***
Если утро было худшей частью дня, то завтрак — худшей частью утра. Хоть стол и был достаточно длинным, чтобы мне не оказаться с Адрианом нос к носу, я, в отличие от той же Аделы, сидящей по левую руку от брата, вся была на обозрении. Меня и Селвинов разделяла лишь тонкая невидимая преграда, которую я возводила перед собой еще с детства: тогда — одним остекленевшим взглядом, а теперь и вовсе без единого внешнего признака. Я никогда не упражнялась в окклюменции и не особо ей интересовалась, но именно так, мне казалось, люди защищают себя от окружающих, когда у них связаны руки. Они стирают все предметы и оставляют только свет. Я называю это белый шум. — Мисс, — негромко зовет кто—то прямо рядом со мной, и я поворачиваю голову, замерев со стаканом у рта. — Мисс Нотт, вам письмо. Домовик, стоя на почтительном расстоянии, протягивает мне плотный коричневый конверт. Я сглатываю. За завтраком не бывает почты. Никто не прерывает его: не приносит Адриану бумаги, не подает Аделе перо для ответа. Если письма и приходят, домовики разносят их по комнатам без особенного объявления. А мои письма тем более попадают от совы лично мне в руки. — Мисс Нотт? — домовик округляет глаза, словно ему страшно и дальше держать послание, и я протягиваю руку, занемевшими пальцами забирая у него ношу. От кого, черт возьми, на этот раз? Почему сова не доставила его прямо ко мне? Эльф исчезает с поклоном, а я медленно переворачиваю конверт. По центру — ровный, вытянутый, без единой завитушки почерк. «для Мелани Нотт». И чуть ниже: «от Розы Уизли». У меня отмирает сердце. Я кладу письмо на край стола и продолжаю завтрак, сделав несколько глотков сока. — Тебе написал кто—то неприятный? — спрашивает Адриан до того, как я успеваю снова погрузиться в белый шум. Я привычно останавливаюсь взглядом чуть выше его плеча и мотаю головой. — Нет. — Если это друг, ты не очень-то рада, — он не уделяет этому особенного внимания, будто просто выдает свое наблюдение, не отрываясь от завтрака, и я расслабляюсь. — Это девочка из лагеря, — говорю я и кладу в рот кусочек яичницы. — Я не давала ей этот адрес. А сова с одним только именем сюда просто так не прилетит. Защитные чары стоят на каждом доме, если его хозяева хоть немного берегут конфиденциальность. Если я черным по белому не написала кому-то адрес своего дома, письма там меня не найдут. А адрес Селвинов я, естественно, никому не давала. Однако же стопка писем в ящике стола только растет. — И ты не пишешь друзьям сама? — спрашивает Адриан. — Они будут думать, что тебя похитили и держат насильно, — он усмехается, и я отчетливо вижу, что ему действительно смешно. — Может все-таки ответишь хоть кому-нибудь? Я улыбаюсь и уже хочу сама как-то отшутиться, когда он добавляет: — Ты можешь ответить кому угодно, — и смотрит прямо на меня: спокойно и выжидающе. У меня внутри все скручивает, когда я понимаю, чего ждет Адриан. Не ответа. Не просьбы одолжить перо. Ждет, пока я пойму. Я не ответила ни на одно из писем, что принесли совы. Я не давала никому из них адреса. Но наверняка дал Скорпиус. И они написали. Все сразу, но первым, конечно, Джеймс. За ним почти сразу Лили, но большинство все равно были от него. Я не вскрыла ни одного. Первое уронила и, поспешно подняв с ковра, сунула в ящик стола. Потом еще долго смотрела на ворс и даже разгладила его, будто на нем мог остаться след. Улика. Все следующие конверты сразу отправлялись в стол — я просто не могла их открыть. Не хотела. Пока на исписанные листы не попал свет, легко притвориться, что знаешь содержимое. Джеймс, наверняка, меня проклинает, а Лили… она проклинает вдвое яростнее. В конце концов, там мог оказаться гной бубонтюбера или ее фирменные летучие мыши — я убедила себя, что это неоправданный риск, и заперла ящик на ключ. У меня рука не поднялась их уничтожить, а просто выкинуть… Я знала, что все это — мое пребывание в этом доме — одна большая жесткая проверка, и я была к ней готова. Поэтому письма были закрыты, а я чиста. — Если бы я хотела ответить, я бы ответила, — чуть жестче, чем следует, говорю я, прямо глядя на Адриана. Он хмыкает и что-то спрашивает у Аделы. Белый шум уже включился, и я не различаю. Как только становится приличным уйти, я встаю из-за стола и, поблагодарив хозяев дома за их общество, иду в библиотеку, чтобы выбрать книгу. По правде, мне не хочется читать и, тем более, начинать новую историю, но так я смогу убить немного времени и самое главное — настроиться на предстоящую встречу. «После завтрака» — понятие растяжимое, а потому и опоздать не получится. Я выбираю какой—то роман и сажусь в беседке, самой близкой к воротам. От десяти минут чтения начинает болеть голова, и я к тому же понимаю, что ничего не запомнила. Началось все в доме на холме, чьи-то дочки играли в саду, а потом их позвала гувернантка и… Нет, голова гудит так, что каждая мысль тут же выталкивается наружу. Я упираю лоб в ладони и делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. — Мелани. От голоса рядом мне не становится легче, наоборот — будто сильнее сжимается череп, но улыбаюсь, даже не пытаясь никого обмануть, и шепчу: — Привет. Мне не хочется открывать глаза. Перед ними темно, а значит за ними — то, что я представлю. Белый сад Малфой-мэнора. Столик с изящными деревянными креслами, обитыми перламутровым шелком. Чай и вишневый торт. — Как твои дела? Я провела август дома, мы с Николь обошли все магазины Изумрудного бульвара, каждый день пробовали новое мороженое и один раз обыграли Эрика и Уолтера в снежки. Один, правда, прилетел мне прямо в макушку, и мальчики не признались, кто именно его отправил, но в итоге они оба за это поплатились. Потом мы сохли на солнышке, как магглы, и переколдовывали облака во что—то узнаваемое. Бен принес метлы и мальчики решили поиграть в мяч, а когда стало прохладнее, эльф принес нам с Николь горячий шоколад. Я смотрела на краснеющее закатом небо, а она — за полетом, и в какой—то момент совсем негромко шепнула: «Мне кажется, я люблю его». Я повернула к ней голову, сначала приняв это за шутку, пустую фразочку, сказанную под впечатлением от романтического вида. Но Николь на меня не смотрела. Она смотрела на Уолтера. А я переводила взгляд на каждого из них по очереди, и мне дико не хотелось признавать этого. Не потому, что я ревновала Николь, Уолтера или их обоих — а потому что нельзя просто сказать такое и надеяться на хороший исход. По крайней мере, мне такое не светило. — Мел, — снова зовет Скорпиус. Я открываю глаза, и на смену прошлому августу приходит этот, в доме Селвинов. — Я спросил, как ты. — Как в тумане, — говорю я первое, что приходит на ум. — Почему ты так долго? Я не виню его за это. И не могла требовать от него моментально явиться по приглашению Адриана, когда сама даже не поставила его в известность о том, что собираюсь сделать. Он мог быть зол на меня. Наверное, он и был зол, но сейчас почему-то нет. Выносить его взгляд тяжело и легко одновременно. — А почему ты не сказала, что не собираешься возвращаться домой, Мелани? — голос тихий, притупленный. Я отвожу глаза. — Потому что ты бы решил меня отговорить. — И получилось бы? — Я боялась, что да. Он садится напротив, опуская руки перед собой, на стол. — Но ты сказала родителям. — Чтобы они не пришли встретить меня. — И ты ушла с Адрианом. Одна. На глазах у всех, — каждое его слово — будто камень на мою голову, которые я держу неустойчивой пирамидой. — Ты понимаешь, как это выглядело? — Паршиво, — с трудом выговариваю я. — И пото… — Так и было задумано. — Что? — хмурится Скорпиус, впиваясь в меня взглядом. — Кем задумано? Адрианом? Или тобой? Я прикрываю глаза так плотно, что почти перестаю чувствовать головную боль. Веки напрягаются до шума в ушах. — Мной. — И зачем же? — у него кончается терпение, но у меня как будто нет сил рассказывать ему все по порядку и с начала. Я стараюсь обойтись меньшим количеством слов, чтобы не раззадоривать боль, хотя это и разозлит Скорпиуса. — Потому