☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Я потерялся (я жду) Я нахожусь в том же самом месте (ах, почему) Жду тебя, чтобы взять тебя за руку
Мимо свистит стрела, утыкаясь в хилое деревце, растущее на заднем дворе, Феликс видит тех же охотников, что вломились в его лавку. А ещё краем глаза видит лежащие в проулке тела натянувших личину. Рык рвётся наружу, но глохнет всхлипом, когда его сгребает в охапку появившийся из тени Хёнджин и толкает в противоположный проулок, а потом тянет за собой. Феликс понимает, чья боль резанула по нервам, располосовала мир, и вскоре сам тянет замедляющего Хёнджина, помогая бежать. Хёнджин лишь подсказывает направление, всё медленнее переставляя ноги. Феликс ощущает себя беспомощным подростком, злится, а когда видит фантомные ликорисы, рычит. Низко, хрипло, даже Хёнджин вздрагивает. Они оказываются около заброшенных складов, и Феликс опасливо оглядывается, замирая от вида стрелы в спине Хёнджина. Тот лишь качает головой и кивает на тяжёлые деревянные двери, куда Феликс буквально втаскивает Хёнджина, который наваливается всем весом, оттесняя Феликса ближе к стене, прочь от центра комнаты. — Как ты меня нашёл? — сипло спрашивает Хёнджин, болезненно выдыхая и морщась, на пробу поводя рукой и закрывая глаза, чтобы не показать, как больно. Но Феликс не слепой. — Помнишь, я тебя укусил? — отзывается Феликс, подходя впритык к Хёнджину, но продолжая принюхиваться и прислушиваться. Что-то отвлекает и мешает соображать, и виной тому не только биение Сумерек. Хёнджин рассеяно кивает на его слова, и Феликс добавляет пустые слова: — Ну… вот… — Смешно. — Я не шучу, — фыркает Феликс, чьё внимание полностью поглощает стрела в чужой спине. От увиденного привычно совсем немного мутит, потому что это странно — инородный предмет в теле, и сколько видел, всё равно тошно. Потому что это неправильно, настолько, что слова разлетаются стайкой испуганных птиц. — Пометив вот так, можно отыскать человека, — Хёнджин что-то бурчит и давит смешок. Феликс не решается коснуться древка, так и стоит с занесённой рукой. — Надо достать стрелу. — Оставь. У нас сейчас другая проблема. Чуешь? Уходи. Дверь вон там, — Хёнджин кивает в торону неприметной двери в противоположной стене, но Феликс качает головой. Мир вновь двоится, и Феликс морщится, собирая его по кусочкам, но Хёнджин прав. Что-то или кто-то рядом, и это не Сан, чьи волны Феликс уже научился отличать. Этот некто тоже из древних и куда опаснее Хёнджина. Только сейчас Феликс понимает, насколько тот ослабел, что толком и колебаний волн не вызывает. — Чёрт возьми, Хёнджин, держись! — Феликс едва удерживается от того, чтобы не встряхнуть инккуба, когда тот качает головой и улыбается совершенно по-детски наиграно, пытаясь улыбкой его успокоить, но ни черта не выходит. — Уходи! — Никуда я не пойду!!! Хёнджин упирается двумя ладонями в стену и встряхивается, но надолго его не хватает. Он упирается лбом в кирпичную кладку и замирает, собираясь с силами. Феликс превращается, вздыбливая шерсть от чужого присутствия, и готовится защищать демона ценой своей жизни. Пусть это и глупо и неправильно, но сердцу не прикажешь, никакие слова на него не подействуют. Он ожидает чего угодно, но не того, что из тёмного угла на него посмотрит Хёнджин. В точности как тот, что едва стоит рядом, борясь с заговорённой и наверняка отравленной стрелой. Хёнджин и без ран предельно слаб, и от этого осознания озноб по спине. Разница стоящих мужчин лишь в цвете волос. Второй Хёнджин — блондин. А так, не отличить. Совсем. И аура. Куда смертоноснее и страшнее. — Ты всегда умел выбирать еду и находить проблемы, — со смешком говорит блондин, и Феликса пробирает от чужой враждебной энергии. Он шипит, прижимая уши к голове, но не подпускает к Хёнджину второго. Хёнджин с трудом отрывается от стены и оборачивается. Он явно не слишком удивлён увиденным, мир будто идёт волнами, сбивая чутьё, словно табак гончих, выслеживающих дичь, Феликса мутит всё сильнее, а безумный калейдоскоп не намерен останавливаться. — Заткнись… — шепчет Хёнджин. — Не думал, что это ты… — Ммм…какая славная киса, если ты не будешь, то я доем? — блондин треплет Феликса за мягкое ухо, Феликс вхолостую щёлкает зубами, потому что блондин не так-то прост: он оказывается вовсе не там, где только что был. — Заткнись, — шипит Хёнджин, — и отойди от него. Ты слышишь, Джин? Отойди, иначе… — Иначе что? — смеётся двойник. — Загонишь меня в ловушку, как других? Феликс ощущает, как слабеют лапы и поджимается хвост, когда Джин переводит взгляд на него, вперившись тёмным взглядом. Чужая воля ломает запреты, сметая всё на своём пути. Феликс сопротивляется, но против воли обращается в человека и замирает, глядя в глаза светловолосому инкубу. Вся выучка идёт коту под хвост, словно не было ни лет тренировок, ни схваток. Будто всё стёрли одним всесильным вселенским ластиком, способным менять судьбы и жизни, подтирая лишние линии, редактируя рисунок и при необходимости стирая. Все силы уходят на то, чтобы сдержать чужой напор, но пальцы смыкаются на аметистовом кулоне, который дал ему Ёнгук, срывают его с шеи и отбрасывают подальше. Следующим Феликс тянет из-под футболки подарок Хёнджина, но застывает. — Хёнджин-и, это кулон мамы? — спрашивает Джин, а Хёнджин лишь