***
В коридоре, ведущем в подземелья Слизерина, есть тайное ответвление, скрытое за иллюзорной частью стены. Я обнаружил его на четвертом курсе, когда мы с Ричи возвращались в гостиную глубокой ночью и не в самом адекватном состоянии: он случайно толкнул меня, я провалился в проем рукой, испугался и подумал, что мне померещилось. Сам Вандермеер уронил доспехи рыцаря, и мы сбежали отсюда до того, как кого-то привлек шум. На следующий день я вспомнил об этом и вернулся, но Ричи о находке почему-то не рассказал. В конце коридора я ожидаю только тупик: ни комнаты, ни двери, – и потому, увидев там человека, я разочарованно останавливаюсь. Кто-то сидит на стуле и читает книгу. Звук шагов заставляет его вскинуть голову, и я с удивлением узнаю Аделу. – Кристофер, – она поднимается на ноги и замирает. – Об этом тоннеле всем известно? – Нет. Не знаю. Наверное, тут было бы больше народу, если бы все знали. Почему ты здесь? Адела передергивает плечами и опускает голову. Я заметил, что она стала избегать людей после скандала с Лили Поттер, хоть и устроила его сама, сделав себя мишенью для всеобщего внимания. Меня терзают смешанные мысли, но я стараюсь оставить только сочувствие. – Как ты? – Все в порядке, – она вежливо улыбается. – И что это за порядок? – я не менее вежливо поднимаю брови. – Что ж, – она с явным усилием формулирует ответ, – я считаю, что порядок – это принадлежность всего своим местам. Я была уверена, что мое место рядом со Скорпиусом, но это не так. Он так не считал, а, даже если считал, все равно не собирался знать свое. Я уже написала Адриану и ожидаю, что он расторгнет договор, как бы неприятно это ни было. Так что все и правда в порядке или скоро будет. Все на своих местах. Я понимающе киваю, испытывая некоторое облегчение. Мне всегда было жаль Аделу, обреченную выходить замуж за Малфоя, хоть она и держалась достойно, делая вид, что в этом нет ничего гнетущего. Теперь, когда договор будет расторгнут, даже мне становится легче. Не представляю, насколько она все это время чувствовала себя подневольной и закрепощенной. Погодите. – Договор? – я недоуменно хмурюсь. – Помолвку, ты хотела сказать? Или ты имела в виду брачный договор? Адела становится бледнее, если это вообще возможно. – Да, я… имела в виду, – на ее лице отчетливо проступает испуг, и она подносит руку к губам, будто чтобы зажать себе рот. Потом опускает. – Нас со Скорпиусом связывает Кровный договор. Мы обязаны пожениться. Ну, то есть, не совсем обязаны. Только Адриан в любой момент может отменить его. Этого я и жду. Меня будто ударяет Конфундусом. Я пытаюсь сообразить, что значат слова Аделы, но сознание гудит и едет, не давая сфокусироваться ни на чем определенном. – Я думал, что ваши родители договорились об этой помолвке, – наконец отвечаю я. – И вы… ну… следуете их желанию. Ты и Малфой. Твой брат и Мелани Нотт. Адела кивает, уже увереннее. – Наши дедушки решили это. Родители не возражали. – При чем тут Кровный… мать его – …договор? – Потомки бывают неразумными и эгоистичными, – будто отрезав, отвечает Адела. – Они могут наплевать на свою семью и нужды рода, они могут изменить, предать или… сбежать. Глупцам нужны правила. Законы. Договоры. – Но ты не глупая, Адела, – шепчу я, хотя хочется встряхнуть ее за плечи со словами «Кровный договор и есть глупость!». – Я – нет, – так же четко продолжает она. – Я бы вышла за Скорпиуса даже просто потому, что так следует. Ради Селвинов я сделаю все. Это Скорпиусу нужен договор, чтобы вести себя достойно своей фамилии. Мне было достаточно просьбы. Все переворачивается с ног на голову. Я растерянно смотрю на Аделу, почти с воинственным видом готовую отстаивать свое право на долг и честь, и понимаю, что не хочу с ней спорить. Ни к чему это не приведет. Хотя бы потому, что я не знаю, откуда все это проистекает. – Я понимаю тебя, – говорю я, не сводя с нее взгляда. Нет. – Ты хотела сделать все, как правильно. Чертовски неверно. – И ты делала. А он – нет. Мне жаль. Адела закусывает губы и тут же спохватывается, придавая лицу более чинное выражение. – Пойми меня, Кристофер, – говорит она. – То, что ты сказал о Скорпиусе… Правда, на которую ты пытался открыть мне глаза… Я не могла поверить. Не потому, что я не верю тебе. А просто… я просто думала… или хотела думать… – Ты просто верила, что Скорпиус – достойный человек, – глухо произношу я и, полагаю, что угадываю ее мысль. – Да. И я ошибалась. – Мне жаль, – автоматически повторяю я. – И мне. Не знаю, что еще сказать.***
