не может так это сказать. С таким холодом, и такой злобой, и такой яростью. Потому что это не он, таких чувств в нём просто нет. — Что? — тупо переспрашиваю я, всё еще отказываясь верить в услышанное. И этим коротким вопросом я будто нажала на рычаг. — ВЫМЕТАЙСЯ! — вдруг кричит он так пронзительно, что я аж прикрываю уши. Он похож на взбешенного пса, так горят у него глаза. — Убирайся вон отсюда! — кричит он уже чуть тише, но для меня это кажется самым громким звуком на свете. Он весь дрожит. — Я не… ты… — он резко подлетает ко мне, и я действительно думаю, что сейчас он со всего маху даст мне оплеуху, настолько взбешенным он выглядит. Но он лишь крепко хватает меня чуть выше локтя и сжимает так сильно, что я лишь чудом не вскрикиваю. Наверняка останется синяк. Сейчас я будто совсем его не знаю, настолько далёкими и чужими мы кажемся. — Оставь оплату за этот месяц на тумбочке, и чтобы завтра утром я тебя тут не видел, — говорит он, смотрит на меня в последний раз и отпускает руку. — Ты даже не хочешь меня выслушать? — получается выдавить у меня. Томлинсон даже не оборачивается на меня, и я слышу его усмешку. — Ты получила, что хотела, Линн. И даже больше. Так что не смей еще мне что-то предъявлять, — он берет ключи со шкафа и открывает дверь. — Деньги и ключи оставишь, — он колеблется пару секунд и, так и не повернувшись, добавляет: — И не пытайся что-либо стащить, — я слышу хлопок двери и вся дёргаюсь. Я всё сделала правильно. Я всё сделала правильно! Я всё сделала правильно…? Да же?