***
– Может, он умер? – Потычь его палочкой. Я про волшебную, идиот! – Чего вам надо, – бормочу я, почти не просыпаясь. – Так ужин скоро, – это Сэм. – Завтрак, ты хотел сказать, – я переворачиваюсь на другой бок. – Завтрак ты просрал уже восемь часов как, – Ричи. – До обеда мы тебя не трогали, но теперь у нас планы. – Не задерживаю. Я не чувствую себя человеком, который спал пятнадцать часов, и готов проваляться еще пару, но Ричи уже встал над душой, подпирая столбик моей кровати. – Мы собираемся потусить в хижине лесничего. – Круто. – Поднимайся давай! Заебал сливаться. Через час мы выходим с ужина и направляемся в сторону Запретного леса, к небольшому дому, состоящему из двух каменных восьмиугольников, похожих на шатры. Он пустует уже пару лет, с тех пор как лесничий Рубеус Хагрид перестал работать в Хогвартсе, но директриса до сих пор не решила, что делать со зданием. Пока она размышляет, мы заняли хижину под свои нужды, и, что это за нужды, Макгонагалл лучше не знать. Ричи без магии вскрывает замок и зажигает бледный свет, который будет неразличим через закрытые ставни. Не знаю, как все было при хозяине, но теперь большая часть мебели наколдована кем-то из студентов и в основном представляет собой диваны, столики и ковры всяческих форм – у кого на что хватило фантазии и способностей. Я успеваю только устроиться в одном из центральных кресел, когда раздается хлопок и домовой эльф Вандермееров начинает расставлять бутылки с алкоголем. Я скептически изучаю ассортимент и спрашиваю: – Ты собираешься нажраться? – Я предоставляю выбор, – разводит руками Ричи, и я успеваю заметить маленький сверток, который он сует в карман. Ну вот, еще и надымим. – Ирландский есть? – спрашивает Сэм и сразу же наполняет свой стакан ровно на одну восьмую пинты: мы замеряли не один раз, и он никогда не ошибается больше, чем на один миллилитр из семидесяти. Потом он скидывает с ложки в напиток несколько капель холодной воды, вместо трех кубиков льда, которые щедро добавляет в свой виски Ричи. Между эстетской щепетильностью Честертона Третьего и гедонизмом Вандермеера я предпочту не выбирать вовсе. – Ты будешь? – спрашивает Ричи, заметив, что я даже не двинулся в сторону алкоголя. – Попозже, – киваю я. – Еще не проснулся. – Ты где был всю ночь? – Сэм садится в кресло напротив и Ричи занимает соседнее с ним. – Спал. – Я вставал в три, тебя не было, а ванная была свободна, – настаивает Сэм. – Он считает, что ты уже нашел замену его сестричке, – хохотнув, Ричи делает пару глотков и тянется к тарелке с закусками, которую тоже принес домовик. – Мне не спалось, вернулся как раз около трех, – признаюсь я, игнорируя попытку вывести меня на разговор о Кэтрин. – Побродил немного по коридорам. – Как привидение? – Ага. – Ну тебе теперь как старосте все дороги открыты, – хмыкает Ричи. – Поймал какого-нибудь нарушителя? На секунду мне кажется, что он знает про Светлану, но Вандермеер не из тех, кто будет юлить. Он бы спросил напрямую. – Нет, просто прогулялся. – Я-ясно, – разочарованно тянет Ричи. – В Хогсмиде появилась какая-то новая девица. Работает в «Сладком королевстве» и в «Трех метлах». Она ничего. Я подумал, что это отличный вариант для Сэмми, но он не проявил интереса. – Да я же ничего о ней не знаю! – возмущается Сэм. – И она обслуживающий персонал. Это были бы слишком неравные отношения. – Ну, среди знакомых ты тоже всех отмел. А я предлагал всех нормальных девчонок со старших курсов. – Что, такие невероятные требования? – спрашиваю я, хотя и так знаю, что да. Мне нужно как-то проявить инициативу в разговоре, иначе они переключатся на меня и придется отвечать всерьез или правдоподобно врать. – Ну, для начала, она должна быть чистокровной хотя бы по современным меркам, – Сэм пожимает плечами и делает глоток. – То есть до третьего колена? Честертон кивает так уверенно, словно и правда верит в то, что говорит. – А еще? – Красивая, конечно! – влезает Ричи. – Было бы