кривится, пытаясь оторваться от стены, к которой его буквально приклеило. — Ой, это так мило, что ты привязался к котёнку. Ни к кому так не привязывался… Но ты же знаешь, что никто не может быть долго с нами. Рано или поздно он превращается в еду. Не хочу вас расстраивать, но вам ничего не светит, ребятки. Или вы настолько глупы, что не понимаете? Ну ладно, Феликс, котёнок он маленький, ну, а ты? — Джин смотрит на Хёнджина и склоняет голову к плечу. Точь-в-точь как это делает Хёнджин, и на эти короткие мгновения Феликсу не так трудно дышать, но Джин быстро возвращает своё внимание к нему, и перед глазами двоится. — Вам обоим будет больно, Хёнджин-и, ты как маленький, ей-богу. Сделаем больно прямо сейчас, чтобы потом было легче? Феликс подбирается, ощущая гнетущую пустоту внутри, которая пожирает всё: любые мысли, раздирающие тело и сознание ощущения, все чувства. Он становится пустым-пустым и звонким, словно опустевшая без пышного букета и отставленная в сторону за ненадобностью ваза. Но убранная подальше слишком небрежно: на самый край. Одно неверное движение — полетит вниз, рассыплется стеклянной пылью. На негнущихся ногах он подходит к Хёнджину и принимает из рук Джина короткий кинжал с широким лезвием. Такие дамы за подвязкой чулок для самозащиты носят. Феликс пытается совладать с чужой подавляющей волей, давится дыханием и рвущимися наружу слезами, но будто со стороны наблюдает за собой и кричит, ломаясь под увиденным: как его рука, некрупная, но сильная, втыкает Хёнджину в трапециевидную мышцу этот самый кинжал. Вреда немного — боли куда больше. Феликс ненавидит себя даже сильнее, чем усмехающегося инкуба. Потому что это его рука, пусть и покорная чужой воле, нанесла удар. Потому что он послушная марионетка в чужих руках, не способная противостоять подавляющей мощи. Не помогает ничего, нечего противопоставить ломающей волю силе. Хёнджин медленно поворачивается к нему, послушный чужой воле так же, как и Феликс, дёргает губами в улыбке. Мол, всё в порядке. Но ни черта не в порядке. Ничегошеньки. Мышцы дрожат от усилий сбросить чужое влияние, которое, кажется, уже не просто в каждой мышце — в каждой клетке. И навечно останется там, управляя им, словно послушной марионеткой. Мерзко. И как теперь смотреть на себя в зеркало, если своей же рукой сделал больно тому, кто впервые заставил улыбаться от души? Феликс рассматривает ссадины на скуле и разбитую губу Хёнджина, смотрит только на лицо, страшась опустить глаза ниже. Потому что в спине два неправильных крыла. С редким оперением с одной стороны, и с металлическим колечком на конце — с другой. — Хороший котик, а теперь иди ко мне, — говорит Джин, и Феликс, только что думавший, что больше себя возненавидеть сложно, понимает, что предела нет. Он разворачивается к Джину, который усмехается, наблюдая за ними. — Как давно ты не ел, Хёнджин-и? С момента встречи с котёнком? — Джин качает головой, и Феликса буквально крошит чужой волей. — Феликс, нет! — хрипит Хёнджин, рывком бросаясь к нему и хватая за руку, удерживая из последних сил. Феликс стоит сломанной куклой, понимая, почему древние так опасны. Мало кому дано устоять их зову. Хёнджин тянет его к себе, и трясущийся от усилий, взмыленный Феликс делает шаг к нему. — Не вздумай подходить к этой твари. — Ну же, братец, кто из нас ещё тварь? — смех Джина пробирает до костей, промораживает, останавливая кровь в жилах. — Это ты бросил меня там одного. — Ты был мёртв! — Я был жив! А ты оставил меня умирать! Я жив, пока жив ты, только представь, сколько лет я страдал. Пока ты жил, я вынужден был сдыхать от голода, мечтая выйти оттуда и вновь обрести семью…сущности были ко мне терпимее, чем ты, сначала бросивший меня там, а потом начавший истреблять себе подобных…и они были вкусными... — Джин мечтательно улыбается, погрузившись в воспоминания, но встряхивается и продолжает: — Ладно, что было, то прошло. Давай помогу со стрелой, она может быть отравлена, эти дураки немного перестарались. — Не подходи ко мне, — Хёнджин больше похож на ощетинившегося хищника, защищающего свою территорию, он рывком заводит Феликса за спину, едва сдерживая стон боли. Но Джину плевать, он тянет губы в улыбке, подходя ближе, но замирает и с интересом склоняет голову к плечу, глядя Хёнджину прямо в глаза. — Ты хочешь заманить меня в ловушку, глупый братец? Хёнджин поворачивается, из последних сил толкает Феликса, и он катится кубарем по полу, вздымая облачка пыли и путаясь в густой паутине, больно ударяется спиной о стену, с удивлением замирая, когда в руках оказывается аметистовый шар, который дал ему Ёнгук, а он несколько минут назад бросил в этот угол. Очарование демона спадает. Он слышит звуки боя, но всё внимание приковано к Хёнджину и Джину. Феликс вздрагивает от звука сработавшего механизма, гнетущая аура мерцает, как и две реальности, накладывающиеся друг на друга. Боль прошивает голову и всё тело, но Феликс рвётся к центру комнаты, где словно в замедленной съёмке падает Хёнджин, сжимающий торчащий из его груди аметистовый кинжал. Джин кричит страшно, реальность не просто двоится, всё дрожит, сменяясь картинками, от которых Феликс едва не отключается. Он оскальзывается, но успевает поймать Хёнджина у самого пола. Засевшая в спине стрела под тяжестью погружается