Переломный момент

За окном медленно занимался вечер, окрашивая небо розоватым закатом садившегося за храмом солнца. Энакин приоткрыл глаза и чуть скосил их к окну, оно было закрыто полупрозрачными шторами, но закат всё равно был виден, такой яркий и очень красивый, а в его розовом свете рельефно выделялись башни Храма, величественные и прямые. Скайуокер засмотрелся на них и внезапно вспомнил свой сон, а возможно видение, показывавшее то, что было бы дальше, дай он Сидиусу положительный ответ. Энакин снова закрыл глаза, так невыносимо стало ему от мыслей о том, какую чудовищную ошибку он чуть было не совершил и в шаге от чего тогда оказался. — Ведь этого всего, и Храма, и здания сената и даже вот этого медкорпуса, могло бы сейчас уже не быть, Император, которым стал бы Сидиус, явно устроил бы там что-то своё — произнёс Энакин вслух, вновь поворачиваясь к окну и в окрашенных солнцем облаках, он понемногу начинал видеть эти самые картины — жестоких убийств, устроительства нового порядка, его самого, такого, как в недавнем сне — в чёрных доспехах и шлеме необычной формы. Стало жутковато и юноша опять повернулся на спину. Вспомнив опять про сон, Скайуокер внезапно почувствовал иное ощущение — то, как сильно он на самом деле любит всё то, ненависть к чему старательно возбуждал в нем ситх. Орден, товарищей, даже приставучих юнлингов. Даже аскетичная обстановка Храма и комнаты в нем казалась ему в данный момент милее роскошного императорского дворца. Полюбил, поняв, что едва не потерял. Причём, из-за самого же себя, нечего всё целиком валить на Сидиуса, сам тоже хорош был, грубил, не слушался, хотел большего, чем позволено в данный момент. «Вот и расплачивайся теперь» — подумал он невесело, складывая руки на животе — «Дырой в груди, полнейшей отверженностью и одиночеством!» Тут на смену осознанию пришло чувство вины, более сильное, чем до этого. Теперь только оно касалось не одного человека, а всех тех, кого он так, как теперь понимал, несправедливо обидел. Сколько раз было уже такое, когда на вполне справедливые замечания учителя быть осторожнее и думать о последствиях Энакин огрызался и обвинял в том, что тот его совсем не ценит. Да за что ему было, скажите, его ценить? За вечное непослушание и неуважение? Или, может быть, за одно только то, что медихлорианов в его крови, видите ли, всего в четыре раза больше, чем у других. Представьте себе, даже больше, чем у самого Йоды. Каким же глупым и до ужаса смешным казался сейчас этот довод, прежде казавшийся таким убедительным и непреложным в неизбежности возвышения над всеми. Ведь тот же самый Йода часто говорил, что для становления джедаем мало одних только врожденных способностей, они составляют лишь десять процентов от необходимого, всё остальное составляет упорный труд. Вот с этим-то у него и была проблема, выделится хотелось, но трудиться для этого не всегда и не во всем. Только во владении мечом достиг Энакин небывалых высот, и то сподвигло его на это вовсе не душевное стремление к совершенству, а низкое желание отомстить Графу Дуку за то, что тот лишил его руки. Лишил исключительно по вине самого Скайуокера, проявившего дерзость и самонадеянность. Открыв глаза, посмотрел он на свою правую руку, закрытую до локтя кожаной перчаткой, чёрным контрастом выделявшейся на фоне бежевого рукава пижамы. Это оказалось выше его чувств, которые почти на сто процентов поглотил жестокий самоанализ и наконец-то до юноши дошло, насколько он по-прежнему несовершенен и как часто поддавался вредным эмоциям и давал волю характеру, презирал наставника за то, что он слишком воспитанный и сдержанный, настолько, что никто не знал, что Оби-Ван на самом деле чувствует в тот или иной момент. «Это всё потому, что он такой же, как другие в Храме, взят сюда с детства и не знает иной жизни» — думал всегда Скайуокер, когда тот ругал его — «Я же совсем иной, у меня было другое детство, я успел узнать большую любовь и большое горе, я выше их всех, а они это видят и завидуя мне, пытаются принизить, опустить на один уровень со всеми». «Да не опустить же, а наоборот, поднять себя в глазах остальных и своих собственных, научив высшим качествам любого джедая—умению владеть собой и своими чувствами, не подавлять их, а управлять, чтобы они не стали управлять тобой, глупый ты своенравный мальчишка!» — в сердцах обругал себя Энакин, хлопнув кулаками по матрасу и болезненно сморщился, когда это движение отозвалось болью в груди, которая, впрочем, тут же прошла, вытесненная болью другой, моральной, когда пришло воспоминание о времени ученичества. Первое время Энакин подсознательно всеми силами души отторгал своего учителя, ибо изначально был настроен на другого и хотел видеть им только его, Квай-Гон Джинна. Но он погиб и его не вернуть, а тот, кого назначили вместо него был до того другим, что трудно было поверить в то, что они поладят. Сколько раз первое время в ответ на его замечания, мальчик хотел сказать: «Не нравлюсь, так откажитесь от меня! Я, знаете, тоже от вас не