неплохо, но это не самое главное, – отмахивается Сэм. – Важнее, чтобы она была адекватной. Не ревнивой, спокойной, понимающей. Чтобы я мог на нее положиться. – Ну нет, приятель, ты замечтался. Так хорош может быть только парень! – ржет Ричи, и я тоже невольно улыбаюсь. – И репутация! У нее и ее семьи должна быть хорошая репутация, – продолжает Сэм, как будто среди нас есть джинн, и надо уточнить все детали желания. – Хорошо, хорошо, – Вандермеер пытается остановить его душеизлияния. – Какую жену тебе искать, мы поняли. А что, повстречаться с девушкой попроще никак? Сэм только отмахивается. Отчасти я понимаю его идеализм, хотя тот и абсолютно нежизнеспособен. – Эхе-ей! Вы уже здесь! – дверь хижины распахивается, и внутрь вваливаются несколько человек, поднимая шум. Близнецы Макмилланы, Джеремайя Флинт и вся братия Фоули. Ричи подскакивает, чтобы поприветствовать каждого из них, но, едва ребята проходят вглубь комнаты, появляется еще одна толпа. Надеюсь, они сгруппировались уже у хижины, а не шли так от самого Хогвартса. – Не думал, что ты позвал еще народ, – негромко говорю я, когда Ричи проходит мимо. – Ну, здесь только наши. Надо же как-то Сэму найти девушку. Я пробегаюсь глазами по собравшимся и понимаю, что тут действительно знакомые. Факультеты и курсы разные, но, начиная с четырнадцатилетних, сюда пришли все чистокровные студенты, за исключением Малфоя, Мелани и Аделы. Раньше мне было все равно на законность таких собраний с учетом места и алкоголя, но теперь я точно знаю, какой староста школы огребет в случае, если нас заметут. И это будет не Роза Уизли. Но раз уж то, влетит ли мне от дирекции, зависит от чужого поведения, а не от моего, я могу немного выпить. Контролировать никого из них мне не удастся ни в трезвом, ни в пьяном виде. Я выбираю огневиски, а когда возвращаюсь назад к своему креслу, вижу, что его уже заняла Багира. Отсалютовав ей стаканом, я иду искать другое свободное место. – Это то, что я думаю? О-о, да! Ребята, тут сюрприз! – Ричи привлекает общее внимание и потряхивает над головой совершенно обыкновенной бутылкой рома. – Давайте-ка все в круг. Пока компания пересаживается, изображая кривой овал из кресел и ковров, я остаюсь на только что обретенном месте вне круга. Отсюда мне всех видно, но, чтобы ни придумал Ричи, участвовать мне не придется. Я неспешно потягиваю огневиски и изучаю собравшихся в поисках кого-нибудь интересного. – Я кручу первый! – объявляет Вандермеер, возвышаясь над остальными. – На кого бутылка укажет, тот делает глоток и отвечает на вопрос, который я задам. Нет, Сюзанна, целоваться мы не будем. Особенно с малолетней внучкой Верховного Чародея Визенгамота. Ричи раскручивает бутылку. – Олли! Угощайся, милая, – он дожидается, пока Агния Олливандер сделает глоток, и спрашивает: – А теперь признавайся: кто твой школьный краш? Агния хихикает, качая головой, а потом, неожиданно отвечает: – Профессор Люпин. По хижине проходит многозначительный гул и смех. Агния закрывает лицо руками, явно не понимая, почему призналась, но кто-то из девочек, сидящих рядом, похлопывает ее по плечу. – Как я тебе сочувствую, милая. Мне тоже жаль, что он женат! – Ричи перекрывает голоса. – Потому что твой краш – его жена? – выкрикивает кто-то. – Этого я не говорил! Олли, крути бутылку, отыграешься на следующем. Горлышко указывает на кого-то из близнецов Макмилланов – издалека неясно, на кого именно, – и Агния, недолго думая, подбивает его вопросом про то, с кем из собравшихся он бы переспал. Каверзные, наивные, неприличные – один за другим ребята выуживают друг из друга факты, без промедления отпивая ром из общей бутылки. Я почти перестаю следить за отвечающими, когда они все поворачиваются ко мне. Сощурившись, я перемещаю взгляд на горлышко. Оно указывает точно между сидящими на ковре Сюзанной и Джеремайей. Проблема в том, что между ними, пусть и вне круга, каким-то образом оказался я. – Я – пас, – фыркаю я. – Нет, приятель, других