в тело, выходя из груди. Хёнджин тянет окровавленные губы в улыбке, глядя на Джина: — Ты сам говорил, пока жив я — жив ты. Прощай, братец. Тёмная аура сгущается, бьётся безумной пульсацией, отчего Феликсу стоит огромных усилий удержаться в сознании и не дать Сумеркам пробить защиту. Крик инкуба болью отдаётся в сердце. Потому что Джин — точная копия Хёнджина — выгибается, вопя от боли и падая на пыльный пол. Он скребёт пальцами, и его мощь скручивается в спирали, пытаясь сломать всех вокруг, но замирает он раньше, чем потухает аура. — Нет, нет, нет, — словно заклинание повторяет Феликс, теребя отключающегося Хёнджина. Кинжал из аметиста он отбросил в сторону сразу же, короткий и стрелу трогать боится, он залепляет рану на груди паутиной, которой выпачкался с ног до головы, чтобы на время остановить кровь, и корит себя за то, что с собой ни трав, ни снадобий, ничего. — Выпей меня, только не смей… — голос ломается, и «умирать» не срывается с губ. — Прости меня, — едва шевеля губами, шепчет посеревший Хёнджин. И Феликс скорее угадывает, чем слышит. — Прости. — Глупый, что ты наделал? — Феликс смахивает влагу со щёк Хёнджина, чьи глаза медленно теряют нечеловеческую яркость, становясь обычными карими глазами, угасающими, медленно закрывающимися. Феликс гладит чужую щёку, убирает спутанные волосы со лба и горько шепчет: — Теперь у тебя для отдыха целая вечность. Феликс утыкается лбом затихшему Хёнджину в плечо, игнорируя шум драки и падающих рядом людей. Он не слышит и не видит ничего. Его за плечо тормошит залитый кровью ухмыляющийся Сан, Феликс мажет по нему взглядом, отмечая перья, торчащие из спины, смотрит на стоящего поодаль Минки со сбитыми костяшками и совершенно потерянным взглядом, слышны возгласы Ёнгука и Минсока, и Феликс поджимает губы. Слов нет, а внутри словно всё вымерзло. Ярким красным вокруг расцветают кровавые ликорисы.Я привязан к тебе (я жду) Я там где был всегда Либо отпусти меня, либо притяни меня ближе к себе Весь день в ожидании
В груди гудит, и Феликс жмурится от растущего в нём отчаяния. Реальность вибрирует скачками, накладывается прошлое на будущее, мерцает взбесившейся гирляндой, а он давится слезами, прокусывая губы. Ничего и никого не вернуть, Хёнджин лежит в его руках свинцовой тяжестью, весь мир давит на него, и он готов сдаться. — Забирайте своего преступника, — гудит Минки, становясь больше похожим на скалу или глыбу льда, ни капли, ни намёка на смешливого охотника. Он зло смотрит на стоящих поодаль противников и бросает: — Забирайте и проваливайте. — Нам нужен и второй. — Второй — обычный человек, чью личину носил демон, путая следствие. Можете сами проверить, — отзывается Сан, сплёвывая и облизывая острые зубы. Он дёргает головой, оглядываясь за спину на оперение впившихся в тело болтов, и заступает не менее потрёпанным охотникам дорогу. Кицунэ врёт и импровизирует на ходу, но оказывается почти прав. Феликс невидящим взглядом смотрит на датчики демонической активности, чьи стрелки возле Хёнджина даже не вздрагивают, но заходятся сиреной возле Джина. Охотники, недовольно цыкая, уносят тело, оставив остальных разбираться со своими делами. Сумерки вспучиваются громадным нарывом, почти прорывая себе путь наружу, Феликс валится на тело Хёнджина, содрогаясь от конвульсий поддающихся врат. Сил на борьбу нет, всё испито до дна, вылакано и вылизано до последней капельки, холодеющими пальцами он цепляется за Хёнджина, но сознание уплывает. Всё вертится каруселью, Феликс стоит среди трупов друзей, сквозь которые прорастают ликорисы, и уже не имеет сил не то, что кричать, даже ронять слёзы или склониться над умершими, называя их имена. Он замирает, каменеет изнутри, пока его вымораживает боль потери. — Феликс, нужно идти, — зовёт кто-то, и Феликс открывает глаза. — Я никуда не пойду, — бормочет он, вцепляясь в Хёнджина, словно его сейчас будут отрывать насильно. И он уверен. Будут. — Уходите. — Нужно перевязать раны, — подаёт голос Минсок, но Феликс даже не смотрит в его сторону. — Ты меня слышишь? — Я цел, — зло рычит Феликс, желая отгородиться от Минсока стеной Сумерек. Но ему кажется, что и там достанет. Несносный охотник. Не знающий покоя и не ведающий пощады. — Не твои, котёнок, — в голосе Минсока слышится какая-то нежность. Виной ли тому Ёнгук, уравновешивающий его или же Феликс просто сходит с ума? Он оглядывается на стоящего рядом Минсока, и видит заботу, которая обычно скрывалась под насмешкой. — Что? — сердце пропускает удар, Феликс уже давно ощущает себя выпотрошенным и пустым, а тут эту пустоту заполняет леденящий жар. — Ты меня задушишь, — сиплым и до боли знакомым голосом шепчут на ухо. В груди чёртова оглушительно яркая сверхновая. — Хёнджин…но как? — Не знаю, как, вы — охотники, вы и разбирайтесь. Но ему точно нужен лекарь, — вклинивается Чимин, и Феликс чуть сдвигается, открывая доступ к Хёнджину, но не отпускает его, будто тот растворится виденьем, как ликорисы, которые если и вырастут на их могилах, то нескоро. Феликс тычется носом в щёку Хёнджину и надсадно дышит, глотая слёзы и совершенно наплевав на то, что на них смотрят. Он с нежностью пропускает между пальцев седую прядь, появившуюся в волосах Хёнджина, и пытается понять, что к чему. Внутри пузырится счастье, смешанное с недоумением и