что после такого Джеймс никогда не захочет вернуть меня. — После такого он из меня чуть душу не вытряс, допытываясь, знал ли я о твоей «задумке» и куда и почему ты ушла, — цедит он. Я качаю головой. — Ну, тебе не пришлось ни врать, ни выкручиваться, ты и правда не знал… — Почему ты не сказала мне, что Адриан тебя ударил? Я молчу. Все это время, с тех пор, как получила пощечину, я думала о том, почему я никому не сказала и кому следовало об этом сказать. Я привела самой себе тысячу аргументов, чтобы пойти и поставить в известность каждого, кто хоть немного ценит меня, а потом… Потом это, так и не произнесенное признание, показалось мне пустым и каким-то жалким. Ну вот что оно могло изменить? Никто бы не помчался к Адриану, потрясая кулаками, не объявил этот случай центром вселенной и уж тем более никто бы не отменил сделанного. Это произошло. Если бы я могла уйти… Нет, если бы я могла уйти — я бы ушла давно, и Адриану бы даже не представился шанс поднять на меня руку, а теперь… Теперь моя жизнь превратилась в череду неуправляемых, неконтролируемых событий, которые грядут, а я могу только смотреть на них, как на ползущую ко мне бурю, и собираться с силами. Бей в колокола или кричи, что вчера был дождь, — буря все равно придет. — И после этого ты все равно приехала сюда? — я слышу, что тон у него жесткий, но в голове такая каша, что среагировать, как он того хочет, я не в состоянии. — Родителям ты, полагаю, про пощечину тоже ничего не сказала? Я улыбаюсь. — Помнишь притчу Эзопа «Лгун»? Где мальчик кричал, что видит волка? — Причем тут это? — злится Скорпиус. — Ты же не врала. — Каждый раз, когда я сталкивалась с волком, приходили люди и говорили, что волка нет, — я пожимаю плечами. — Но это же, блять, не значит, что его нет! — он совершенно выходит из себя, вскакивая на ноги так, что беседка вздрагивает. Я смотрю на него снизу вверх. — Это значит, что я больше не зову людей. — Мелани, что, черт возьми, с тобой происходит?! — Скорпиус нависает надо мной, уперев руки в стол. — К чему весь этот жертвенный цирк? Какого черта ты здесь устроила? Почему не отвечаешь на письма? Я делаю глубокий вдох. — Это часть сделки. — Сделки? — морщится он. — Какой еще сделки? Что он тебе предложил? Надеюсь, ты ничего не подписывала кровью и можешь просто на это забить? Сжав зубы, я коротко мотаю головой. — Адриан ничего мне не предлагал. Предложила я. Предложила провести остаток лета в его доме, если он… — я выдыхаю, — забудет имя Джеймса. — То есть ты по сути просто предложила Адриану провести август и всю оставшуюся жизнь с ним, — неприязненно поморщившись, подводит итог Скорпиус. — Если он забудет про Джеймса… — Ты ни черта не понимаешь в сделках, — говорит он. — Ты ни черта не понимаешь в людях, — огрызаюсь я. — Адриан бы убил Джеймса — если не за поцелуй на сцене, то за то, что мы встречались, или за все это вместе и то, что Джеймс его ударил! Или чтобы преподать урок мне! Или не убил, а покалечил, уничтожил его карьеру, репутацию… — Да с чего ты вообще взяла, что Поттеру грозила хоть малейшая опасность? — он ударяет по столу и снова садится напротив. Я сглатываю. — Потому что я видела волка много раз, — тихо отвечаю я. — А ты сейчас — один из тех, кто говорит мне, что я спятила. — Так и есть, — тут же соглашается Скорпиус, — ты спятила. Но не из-за этой твоей притчи, а потому, что пошла с Адрианом на гребаную сделку. И, конечно, все на словах! Значит, в следующий раз, когда он решит что-то от тебя получить, он просто пригрозит тебе расправой над Джеймсом. Ты добровольно зашла в ловушку и думаешь, что победила. — Я, по-твоему, считаю себя победительницей? — я поднимаю на него глаза. Взгляд Скорпиуса бегает по моему лицу, а потом брат шумно выдыхает. — Ты надолго? — На несколько дней, — он качает головой. — Лили тебя отпустила? — я стараюсь не фыркать, но смешок все равно слышно. — К ней приехала Свити, и только поэтому удалось убедить ее, что мне действительно нужно погостить у Селвинов, — с нажимом, но не очень серьезно отвечает Скорпиус. — Значит, у вас все хорошо? — Ты бы знала, как у нас, если бы читала письма, — хмуро отвечает он. — Ты не ответила ни на одно. — Неужели Лили делится там секретами о ваших сокровенных отношениях? — я закатываю глаза. — Ты вообще не открываешь их, да? Я с улыбкой отворачиваюсь, глядя на парковые деревья, а, когда возвращаюсь обратно в беседку, улыбаться становится труднее. — Мне тяжело, Скорпиус. Это для вас поменялась только локация и число в календаре, а я пытаюсь привыкнуть к другой жизни, — я невольно делаю взмах рукой в сторону поместья. — Меньше всего мне сейчас нужны напоминания о том, что у кого-то все хорошо. — Никто не пишет тебе, что у нас все зашибись, — морщится Скорпиус. — Все переживают и спрашивают, как ты. Меня даже Роза на днях достала и потребовала твой адрес, потому что на домашнем ты не отвечаешь. Я вспоминаю про письмо и открываю последний разворот книги, куда положила так и не распечатанный конверт. — Все беспокоятся, Мелани. Ты представляешь, каких трудов нам стоило разубедить Джеймса явиться сюда самому? У меня сжимается сердце. У Джеймса ведь тоже есть этот адрес. — Значит, ты все-таки признаешь, что Адриан бы убил его за это, — замечаю я, стараясь говорить как можно спокойнее. — За такое он бы кого угодно убил — это частная собственность! Нет, почему-то мне кажется, что частная собственность — это я. — Спасибо, — только и говорю я. Скорпиус то ли кивает, то ли пожимает плечами. — Чем ты тут занимаешься? — Особо ничем, — признаюсь я. — Адриана часто нет дома, да и Адела иногда уходит, но в основном он в своем кабинете, а она — в музыкальной комнате. А я читаю книги или учебники за седьмой курс. — Ты уже закупила все для школы? — Нет, по Зельеварению и Травологии у меня давно были, а другие, наверное, просто закажу с доставкой. — Ты что, вообще не планируешь выходить из дома до школы? — он мрачно смотрит на меня. — Планирую, — возражаю я. — Наверное. Знаешь, Адриан слишком занят, чтобы докучать мне, однако он все равно откуда-то знает о письмах, которые вы мне пишете. И хотя я на них не отвечаю — о чем он кстати тоже в курсе — даже сам факт их существования может поставить крест на нашей договоренности. Смысл моего здесь пребывания в том, что я не пересекаюсь с Джеймсом, не ищу с ним контакта, а он — не может контактировать со мной. — Но ты сама выдвинула такие условия. — Потому что я должна доказать, что мне можно доверять, — злюсь я. — Что-то он не заглаживал перед тобой вину после той череды девушек, с которыми он побывал, — хмыкает Скорпиус. — Я помню, — холодно отвечаю я. — Спасибо, что еще раз указал на мое место в этих отношениях. Он виновато поджимает губы. Я, скорее по привычке, закатываю глаза. Что бы он ни говорил, мне все равно не хватало его, живого общения и даже стотысячного разговора о том, в каком дерьме мы оказались. Как будто, пока мы сами не признали это нормальным, у нас еще есть шанс выбраться. Какое-то время мы просто молчим под ветряной шум листвы. Я бездумно листаю книгу, пока снова не натыкаюсь на письмо от Розы, и возвращаюсь обратно к началу. Нам обоим не хочется идти в дом и приветствовать хозяев, и мы оба понимаем, что они уже знают о новом госте. Это вопрос времени, когда наше промедление станет неприличным. Только вот сейчас все измеряется не правилами общества или моей матери, или даже Селвинов. Сейчас определяю я. Принимаю раз за разом решения, которые сами по себе, может, ничего и не значат, но ложатся на чашу весов, как рисовые зернышки. И даже если хорошие перевесят, изучать все равно будут те, что с гнильцой. Нас всегда будут судить по самому худшему нашему поступку.***