ты слушал, так что теперь придется палиться! – Ричи, как настоящий змей-искуситель этого вечера, поднимает и протягивает мне бутылку. Я хочу сказать, что она скорее указывала на Булстроуд или Флинта, но как теперь докажешь. Помедлив, я забираю алкоголь и делаю глоток. Это не худший ром из возможных, но я предпочту вернуться к огневиски, который и близко не кончился в моем стакане. – Тебя когда-нибудь влекло к парням? Я не успеваю понять, кто спрашивает, потому что в эту секунду в моем сознании что-то меняется. Я открываю рот, чтобы ответить и слышу свой голос как будто со стороны: – Если мраморная статуя Давида работы Микеланджело считается. Хижину сотрясает смех. – Нет, отвечай серьезно! Я ищу глазами того, кто спрашивает, и упираюсь в непроницаемое лицо Кэтрин. Это уж слишком! Я хочу промолчать, но буквально чувствую, как мой язык – из контролируемой мышцы – превращается во что-то призрачное, едва ли относящееся ко мне. – Нет, меня не привлекают парни. – Девчонки, расслабьтесь, Кристи вам не конкурент! – Ричи снова отвлекает всех на себя, пока я, вырвавшись из допроса, перевожу дух. – Ну, крути теперь! – Нет, больше я точно не участвую, – я мотаю головой и встаю со своего кресла, чтобы пересесть куда-нибудь подальше от игроков. От громкого смеха и странного помутнения сознания, у меня начинает гудеть голова. – Что вообще такое в этой бутылке? Сыворотка правды? Кто-то хихикает, другие переглядываются и спорят, но я уже не смотрю на них – иду в угол хижины, чтобы дождаться, пока меня отпустит. Кто им вообще сказал, что ее можно мешать с алкоголем? В смазанной реальности с отдельными четкими предметами, я не сразу замечаю, что кто-то пошел за мной. Фокусировка дается мне с трудом. – Хэй, ты в порядке? – Багира присаживается на корточки возле подлокотника кресла и осторожно касается моей руки. – Нет, эти идиоты же намешали сыворотку правды с ромом! – возмущаюсь я, но, видимо, не особо громко, потому что никто из играющих не обращает внимания. – Да все об этом знали, – смеется она. – Ну, кроме тебя, очевидно. Мы еще в прошлый раз так делали... С трудом, но мне удается вспомнить, когда была последняя вечеринка и что меня на ней не было. Ничего не скажешь, важное объявление пропустил! – Ты не против, если я кое-что спрошу, пользуясь случаем? – Багира мягко улыбается, окидывая назад шелковые черные волосы. – Против, – честно отвечаю я. Она едва слышно смеется. – Тогда, надеюсь, что позже ты простишь мне мою трусость, – она убирает свои теплые пальцы с моей руки и, помолчав, говорит: – Я тебе нравлюсь? – Да, – отвечаю я немедленно, и Багира расцветает, как мак в утреннем солнце. Спеша объясниться, я добавляю то, что неизбежно ее разочарует. – Но быть с тобой я не хочу. На это больно смотреть. Она пытается сохранять улыбку и, видимо, придумать достойный ответ, но не находится сразу. Я не могу и – хуже того – не особо стремлюсь утешать ее, и от этого мне тоже становится гадко. Она сама подошла, подгадав момент, когда я не отвечу ей ничего кроме правды. Может, это показалось ей хорошей идеей, чтобы после, в случае согласия, рассчитывать на развитие чувств, но… К ответу «нет» она точно была не готова. Тем более к ответу «да, но нет», который можно трактовать в тысячу раз хуже. Я мог бы найти в себе немного приятной ей правды и повернуть ситуацию другой стороной. Сказать, что она очень хороша и невероятна добра – пожалуй, добрее всех, кто сегодня здесь собрался, даже с учетом этой маленькой подлости. Я мог бы даже провести с ней время или пофлиртовать, но в конце концов от этого всем будет только хуже. Я уже ввязывался в отношения из-за скуки и эмоционального голода, а в итоге Кэтрин меня ненавидит. Не хочу больше проявлять этот искусственный интерес, рассчитывая, что он перерастет во что-то большее с моей стороны. Это только выматывает меня и заставляет чувствовать себя паршиво. А от паршивых чувств недалеко до паршивых поступков. – Ладно, не