помноженной на два болью. Но миры больше не отзываются мигренью и не пульсируют, норовя прорвать границы. Рядом тихо матерится потрёпанный и непонятно откуда взявшийся Химчан, проклинающий тупых костоломов и коновалов, которые стреляют в своих, не видя разницы с нечистью и нежитью, которым руки вырвать и в задницу, из которой они растут, и засунуть. Сан кривится, пока Химчан прощупывает его спину, так и не решаясь доставать арбалетные болты, засевшие слишком глубоко. Минки, Минсок и Ёнгук почти целы, если не считать ссадин и синяков, разорванной и распоротой кое-где одежды, сочащейся из мелких ранок крови и откровенно злых лиц. И если Минсока не привыкать видеть разъярённым, то Ёнгук пугает до колик. Минки же и вовсе сам на себя не похож, страшный. Откровенно страшный. И потерянный взгляд лишь усиливает ощущение. Минки помогает Химчану увести Сана, Минсок с Ёнгуком остаются, чтобы помочь Хёнджину и ещё не пришедшему в себя Феликсу. Он никак не может принять факт чудесного воскрешения, перед глазами бегут прочитанные строки из Книги Древних, и кое-что становится на места или пытается это сделать. Но хочется кусать если не пальцы, то шеи врагов, но Феликс сдерживается, идёт на негнущихся и трясущихся ногах следом за друзьями и пытается хотя бы дышать. Ощущения смазанные, будто потёкший в ливень рисунок гуашью. Краски смешиваются, оставляя после себя нечто невразумительное. Феликс чувствует себя и вовсе куском асфальта под потёкшим рисунком, на котором смешались краски, не зная меры и смысла. Калейдоскоп мелькающих картинок и дрожащего мироздания чуть замедляется, но Феликс не сильно запоминает суетящихся лекарей, зато когда дорогу в палату к Хёнджину заступают Ёнгук с Минсоком, он помнит прекрасно. — Тебе нужно поспать, — говорит Ёнгук и мягко останавливает рвущегося к закрытой двери Феликса. Не дёргает, не толкает, но Феликс будто натыкается на скалу и замирает, кусая губы. — Мне нужно к нему, — он обращается к Ёнгуку, не глядя на усмехающегося Минсока, которого хочется укусить больше, чем обычно. — Хватит сверкать своими чёрными глазищами, котёнок, — смеётся Минсок и подходит ближе. — Ты должен поспать, а он должен отдохнуть. — И где гарантия, что он будет жив, когда я вернусь? Что вы не сдадите его начальству? Какие гарантии? — Успокойся, никто его не тронет. Мы проследим, — Ёнгук обнимает его за плечи и смотрит в глаза, не мигая, удерживая взгляд и дожидаясь малейшей реакции. Феликс не верит, ведь охотники — это охотники, у них это в крови. — Я тебе обещаю, что к нему кроме лекарей никто не прикоснётся. Веришь? — Феликс неохотно кивает. Ёнгуку хочется верить, и кому-кому, как не ему и верить вообще. — Как Сан? — Всё в порядке. — Во всяком случае, если бы что случилось… — Феликс сглатывает, сжимая зубы и глядя на Минсока, который в мгновение ока делается не просто мрачным, а вновь раскалённо злым. — Мы бы знали уже… Те чудилы из отдела ядом каким-то смочили всё оружие. Но, Химчан явился вовремя. Словно чёрт из табакерки… Ты отдыхай, котёнок. В лавку идти Феликс не собирается, находит свободное сиденье в зале ожидания и скручивается на кресле, закрывая глаза. Он вымотался просто в край, всё тело ломит и подрагивает, словно тёмная власть, с которой он сражался и проиграл, всё ещё сидит в мышцах, готовая отозваться на малейший зов. И кто знает, что страшнее, сорваться здесь, где много лекарей и охотников, и кого-то покалечить, пав под заговорённым оружием, или наедине с самим собой поддаться искушению чужой воли. То, что Джин погиб, ещё в голове помещается с трудом. Феликс вообще ни в чём не уверен и не хочет думать, а что если. Потому что «если»… если Джин жив, если он выжил так же, как и Хёнджин, бой не будет завершён, пока такой же по силище древний не перегрызёт горло инкубу, как две капли воды, похожему на Хёнджина. И от этого ещё страшнее. Сон тревожный, полный догадок и пережитого. Феликс с трудом продирается сквозь него, сдавленно ругается, путаясь в происходящем, тычется, словно слепой котёнок в поисках тепла, но не находит ни ответов, ни зацепок, ни успокоения. Сон бурлит ведьминским варевом, булькает, но не даёт ничего, кроме путанных и замысловатых иллюзий уставшего мозга. — Он точно мёртв? — Феликс вцепляется в куртку склонившегося над ним Ёнгука. — Мне нужно видеть тело. — Успокойся, точно умер. — Откуда знаешь? — Феликс моргает с трудом, глаза словно песком засыпаны, а веки сухие, едва не скрипят каждый раз, когда движутся вверх-вниз. — Лично осматривал, — успокаивающе говорит Ёнгук и гладит тяжёлой ладонью по голове. Феликс прикрывает глаза, справляясь с дыханием, хоть выходит весьма плохо, чтобы не сказать — вообще не выходит. Ёнгуку можно верить, это Феликс знает наверняка. Как и Минсоку, который своими словами может ранить сильнее, чем извечными саями. — Даже если и был жив, то его следователи добили. Ты почему домой не пошёл? — А ты бы смог, если бы Мин… — Феликс не договаривает. Знает ответ и так, а лицо Ёнгука каменеет на мгновение, он присаживается рядом и протягивает Феликсу стаканчик кофе. Как не расплескал только, пока Феликс его тряс и выглядел параноиком. — Спасибо. Прости…с ним Минсок? — Ёнгук кивает, и Феликс делает глоток кофе, пытаясь собраться в кучу. Неловкое молчание прерывает падающий на соседнее кресло