Когда я надеваю костюм и выхожу в гостиную, в ней уже битком народу, и, что самое удивительное, – все в черных мантиях. Может, мне не сказали о какой-то слизеринской договоренности прийти в одинаковом, чтобы еще раз обмануть всех на балу после Чар Незнакомца? Я оказываюсь близок к правде. – Крис, ты чего палишься? – Сэм, которого я не видел с самого обеда, налетает на меня уже у дверей и заталкивает в нишу за портьерой. – В зале никто не узнает твое лицо, но костюм-то опознать смогут! До меня начинает доходить. – Так это не флэшмоб, чтобы слизеринцы пришли без костюмов? Они просто их прикрывают? – Конечно, – тоном очевидности говорит Сэм. – Хотя теперь мне нравится идея всем прийти в черном, давай организуем? – Я не буду переодеваться, – вмешивается Ричи, как и ожидалось, в мантии. – Ну что, весь зал раскрасили? Ты там что, лично с кисточкой носился? Я умалчиваю о том, что последние три часа просидел в одиночестве в потайной комнате на четвертом этаже. К тому же вопрос можно считать риторическим. – Держи, – Сэм протягивает мне какую-то черную ткань, чтобы скрыть мой костюм. Не думаю, что кому-то так уж интересно, а если и да, то меня уже все сто раз успели рассмотреть. И все же я покорно накидываю мантию на плечи и завязываю на шее. – Теперь можем идти. У входа в Большой зал столпился, наверное, весь Хогвартс. Разноцветные, не только черные, накидки прячут костюмы, оставляя открытыми лица, но внутри все будет иначе, и это предвкушение забавы ощущается в воздухе. Большие замковые часы бьют семь вечера, и двери в зал открываются с медленным, томительным скрипом. Студенты, стоящие к ним ближе всех, переглядываются и осторожно входят внутрь. Я слышу восторженные вздохи, от которых толпа начинает двигаться быстрее, шурша мантиями и шелестя взволнованными голосами. Меня охватывает всеобщее настроение, но я нарочно медлю, чтобы оттянуть удовольствие. Атмосфера праздника всегда поднимает мой моральный дух, и я не понимаю, почему не проникся ею с самого утра. Когда люди передо мной расступаются, я уже никого не узнаю: на лицо медленно наползает пелена, искажая то ли все вокруг, то ли меня самого. Мне с трудом удаётся сморгнуть ее и сфокусироваться хоть на ком-нибудь. Незнакомцы. Юные, неуловимо-прекрасные и абсолютно непохожие друг на друга или кого-то из встреченных мной прежде. Они растерянно переглядываются и снимают мантии, на глазах превращаясь в свои лучшие, сверкающие версии: будто бабочки, расколовшие коконы. Рассматривая друг друга с неподдельным любопытством, они сближаются – опасливо и безрассудно смело, словно забыв, кем они были вне этих стен, или абсолютно наплевав на это. Поймав на себе открытый и заинтересованный взгляд, я сперва привычно напрягаюсь и сжимаю губы в полувежливой улыбке, но мгновенно понимаю, что больше не нужно этого делать. Никто не видит, что это я. Никто не знает. С моих плеч будто снимают всю мою жизнь, опыт и прошлое, и становится так невыносимо легко, что даже кружится голова. Я вскидываю ее наверх и замечаю десятки тыкв с мерцающими глазницами и оскалами. Между ними тянутся невесомые паутинки с тяжелыми тельцами белых пауков. Они все еще покачиваются, перебирая длинными полупрозрачными лапками, но достаточно высоко над головами студентов, чтобы не вызывать настоящий страх. Хорошо. Не хотелось бы нести ответственность за чью-то панику. Над пауками и тыквенными головами нависло тревожное грозовое небо, будто отраженное сизыми сгустками тумана, стелющегося по полу так, словно под ним что-то движется. Жутко и восхитительно. В Хогвартсе еще не было такого Хэллоуина. Незнакомцы разбредаются по залу – от столов с едой до комнаты страха – и воздуха становится чуть больше. Я безуспешно сглатываю слюну, чувствуя пересохшее горло, и иду за каким-нибудь напитком, когда звучат первые, торжественные ноты музыкального сопровождения. Цепкими пальцами они впиваются в душу и завладевают моим слухом. Я не слышал этой мелодии прежде, но отчего-то уверен, что ее написал маггл. Она длится и тянется, будто вечная песня из музыкальной шкатулки, погружая меня в прострацию, а после – выводя на свет новым, вальсирующим ритмом. Легкий, почти игрушечный мотив, напоминающий вой ветра за окном, вызывает оживление: незнакомцы один за другим движутся к центру зала, где разбиваются на самые странные