обижайся на меня за это, – она поджимает губы и возвращается в общий круг. По хижине начинает тянуть горько-сладким запахом жженой травы, которая примешивается ко всему, что я уже сегодня выпил. Оставаться здесь мне не особо хочется, так что я, без лишних прощаний, выхожу на улицу, где вечерний воздух, влажный и тлетворный, прочищает мне голову. Здесь, на самой границе с лесом, тишина. Над Хогвартсом собираются тучи, а из-за деревьев покрикивают птицы, предвещая дождь. Убедившись, что снаружи не слышно признаков вечеринки, я направляюсь в замок, пытаясь продышаться, хотя вряд ли это поможет в избавлении от сыворотки правды. Лучше бы мне ни с кем не разговаривать, чтобы не ляпнуть ничего, в чем я не хочу признаваться. Коридор до гостиной Слизерина оказывается пуст, и я немного успокаиваюсь. Никто из тех, кто не пошел в хижину, не станет приставать ко мне с вопросами, а значит, я молча порисую в спальне, пока зелье не перестанет действовать. – Принц-полукровка, – не успеваю я произнести это, как дверь уже сама распахивается мне навстречу, и я отскакиваю, чтобы меня не задело. Надо проскочить, пока… – Кристофер, – меня все же окликают, и приходится поднять голову, чтобы хотя бы кивнуть на приветствие, а потом сбежать. – Светлана, – я удерживаю дверь, пока она не закрылась окончательно, но девушка не уходит с прохода, как будто намеревается сказать что-то еще. – Спасибо. – За дверь? Ты же сама ее… – Спасибо, что не оштрафовал меня, – шепчет она, оглянувшись, нет ли кого поблизости. – Или ты просто еще не успел? – Да не собирался я тебя штрафовать, – отмахиваюсь я. – Я вообще ни разу никого не штрафовал и не докладывал преподавателям, ну, кроме пары раз, но это было очень давно, и я не хочу об этом говорить. Сейчас я так не делаю, поэтому хоть вся школа может устроить кордебалет перед кабинетом директора. И я вообще не хотел быть старостой школы! Угораздило же Альбуса Поттера просрать значок… – Почему ты мне это говоришь? – опешив, спрашивает Светлана. Я морщусь, все еще не контролируя свой язык: – Потому что я выпил сыворотки правды. Не задавай мне больше вопросов, ладно? – и, проскочив за не до конца закрывшуюся дверь, я оказываюсь в гостиной. Слава Мерлину, тут пусто. В спальне тоже никого. Я падаю на свою кровать и уставляюсь в потолок. Незатейливый узор портьеры, похожий на длинные водоросли на дне озера, теперь кажется мне умиротворяющим, а не бездушным. От выпитого алкоголя он слегка плывет и клонит в сон, чему я с радостью поддаюсь, помня, как мучился ночью. Дверь резко хлопает, и, вздрогнув, я поднимаю голову. Привычные чувства по давно проторенным дорогам поднимаются к горлу и затем оседают где-то в центре лба, тревожно пульсируя. Я стараюсь никогда не смотреть на Малфоя, но, видимо, внутри меня сидит что-то саморазрушительное, вынуждающее меня обращаться к нему взглядом снова и снова, как давить на старую рану, в ожидании, закровоточит ли. Кровоточит, как и всегда. – Хочешь что-то мне сказать? Похоже я действительно смотрел на него слишком долго, чтобы он решился спросить. Не уверен, что мы с ним вообще разговаривали хоть раз с первого курса, с тех времен, когда он был сыном предателя, а я – маленьким мудаком, мечтавшим попасть в компанию старшекурсников. Мне с трудом удается признать, что он и правда обращается ко мне. И теперь мне нужно ответить. Ответить, что я сожалею. Я ловлю последнюю секунду, успевая возненавидеть себя сразу за все: за детские ошибки, за многолетнее замалчивание собственной вины и за поход на дурацкую вечеринку, где пил что попало... – Нет. Правда не шевелит моего языка, хотя сыворотка отлично действовала ещё пять минут назад. Я мысленно прокручиваю вопрос Малфоя: «Хочешь что-то мне сказать?» Почему я не сорвался и не выпалил сразу все, в чем решил никогда не признаваться, притворяясь, что не существовало того юного Кристофера, который презирал магглов, травил своего однокурсника и был готов на все, что будет