бледный до синевы Сан. Мощью веет такой, что Феликс едва сдерживает порыв если не колени преклонить, то хотя бы пригнуть голову и впериться глазами в пол. Для полной картины не хватает поверженных врагов у ног и кроваво-красного плаща на плечах. Ну и короны, чтоб контрольным. — Что грустим? — спрашивает Сан, а сам едва губами шевелит. Яд, видать, мудрёный попался. Феликс протягивает Сану кофе, и тот, благодарно промычав, прикладывается к стаканчику. — Тёмное чернее чёрного? Ёнгук застыл со стаканчиком в руках и прикрыл глаза ещё пару минут назад, Феликс хмурится на слова Сана, пытаясь заставить вязкую кашу, зовущуюся мозгом, заработать, но выходит так себе, если честно. Спать бы ещё и спать, свернувшись калачиком под одеялом. И камин чтоб пожарче, а в камине огонь красный, на концах языков оранжевый ил жёлтый, а, может, и вовсе почти белый, а, уголья тёмные, почти чёрные в углах. Феликс расширившимися глазами смотрит на Сана и едва успевает его поймать. — Яд мантикоры! — Чёрт, — шипит Ёнгук и несётся к палате Хёнджина, чтобы предупредить целителей, пока с Саном возится уставшие Чимин с Химчаном. По полу расползаются две кофейные лужи, напоминая Феликсу очертаниями погребальные холмы. Чимин набирает номер Хонджуна, кратко излагая суть проблемы, а Феликс смотрит на ползущую чёрную паутинку по бледному лицу кицунэ и кусает губы. Ведь могут не успеть. И даже в арсенале противоядий огненной саламандры может не оказаться нужного. Или они не успеют, и тогда Минки его никогда не простит. Хотя куда хуже — Феликс сам себя не простит. Не сумеет. Он беззвучно шевелит губами и злится на себя, что раньше не дошло. Ведь мог бы и раньше догадаться. По потемневшим на шее венам, которые и напомнили ему уголья камина. Но он о яде мантикоры только читал и никогда не сталкивался раньше, и можно было бы простить себя, но Феликс не может, потому что яд крайне опасен, а они упустили несколько часов. На негнущихся ногах он отходит от Сана и закрывает руками лицо. Он себя никогда не простит, если опоздали. Его обнимает Минсок, и Феликс утыкается носом ему в плечо, пока охотник гладит его по спине и говорит, что стрела, которая ранила Хёнджина, отравлена не была. Но почему-то от этого не легче. Потому что чёрная паутинка плетётся по бледным губам, расползается по скулам. Глаза Сана приоткрыты, и от этого совсем жутко. — Всё будет хорошо, — говорит Минсок. Вот только голос чуть дрожит, и Феликсу страшно. — А если нет? — «Если» — не существует. Всё будет хорошо. И никаких «но», — Минсок прижимает Феликса сильнее, когда чувствует, что он собирается возмутиться. — Если бы не ты, надежды бы не было вообще. Знаешь, сколько лет никто с мантикорами не сталкивался? Ну чего ты, котёнок? Феликсу стыдно и неловко, но его прорывает. Слёзы катятся сами собой, безостановочно и неудержимо, будто плотину прорвало. Словно всё напряжение последних дней наконец находит выход и стремится вырваться сразу и полностью, без ограничений. Минсок гладит его по спине и удерживает, когда Феликс порывается рвануть прочь от себя и стыда. Феликс кусает пальцы и давится всхлипами, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Время будто не движется, всё вокруг словно замирает, и лишь страх и боль копошатся внутри, заполняя собой всё пустующее место, где несколькими часами бились Сумерки, слёзы успевают иссякнуть. Феликс просто дышит надсадно, словно астматик, задыхающийся без дозы лекарства, открывающей путь воздуха в лёгкие. Мимо них стрелой проносится Хонджун, звеня похожим на сумку военного медика сундучком. Он вместе с Химчаном и Чимином хлопочут над лежащим на полу Саном, пока санитар методично оттирает лужи разлитого кофе. Сана уносят, а Феликс почти не дышит и закашливается каждый раз, когда пытается вдохнуть. Минсок не позволяет ему упасть, хотя Феликсу очень хотелось бы слиться с полом или стеной, чтобы ничего не ощущать. Проходит не один час, не два, может, три или четыре. Феликс позволяет себя усадить и смотрит в пустоту. Спустя вечность к ним подходит едва стоящий на ногах Минки, падает в кресло и прячет лицо в ладонях. В груди у Феликса всё обрывается, и непрошенные слёзы вновь готовы сорваться. Такого опустошения он не чувствовал очень давно, чтобы всё на грани, на изломе, до ужаса и потери чувствительности, запредельно. Феликс готов завыть, но Минки выпрямляется и слабо улыбается. — Живой. Спасибо тебе, травник. — Вот видишь, всё в порядке, котёнок. И Феликсу не хочется обрычать Минсока и даже укусить не хочется. Что-то неуловимо изменилось в них обоих, и Феликс крепче обнимает Минсока, чтобы спустя мгновения, кивнув охотникам, скрыться за углом и пуститься бегом в палату Хёнджина, которую, словно Цербер всё это время стерёг Ёнгук. — Как ты? — спрашивает Феликс, подходя к постели Хёнджина. — Жив, и это здорово, — Хёнджин слабо улыбается, а потом снимает с шеи руну. — Отдай Сану. — Не снимай. Вообще непонятно, как ты жив, если дышать на моих руках перестал, — ломким голосом говорит Феликс. — Прошу тебя, — глаза лихорадочно блестят, Хёнджин вкладывает ему в руку сделанную для него руну и повторяет: — Отдай Сану, ему нужнее. Я же слышал о яде… — Ладно, — неохотно соглашается Феликс и поджимает губы, когда целители просят его покинуть палату. Феликс передаёт хлопочущему над Саном