пары, которые смотрятся до того органично вместе, что кажется совершенно нормальным, когда с рыжих волос утопленницы капает вода прямо на костюм датского принца с висящим на поясе черепом. Хотя… Интересно, сговор или заклятие свело эту шекспировскую пару вместе? Танцующие скрывают от меня Гамлета и Офелию, и я разворачиваюсь, чтобы покинуть активное пространство, когда натыкаюсь на какую-то девушку. Она внимательно оглядывает зал, но как будто не ищет никого конкретного, а просто изучает собравшихся. Ее волосы забраны в простую высокую прическу, а пышная юбка чёрного платья покачивается над щиколотками в такт музыке. Руки скрещены на груди. Я бы сказал, что она хорошенькая, но сегодня в этом нет смысла. – Не хочешь потанцевать? – неожиданно говорю я, предлагая ей свою руку в перчатке. В ее ответном взгляде есть интерес, – но настолько легкий, что я жду отказа. – Конечно, – она улыбается, отдавая мне свою ладонь. Ещё пара шагов, – и мы уже кружимся под ветреный, обманчиво-простой мотив, и этот танец с самого начала даётся слишком легко: будто происходит лишь в моем воображении. Я даже решаю завести непринужденный разговор. – Как тебе такой Хэллоуин? – Хорошая была идея, – отвечает незнакомка. – Тот, кто это придумал, гений. – О, приятно слышать. – Ты… – Мне помогали. – Ловко. – Что ловко? – Ловко ты напросилась на комплимент. – Ты же сам назвал меня гением, – она тонко улыбается. – Не отказываюсь от своих слов. Тогда я спрошу, откуда такая идея? – Хм. Я отвечу, что это личное. – Правда? – я усмехаюсь. – Мне кажется, сегодня здесь, благодаря твоей затее, не осталось ничего личного. Я не знаю этих людей и, пожалуй, хотел бы наложить Чары Незнакомца на весь Хогвартс. Она закатывает глаза. – Чары Незнакомца можно обойти, если знать одежду, в которой пришёл человек. – Как хорошо, что все носят одинаковую школьную форму, – фыркаю я. – Ладно-ладно. На самом деле, сегодня все тоже тщательно скрывали свои костюмы. Никто не хотел, чтобы кто-то… – Узнал его, – заканчиваю за нее я. – Да, – кивает девушка. – К этому я и стремилась. – Чтобы никто не узнал тебя? – Никто и никого. Чтобы все общались непредвзято, независимо от статуса, крови или предубеждения. Может, у кого-то откроются глаза, и он поймёт, как глупо мыслить стереотипами и делить людей на категории. – Звучит как будто ты организовала все это ради конкретного человека, – я смотрю на неё внимательнее, уже представляя, что она подтвердит мою мысль, и все это грандиозное безличностное мероприятие окажется очень личным и предвзятым. – Знаешь, не так задевает мнение одного человека, как осознание, что его разделяет множество людей. – И по-твоему, такой бал заставит их пересмотреть свои взгляды? Они же проснутся завтра утром и даже не вспомнят о тех, с кем говорили, танцевали или смеялись. Или нет, хуже. Они будут думать, что им исключительно повезло наткнуться на богатых или чистокровных, или умных, или каких угодно ещё людей, которых они и так считали крутыми. Моя речь выходит неожиданно эмоциональной, и я жду, что партнерша по танцу последует этому тону и вспылит за то, что я раскритиковал ее план, но она выдерживает паузу и уточняет: – И что, по-твоему, заставит их пересмотреть свои взгляды на тех, кого они считают ниже себя? – Не знаю, – выдыхаю я. – Понятия не имею. Когда-то я сам сменил взгляды из-за… из-за одной девушки, в которую влюбился. Ей ничего не стоило открыть мне глаза. – Значит, великая истинная любовь, – патетично подытоживает незнакомка. Моя очередь закатывать глаза. – Да нет, просто первая любовь. Любая, на самом деле. Просто это момент открытости и беззащитности. Ты готов узнавать и принимать нового человека, все новое, и ты готов идти на уступки и… – Перестаёшь ненавидеть магглов, ага. Поймав ее насмешливый взгляд, я на секунду думаю, что она узнала меня, догадалась немыслимым образом или, как организатор, умеет смотреть сквозь Чары Незнакомца, но вот она продолжает, и мое сердце разжимается. – Или какие взгляды ты поменял? Ей и правда интересно. Мы делаем ещё пару шагов, механически завершая танец и останавливаемся друг напротив друга. Начинается новая мелодия, и я вопросительно поднимаю брови: – Продолжим? – С удовольствием. – Я и правда стал лояльнее относиться к магглам. – Значит, ты чистокровный. Или полукровка, которого бросил магглорожденный родитель. Или магглорожденный, который вырос среди магглов, которые его