угодно братьям Яксли, лишь бы они позвали его на крутую вечеринку? «Хочешь что-то мне сказать?» Нет, я не хочу ничего тебе говорить. И это действительно правда. Жаркая волна отступает. Малфой усмехается. Так тихо, что, может, мне даже показалось. – Но мне не нравится, как ты поступаешь с Аделой, – вот что я должен ему сказать. – Не тебе учить меня хорошему поведению. Я дергаюсь, безуспешно пытаясь сдержать эмоции, но на этот раз не выходит. Легко возражать только тем, перед кем не испытываешь вины. А на стороне Малфоя еще и истина: не мне упрекать его, что бы он ни совершил. Ведь может оказаться, что я все равно во сто крат хуже. И, как бы я ни старался, как бы ни лез вон из собственной кожи, все мои ошибки и неправильные, жестокие поступки всегда смотрят на меня глазами Скорпиуса Малфоя. Может только он и видит, какой я на самом деле? А все остальные просто ослеплены деньгами, чистой кровью и мнимой властью, которую они дают. – Но я могу раскрыть твой секрет. Я еще пытаюсь, пытаюсь говорить через сыворотку правды, стремясь прижать его, обвинить, припугнуть, хотя и сам слышу, как неубедительно это звучит. И Малфой – он отвечает так, будто видит меня насквозь и точно знает, какой удар я не смогу парировать. – Судя по тому, что ты еще не пустил его в ход, ты готовишь какую-то особо изощренную месть. Хорошо, что это не вопрос. Искренний ответ на него навсегда расставил бы точки на «i», и Малфой потерял бы последний страх. Хотя для него просто нет разницы – скажу я, кто-то еще или он сам, – а потому он может тянуть до последнего, уповая на трусость или жалость посвященных. Адела же поверит правде, только если ей признается лично Скорпиус. Он неуязвим с любой стороны. Я поворачиваюсь к нему, но в комнате снова я один.***
Моргнув, я снова оказываюсь среди ночи, в полной, спящей комнате. Кажется, на этот раз я не могу сомкнуть глаз по иной причине – из-за тысячи мыслей, образов и воспоминаний, бушующих в голове и выплывающих на полог моей кровати. Я безразлично сметаю одни и задерживаюсь на тех, где особенно точно проявляется прошлое, вязко и болезненно утягивающее меня на дно. Слова – сказанные и непроизнесенные – острые и глупые, наивные – как занозы садятся под кожу и зудят, а поверх оплетает паутина, делая из меня немого наблюдателя, вынужденного смотреть, как я оступался. Раньше меня это мало тревожило, и я почти смог убедить себя, что я больше не тот дурной человек, но прошлое – не прошло, прошлое было. Что мне делать со всей той грязью, что за мной накопилась? С неправильными решениями, с паршивыми поступками, с болью, которую я причинял? И почему она всплывает, когда я уже думал, что смог замаскировать ее за хорошим воспитанием? «Воспитание – это лишь ширма, которая прикрывает истинную суть человека, – говорила Эмма. – Вот почему нужно работать над своим сердцем, а не над манерами». Я сдаюсь. Стягиваю одеяло, поверх пижамных брюк накидываю халат, на котором все еще приколот значок старосты, и бреду привычным маршрутом в направлении восьмого этажа. Свежий воздух и пешая прогулка могут спасти меня от чего угодно, особенно, если я один. На третьем этаже я чутко прислушиваюсь к посторонним звукам, но ничто не выдает чужого присутствия. Зачем-то все-таки остановившись у той самой двери, за которой прячется зал, я медлю, уже зная, что столкнусь с разочарованием. Светлана обещала, что я больше не увижу ее здесь. Так и должно быть. Это правильно. На этот раз мне точно пришлось бы оштрафовать ее, как бы я ни хотел этого избежать. Поэтому, конечно, ее там нет. Вряд ли она такая глупая. Я открываю дверь и несколько секунд вглядываюсь во мрак за порогом. На сердце скребет почти детская обида. Я же знал, что ее здесь не будет. Просто хотел убедиться. Вместо того, чтобы уйти, я притворяю за собой дверь и вытаскиваю волшебную палочку. «Люмос» на ее кончике разрастается, заполняя зал, и внезапно выхватывает из темноты замершую фигуру. – Издеваешься? – устало