Скорпиус волшебным образом разряжает атмосферу настолько, что обед кажется мне почти приятным времяпрепровождением. Они что-то неторопливо обсуждают с Адрианом, а Адела, теперь сидящая как раз напротив Скорпиуса, слушает их и молчит, бросая на моего брата редкие, но продолжительные взгляды. В аристократическом кругу такую картину можно назвать даже идиллической, и я бы так и сделала, если бы мне не выдался шанс обедать в столовой МАЛа, с Альбусом и Скорпиусом. Еще в первый день, когда мы сели вместе, и зал, столики, посуда, еда, люди — все казалось таким непривычным и новым, тем, к чему хочется привыкнуть. И мы обсуждали вчерашний день, и спорили, и готовились к мероприятиям, и осторожно переглядывались, потому что с одной стороны от нас сидела Лили, а с противоположной — Саммер, и в любой момент всю атмосферу мог испортить голос над моим ухом… — Мелани. Встрепенувшись на голос Адриана, я понимаю, что все трое смотрят на меня. — Извините, я задумалась. — Я собираюсь устроить званый вечер в последнюю декаду августа, — он делает паузу, чтобы поставить свой бокал. — Что скажешь? — Прекрасная идея, — отвечаю я и бросаю взгляд на Скорпиуса. Хотя он не сводит с меня глаз, я не могу понять, что он сам думает о таком предложении, ведь совершенно очевидно, что ему придется присутствовать. Так или иначе, это был вопрос всего с одним вариантом ответа. — Скорпиус, — Адела откладывает приборы и смотрит прямо на него. — В Хогвартсе есть музыкальная комната? Он, помедлив с ответом, переводит взгляд на меня. — Я не уверен. — Есть, — прихожу на помощь я. — Фортепиано, ударные и пара гитар, — но в основном студенты приносят свои инструменты. — И там хорошая акустика? — спрашивает Адела, и я все еще не понимаю, к чему ей эта информация. — Там хорошая звукоизоляция, — усмехается Скорпиус. — Учитывая, что многие до сих не догадываются об этой комнате. Адела чуть улыбается. — Вряд ли я смогла бы перевезти туда фортепиано, — она пару секунд изучает свои руки, — но раз оно там уже есть, думаю, я могу попробовать, — и она поворачивается к Адриану, кивком отвечая на какой-то незаданный вопрос. — Рад, что ты решилась, — улыбается в ответ Адриан, и тут я, ощущая себя невероятно глупой, понимаю. — Адела, ты едешь в Хогвартс? — это звучит из моего рта, но я чувствую, что говорю и за Скорпиуса тоже. Только вот он бы добавил парочку ругательств. — Да, я подумала, что это будет хорошей идеей, учитывая, что мое здоровье давно в порядке, а сидеть в четырех стенах мне немного наскучило, — отвечает она так просто, словно только что не поставила жирный черный крест на отношениях Скорпиуса и Лили. Ребята едва успели выбраться из подполья, а тут… Впрочем, вряд ли Адела об этом знала и устроила все нарочно. На Скорпиуса смотреть страшно. Кажется, он так и остался сидеть с каменным лицом, но я вижу, как напряглись сжатые желваки на его челюсти, и пытаюсь быстрее придумать, чем бы разрядить обстановку. Однако он справляется сам: — Уверен, тебе понравится в Хогвартсе, — улыбается Скорпиус. — И ты уже была на Слизерине, да? Ох, каким проклятьем было бы, окажись она в свое время на Гриффиндоре. За еще каких-нибудь пару фраз разговор снова становится непринужденным, и больше я не выключаюсь из него. Мне начинается казаться, что сейчас дурные новости посыплются одна за другой, и я ловлю каждое слово и жест, какие только выдают хозяева дома. Больше однако ничего страшного не случается.***
С приездом Скорпиуса мы проводим больше времени с Селвинами, но и выносить эти встречи стало гораздо легче. Брат перетягивает на себя как внимание Аделы, так и Адриана: то ли для них это приток свежей крови, то ли я уже не в состоянии вести светские беседы. Моего запала хватило всего на пару дней, когда я была образцовой гостьей, бодрой собеседницей и в целом заинтересованной персоной, но как же быстро из меня высосали все соки! Не излишним вниманием или подозрениями, а наоборот — отстраненностью и равнодушием, будто я навязалась. А может, я и правда навязалась? Только вот Адриан по-прежнему знает количество писем, которые я получаю, и имена их отправителей, а еще названия всех книг, что я успела прочесть и в целом чем занимаюсь весь день. У стен этого дома есть и глаза, и уши, но его хозяин не особо пользуется своими, когда я захожу в комнату. Конечно, я не могу жаловаться на такой расклад, но и превратиться в тень на обоях не хочется. Хватит с этого дома одной Аделы.***
Адела тем временем стала вести себя приятнее. Я иногда замечаю за ней некоторое смущение или робость, но в основном она открыта и дружелюбна, если уж не со мной, то точно со Скорпиусом. До его приезда мы едва ли провели наедине дольше двух часов — и те в музыкальной комнате — но с моим братом она общается охотно, хотя я и не чувствую между ними влечения или хотя бы интереса. Как мне кажется, они прекрасно друг друга терпят — примерно как я Адриана — только вот у меня от этого «терпения» все внутри медленно умирает, а за те четыре дня, что прожил здесь Скорпиус, у него даже рука ни разу не дернулась, когда он провожал Аделу в сад. Они гораздо больше похожи на жениха и невесту, чем я и Адриан, или, по крайней мере, не оскверняют эти понятия. И все же, когда Скорпиус за очередным завтраком обращается к Адриану с идеей, я едва не разбиваю стакан о серебряный край сервировочного блюда. — Я предложил Аделе прогуляться по Косой аллее, чтобы закупить все для школы. Можно, конечно, заказать доставку, но вживую это делать интереснее и всегда приятно потратить пару галлеонов на какую-нибудь чепуху. — Интересная мысль, — соглашается Адриан и оборачивается к сестре: — Ты хочешь пойти? — Да, это должно быть весело, — улыбается Адела, переводя взгляд с брата на Скорпиуса. Значит, я останусь с Адрианом одна. — Мелани, не хочешь пойти с нами? — спрашивает Скорпиус, слегка мне улыбаясь. По его взгляду так и читается: не думала же ты, что я тебя тут брошу? Ох, братец, тебе в любом случае придется меня тут бросить, когда две истерички прекратят сотрясать дом Поттеров. То есть исторички. — Ты ведь тоже еще ничего не купила. Я слегка хмурюсь, обдумывая его предложение. Вроде бы это всего лишь поход в Косую аллею, но я настолько устала от этого дома и узкой компании, что даже толпа прохожих кажется мне вечеринкой. И все же… Я бросаю взгляд на Адриана и успеваю уловить его выражение лица прежде, чем снова отвожу глаза. Ни убеждения, ни запрета. Только ожидание моего решения. Я сглатываю и улыбаюсь Скорпиусу. — Почему бы и нет.***
Раньше простая прогулка была для меня поводом надеть красивое платье, но теперь, когда десяток моих нарядов не удостоились ни одного взгляда, они уже не делают меня такой уверенной в себе, как раньше. Хоть я и выбираю лилово-красное, с открытыми плечами и чудесными рюшами, оно кажется мне бледным и простым. Подкалываю волосы, чтобы их не трепал ветер, о котором не нужно было беспокоиться в доме, и беру маленькую серебряную сумочку. Эльф забрал мои лагерные чемоданы, а взамен принес другие вещи, по выбору которых я сразу заметила руку матери. Больше там не было коротких юбок и все «сомнительные» расцветки тоже исчезли. Носить, что хочешь, можно на закрытом от приличного общества острове, а благородная Англия требует сдержанных тонов и уместных фасонов. Лиловое платье наверняка проскочило только из-за длины ниже колена. Даже не бросив последний взгляд в зеркало, я выхожу из комнаты и спускаюсь в холл, где уже ждут Скорпиус и Адела. Невеста брата верна себе: светлое платье-рубашка с голубым отливом и рядом жемчужных пуговок, закрытых от горла до середины икры. Старомодное, как и всегда. Мама часто говорит, что младшую Селвин обделили то ли вкусом, то ли зрением, но каждый раз, когда я вижу Аделу в очередном слишком уж винтажном платье, я испытываю странное удовлетворение. Предупредив Адриана, что мы пообедаем в Лондоне, Скорпиус галантно подставляет дамам свои локти, и дамы — одна приятно улыбнувшись, а вторая устало вздохнув, — принимают предложение. Мы выходим за ворота и, покрепче ухватившись за Скорпиуса, трансгрессируем. Не знаю, как часто ему приходилось перемещать на себе пьяного до отключки Ала, но, судя по мягкой посадке, Скорпиус в этом ас. Я отпускаю его ладонь и даже отхожу на