Химчану руну и придирчиво смотрит, чтобы она легла на грудь кицунэ. Лишь тогда он выдыхает и уходит, сделав вид, что совершенно не видит нечитаемого взгляда целителя. Он слишком устал за сегодня, едва с ног не валится, глаза закрываются сами собой, а дрожь безостановочно терзает тело, он почти падает, засыпая на ходу. Спасает его подставивший плечо Минсок. — Мы подвезём тебя. Он не помнит дорогу до лавки, слабо помнит, как ложился в постель, но засыпает так крепко, как не спал никогда. Во сне приходит Тэхён и мягко улыбается ему, ничего не говоря, лишь кивнув напоследок, прежде чем раствориться в туманной дымке, оставив лишь тепло и тишину. Наутро Феликс обнаруживает необычную стражу: мелкая нечисть сидит у разбитых окон и выломанных дверей, злобно шипя на снующую у дома бааван ши, стремящуюся войти вовнутрь. Прекрасная, но опасная красавица переступает по воздуху, ищет лазейку, но всё никак не находит. Куда ни сунется - там вырастает чёрная мохнатая многоногая нечисть и шипит на неё, скаля зубы. Швырнув во взвизгнувшую и убравшуюся восвояси бааван ши клубок заговорённых трав, вынудив её выйти на свет, Феликс осматривает лавку. Работы предстоит море. Знакомая мордочка нечисти оборачивается к нему и радостно машет лапкой, что-то треща собратьям. Феликс неловко улыбается и качает головой, шурша бумажными пакетами в поисках подходящей еды для малышей, спустя несколько минут поисков мелочь довольно хрустит, не покидая свой пост. Феликс старается сильно не мельтешить в палате, не дежурит у дверей, хотя очень хочется войти, просто сил нет. Но чувство вины жжёт калёным железом, и Феликс мечется по лавке, хрипит, словно простуженный в трубку, выясняя у охотников, как дела у Хёнджина и Сана. Сан в тяжёлом состоянии, но стабилен, а едва очухавшись, обещает явиться как только встанет на ноги и лично поблагодарить Феликса за помощь. Феликс уже заочно опасается. Кто этих кицунэ знает. Разбираться, как и почему морок Хёнджина исчез, что вообще происходит, и почему возле Хёнджина не срабатывает демонический датчик, Феликсу абсолютно не хочется. Хёнджина можно касаться без боязни, и Феликс будет это делать при возможности. Пусть недолго и совсем мало, но... Хёнджин идёт на поправку быстро, и к концу недели стоит у лавки Феликса растерянный, сомневающийся и готовый уйти в любой момент, но заметивший его Феликс не позволяет этого сделать. Касается холодными пальцами его запястья, трогает обнажённую ладонь без привычной перчатки и переплетает пальцы. Хёнджин несколько секунд испуганно смотрит на их руки, но медленно расслабляется, и улыбка трогает губы. — Идём внутрь. Губы у Хёнджина тёплые и мягкие, и почти забывший, что такое целоваться до онемения губ, Феликс зачарованно выдыхает, предаваясь столь приятному занятию сполна. Хёнджин отвлекается и смотрит на него, словно если не видит впервые, то будто лет сто не видел. Феликс выдыхает, проводит большим пальцем по скуле Хёнджина и улыбаясь тому, что может это сделать, хотя хотелось так давно. Он притягивает Хёнджина за затылок и вновь целует, пока Хёнджин переплетает их пальцы, осторожно, словно боясь ранить или причинить боль. Лежать рядом и смотреть на отблески в камине — это настоящее чудо. И даже когда неяркий свет утреннего солнца пробивается сквозь неплотно зашторенное окно, вставать не хочется. Феликс морщится, чувствуя тяжесть на груди, и сонным взглядом натыкается на тёмную макушку, уютно пристроившуюся у него на плече. И руку поперёк груди. Феликс запускает пальцы в тёмную шевелюру с прядью серебра и улыбается. Облегчённо и счастливо. Хёнджин нехотя отползает, сладко потягиваясь и жмуря один глаз, смотрит на Феликса. — Доброе утро. — Доброе, — голос ото сна хриплый, ещё ниже, чем обычно, отзывается гулом в голове. Хёнджин улыбается шире, а Феликс тянется к нему, касаясь пальцами лица, обводит слегка ассиметричные губы и легко касается родинки под глазом. — Что любишь на завтрак? — Я… Хёнджин задумывается, а потом пожимает плечами. — Не важно. Съем всё. А тебя на десерт. Феликс напрягается на мгновение, вглядываясь в лицо напротив, но вскоре улыбается, отвечая на чуть неловкую улыбку Хёнджина, явно недовольного своей неудачной шуткой. Оставив Хёнджина наедине с собой, Феликс устремляется в ванную, а оттуда в кухоньку, куда спустя какое-то время входит Хёнджин. Феликс застывает, когда нос Хёнджина тычется в затылок, а потом чуть поводит головой туда-сюда, улыбаясь и ощущая чужое тепло. С Хёнджином хорошо, он никуда не уходит и крутится рядом в лавке, листает книги и много спрашивает о свойствах трав или смесей. Словно перечеркнув всю свою прежнюю жизнь, он учится смешивать порошки и смешно чихает, заглядывая в широкогорлые банки, которые со смехом ему протягивает Феликс. Хёнджин напоминает ребёнка, познающего мир и счастливого от своих открытий. И хотя хочется спросить, чем он занимался прежде, к чему душа лежала, Феликс все вопросы оставляет на потом и просто живёт, наслаждаясь каждым мигом. Хёнджин спрашивает «что это?» и показывает на синяк на руке Феликса, и Феликс объясняет, что так бывает у людей и у всех, у кого регенерация не позволяет иметь яркие краски от ударов. Хёнджин замирает и касается кончиками пальцев тёмного пятнышка, очерчивая его контур. А у Феликса раскалённые, жгучие осколки