и почему-то облегченно выдыхаю я. Светлана скрещивает руки на груди. – Сыворотка правды все? С тобой уже можно разговаривать? Я смеюсь. – Нужно. Объясни мне, какого черта ты снова здесь. Она тянет время, распуская волосы из высокого хвоста, а потом тщательно собирая их обратно. Мне торопиться некуда. Когда она снова поднимает голову, будто бы даже удрученная тем, что я до сих пор здесь, я вопросительно вздергиваю брови. – Мне просто нужно время, которое я провожу в одиночестве. В общем-то я не жду, что ты поймешь, потому что ты всегда в центре внимания. – Так и есть, – отвечаю я, не уточняя, что именно она угадала. – А как ты… Как ты поняла, что кто-то идет? Она поджимает губы, но потом все-таки отвечает: – Поставила заклинания-маячки в коридоре. Если кто-то проходит мимо них, моя палочка выпускает искру. – Ясно, – ухмыляюсь я. – Почему ты патрулируешь вторую ночь подряд? – спрашивает Светлана, взглянув на наручные часы. Одета она как маггловская шпионка: в лонгслив с широким вырезом и лосины – все черного цвета. Представив, как она крадется по коридорам Хогвартса, расставляя ловушки, я фыркаю. – Что? – Ничего, – поспешно отвечаю я. – Я не планировал патрулировать. Просто не мог уснуть. Решил… прогуляться. – Пользуешься своим положением старосты? – А ты пользуешься моим положением старосты? Она дергает уголком губ, сдерживая смех. – Мне собираться? – спрашивает она, ставя меня в тупик. Я нерешительно оглядываю пустой зал. Вчера я почти не рассматривал его, а теперь понимаю, что и рассматривать нечего: голые стены с хорошо подогнанными друг к другу камнями, покрытый деревом пол – и все. Под потолком несколько узких окошек в ряд, за одним из которых тихо светит луна. Когда я гуляю, мне помогает смена обстановки, а чем можно заниматься целый час в этом каменном мешке, я не представляю. – А у тебя были другие планы? Она многозначительно молчит. Мне становится смешно от того, что она полагает, будто я действительно просто уйду, оставив ее в зале. – Я вернусь в гостиную через час. Обещаю, – вздохнув, говорит Светлана. – С чего бы мне тебе верить? Ты уже обещала, что я больше тебя здесь не увижу. Она нехотя начинает убирать в сумку какие-то длинные ленты, и я не сразу узнаю балетные пуанты. Мне становится интересно, но не настолько, чтобы я стал расспрашивать. Вместо этого я прохожу в глубь зала и, присмотрев угол поуютнее, со второй попытки наколдовываю себе кресло-мешок. С первой должно было получиться нормальное кресло, но уж как вышло. – Ладно, я засеку ровно один час и прослежу, чтобы ты сдержала слово, – развернувшись к ней, я сажусь и немного ерзаю, прощупывая, насколько удачное получилось творение. Светлана, уже спрятавшая пуанты, медленно хмурится. – Если ты рассчитываешь на шоу, его не будет, – резко отвечает она. Я отмахиваюсь от ее подозрений. – Ты же под музыку тренируешься? Я послушаю, а ты делай что хочешь. Даже смотреть не буду, – я пытаюсь развернуться на месте, не поднимаясь. В итоге я упираюсь в стену, оставшись к залу боком. – Сойдет. Она шумно вздыхает и включает граммофон. Я откидываюсь поудобнее и прикрываю глаза. Сон даже не приближается, как бы я ни старался считать до тысячи или освободить голову от мыслей. Песни сменяют одна другую, и я уже думаю, что час на исходе, когда понимаю, что не поставил таймер. Припомнив заклинание, я незаметно вешаю над полом иллюзию песочных часов. Бросаю взгляд на Светлану, которая отрабатывает балетные па, развернувшись ко мне спиной, а потом возвращаюсь к собственным размышлениям. Сейчас бы порисовать, но у меня нет материалов. Промучившись, вспоминая какое-нибудь подходящее заклинание, чтобы сотворить бумагу и карандаш, я признаю поражение и негромко откашливаюсь. – Час еще не прошел, – возражает Светлана, не обернувшись. – У тебя случайно нет бумаги и какого-нибудь карандаша? Она недоуменно смотрит на меня, но потом, покопавшись в сумке, вытаскивает небольшой блокнот и самозаправляющееся