полшага, пока он интересуется, все ли в порядке у Аделы. Сегодня понедельник, и все циферблаты в часовой лавке, которую мы проходим, показывают без пяти одиннадцать. Народу в Косой аллее немного, и меня это радует, хотя я и предпочитаю для шопинга Изумрудный бульвар. Впрочем, туда лучше идти гулять с Николь или хотя бы со Скорпиусом, когда ему нужны новые рубашки, но уж никак не за учебниками и школьной мантией для Аделы. Подходящие мантии там, разумеется, есть, но только для тех, кто готов оставить за одну из них шестьдесят галлеонов у «Твил-фитта и Таттинга». И мне кажется, шестьдесят галлеонов можно потратить с большим удовольствием. В книжном магазине мы расходимся: я прошу Скорпиуса взять мне стандартный комплект учебников для седьмого курса, а сама иду изучать новинки отделе Искусственных наук. У меня всего две слабости на книжных полках: всевозможные трактаты по современным зельям и готические романы — магические или маггловские, последних из которых нет ни здесь, ни, разумеется, в библиотеке Селвинов. А вот в маггловских магазинах мне удавалось находить стоящие истории, жаль только, что с Аделой туда не пойдешь. Не уверена, что она терпимо относится к магглам. В конце концов я беру книгу по основам алхимии, которую рекомендовала сеньорита Наварро, и два последних выпуска «Зельеварение сегодня», потому что июльский я тоже пропустила, и присоединяюсь к ребятам на кассе. Скорпиус оплачивает все наши покупки и, закатив глаза на мой комментарий, — «это все в качестве предсвадебного подарка?» — указывает адреса доставки. Мы выходим на улицу, где уже стих ветер, разогнав пышные облака, и засияло приятно-жаркое августовское солнце. Пожалев, что не взяла очки, я предлагаю пообедать в нашем любимом ресторанчике на углу с Изумрудным бульваром перед тем, как двигаться дальше. Пока Адела изучает меню, я сходу заказываю графин ментоловой воды, паштетное ассорти и зеленый салат с креветками, а Скорпиус — фрикадельки с печеными овощами и карамельным соусом. Если бы я не знала, как это вкусно, обязательно посмотрела бы на него так же косо, как невеста, но вместо этого я молча утащу у него с тарелки. Может, для брака, как сделки, Аделе вовсе не обязательно разделять вкусовые привычки мужа, но я-то знаю, сколько раз наши со Скорпиусом отношения были спасены вовремя подсунутым под руку вишневым тортом. Брат и вовсе зовет его не иначе как «изви-ш-нительный торт». Мимо большого распахнутого окна, где мы сидим, то и дело проходят люди, и, хотя я узнаю многих поклонников Изумрудного бульвара, я никого не окликаю, лишь провожаю взглядом. Николь еще неделю пробудет в закрытом пансионате с родителями, Эрик у бабушки в Бельгии, а остальным можно просто кивнуть, если они заглянут в окно. Никто, однако, не заглядывает, и, в целом, меня это вполне устраивает. Приносят еду, и мы, привыкшие к спокойному молчанию, погружаемся каждый в свою тарелку. Адела тоже особо не стремится разговаривать — и хорошо, потому что мне кажется, я давно не ела такой волшебной еды, хоть эльфы Селвинов и хорошо готовят. Нам осталось только купить Аделе комплект мантий, и всем нам — ингредиенты для зелий, но вопреки логике и экономии времени я не предлагаю снова разделиться. Нежданная прогулка стала приносить мне удовольствие, и я нарочито не спешу, вслед за ребятами пересекая Косую аллею до «магазина мадам Малкин». Насколько мне известно, после самой мадам ателье уже перешло в руки ее дочери — миссис Фицуильям, а та продала сестрам Беннет, но название никто так и не поменял. У входа я замечаю скамейку, залитую солнцем, и обещаю Скорпиусу и Аделе подождать их тут, пока они выбирают что-то беспрекословно старомодное. Это же невеста Скорпиуса — если его беспокоит ее вкус, пусть сам с ним и борется. Максимум, чем я помогу, — дам адресок своей матери. Я откидываюсь на спинку скамьи и не замечаю, как закрываю глаза. — Мел. Я открываю глаза, но солнце слепит, и мне требуется секунда-другая, чтобы проморгаться и подставить ладонь козырьком. Сердце медленно гасит последний удар и оставляет меня в тишине. Меня и Джеймса. Я судорожно дергаюсь, не сообразив даже, что именно собираюсь делать, бросаю взгляд на затемненное окно ателье, потом на аллею, вскакиваю на ноги и хлопаю дверцей ближайшей лавки, которая оказывается аптекой. Как глупо, Господи! Что сбежала, что не подумала о возможной встрече, что вообще согласилась выйти из дома, да еще и куда? — в Косую аллею, где весь август толкутся люди и встретить можно кого угодно… И что здесь забыл Джеймс? Лили и Альбус достаточно взрослые, чтобы делать школьные покупки самостоятельно, а он сам разве не должен уже быть с командой? Дверь в аптеку повторно хлопает. Я замираю, как мышь, в темном углу. Если бы Джеймс стал ходить между стеллажей, называя мое имя, это было бы просто смешно, да и, может, это вообще не он, а обычный покупатель. Я хватаю косметическую пудру с зеркалом и осторожно выглядываю из-за угла, застав момент, когда он — точно Джеймс — повернулся ко мне спиной и все, по чему успевает мазнуть взгляд, — черные волосы в легком беспорядке и вываренная джинсовая куртка. Я зажмуриваюсь и, сжав в руке палочку, трансгрессирую. Приземляюсь неаккуратно, подворачиваю ногу, и едва не падаю на тропинку, уходящую вдоль ограды поместья. Лодыжка взрывается острой болью, и мне хочется плакать — по-детски громко и яростно, чтобы кто-нибудь нашел меня, утешил и погладил по голове, а потом увез из этого чертова дома, от которого уже так тошно, что сил нет! — Мелани. Я вспыхиваю, на мгновение решив, что это Джеймс трансгрессировал за мной, и через секунду догадка растворяется. Это Адриан. — Почему ты плачешь? Где Скорпиус и Адела? — Я подвернула лодыжку, — я не жалуюсь, а только констатирую факт, но голос все равно звучит влажно и гулко от стоящих в горле слез. — А они остались в ателье, потому что я решила уйти раньше. — Скорпиус отправил тебя одну с вывихнутой лодыжкой? — прежде, чем спросить, Адриан подхватывает меня на руки и доносит до беседки с внутренней стороны ограды. Я сажусь на скамейку и, отложив палочку, ощупываю ногу. — Нет, я подвернула ее уже здесь, когда приземлялась, — отвечаю я, болезненно морщась при подъеме стопы. — Винни, — домовик с легким хлопком оказывается перед беседкой. — Принеси мазь от ушибов. Тот исчезает и снова появляется, протягивая хозяину баночку из темного стекла. — Свободен. Я жду, что Адриан отдаст ее мне, но он отвинчивает крышку и, подчерпнув темно-зеленую мазь, тонким слоем наносит ее на мою ногу. Когда он, скинув на землю мою туфлю, обхватывает лодыжку и проходится пальцами от одной выступающей косточки до другой, я дергаюсь. Поспешно подавив желание вырваться и убежать прямо на поврежденной ноге, я только выдыхаю: — Холодно. — Ментол и змеиный яд, — невозмутимо отвечает он. — Зато быстро пройдет. Я запоминаю состав, хоть подобную мазь и можно купить в любой аптеке. Вспомнив про аптеку, я снова хочу заплакать, но только прикусываю губу. Адриан, наконец, выпускает мою ногу, садится напротив и достав платок, вытирает руки. Я не могу поднять глаз от собственной зеленой лодыжки и уж тем более не хочу смотреть на Адриана. То ли из-за всей этой сцены, то ли из-за столкновения с Джеймсом. — Спасибо, — выдавливаю я. — Почему ты решила вернуться раньше? — Голова разболелась. Наверное, солнечный удар, — я пожимаю плечами и зачем-то все-таки смотрю на Адриана. Чувство, которое пронизывает меня каждый раз от его ответного взгляда, леденит кожу изнутри. Будто он видит меня насквозь и то, что там находится, его не очень-то интересует. — Ты собирался куда-то идти? Адриан кивает и смотрит на часы. — Но я вышел заранее. Я замечаю у него на плече квадратную сумку на широком ремне. Драконья кожа. Серый льняной блейзер, бежевые брюки. Коричневые ботинки с иголочки. На вкус Адриана мама никогда не жаловалась — она на него вообще никогда не жаловалась. Я снимаю заколку, придерживающую волосы. Сейчас прилично будет уйти как