стекла в глазах от происходящего. С Хёнджином Феликс забывает о многом, он ощущает крылья за спиной, и время бежит незаметно, но Феликс всё равно каждый день интересуется, как дела у Чана и Сана, и радуется, когда слышит, что оба выписаны из больницы. Сан вопреки страхам Феликса благодарит его совсем не пугающим способом: приносит в подарок семена редких цветов, любовно завёрнутые в отдельные бумажные кулёчки и подписанные. — У тебя клумба большая, а пустует, — словно оправдываясь, говорит Сан, а Феликс неверяще прижимает к груди подарочный пакет, прочитав названия и онемев от удивления. — Спасибо. — Тебе спасибо. Обещай, что у тебя будет лучшая клумба в этой части города всем на зависть. Особенно тем табакокурильщикам с соседней улицы, — смеётся Сан, — и тебе спасибо, — он кивает Хёнджину и на секунду касается груди, Феликс замечает знакомый кожаный шнурок и улыбается. Сан забирает пакет, который подготовил Феликс, и, подмигнув ему, уходит, чуть подволакивая ноги и опираясь на Минки. Феликс хочет спросить, что же всё-таки сподвигло кицунэ помогать и уж тем более помогать так, как это сделал он. Но Феликс смотрит в спину Сану и думает, что ещё поинтересуется, почему всё произошло так, как случилось, и Сан не отвертится от ответов. А пока ему нужно восстанавливаться. — Это у него надолго? — спрашивает Хёнджин, кивая на Сана. — Или навсегда? — Яд очень токсичен, но он оправится. Нужно время, — Феликс трёт виски, прислушиваясь к колебаниям и устало выдыхая. — А им двоим особенно… — М? — откликается погрузившийся в чтение книги Хёнджин. — Ты что-то сказал? — Нет. Ты не видел горечавку? С тем, что в лавке теперь вечно толкутся охотники и лекари приходится смириться. Рука не поднимается прогнать, а готовый вечно подкалывать язык не поворачивается что-нибудь эдакое сказануть. Словно Хёнджин смягчил его собой, как Ёнгук Минсока. Феликс лишь улыбается. Всё чаще и больше, глядя на играющих в настолки охотников, которые в свободное время собираются в той самой комнате, в которой Минки погружался в Сумерки. — Можно посмотреть оружие? — без особой надежды просит Бан Чан, глядя на Сана и Минки. Феликс с удивлением смотрит, как оба охотника кивают и пускаются в долгие объяснения, Чан качает головой, прищёлкивает языком и с удовольствием слушает. — Да… — тянет Феликс. — Не лавка, а проходной двор. — Но тебе же нравится, — Хёнджин словно тень вырастает за спиной и касается кончиками пальцев. Феликсу крыть нечем. Нравится. Очень. Изо дня в день они встречаются и обсуждают столько тем, которые раньше никогда не поднимались. Это немного пугает, их компанию тяжело назвать нормальной и мало-мальски адекватной. Целители, древние, оборотни, охотники, бывшие демоны и стражи врат. Больше похоже на перечень в книге запретного отдела, чем на правду. Но тем не менее, всё так, как надо. Дни идут чередой, но Феликс всё ещё молчит, не расспрашивая охотников об их помощи. Зато принимает их с большим радушием, чем прежде, без устали наполняя заварник новыми травами в любопытных комбинациях, состав которых он придумал давным-давно, а вот не руки доходили. Хёнджин восторженно делает вещи, которые привычны людям сызмальства, и радуется мелочам, а Феликс улыбается, глядя на него, а потом предлагает новое, и становится счастливым, когда глаза Хёнджина загораются непередаваемым восторгом. — И куда подевался ехидный и непробиваемый котёнок Ёнбок? — Феликс слышит голос Минсока, но не оборачивается к нему и даже не фыркает на привычную для Минсока фразу. Просто бросает в заварник ещё несколько высушенных ягод шелковицы и штук пять райских яблок. — Мне нравился ершистый оборотень. — Минсок, если ты не отстанешь от травника, можешь искать нового напарника, — с угрозой произносит Ёнгук, но вопреки своим словам обнимает Минсока, устраивая подбородок у него на макушке. — Ты травы забрал? Тогда нам пора, хочется узнать из первых уст, что к чему у ребят. Минсок фыркает точь-в-точь, как Сан, усмехается и подмигивает Феликсу, сгребая с прилавка пакет, щёлкая Ёнгука по носу и молниеносно скрываясь за дверью лавки. Ёнгук качает головой и улыбается широко, отчего внутри у Феликса тепло и уютно, а потом уходит следом за Минсоком, махнув на прощание рукой. Феликс обнимает себя за плечи и понимает, что нашёл то, что так долго искал, сопротивлялся, боясь признать, но нашёл. Пусть и верится с трудом, пусть слишком много всего намешано и страшно загадывать на будущее, не зная, вернёшься ли к вечеру домой целым и невредимым, Феликсу хорошо. На плечо опускается подбородок согнувшегося для такого дела Хёнджина, и Феликс улыбается широко, точно так же как минутами ранее Ёнгук, а когда на животе смыкаются чужие пальцы, становится ещё лучше. Феликс прикрывает глаза и позволяет себе просто дышать и наслаждаться чужим теплом, быть именно в этот момент собой. Не оборотнем, не травником, и тем более не стражем врат. Просто собой. Обычным счастливым человеком, у которого есть всё, что нужно: друзья, дом, работа и родная душа. Но звенит колокольчик, и дверь в лавку открывается, разрушая очарование моментом. — Привет…эээ… всем, — Бан Чан улыбается немного неловко и опускает глаза, сканируя носки своих тяжёлых ботинок с медленно тающими снежинками. — Слушай, ты знаешь того, кто ковал оружие тех охотников, Сана