Облачко

Плывет в небе облачко, маленькое, почти прозрачное. Цепляется за шпиль, передохнуть, послушать, о чем там, внизу, говорят двое. А они присели на каменную скамью и беседуют неспешно. Арка, ведущая во дворик, густо затянута плющом. Посторонние не помешают, чужие не увидят. Одно только облачко глядит на них сверху. – Далеко вам пришлось добираться? – Да ничуть. Десяток взмахов веером и три попутных облака. Когда нужда заставит, это не расстояние. Двое похожи, как братья, как отражения в зеркале. Длинные волосы, просторные белые одежды, острый прищур, воинский размах плеч. Незаплетенная грива одного рыжая, как мех лисы. Распущенные волосы другого – черные, как вороновы перья. На черных волосах заколка: резной цветок, который ничего толком не держит. Рыжие перетянуты небрежно аптечными резинками. – Я благодарен вам, коллега, за то, что вы позволили мне познакомиться с таким интересным случаем. Надеюсь, мои соображения вам пригодятся, – говорит рыжеволосый. – Если уж они не пригодятся, ничего не поможет, – мрачно шутит второй. – К сожалению, между нашими краями лежат дремучие леса… как вы их называете? Бо Се Ан Да? Словом, те проклятые чащобы, через которые не пронести даже иголки, ничего, кроме знаний в голове. – Место, где нам не остается ничего, кроме собственных рук. И упрямства. А уж если больной не хочет жить… – …То лекарь вытащит его к этой жизни за уши! Маленькое облачко вздрагивает в испуге и прижимается к кровле. Голоса у обоих скрежещут так, словно они только что вышли с поля боя, где исцеляли и резали, по локоть в крови. И вернули к жизни стольких, что встань спасенные ими рядом – получилась бы небольшая армия. Но сейчас на одеждах рыжеволосого – всего лишь пятна от сока костяники. А на халатах пришельца – просто красные лепестки дикой сливы, обожжённые холодом. — Нет ничего хуже, чем лечить драконов! Все их племя и родню… — Именно так! Потому что человеческих слов они не понимают. — И считают, что железные и что им все нипочем!.. Черноволосый взмахивает своим веером. Ветер кружится вокруг обоих, завивается пыльным смерчиком, ластится к ногам веселым щенком, глотает брошенные фразы. Облаку с его высоты слышны только отдельные слова. – … которые слишком умны, чтобы заботиться о собственном здоровье… — Выходят в снег без плаща. — Дают себя покусать всяким тварям. Энцефалитным клещам, к примеру... — Снежным жукам.... — ...в лесах Бросселианда. — ...в снегах Мэйлин. Двое в белом, и обоим до небес, как и облакам — рукой подать. Один хороший преподаватель – и великий бог. Другой известный книжник – и признанный чудотворец. У обоих пальцы в бледных, едва различимых, но невыводимых пятнах от зелий — и от чернил. — Самое сложное — это лечить того, кто тебе небезразличен, — мягко говорит Диан Мак Кехт. Он глядит в горящие черные глаза и даже не заикается о «шестнадцатом способе Авиценны». Найти слова более едкие, чем те, которыми коллега Линь уже честил своего пациента, просто не в силах человеческих. И, значит, сердечный недуг самого лекаря неизлечим. В отличие от экзотического яда в теле больного, с которым тот обязательно справится.