только у меня перестанет ныть нога. Мне — в дом, а Адриану — за ворота, и мы оба ждем этого сигнала, чтобы разойтись в разные стороны. Я не тороплю события: если потревожить лодыжку слишком рано, придется накладывать новый слой мази, а вдруг Адриан снова решит сделать это сам и… Если он снова прикоснется ко мне… Это уже слишком. — Я не хочу тебя задерживать, — наконец произношу я, выдавив улыбку. Когда мы остаемся одни, мне становится сложно выдавать даже заученные эмоции. В ответ он только слегка качает головой. Я досчитываю до ста и осторожно приподнимаюсь на ноги. Адриан встает вместе со мной. — Все отлично, спасибо, — говорю я. — Пойду в дом. — На всякий случай, — он протягивает мне баночку с мазью, и благодарно улыбаюсь. — Возможно, я опоздаю к ужину, передай, пожалуйста, Аделе. — Хорошо. Я разворачиваюсь, прикидывая, за сколько секунд смогу добежать до дома, но уже через несколько болезненных шагов слышу звук трансгрессии и, не сдерживая скулеж, падаю на траву. Обильно поливаю ногу водой из палочки, пока на ней не остается и следа зеленой жижи, а потом снова наношу мазь на лодыжку. Выпрямляю ноги и откидываюсь на спину, уставив взгляд в наползающие облака. Скорпиус и Адела там меня и находят.***
Скорпиус уехал через два дня, чем огорчил большую часть нашей компании, и даже Адриан повторно пригласил его в свой дом. Почему-то в тот момент все, о чем я могла думать: а получила бы я хоть одно приглашение, если бы уже не жила здесь две недели? — Завтра у нас будут гости, — как-то за ужином объявляет Адриан, и мы с Аделой одновременно смотрим на него, не сказав ни слова. — Мелани, ты знакома с их дочерью, и, если они воспользовались моим приглашением, то она тоже будет здесь. — О ком речь? — спрашиваю я. — Штефан и Аня Прейслеры. Не помню точно, как зовут их дочь. — Те самые? — Адела, кажется, понимает все вперед меня, но мне требуется гораздо больше времени, чтобы осознать. «Те самые» — чистокровные до седьмого колена артефакторы, которых Адриану посоветовал Немиров. А дочь их — Альберта.***
Прейслеры прерывают наш завтрак и не присоединяются к нему. У них с собой много вещей, но большая часть оказывается оборудованием, которое тут же подхватывают домовики: один их собственный и двое, принадлежащих Селвинам. Я провожаю взглядом всю процессию, шумно удаляющуюся по коридору, и мы с Аделой остаемся в столовой одни. Она медлит некоторое время, а потом выходит в коридор. — Здравствуй, — вежливо приветствует она кого-то, и я тоже поднимаюсь из-за стола. — Я Адела Селвин. — Альберта, — низко и звучно отвечает гостья и поворачивает голову ко мне. — А ты Мелани, верно? Я слегка улыбаюсь. — Почему ты здесь? — интересуется Альберта, разматывая длинный шарф, и перекидывает его через свой небольшой чемодан, где уже лежит пальто. Опешив от такого вопроса, я открываю рот, но Адела демонстрирует большую выдержку. — Мелани — невеста моего брата, Адриана. — Интересно, — замечает Альберта и вздергивает брови: — Мы можем пройти куда-нибудь? — Конечно, — запоздало соглашается Адела, делая приглашающий жест в столовую. — Ты голодна? — Нет, спасибо. Но от кофе не откажусь. Мы возвращаемся за стол, и, пока Адела ухаживает за гостьей, я аккуратно разглядываю Альберту, пытаясь вспомнить, что именно о ней говорил Скорпиус. Она из Дурмстранга, близко общается с Кестером и минимум до восьмого колена в ее роду ни одного маггла или магглорожденного волшебника. Не то чтобы это вызывало мое изумление — я и на древе Ноттов-Гринграссов вряд ли их отыщу — но сам факт того, что дом Селвинов посетила незамужняя чистокровная волшебница, наводит меня на странные мысли. То есть еще одна незамужняя чистокровная волшебница, помимо меня. И если раньше Адриану буквально никто не давал выбора, то теперь он мог бы легко расторгнуть нашу помолвку, увлекшись другой, несомненно, подходящей партией. А что — Альберта хороша собой: рыжевато-русые волосы, округлое лицо с крупными выразительными чертами, красивый цвет глаз… Альберта поворачивает голову, и ее синий, как ледяное море, взгляд останавливается на мне. — Все в порядке? — она задает вопрос, и мне вмиг становится неловко, отчего я вежливо улыбаюсь. — Просто странно видеть кого-то из лагеря… не в лагере, — отвечаю я. Она улыбается, но льды в ее глазах не тают. — Я уже однажды была в Британии, но очень давно. Когда Адриан предложил родителям приехать, я решила к ним присоединиться. Имя Адриана из ее рта вылетает так просто и естественно, что мне даже начинает нравиться моя подлая мысль, от которой я открестилась еще в лагере, отвергая предложение Скорпиуса «подложить Альберту под Адриана». Это даже звучит омерзительно, однако если представить, что это обоюдное влечение, которое, к тому же решает сразу десяток проблем… — Уверена, что тебе понравится здесь, — расплываюсь я в искренней улыбке. — У вас много времени? — Пока родители не закончат работу, — она пожимает плечами и делает глоток из своей чашки. И тут я понимаю, зачем могли приехать Прейслеры. Мысль, посетившая меня еще в лагере: что если Адриан на самом деле ищет способ избавиться от проклятья Селвинов, и известные артефакторы помогут ему это сделать? Захочет ли он тогда жениться на мне, предложенной ему как ближайший чистокровный вариант? Мне хочется вскочить и тут же связаться со Скорпиусом, чтобы рассказать ему о визите Прейслеров, но я остаюсь на месте, сдержанно отпивая воды. Рука при этом подрагивает, и я чувствую, как восторг — ни с чем не смешанный дикий энтузиазм — вырывается наружу, побуждая меня танцевать и очень громко смеяться. Я сильнее сжимаю стакан и, снова поймав на себе прямой взгляд Альберты, салютую ей. — Твое здоровье, — и улыбаюсь так широко, что почти вижу, как ей становится не по себе.***
Развлечение Альберты ложится на наши с Аделой плечи, чему я даже рада, по крайней мере на данном этапе. Проводив ее до комнаты, я обещаю зайти через час, чтобы провести небольшую экскурсию по поместью, хотя сама не слишком хорошо знаю дом. В этом я рассчитываю на помощь Аделы, которая уже привычно удалилась в музыкальную комнату. На французском блошином рынке я видела сотню заводных кукол — с точеными лицами и крепкими кудрями, в старых кружевных платьях и атласных туфельках, со шляпками, зонтиками, сумочками — стоило лишь повернуть ключ, и они принимались ходить, петь и даже танцевать. Вернее — вот и все, что они делали. По большей части — красиво стояли на полке, взирая на мир круглыми блестящими глазами, на дне которых застыла цветная краска. Еще две недели назад я думала, что просто не знаю Аделу, не обращаю на нее внимания, чтобы увидеть в ней личность и поставить ее на одну полку со мной и Скорпиусом. Теперь же, наблюдая, как она курсирует между столовой, спальней и музыкальной комнатой, извечно молчаливая и отстраненная, я силюсь разглядеть что-то в ее глазах, но каждый раз натыкаюсь на тот же стеклянный взгляд, которым отвечали мне куклы. Из музыкальной комнаты по расписанию звучит мелодия, и я, как заведенная, направляюсь туда.***