и Минки? — спрашивает он у Феликса и улыбается шире, когда Феликс кивает. — Сведи меня с ним, хочу узнать побольше. Феликс оглядывается на Хёнджина и тот кивает, иди, мол, я заказы отдать-принять смогу. Феликс уверен, сможет, справится, и не такое может, но на душе немного грустно и трепетно. Словно это он впервые остаётся в лавке, чтобы обслуживать клиентов, не зная, что родные никогда больше не переступят родной порог. — Если из-за тебя мелкие демонята разнесут мою лавку, я сам тебя убью. На твоей заднице своё имя выгрызу, так и знай. — Просто признай уже, что тебе нравится кусать меня за задницу, — со смехом отвечает Хёнджин и улыбается так светло, что Феликс медленно тает, посылая воздушный поцелуй. — Я быстро. До лавки оружейника они добираются на байке, и Феликс понимает, почему мотоциклисты ходят в плотной одежде — мороз, помноженный на холодный, бьющий по телу ветер, даже несмотря на сидящего впереди Чана, пробирает до костей. И совершенно неважно, что он оборотень. Зубы стучат не тише, чем молот по наковальне в мастерской. — Малец, мастера позови, — говорит вошедший Бан Чан, заприметивший Чонина в углу, и Феликс давится фырканьем и смехом одновременно. — Чан, этот самый, как ты выразился, малец — и есть мастер. — Эм…да? Ну ладно, — Чан старается выглядеть непринуждённо, но краска неловкости и стыда всё равно заливает щёки и плечи. — Я такой красоты с роду веку не видывал… Чан улыбается широко и открыто, с ямочками, которые смягчают его черты, так, что у Феликса вновь тёплая волна чувств к этому весёлому и доброму оборотню, по воле судьбы попавшему под влияние его ауры стража. Серьги-кольца качаются, когда Чан с интересом оглядывает мастерскую. Феликс благодарен ему за помощь и даже за те непростые отношения, которые ломали их двоих, потому считает своим долгом предупредить, чтобы Чан не играл с огнём. — И я был бы осторожнее с… Ой дурак…ну куда ты…что ты… — Феликс замирает, глядя, как Чан суёт свой любопытный нос в открытый прилавок и берёт в руки один из кукри с красивой рукоятью. На него из-под красной чёлки с интересом смотрит Чонин, медленно склоняя голову к плечу и облизывая острые зубы. — Ладно, сам разбирайся, меня Хёнджин ждёт. Дорога назад занимает больше времени, чем сюда, но Феликс лишь посмеивается в кулак, зная, что интерес Чонин проявляет крайне редко. Всё больше со сплавами да железяками возится, денно и нощно стоит возле негаснущей пасти кузницы. Оружие и только оружие — его любовь, но и драконов, оказывается, можно заинтересовать. Чонин редко проявляет интерес к чему-то кроме оружия… А если уж проявляет… Хёнджин ждёт его у входа в лавку, и от такой мелочи внутри что-то тёплое колется мягкими иголочками, словно совсем ещё юный ежонок в ладонях. Хёнджин тянет его за собой, раздевает по дороге, оставляя след из одежды и оставляя на зябко передёрнувшем плечами Феликсе только джинсы и футболку. Он роняет его в постель, а Феликс и не сопротивляется, млея от проявлений заботы.Держись за меня ещё крепче Притяни меня ещё сильнее Позволь быть рядом с тобой С тобой
— Холодный, — ёжится Хёнджин и обнимает продрогшего Феликса. У него ледяные ступни и ладони, а тело бесконтрольно дрожит, но Хёнджин стоически переносит все лишения, обнимая крепче и заворачивая Феликса в кокон из одеяла и объятий, чтобы тепло никуда не сбежало. Феликс возится и копошится, что-то фырчит, сам не понимая, что именно и чем он недоволен, пока не затихает, смирившись с тем, что оплетая собой, Хёнджин его согревает. Вопреки здравому смыслу. Хёнджин утыкается носом в его русые пряди и просто дышит им, а у Феликса невидимая рука на горле, сжимающая всё сильнее. Он засыпает быстро, несмотря на то, что ком в горле стоит до сих пор, не позволяя сделать полноценный вдох. Но открывает глаза от чужого шёпота, который оставляет на сердце незаживающие раны. Бередит былые, добавляет новые. Хёнджин выдыхает его имя и обнимает крепче, а сон сбегает от Феликса, сверкая пятками. К Хёнджину Феликс льнёт как к спасательному кругу. С такой самоотверженностью вжимается в него, словно это не принесёт ни боли, ни страданий. Феликс знает об опасности, о вероятностях, но не может себя заставить встать и уйти. Ему так хочется, чтобы его любили и дарили тепло. Даже демон, который на это неспособен. Поправочка: бывший демон. Хотя Феликс не уверен на сто процентов. Мерзко ощущать себя маленьким брошенным котёнком, но именно так себя Феликс и чувствовал. До появления Хёнджина. Всё казалось, что жизнь его выбросила на обочину, а теперь он вынужден пытаться согреться всё время. Он должен искать тепло, которого никто не хочет дать лично ему, вынуждая греться у огня чужих чувств, довольствуясь крохами. Он всегда рад Минсоку и Ёнгуку, чья любовь затапливает его до кончиков пальцев, отзываясь тугой болью в подреберье, он благосклонен к Сану и Минки, чувства которых похожи на обрушивающееся на тихий берег цунами, он рад Хёнвону и Хосоку, чьи чувства напоминают водоворот, способный затянуть даже посторонних, он улыбается Химчану и Чжухону и Чану с Чонином, которые ещё не понимают, но уже увязли по уши в ещё неозвученном. Но теперь у Феликса есть и своё, и от этого почти жарко. Хёнджин вопреки всему дарит ему тепло и лёгкие сны, и Феликс не хочет копаться в причинах и следствиях.