перо. Вырывает чистый лист и протягивает мне. – Спасибо, – я забираю у нее материалы и несколько раз дублирую заклинанием бумагу, получая в итоге увесистую и плотную стопку, на которой будет удобно рисовать. – У тебя еще сорок восемь минут. Я вижу, что она собирается спросить что-то, видимо, сообразив, что прошло гораздо больше двенадцати минут, но решает благоразумно промолчать. Я бы тоже так сделал. Когда я не знаю, с чего начать, я делаю набросок собственной правой кисти. За несколько лет практики я мог бы с легкостью рисовать ее по памяти, но по привычке все равно поглядываю на пальцы, короткими штрихами вылепливая форму фаланг и выступающих костей. Это помогает отвлечься и в то же время сосредоточиться, влившись в процесс. Вместо того, чтобы два часа сомневаться, размышляя, стоит ли рисовать одно и тоже в десятый раз и над чем потрудиться будет полезнее, я просто начинаю – и вскоре переключаюсь на что-то более интересное, куда уводит меня воображение. Но в этот раз я слишком напряженный и уставший, чтобы проявлять креативность. Привычные линии, быстро ложащиеся на бумагу, медленно, но верно вгоняют меня в сон. Я почти заканчиваю эскиз кисти в третьем положении, когда рядом раздается покашливание. Наскоро завершив рисунок, я поднимаю голову. – Твои часы прозвенели пятнадцать минут назад, – говорит Светлана, бросая осторожный взгляд на мои скетчи. – Видимо, ты увлекся. Я смотрю туда, где оставил таймер, и вижу, что он уже исчез. На плече Светланы висит собранная сумка, а сама она снова распустила волосы и явно готова уходить. Я возвращаю ей перо, сворачиваю листы в трубочку и избавляюсь от кресла. По пути в гостиную мы снова молчим. – Где ты научился рисовать? – она, очевидно, возвращает мне вопрос про танцы. – У меня была преподавательница живописи. – В Хогвартсе? – Нет, летом. Я брал частные занятия. – Понятно. Ну, я никому не скажу. Я непонимающе смотрю на нее. – О том, что у меня были уроки живописи? – О том, что ты рисовал среди ночи в неположенном месте, – улыбается Светлана. Я начинаю смеяться, запоздало соображая, что мы в пустом коридоре в три часа, и закрываю рот ладонью. – Кажется, мы квиты. – Будем считать, что так. – Кажется, детки расшалились? – раздается сзади скрипучий голос, и я без разрешения хватаю Светлану за запястье, бросаясь бежать. Визгливо-задорный смех нагоняет, и я заскакиваю в ближайшую комнату, в последний момент успев подставить ногу, чтобы дверь не хлопнула. Нам очень повезло, что было не заперто. – Кто это? – едва слышно произносит Светлана. – Пивз. Места вокруг много, но тьма стоит непроглядная, так что я понятия не имею, куда мы попали. – Это такой мерзкий полтергейст, который не соблазнится твоим танцем, а с удовольствием поднимет всю школу на уши, чтобы тебя поймали и непременно наказали. – Нас наказали, – поправляет она. Я фыркаю и нашариваю в кармане палочку, стараясь ничего не задеть. Когда разгорается слабый свет, я оглядываюсь. Это какая-то кладовка, только на полках вокруг ничего не лежит. Наверное, поэтому ее не подумали запереть. – Ну, раз ты окончательно прониклась духом единства, предлагаю тянуть жребий, кто выглянет проверить, убрался ли Пивз. Светлана снимает с запястья резинку для волос и убирает руки на спину. Через несколько секунд вытягивает передо мной сжатые кулаки. Я указываю на левый. Он пуст. Взявшись за ручку двери, она прислушивается и поворачивает ее до упора. Потом бесшумно выдыхает и приоткрывает крошечный зазор. Я не шевелюсь и, зная характер Пивза, ожидаю, что в эту самую секунду он выпрыгнет прямо на нее, и волосы Светланы мгновенно из льняных превратятся в белые. Пауза длится, и я успеваю слегка пожалеть, что, будучи старичком в Хогвартсе, не вызвался добровольцем. С другой стороны, вряд ли седина пойдет мне. Она молча оборачивается ко мне и кивает. Я выхожу в коридор вслед за ней и жестами сообщаю, где лестница. Нам предстоит спуститься на два пролета, и, если полтергейст