доставали. Поражающее сочетание проницательности и бестактности. – А ты из тех, кто настолько познала вселенскую несправедливость и неравенство, что решила с этим бороться? – Неплохая попытка. – Ты либо очень благородная чистокровка, либо магглорожденная активистка. – Я могу быть полукровкой. – Или кем угодно, если твои родители настолько давят, что тебе хочется взбунтоваться и добиться всего без них. – Если с перечислением стереотипов покончено, – говорит она, и до меня только сейчас доходит, что именно это мы и озвучивали. Я давлюсь смешком. – Знаешь, в твоих рассуждениях было здравое зерно. Одно. И ещё одно маленькое зерно правды. Но шелухи больше. – Пусть так, – отмахиваюсь я. – Но, возможно, мы более стереотипны, чем думаем о себе. Может, нам и правда повезло сегодня столкнуться с тем, кто разделяет наши взгляды. И мы сейчас разойдёмся, так и не узнав, кто здесь бедный, кто магглорожденный, а кто сидит на задней парте и считается странным. – Мы уже расходимся? – Музыка кончилась. И мне пора идти, – она отпускает мою руку, и я тут же убираю ее, создавая дистанцию. Все вокруг и правда перестали танцевать. – Было приятно поболтать, незнакомец. Она улыбается – дерзко и очаровательно, – а потом исчезает в толпе. На меня опускается странное ощущение: будто она привиделась мне, и я никогда больше не станцую этот занимательный вальс полемики. Мне кажется, будто среди сотни незнакомцев я и правда случайно встретил родственную душу. Забавно ли, что я могу никогда не заговорить с ней снова? От этой мысли или после живого танца в горле у меня пересыхает. У столов с едой не протолкнуться: бал проходит вместо ужина и поэтому все проголодались, но мне совершенно не хочется есть, только пить – так сильно, словно меня бросили в пустыне на неделю. Отвоевать тыквенный сок гораздо проще, чем что-то сытное, но мой стакан так быстро пустеет, что я возвращаюсь за вторым и третьим. Наконец толпа выплевывает меня перед красочными декорациями и снова устремляется к еде. Я оглядываюсь. Перед полуразрушенной массивной аркой, залитой голубоватым сиянием тумана, установлен фотоаппарат. Незнакомцы сменяют друг друга в кадре, демонстрируя наряды и улыбающиеся лица. Интересно, если посмотреть на снимок вне этого зала, они все ещё будут неузнаваемы? Декорации оказываются разнообразными, а фотоаппарат не единственным. Следующий запечатлевает светловолосую девушку в голубом платье, сидящую на груде тыкв. Когда мерцает вспышка, и незнакомка пытается встать, громадные овощи неожиданно разъезжаются, и она проваливается между ними. Прежде, чем она окажется погребена заживо, я успеваю схватить ее за руку и вытянуть на поверхность. Девушка с готовностью сжимает мою ладонь и, взбудораженная, поправляет наряд. – Спасибо! – восклицает она. Чары обманывают, убеждая, что я вижу ее впервые, поэтому меня охватывает легкое любопытство. – Не думала, что все будет так ненадежно закреплено. – По-моему, сюда просто положили остатки декораций, которые не пригодились для потолка, – я рассматриваю ровную горку тыкв за ее спиной. – Хотя, стой… Она оборачивается. – Я же только что все здесь развалила! Почему оно снова стоит как было? Меня посещает догадка, и я подхожу к фотоаппарату, который стоит без дела. Под ним, в коробочке, куда улетают распечатанные снимки, лежит единственное фото: на нем девушка в голубом платье с ужасом проваливается в тыквенную трясину. Я демонстрирую ей снимок. – Это была ловушка. – Не-ет, – она со стоном забирает у меня фото, но, увидев его, хихикает. – Ладно, это забавно, хотя я хотела красивую фотографию. К тому же, я потеряла там туфлю. Я опускаю глаза на ее ноги и вижу, что она и правда стоит наполовину босая. Вторая ступня сверкает изящной стеклянной туфелькой. – Так ты Золушка! – Ты знаешь эту сказку? – удивляется она. – Даже забавно, что твоя карета, – я киваю на фотографию, – превратилась в тыкву. – Очень смешно, – фыркает она, вздернув подбородок. Из ее высокой прически выпал крутой локон, который она сдувает с лица. Мне хочется оставить его как есть, но разве можно попросить о таком... незнакомку? – Что? – Нет, – опомнившись, я качаю головой. – Ничего. Задумался. – Как насчет танца? – Что? – Ты не хочешь потанцевать? – повторяет она. – Мм… Да, с удовольствием. Мы идем ближе к остальным и встаем друг напротив друга в ожидании музыки. Вместо уже привычной яркой и торжественной мелодии, раздаются первые