в восторге, в конце-концов, вы сами меня взяли, я не просил!» А один раз всё же не выдержал и выпалил ему в лицо: — Это всё из-за того, что вы не такой, как ваш наставник, потому, что вы не он и никогда не будете им! Кеноби, вопреки всему, не ответил выговором, а просто взглянул на него строгим взглядом, однако, от ученика не укрылось, что лицо его было искажено тайной болью, а серые глаза едва сдерживали горькое сожаление. Он понял, что сильно перегнул и задел самое слабое место в душе учителя, прошёлся по старой ране, которая благодаря ему вновь открылась и долгое время не позволит забыть о себе. А потом, чуть позже, он потерял свой меч и не найдя, очень переживал, что учитель станет ругаться. Тот неоднократно спрашивал Энакина, где меч, но он отвечал уклончиво, а под вечер неожиданно пригласил к себе в комнату и велел посмотреть в свою сумку. Скайуокер глянул туда и вздрогнул — внутри лежал его меч, целый и невредимый. Учитель давно уже его нашёл и целый день ждал, когда ученик признаётся в потере. Но нет, даже такой радости тот ему не доставил. И такой случай был не один, а ведь при всём при этом многие ему завидовали, тому, что Энакину достался такой чуткий и понимающийся наставник. Верно, Кеноби и был таким, да, порой он бывал строгим и требовательным, однако, при этом при всём относился к Энакину, как к равному. Всегда выслушивал его мнение, делился с ним планами, относительно заданий и даже советовался, несмотря на разницу в возрасте, а порой даже не замечал её. И ни разу его не унизил, ни наедине, ни при других Мастерах, никогда не говорил: «Заткнись, малявка, я лучше знаю, как поступить!» — А я вёл себя просто отвратно, заслужил всё, что со мной случилось — рассуждал вслух Энакин — Теперь-то я уж не буду такой, постараюсь исправиться, научившись у своего наставника владению чувствами и эмоциями. И приняв такое решение, Энакин сам не заметил, как задремал, но и во сне он не нашёл спасения, продолжая раз за разом вспоминать своё прошлое, хоть это и причиняло ему боль. — Простите...простите меня — шептали во сне его бледные губы, а слезы прозрачными каплями стекали вниз, теряясь на волосах и подушке. В таком состоянии его и нашёл Оби-Ван, когда пришёл его навестить. Сперва он подумал, что бывший ученик просто спит и решил подождать, когда тот проснётся, но подойдя поближе, расслышал его сонное бормотание и понял, какая тяжёлая внутренняя борьба происходит сейчас в его сердце. Этому не следовало мешать, хотя стоило помнить, что излишнее волнение не пойдёт на пользу Энакину в его состоянии, следовало его осторожно разбудить и попытаться успокоить. «Известно, кто мог бы ему помочь, но её уже не вернуть» — подумал Кеноби, имея ввиду, конечно, Асоку, не так давно покончившую с собой. Эту тяжёлую новость около недели назад принёс в храм Корки Крайз, бывший её хорошим другом, это повергло всех в шок, ведь многие в Храме любили эту веселую, неугомонную, но такую открытую и добрую тогруту. Невольно каждый из джедаев хоть раз да задумался, а так ли уж прав он был, когда вот так вот, с ходу, поверил в виновность Асоки в теракте, когда она даже ещё не была толком доказана. Про Магистра Пло можно было не говорить, он весь день не выходил из комнаты и не желал никого видеть, а потом, весь осунувшийся и похудевший, не мог поднять ни на кого взгляд. — Бедная моя девочка, надеюсь, она несильно страдала — сказал он наконец первому, кого увидел, Оби-Вану. Он не мог простить себе, что не поверил Асоке и в числе остальных не сказал ни слова в её защиту. И вот теперь сказать нельзя, не потому, что она не выслушает, а потому, что её просто нет. Холодные губы не ответят на просьбу о прощении, закрытые глаза не посмотрят простившим, любящим взглядом, окоченевшие руки не обнимут старого друга. Была и нет. И больше не будет, оставив тем, кто остался тут всю жизнь мучиться невысказанным последним прости. Ей уже не больно, вся боль остаётся живым, любившим её. Хорошо, хоть Энакин не знал подробностей, но и сейчас не узнает, ему и так досталось сполна. И намереваясь разбудить его, Кеноби повернулся и замер — оказалось, что Энакин давно не спит и смотрит на него спокойным и твёрдым взглядом. — Оби-Ван — произнёс он секунду спустя — Как только я поправлюсь, отправь меня на переобучение. Должен пройти его. Он так это сказал, таким новым и каким-то возвышенным голосом, что Кеноби не сразу нашёлся с ответом. На какой-то миг, посмотрев в чистые и открытые глаза ученика, Оби-Вану даже на секунду почудилось, что это не Энакин, а сам покойный Квай-Гон сейчас смотрел на него просил о помощи. Похоже, что реки мустафарской лавы, увиденные им во сне, всё-таки поглотили его, и он сгинул в их огненной пучине. Теперь же из этого вместилища боли и страданий появился на свет совершенно другой, новый Энакин, которому ещё самому предстояло узнать себя. И он сможет, он справится, ведь рядом с ним были близкие люди, готовые всегда помочь и поддержать, но есть ли таковые у другого джедая, к сожалению, пока ещё бывшего?