Адела берет на себя роль хозяйки дома, и я следую за ней вместе с Альбертой, потому что мне такой экскурсии никто не устраивал. Мало-помалу я сама запомнила, куда ведут лестницы и коридоры, как попасть в столовую и выйти в сад, и самое главное — вернуться в свою комнату, которая, хоть и кажется мне жутко неуютной, все же предпочтительнее любого другого помещения, где я могу столкнуться с Селвинами. Я никак к ней не привыкну. Сама спальня хорошая — просторная и достаточно светлая — но так бывает с комнатами, которые выбирал и обустраивал не ты: одна мебель стоит неудобно, другая вовсе кажется лишней и, абсолютно все лежит на чужих местах. Я зареклась что-то трогать или двигать, хотя это было бы логично и ожидаемо, ведь я должна прижиться на этом месте, потому что именно здесь, вероятнее всего, мне предстоит провести большую часть оставшейся жизни. Но никакого единения, никакого совпадения ни с одним предметом в комнате или в доме у меня не происходит: я только пользуюсь ими по мере необходимости и где-то очень глубоко в душе жду, когда же смогу перестать. Такой, как моя комната, и весь дом Селвинов. Он не кажется мне старым, но по сравнению с ним я выгляжу слишком живой. Слишком выбиваюсь из безмолвного коридора, недостаточно тихо открываю двери и как будто привлекаю слишком много внимания. Но я не думаю, что это на самом деле так. По правде сказать, мне кажется, на меня здесь вообще никто не смотрит. — В этот коридор мы не пойдем, там только кабинет, и я не хочу отвлекать Адриана и твоих родителей от работы, — обращается Адела к Альберте, когда мы проходим мимо поворота налево. Она продолжает рассказывать что-то про обустройство холла, но я успеваю мазнуть взглядом по коридору с приглушенным светом. Несколько пар глаз с семейных портретов цепко провожают нас до угла, а потом я слышу шелест старинных платьев, которые тут же стихают из-за расстояния. — Кстати, эту люстру нашей семье подарил король Франции Людовик, кажется, Четырнадцатый, когда Селвины еще жили в Бордо. Говорят, это была его любимая люстра. Я бросаю на Аделу пристальный взгляд. Она любит историю или историю своей семьи или Францию или просто красивые люстры, занимающие полтора этажа? Я вот люблю люстры, и эта конкретно мне нравится, только вот в окружении всех остальных вещей в доме она кажется чрезмерной и слишком старой. Как бы аристократия ни ценила историю своих родов и их наследие, она старается не отставать от мира, вместе с моей мамой скупая половину дизайнерских выставок интерьера. Традиции уходят корнями на тысячи лет, но ростками они тянутся в будущее, чтобы однажды новое поколение не увидело в них рудимент и не отреклось. Только постоянно совершенствуясь и выходя на новый уровень, мы сможем оставаться частью общества, не говоря уж от том, что светское общество просто обязано быть просвещенным. А убранство Селвинов — пусть идеально чистое и роскошное, — как и атмосфера в доме отдает двухсотлетним нафталином. Обойдя полутемный дом, мы через веранду выходим в сад, за которым начинается большой парк, ухоженный едва ли на треть. Основная его часть, величиной в акр, — поле и перелесок, уткнувшийся в озеро Алсуотер, по которому и проходит граница владений. Адела говорит, что эту зону можно было назвать заповедной, но, раз она все равно принадлежит одной семье и границы ее охраняются, смысла в этом нет. — А этот фонтан стоит здесь с самой постройки дома в семнадцатом веке, — она подводит нас к многоярусной, но невысокой скульптуре, разросшейся каменными цветами на двадцать футов во все стороны. Вода тихо и замысловато перетекает из одной мраморной кувшинки в другую и наполняет круглые листья, которые изящно, как девичья ладонь, отпускают ее в бассейн. — Он качает воду из озера, но зачарован таким образом, что ее можно пить. — И как часто вы обновляете эти чары? — спрашивает Альберта, которая не задавала особенных вопросов, пока мы ходили по дому. Адела смотрит на нее озадаченно. — Насколько мне известно — ни разу с самой постройки фонтана. — Не существует вечных чар, особенно таких мощных, — уверенно заявляет Альберта. — Даже с учетом того, что это артефакт и он неодушевленный, заклятие бы не продлилось дольше… Сколько шло строительство фонтана? — Не знаю. Дом построили за год или два, — Адела пожимает плечами. — Артефакты создаются не один десяток лет и проработать четыре столетия они могут, только если расходуют магию очень экономно, — Альберта поворачивается ко мне, будто ожидая, что я подтвержу ее слова. — Например, защитные артефакты на самом деле защищают владельца только в момент непосредственной угрозы. А вы говорите, что фонтан работает весь день, годами… — Он работает постоянно, даже зимой, — добавляет Адела, и тут я вмешиваюсь: — Может быть, ты просто не знаешь этой тонкости и чары все-таки периодически обновляют, — я улыбаюсь ей и пожимаю плечами: — Я уверена, что Адриан точно знает, как обслуживается фонтан, и наверняка имеет технические документы о проведенных работах. Тебе нужно спросить его об этом. Я настойчиво смотрю на Альберту, а она отвечает мне все тем же прямым взглядом без капли сомнения или робости. — Именно так я и поступлю, — ставит точку она.***
Альберта заговаривает с Адрианом в тот же день, когда за обедом завязывается непринужденная беседа. Они долго и убежденно дискутируют, подключив Аню и Штефана, в то время как я чувствую себя ребенком на взрослом празднике: слова пролетают мимо ушей, пока руки тянутся ко второй порции десерта, и я, наконец, распознаю его вкус — миндальный пирог с лимонной начинкой и искорками цедры на воздушной шапке меренги. Гости наполняют дом жизнью, на что я оказалась не способна, и я с наслаждением наблюдаю, как увлеченно Адриан и Альберта обсуждают — кто бы мог подумать! — четырехсотлетний фонтан. После обеда старшие Прейслеры и Адриан возвращаются в кабинет, а я предлагаю прогуляться до озера, чтобы взять пробу воды и доподлинно оценить уровень очистительных чар фонтана. Альберта сразу соглашается, и Адела, не возразив, меняет свое послеобеденное музицирование на эксперимент. В парке и дальше — когда он перерастает в рощу, а та в лес, — много широких дорожек и троп, но вскоре они растворяются в поле и идти становится трудно. Наколдовав три пары сапог, Альберта раздает их нам, и до самой границы мы идем наперекор высокой траве, раздражает которая только меня. Сама Прейслер спокойно перешагивает через овраги и огибает заросли, а Адела и вовсе будто плывет сквозь них, что навевает мне странную и от того очень уверенную мысль, что на занятиях Шикобы обе наверняка оказались бы стихией Земли. Я же с надеждой смотрю вперед, ожидая, когда зеленое с сединой поле сменится темным стеклом озера. Поле впереди резко ныряет и мы останавливаемся у края обрыва. Тихий в этой части Озерный край с гуляющими ветрами и долгими пейзажами, завернутыми через горизонт, мягкое туманное небо и бездонное озеро — я люблю такую Англию не меньше ее старинных особняков и тайных переулков Лондона, уложенных гулкой мостовой. — Восхитительно, — вздыхает Альберта, и я улыбаюсь, не взглянув на нее. Мы шли так долго и ушли так далеко, будто мне снова удалось уснуть и вынырнуть по ту, верную сторону озера. — Я почти завидую вам, девочки. — Англия открыта для туризма, — тоже улыбается Адела. — Вы живете в очень красивом месте, — продолжает Альберта. — Да еще и все это, — она машет рукой назад, — принадлежит вам. Или будет принадлежать, — она бросает на меня короткий взгляд, который я сразу замечаю. До этого Альберта всегда смотрела прямо на собеседника, если оборачивалась, то всем лицом, а то и телом, создавая ощущение полного внимания. Теперь же, этот смазанный, внезапный жест кажется особенным. — Конечно, — соглашается Адела. — Сейчас мы живем здесь, но скоро Мелани переедет навсегда, а я уеду. — Куда? — с любопытством спрашивает Альберта. — Еще не знаю, — просто, как будто этот факт ничуть ее не смущает, отвечает Адела. — Туда, куда решит Скорпиус. Альберта в замешательстве переводит взгляд с нее на меня. — Скорпиус… Малфой? — она вопросительно поднимает брови. — Да, ты ведь должна знать его — он был в лагере вместе с вами, — Адела кивает. Глаза Альберты отпускают меня, зацепившись за камни обрыва, озеро, траву под ногами, а потом поднимаются на Аделу. — Ты его девушка? О-о нет. — Я его невеста, — веско поправляет ее Адела и смотрит на меня: — Скорпиус что, никому не говорил, что у него есть невеста? — Я, — откашливаюсь и невозмутимо продолжаю: — думаю, это слишком частная информация, чтобы ее распространять. К тому же, Скорпиус и Альберта практически не общались. Не удается, голос соскакивает, становясь слишком напористым, я улыбаюсь, но Альберта уже напрямую смотрит мне в глаза, и у меня снова чувство, будто голову просветили прожектором до самой задней стенки черепа. Если я невзначай толкну Прейслер с обрыва, это ведь будет похоже на несчастный