ноты фортепиано. Золушка протягивает мне руку в белой перчатке, и я, еще не разобравшись, что это за танец, поддаюсь ее первым шагам: это все тот же вальс, но гораздо медленнее, и мне требуется время, чтобы подстроиться. Через несколько секунд ноги вспоминают, чего от них ждут, но незнакомка уже ведет, легко обрисовывая по залу изящные фигуры. Еще одна или две пары кружатся между людьми, но большинство вальсирует на месте, поэтому мне начинает казаться, что все на нас смотрят. Девушка, которую я держу за руку, не обращает на это никакого внимания. Даже если подобная смелость ей не присуща, сегодня все иначе. Я вспоминаю свой первый танец и девушку в черном. Теперь я боюсь заговаривать с кем-то под Чарами Незнакомца: вдруг диалог снова захватит мое воображение, и я буду скучать по нему, когда мы замолчим и разойдемся, чтобы пройти мимо друг друга через час? Вдруг я снова встречу чей-то прекрасный разум и не смогу распознать его владельца, когда костюмы будут сняты? Да, она придумала идеальную схему по разбиванию сердец. – Кажется, этот вечер создан для того, чтобы делиться секретами, а потом никогда не узнать, хранителем чьих ты стал, – внезапно произносит девушка. Я смотрю на нее с удивлением. – Не думал об этом под таким углом. – А для чего еще нужны Чары Незнакомца в обычной жизни? – Ну, не знаю. Например, чтобы побыть одному, если ты не можешь никуда уйти. – Незнакомцы в старой компании всегда привлекает внимание. Все всех знают и… – она делает какой-то жест рукой, отрывая ее от моего плеча, – понимают, кто ты, просто методом исключения. – Ты когда-нибудь пользовалась этими Чарами? – Так что насчет секретов? Ее вопрос звучит интереснее, чем мой, поэтому я переключаюсь. Что я могу рассказать, никак себя не выдав? Наверное, что угодно: у меня не так уж много тайн, а известных кому-то – тем более, поэтому по моим словам вряд ли можно будет узнать меня в коридоре. – Я был влюблен в свою преподавательницу. – Здесь, в Хогвартсе? – она прокручивается под моей рукой и возвращается ближе. – Нет, частные уроки. – И какая у вас была разница в возрасте? – Мне было одиннадцать. А ей двадцать три. – То есть безответно влюблен? – Мерлин, надеюсь, – смеюсь я. – Ну и я ей этого не говорил. – Мерлин, надеюсь, – передразнивает она. – Что такого ужасного в признании одиннадцатилетнего мальчика? – Ничего, но я сразу представила себя на месте этой девушки. Мне пришлось бы разбить твое сердце. Я снова смеюсь. – Я бы это пережил. – Тебе уже разбивали сердце? – Думаю, да. – Ты не уверен? – Мое сердце разбивается понемногу каждый раз, когда я вижу какое-нибудь произведение искусства, от которого перехватывает дыхание, а потом за этой эйфорией приходит странное ощущение, будто все на свете слишком бессмысленно. Эфемерно, быстротечно. Ты никогда не сможешь испытать подобного снова. Второй или третий раз, глядя на шедевр, он уже кажется тебе знакомым, ты уже понимаешь его суть. Или думаешь, что понимаешь, пока он не откроется для тебя новыми гранями. Это одновременно счастливое и очень разочаровательное явление. – Только это разбивало тебе сердце? – удивленно спрашивает она. – Я скорее имела в виду людей. – Люди, в какой-то мере, тоже искусство. – О, – наконец понимает она. – В таком случае, да. Они разочаровывают, а потом открываются заново. Долгую, но не мучительную паузу мы танцуем молча, а я все продолжаю думать, существует ли человек, который разбивал мне сердце? Может, для этого мое сердце сначала нужно взять в руки, а потом – вольно или нет – уронить, а оно почему-то всегда остается у меня. То ли я никому его не вверял, то ли, чтобы вытащить его из моей груди, требуется что-то особенное. Кто-то особенный. – Твоя очередь делиться секретом. – Хм, – она тушуется. – Знаешь, я как-то не готовилась. – Не верю. Ты же первая спросила. Ты точно хотела облегчить душу и рассказать незнакомцу о чем-то важном. – Мм… может и так. Но тогда… мне скорее нужен совет. Совет отстраненного Незнакомца, которого я больше никогда не увижу. – Я готов. Не уверен в разумности собственных советов, но я постараюсь, – обещаю я. Она некоторое время собирается с мыслями. – Я не влюбчивая, иногда вообще сомневаюсь, способна ли на это, но недавно… мне понравился один парень. Не знаю, что с этим теперь делать. Между нами слишком много препятствий, и разумнее было бы забыть, но я… просто не могу перестать думать о нем. Я всматриваюсь в ее