еще где-то рядом, он легко подстережет нас на таком открытом пространстве. – Мы можем разделиться, тогда будет больше шансов, – предлагаю я, прикидывая, насколько дольше будет спуститься по дальней лестнице и пересечь весь первый этаж до гостиной. – Или пойдем вместе, и будет не так скучно отрабатывать наказание, – пожимает плечами Светлана. Ее вариант мне нравится больше. – Тогда все или ничего. Мы крадемся вдоль стены, под факелами, на которые я предусмотрительно направляю палочку, чтобы они не зажигались. На повороте Светлана опережает меня, и я понимаю, что она заметила мои манипуляции и теперь тоже блокирует новые вспышки огня. Все, как я и представлял: она точь-в-точь шпионка из фильмов. Мне хочется сообщить ей об этом – она наверняка смотрела хоть один подобный, учитывая, что ее сестра, судя по балетной студии, маггла. – На лестнице никого, – шепчет она, повернув ко мне голову. – Но я не вижу, есть ли там факелы. Как назло, я тоже не могу вспомнить. – Я не умею накладывать Дезилюминационное, – говорю я, продумывая варианты. – И я, – вздыхает Светлана. – Но вряд ли эти факелы реагируют на визуальное движение, скорее на энергию живого. – Можем рискнуть и наложить деактивирующие чары вместе. Радиус действия должен быть больше. Наверное, сможем покрыть все стены вокруг лестницы. – Хорошо. На счет три выходим, – она поднимает палочку и, выглянув из-за угла, начинает: – Раз. Мне приходит встать к Светлане вплотную, чтобы не отстать, когда она сделает шаг. – Два. Обструкцио! – едва шевеля губами, произношу я, выступая вперед. Двойная вспышка вылетает вперед, рассыпаясь искрами в стороны факелов. Те поспешно проглатывают выпущенный свет, и, едва успев моргнуть огнем, снова сгущается темнота. – Кажется, сработало. Она кивает и спешит к лестнице. Я не отстаю, но, когда мы приближаемся к следующему пролету, выбрасываю руку вперед, успевая придержать ее за плечо. – Погоди. Думаю, что подействовало только на третий этаж. На втором и первом придется повторять. – Ладно. Помедлив, я убираю руку с ее плеча и начинаю отсчет. Заклинание снова срабатывает отлично. Пивз, похоже, за нами не гонится, так что доберемся без проблем. – В Дурмстранге гулять после отбоя было проще? – вполголоса спрашиваю я, стараясь ступать беззвучно. – Нет, еще хуже, – так же тихо отвечает Светлана. – Там гораздо холоднее по ночам и все кабинеты заперты. Попасть можно только в медпункт, а, если поймают где-то еще, штрафными баллами не отделаешься. – Здесь тоже, если встретишь Пивза или преподавателя. – Значит хорошо, что я встретила тебя. Я киваю. – Видимо, наивно просить тебя больше не шататься по замку среди ночи? – спрашиваю я. – Тебе, очевидно, это нра… Она быстро хватает меня руку отдергивая назад. Опомнившись, я возвращаюсь на несколько ступеней вверх. Черт, додумался про заклинание и сам же о нем забыл! – Обструкцио! Мы сбегаем с лестницы и заскакиваем в коридор, ведущий в гостиную. Здесь факелы горят всегда, так что можно расслабиться. – Принц-полукровка. Я переступаю порог гостиной и только теперь, в безопасности, до меня доходит, что Светлана так и не отпустила мою ладонь. Я левша, так что это не помешало ни заклинанию, ни бегу. Я смотрю на наши руки. Не я ее держу, и не мне ее отпускать. Опомнившись, она разжимает пальцы и откашливается. – Так что… Я не выдаю тебя, ты не выдаешь меня? – предлагает Светлана. Я насмешливо поднимаю брови. – Общие тайны, – передразниваю я, удачно вспомнив ее слова. – Дорого мне обойдутся. Она смеется. – Спокойной ночи. – Спокойной, – я разворачиваюсь, чтобы уйти к себе, и слышу, как за моей спиной шуршит бархатная портьера в комнату пятикурсниц. Через несколько мгновений воцаряется тишина. Прислонившись лбом к теплому дереву двери, я понимаю, как сильно устал. У меня хватает сил повернуть ручку, добрести до кровати и упасть лицом в подушку. Ощущение дежавю охватывает меня одновременно со сном и еще каким-то смутно знакомым чувством.