случай? — Да, — неожиданно легко соглашается она. — Мы всего лишь пересеклись пару раз. Он гораздо ближе общался с другими… Вот ведь сука. — Да, с другими атлантами, — резко обрываю я Альберту. — А у вас вроде как идеологическое противостояние на Политике было? Альберта мягко улыбается, опустив синие, как озеро внизу, глаза. — Да, только не с ним, а с Лили Поттер, — елейным голосом говорит она. И что ты задумала? Нащупала тайну? Думаешь, это такой рычаг — можно давить на меня или Скорпиуса или кого там тебе надо? — Кстати, как дела у Яна? — спрашиваю я, будто бы только что вспомнила, как сильно меня это волнует. Альберта стоически держит удар. — Суда не будет, — без единой эмоции или жеста отвечает она. — Но в Дурмстранг он не вернется. Я больше не давлю, чувствуя, как за этой мгновенно появившейся коркой льда, затаилось нечто гнетущее и тяжелое. Главное, что Альберта сменила тему и вряд ли впредь решит завести разговор о Скорпиусе и Лили. С другой стороны, если бы она действительно хотела сказать, она бы просто сказала — так же прямо, как смотрит на окружающих. — Давайте сделаем то, зачем пришли, — предлагает Альберта. — Здесь есть спуск? Я иду вслед за ней и Аделой, осторожно отслеживая опасные мысли на лице второй. Кажется, она не успела подумать, как могут быть связаны Скорпиус и Лили Поттер — просто сестра Альбуса, а может, и вовсе спокойно воспринимает общение жениха с девушками. И то, и другое — только на руку. В грузном молчании мы возвращаемся в дом, где Альберта берет вторую пробу воды — из фонтана, когда двери дома открываются, и к нам выходит Адриан. — Мы вас потеряли, — говорит он, мельком оглядывая нас и останавливаясь на трех парах одинаковых черно-синих и припыленных сапог. В комплекте с темным платьем Аделы это смотрится даже как-то органично, а вот шелковая блузка Альберты и мой легкий сарафан теперь граничат с абсурдом. На них Адриан и обращает внимание. — Прекрасно выглядите. Я цепляюсь взглядом за его улыбку — легкую, но открытую — и внезапно понимаю, что это — первый за две недели комплимент, которого не удостоились ни элегантные платья, ни изысканные прически, ни все мое существование в целом, а сапоги — кривые, наскоро сотворенные кожаные сапоги, согнувшиеся складками под коленом и набитые травой с песком — были названы прекрасными. Мне не хочется об этом думать настолько, что я первой прохожу в дом, не слушая заново начатый спор об образцах воды, которые продемонстрировала Альберта.***
После ужина Адриан решает наконец дать гостям отдохнуть и приглашает всех провести остаток вечера в гостиной — за игрой в карты и беседой. Эльфы подают напитки, Адела садится за рояль, Прейслеры и Адриан устраиваются на диванах между ним и камином, а я, не зная, где занять место, в итоге останавливаюсь возле книжного шкафа с не очень богатой коллекцией античных трудов. Перечитав все названия на корешках, я пропускаю начало завязавшегося разговора и возвращаюсь к остальным со сборником изречений мыслителей, который не потребует глубоко погружения, но отвлечет от дискуссии. Я открываю посередине и читаю по порядку, потому что на каждом развороте оказывается только одна фраза в витиеватой рамке.Судьба изменчива, и меняется она обычно только к худшему. Эзоп
Я мысленно киваю и перелистываю дальше, полагая, что со стороны кажусь весьма вдумчивой и увлеченной — только затем, чтобы никто меня не трогал.Не так страшно не достичь счастья, как горько лишиться уже достигнутого. Ксенофонт
Необдуманно вырвавшееся слово так же трудно удержать, как брошенный камень. Менандр
Чья-то рука ложится прямо поверх поверх фразы. Я вздрагиваю. — Что там написано? — спрашивает Адриан, и я, опешив, повторяю: — Вырвавшееся… вырвавшееся слово так же трудно удержать, как брошенный камень. Он убирает ладонь с разворота, и я тут же сверяюсь с написанным. Все так и есть, только я забыла первое слово. — Зачем это? — уже взяв себя в руки, спрашиваю я. — Просто занятную книгу ты вытащила, — хмыкает Адриан, уже откинувшись на спинку дивана. — Дай. Я протягиваю ему мыслителей. — С женою будь хорош, чтобы не захотелось ей испытать и другого мужчину, — вслух зачитывает он и ухмыляется. — Это предсказатель. Слабый и довольно образный: цитирует только древних, а они говорили весьма пространно. Тем не менее, считать самый верхний слой сознания и дать совет на будущее или предсказать его, он способен. — С какой точностью? — скептически щурится Альберта. Адриан улыбается ей. — Процентов восемьдесят. — Один к пяти, что это это пустая фраза, — фыркает Альберта. Он без дальнейших споров протягивает книгу. Решительно открыв ее в начале, Прейслер декламирует: — Мудрецу не зазорно узнать, что он был не прав, — и замолкает. — Четыре к пяти, — поправляет ее Адриан, глядя с той же улыбкой, — что предсказатель угадает. — Теперь мне тоже интересно узнать, работает ли эта игрушка, — смеется Аня, забирая у дочери книгу и пролистывая ближе к концу. — Надо пользоваться не красотой книг и не их количеством, но их речью и всем, что в них написано. Логично, хотя и довольно очевидно. — Очевидная правда — тоже правда, — замечает Адриан. — Женитьба — зло, но зло необходимое, — получив по кругу предсказатель, Штефан хохочет и показывает цитату жене. — Не могу не согласиться. — Это точно, — иронично улыбается Аня, и наступает моя очередь читать. Мне совершенно не хочется делать это вслух, но любопытство берет верх, а в голову приходит любопытная мысль. — Наслаждение общением — главный признак любви, — говорю я, глядя в книгу, и закрываю ее, передавая Адриану. — Без авторства? — уточняет он. — Аристотель, — я бросаю короткий, полный смятения, взгляд на Альберту, который не должен остаться без внимания. — У царя много очей и много ушей. А если кто думает, что у царя есть только одно избранное око, то он ошибается, — произносит Адриан, и я, гадая, как был им расценен мой жест в сторону гостьи, пропускаю его слова. — Адела, милая, зачитаешь нам? — просит Адриан, протянув книгу сестре. Она внимательно смотрит на нее и, логически закончив партию, встает из-за рояля. На ее лице не появляется никакого выражения, когда она открывает предсказатель и пробегается по нему глазами. — Что же там? — Со временем всякая правда обнаружится, — легко произносит она. — Менандр. Адриан задумчиво смотрит на нее, а потом забирает книгу и кладет ее мне на колени. — Что же, Мелани, ты еще найдешь там много интересного, а мы пока сыграем в карты. Штефан, Аня? Чувствуя странное волнение наравне с беспокойством, я касаюсь пальцами обложки и открываю самую первую страницу, искренне желая увидеть там разгадку приезда Прейслеров и, возможно, намек на скорое завершение моих страданий в этом доме.He всегда будет лето. Эзоп
***
Следующим утром я впервые за две с лишним недели просыпаюсь легкой и бодрой. У меня гораздо меньше времени, чем обычно, уходит на утренние процедуры и макияж, и даже выбор платья из подсунутых матерью оказывается увлекательным. Темно-зеленое, неброское, с мягкой юбкой пониже колена. Оно сидит идеально, как и все, что принес эльф, но как бы говорит: не смотри на меня, посмотри на мою подругу. Ему вторят естественный макияж и низкий, слегка свободный пучок без заколки. Даже Адела рядом со мной покажется интересной, а уж Альберта и вовсе взлетит на пьедестал. Не помню, чтобы она участвовала в «Мисс Атлантиде», но сегодня, между нами тремя и пятидесятилетней Аней Прейслер, она возьмет трофейную корону, ленточку и, очень надеюсь, сердце Адриана. Хоть бы только оно у него было. Я спускаюсь на завтрак вовремя, тогда как опоздавшие Прейслеры сразу переключают на себя внимание, впрочем, безусловно положительное. Я слежу за линией разговора, чтобы, в случае отступления, снова наладить мостик диалога между Адрианом и Альбертой. Они все больше и больше кажутся мне хорошей парой. Оба тяжелые и беспрекословные, прикрываются показной обходительностью. Они определенно должны друг другу понравиться, потому что они