лицо, скрытое полумаской, и почти физически ощущаю в своей голове туман Чар Незнакомца. И вроде бы он должен прятать нас и делать невидимками – вместо этого он сегодня только и делает, что развязывает мне язык. – Когда ты спросила про разбитое сердце, я ничего не сказал про людей, потому что никто из них еще не успел этого сделать с моим. Наверное, я никогда не влюблялся всерьез с того момента, когда влюбился в первый раз. Но я бы очень хотел испытать это чувство. Так что я, конечно, проецирую, но, будь я на твоем месте, я бы признался или просто сделал шаг навстречу своим чувствам. Не думаю, что ты что-то теряешь. В худшем случае – не приобретешь. И ты будешь разбита гораздо меньше, если все не сложится сейчас, а не потом, когда ты нарисуешь в голове образ, которого не существует, влюбишься в него, и тебя отвергнут. Она поджимает губы. – Мы слишком разные. Он мне совсем не ровня, – она выдает эту фразу будто бы отрепетированно, словно столько раз прокручивала ее в своей голове и повторяла вслух, что слова стали звучать механически. – Ты боишься, что тебя кто-то осудит за отношения с ним? – я слегка разочарованно отвожу глаза. Не стану говорить ей о том, насколько это прозвучало высокомерно. – Все не так, – она качает головой. – Я не так выразилась. Это его осудят, если он ответит мне взаимностью. – Напомню, что Принца никто не осуждал, когда он выбрал Золушку. – Напомню, что Золушка изначально была аристократических кровей, – фыркает она и будто бы злится. Не понимаю только, на меня или на себя. – Хм, – я откашливаюсь. – Да. Но… – Не хочу доставлять ему проблемы. – Возможно, ты подаришь ему чувства, которые их компенсируют. Хотя звучит совершенно не романтично. – Звучит очень грустно, – она вздыхает. – Но он понравился мне. – Может, ты тоже ему понравилась? Вы часто общаетесь? – Нет, наедине мы разговаривали всего дважды. И он спас меня. Ну, вроде того, – закусывает губы. – Расскажешь? – мне становится любопытна эта история. Она с сомнением смотрит на меня. – Это не обязательно, – уточняю я. – Да нет, я же сама начала эту игру с секретами. Я была в неположенном месте, ночью. Он увидел меня и не сдал, хотя должен был. – Значит, ты точно ему понравилась, – тут же заключаю я и осекаюсь. Да нет. Быть не может. – Не думаю. Просто мы с одного факультета, и ему невыгодно, чтобы с меня снимали баллы. Это просто совпадение. – Но он был очень мил в первую встречу, а потом… потом он снова застукал меня в том же месте и… – Снова не сдал, – ровным голосом произношу я, стараясь не вглядываться в глаза сквозь прорези ее маски. Она совершенно не похожа на Светлану. Ни единой чертой. Но как она танцует… Почему мне и в голову не пришло? Нет, все аристократы танцуют, да и половина хогвартсев уже научилась вальсировать на ежегодных Рождественских балах. – Да. Музыка сошла на нет. Мы останавливаемся, но я не в состоянии сдвинуться с места – ни чтобы пригласить ее на второй танец, ни чтобы освободить место другим парам. В голове туман. Стало слишком душно или просто я никак не могу осознать ее слова. Светлана не понимает, что уже, сама того не желая, призналась мне, и это выглядит сюрреалистично, слишком неправдоподобно, книжно или надуманно, чтобы быть правдой. Я снова смотрю на нее, застывшую напротив и погруженную в свои мысли. Почти вижу вместо ее незнакомого лица ту самую девушку, что самозабвенно и страстно танцевала в пустой комнате, думая, что никто не видит. Но я видел. И теперь вижу – будто Чары Незнакомца медленно спадают. – Спасибо за танец, – улыбается она, отступая на шаг. – И за совет тоже. Может быть, я им воспользуюсь. Я не успеваю заметить, когда она теряется в толпе. Меня будто ударили по затылку, и теперь все звенит и гудит, вокруг смех и гул, какое-то мельтешение. Я хочу выпить воды, но у столов все еще столпотворение, так что единственное решение – это пойти в туалет и хотя бы просто умыться. Пробираться к выходу сложно, хотя мне никто и не препятствует: ноги будто стали ватными, а воздуха не хватает. Не понимаю, что со мной. Может, кто-то подмешал в тыквенный сок алкоголь? По ту сторону дверей тихо и холодно. У меня все еще кружится голова, и я двигаюсь будто в бреду, но через несколько минут тупого глядения в окно, мне становится немного легче: ровно настолько, чтобы я вспомнил последний разговор и снова оказался сбитым с толку. Никак не могу понять, почему слова Светланы так удивили и взволновали меня. Прежде я однозначно понимал, что чувствую в ответ на чье-нибудь признание или намек, но теперь… Я впервые не хочу устраниться, забыть об этом или оттолкнуть, но… Одни «но», хотя ни одного разумного или даже интуитивного препятствия нет. А она их видит? Почему она думает, что меня начнут осуждать за симпатию к ней? Не оттого же, что она полукровна? Это глупо. Перед глазами сразу же возникают образы всех, кто будет против: Сэм ищет чистокровную девушку из-за запрета отца, Ричи пренебрежительно относится вообще ко всем, Кэтрин – но у нее личные счеты. А все остальные, мимо кого я прохожу каждое утро, – какое им дело и как их мнение может волновать меня? Нет, если бы я захотел, ни один из них не смог бы и слова сказать поперек. И меня самого никто не ассоциирует с ненавистью к магглорожденным, чтобы считать мой выбор неприемлемым или странным. Нет, я совершенно не понимаю, какие препятствия видит между нами Светлана. Это немыслимо. – Ты недостоин ее, – раздается ледяной голос за моей спиной. Я быстро оборачиваюсь, и перед глазами снова все плывет. Малфой смотрит на меня с нескрываемым презрением, которое заставляет меня мысленно отшатнуться, но я твердо стою на ногах и предусмотрительно не убираю руку с подоконника. – О чем ты? – я стараюсь сохранять спокойствие. – О Светлане. Она не знает, каким ублюдком ты был. – Она знает, каким был ты, и все равно общается с тобой, – огрызаюсь я, сам того не ожидая. Как он понял, что я говорил с ней? Как понял, что она говорила мне? Может, он видел ее в платье до зала? Как и меня, ведь я вышел без мантии. Меня вообще, наверное, все видели. Но он ведь должен думать, что никто никого не узнал! Я рассматриваю его собственный костюм, но натыкаюсь на все ту же неузнаваемую черную накидку. И почему все додумались об этом, кроме меня? В коридоре, конечно, все равно не спрятать лиц. – А я был ублюдком? Вопрос окатывает меня водой. Кровь приливает к лицу, все тело становится влажным. Я медленно выдыхаю. Сразу вспоминаю рассказ Аделы о Кровном договоре, который нельзя нарушить, не потеряв магию, и о том, что Малфой живет так с детства. И все аргументы, о том, как дурно он поступал со своей невестой, как встречался с другими у нее за спиной, каким обозленным был – все они тают, как Чары Незнакомца. Передо мной стоит настоящий Скорпиус Малфой, которого я травил ради собственного статуса в глазах таких же ублюдков, как… я. Не как Скорпиус. В горле застывает ком из злости, вины и сожаления. Я не могу вытолкнуть его наружу, поэтому загоняю глубже. – Определенно, – лгу я. Тот, с кем я разговариваю, был ублюдком, иначе мне никогда не найти покоя. Иначе как он мог отвечать на мои мерзкие поступки еще более мерзкими? Если в нем самом не было этой грязи, если он был невинной овечкой… Нет, в нем это было. Я просто вытащил это на поверхность! Удар прилетает мгновенно и раздается во мне оглушительной болью: что-то хрустит – его кулак или мой нос, но в глазах двоится хуже прежнего, и я пошатываюсь, чудом удерживаясь в вертикальном положении. На пол стекает тонкая струйка крови: я чувствую, как она прокладывает дорожку по моему подбородку и срывается противными каплями. Я сам себе противен. Ему бы стоило ударить меня еще раз. Но когда я прихожу в себя, Малфоя уже нет. Я вздыхаю с облегчением. Тянусь к разбитому носу, но тот как будто бы в порядке. Наверное, мне только показалось, что он сломан, – такой сильной была боль. Я достаю волшебную палочку и, сосредоточившись, применяю «Эпискеи». Меня начинает потряхивать. Как так вышло, что мы столько лет избегали друг друга, а теперь то и дело сталкиваемся, чтобы чувство вины грызло меня, как свою любимую кость? Разве мы не можем просто разойтись навсегда и забыть о всем том ужасе, который устраивали друг другу? Мне нужно сторониться Малфоя. Я не смогу извиниться, а каждый раз нарываться на разбитое лицо мне не хочется. Хотя что-то в этом было. Отрезвление. То, что я заслужил на самом деле. Мы слишком долго притворялись друг другу незнакомцами, у которых нет паршивой истории. А вот она, тут как тут. Куда ее денешь? По коридору быстро приближаются шаги. Я поправляю костюм и оглядываюсь в поисках крови на полу, но не успеваю ее заметить: передо мной появляется девушка в костюме белой совы. Столкнувшись со мной взглядом, она взмахивает пернатыми руками и отступает, оказавшись ровно под светом факела. Я не сразу понимаю, что в ней кажется мне странным. – На тебя все еще действуют Чары Незнакомца, хотя ты не в зале, – улыбаюсь я, пытаясь как-то отключиться от сцены, которая произошла здесь недавно. – Ага, – медленно кивает сова. – Красивый костюм, – продолжаю я. – Ты куда? – взволнованный голос выныривает из темноты и тоже появляется под факелом. Этого я уже знаю: Альбус Поттер. – Ты же забыла маску! – Ёкай в твой дом, Альбус! Я вышла в туалет! – сова недовольно скрещивает крылья на груди. – А если тебя кто-нибудь… Привет, – парень замечает меня и замирает, – Кристофер. – Привет. Ты ее узнаешь? – спрашиваю я, кивая на сову. – Мм… – На меня все еще действуют Чары Незнакомца, представляешь? – громко смеется девушка. – Ты тоже все еще не видишь моего настоящего лица, как… Кристофер? – она внимательно смотрит на Поттера. Тот долго переваривает информацию. – Ага. Ну я-то твой костюм знаю. Иди уже, куда ты там шла, – бормочет он и, развернувшись, идет обратно в зал. Сова делает красивый взмах и, будто маггловский самолет, удаляется дальше по коридору. Снова оставшись один, я продолжаю искать пятно крови на полу, потому что его наличие вызовет вопросы, а найти по ней раненого проще простого. Не хочу, чтобы этот конфликт вышел за рамки нас с Малфоем. Только всеобщего внимания мне не хватало. Да где это чертово пятно? Из зала снова кто-то идёт в мою сторону. Легкий стук каблуков и шорох платья: это невозможно, но я знаю, кто появится в свете факела ещё до того, как она замирает, захваченная врасплох моих взглядом. Светлана – это ее платье, ее маска и ее настоящее лицо – выглядит напуганной. Потом на мгновение берет себя в руки, но вдруг снова округляет глаза. Именно такой она была, когда заметила меня наблюдающим за ее танцем. И после – она всегда смотрела на меня с опаской, будто ожидая, что вот сейчас я всем расскажу о ее восхитительном преступлении. Но я не смог бы предать ее, даже будь я все еще тем ублюдком, что и шесть лет назад. Проще было сжечь «Мону Лизу» или Собор Парижской Богоматери. Я не знаю, что ей сказать, но эта гробовая тишина между нами мне не нравится. – Привет. Светлана напряженно смотрит на меня. – Это твой костюм? – помедлив, спрашивает она. – Да. – И ты все время был в нем? Ну, в зале. Мерлин, она запомнила мой костюм? Теперь мы оба знаем, что она сказала и кому? Ужас на лице Светланы подтверждает мою догадку. – Черт. Забудь, что я там говорила. Это неважно. Она разворачивается, чтобы уйти, и я сам не понимаю, как догоняю ее, чтобы оказаться на пути ее побега. Что мне теперь сказать? В голове какая-то бессвязная каша. – Подожди. – Крис, не надо, пожалуйста, твоего благородства, – на выдохе произносит она, не глядя на меня. – Это был глупый закон подлости, и я не планировала ничего тебе говорить, так что, если ты и хочешь смягчить ситуацию, то сделай вид, что этого не было. Я не страдаю, и сердце мое в целости и сохранности. Ты не должен переживать. Просто забудь этот разговор. Пожалуйста. – А если я не хочу его забывать? И не смогу. – Разве тебе нужна еще одна история о девушке, чтобы потешить свою репутацию? Ты не так уж много приобретешь, а мне придется выслушивать, что я о себе возомнила. Я не могу понять, что она имеет в виду. Ее английский достаточно хорош, но сама мысль от меня ускользает. – Я… – и вот ей снова удалось сбить меня с толку. Как я могу объясниться? Разве можно выловить хоть что-то определенное из моего потока сознания? – Я не хочу забывать то, что ты сказала. Не потому, что я… тешу свою репутацию, – я вспоминаю ее формулировку, надеясь, что все-таки понял верно. – Но, раз уж ты, не желая этого, призналась… Я не думаю, что сейчас есть хоть одна достойная причина, чтобы… Черт, я абсолютно не знаю, что сказать. – Не надо ничего говорить, – глухо просит она. – Просто забудем об этом. – Нет, - я мотаю головой. Сглатываю и усиленно пытаюсь подобрать слова, но отметаю их одно за другим. - Я думал о тебе. Много. И сохранил твою тайну не из-за потери баллов. Я хотел, чтобы ты продолжала танцевать, если… тебе это нужно. Я не имею права отнимать это у тебя. Ты была прекрасна. Она кивает с непроницаемым лицом. – И я не стану никому рассказывать о твоем признании ради того, что ты называешь репутацией, – повторяю я, желая протянуть руку, чтобы коснуться ее плеча, но вместо этого оставляю ее между нами, ладонью вверх. – Но буду счастлив, если ты еще раз со мной потанцуешь.