одинаковые, потому что они чистокровные, потому что увлечены артефактами и общаются на равных. Да просто потому, что именно это может спасти меня от брака с Селвином и этого ужасного дома! Сегодня я организую им совместное времяпрепровождение — предложу Адриану показать Альберте город, непременно самому, — а потом общих тем у них будет все больше и больше, и тогда… — Что же, — первым встает Штефан. — Спасибо за гостеприимство, надеемся на дальнейшее сотрудничество. Аня и Альберта тоже поднимаются. — Благодарю на помощь, Штефан, Аня, — Адриан выходит из-за стола и пожимает руку мистеру Прейслеру, — Альберта, — последнюю он одаривает широкой улыбкой. Что? Они уезжают? Уже? Я сижу неподвижно и тупо слежу за прощанием, когда ко мне оборачивается Адриан: — Мелани, ты не собираешься проводить гостей? Оторопело поднявшись, я говорю какие-то приятные слова, пожимая руки всем по очереди, а в голове только гул, как от паровозного гудка. — Мисс Мелани, прощу прощения, — ко мне подскакивает домашний эльф. — Простите, но тут еще одно письмо для вас, оно было в почте. Я механически принимаю конверт и, даже не глянув, от кого оно, комкаю в руках, пока до меня не доходит, что я делаю. Признаюсь, утром у меня мелькнула мысль, что, когда Адриан предпочтет мне Альберту, я открою все письма одно за другим и жадно прочитаю их несколько раз, даже если это будет последнее, что скажут мне все те, кому я не отвечала. Теперь же, глядя как за Прейслерами закрывается дверь, мое нервное, измученное сердце болезненно сжимается, и пальцы завершают дело, превращая конверт в мятый коричневый клок.***
Письмо оказалось от мамы. Я узнала об этом от Дикси, присланного ей, и повторно — из переданного им нового письма. Оно было коротким и касалось только приема, который дает Адриан: она хотела узнать, какое платье мне понадобится. Я попросила эльфа приготовить жемчужно-серое, которое надевала на Мисс Атлантиду, и отправила маме не менее сухой ответ, известив, что у меня все хорошо. На этом наша переписка закончилась.***
Я точно совершила ошибку, выбрав серый шелк. К семи часам холодает настолько, что я иду мурашками от любого дуновения ветра, а в зале сквозит отовсюду. Наверное, что-то случилось с «чарами капюшона», и заметно стало только сейчас, и, возможно, только мне одной: Адела вышла в платье из плотного, дымчато-розового атласа с длинными рукавами, а Адриан, разумеется, в костюме. У моего же наряда открытая спина, а ткань скользит по коже так, что вызывает озноб. Мне казалось, конец августа будет теплым. Единственное, что сегодня меня обрадует — это приход Скорпиуса, который, хоть и не останется в гостях, но все же ненадолго разбавит мое одиночество. Осталось всего несколько дней до Хогвартса, и вынести их — сложнее всего. Вместе с Селвинами я приветствую первых прибывших — Агнессу и Маркуса Флинтов, а потом судью Булстроуда, который задерживает мою ладонь в своей и приглашает для беседы. Ему за шестьдесят и, в отличие от многих мужчин его возраста, он действительно на них выглядит, потому что дольше, чем я живу, заседает в Визенгамоте. Иногда он появляется на приемах в Гринграсс-холле, водя хорошее знакомство с моим дедушкой, но прежде мы, кажется, не разговаривали. — Мисс Нотт, вы чудесно выглядите, — улыбается он, когда Адриан встречает моих родителей. — Отдых в Атлантиде — удовольствие, которое доступно немногим. — Благодарю, судья Булстроуд, — чуть киваю я. — Преподаватели там тоже выше всяких похвал. — Я все жду, когда моя внучка достаточно подрастет, чтобы претендовать на путевку. Сейчас она только перешла на четвертый курс. — Я слышала, что Сюзанна хороша в Травологии, — я удачно вспоминаю имя, но не уверена, насколько угадала с предметом: я как-то видела, что Сюзанна Булстроуд занимается с профессором Лонгботтомом дополнительно, но она вполне может оказаться отстающей. — Да, Травология ей нравится, но в последнее время ее все больше тянет к творчеству, — соглашается судья. — Ох уж эта юная душа — непостоянна, как английское солнце! И все же, я рад, что вы здесь, мисс Нотт. Я вежливо улыбаюсь. — Все эти размолвки, недопонимания у молодых — они объяснимы и даже, — он мягко усмехается, — ожидаемы. Кто из нас в молодости не хотел приключений, новых знакомств? Мой взгляд удачно падает на эльфа, предлагающего напитки, и я наугад беру содовую, пользуясь секундой заминки. — Не совсем вас понимаю, — я делаю глоток через сжатые зубы. — Не тушуйтесь, мисс Нотт, — Булстроуд снова улыбается. — Я ни в чем вас не обвиняю. Легкий флирт никого еще не убил, поверьте мне, я бы знал. Я улыбаюсь уже через силу. — Что вы, судья, — качнув головой отвечаю я, — не думаете же вы, что спектакль показывает правду? — Спектакль? — переспрашивает он. И я понимаю, что ничего он не знает. Как и все, кто здесь сегодня соберутся. До них дошли слухи — размытые, больше похожие на сплетню, чем на новость, и у каждого догадка своя, а я здесь — мы с Адрианом здесь, чтобы слухи эти развеять. Жених и невеста, вместе принимающие гостей, — прекрасная картинка для тех, кому картинки достаточно, чтобы они разнесли по своим кругам хорошую новость: лорд Адриан Селвин и его невеста Мелани Нотт — образец счастья и гармонии. Единственное, на что я надеюсь, что здесь не окажется ни одного журналиста. — Разумеется, спектакль! — легко смеюсь я. — Пьеса, которую мы ставили, — «Укрощение строптивой» Уильяма Шекспира, у меня была главная роль, и наш талантливый режиссер просто настаивал на финальной сцене поцелуя. Разве можно отказать творческой, увлеченной натуре? — я обращаюсь с этим вопросом так живо, что Булстроуд несколько раз кивает и снова улыбается. — Ну вот видите, мисс Нотт! Я же говорю, что отдых в Атлантиде, — истинное удовольствие! — и, слегка мне поклонившись, он уходит кого-то поприветствовать. Я провожаю его глазами и встречаюсь взглядом с Адрианом: он еще секунду-другую внимательно смотрит на меня, а потом отвечает миссис Розье. Выдохнув, я разворачиваюсь, чтобы оглядеть зал в поисках Скорпиуса, как чуть не сталкиваюсь с другим молодым человеком. — Осторожнее, мисс Нотт, — он явно поддразнивает меня, но почти незаметно, так что уличить его в этом невозможно. — Ты подошел слишком близко, — холодно отвечаю я, коротким взглядом пробегаясь по Кристоферу. Сегодня вечер не совсем официальный, так что Розье этим воспользовался и не надел к костюму галстук, но волосы следовало уложить: длинноватые пряди спадают на лоб, вместо того, чтобы быть зачесанными назад. — Так что насчет слухов? — спрашивает Кристофер, и я вздергиваю брови. — Они правдивы? — Так же как и те, что ты спишь с мамочкой, — вырывается у меня неосторожное, но Розье только усмехается: — Я буду иметь в виду. — Имей что-нибудь другое, — советую я и сразу устремляюсь к Скорпиусу, только что вошедшему в открытые двери. И что на меня нашло? Это Скорпиус его терпеть не может, а я-то всегда была вне их конфликтов, к тому же просто так высказать Кристоферу, куда он может засунуть свое мнение, — это на меня не похоже. — Ух, ты выглядишь прекрасно и разозленно, — оценив мое, я уверена, невозмутимое лицо, заключает Скорпиус, когда я целую его в щеку. — Не выгляжу, — почти с угрозой отвечаю я. — Не выглядишь, — он сразу идет на мировую. — Но дышишь на меня очень яростно. — Я предвкушаю сегодняшний вечер, — цежу я сквозь зубы и собираюсь рассказать о Булстроуде и Розье, когда раздается звон бокала и Адриан берет слово: — Господа и дамы, невероятно рад принимать вас у себя в гостях и благодарен за принятые приглашения. Всегда приятно собраться в кругу друзей и отдохнуть от внешнего мира. Прошу вас, чувствуйте себя, как дома. Моя сестра хотела бы сыграть для вас, а я же предлагаю воспользоваться случаем и немного потанцевать. — Черт, — шиплю я, понимая, что первый танец придется отдать Адриану. — Это просто танец, — пытается успокоить меня Скорпиус, за что награждается тяжелым взглядом. — Может, пригласишь Аделу? — Она же играет, — рассудительно отвечает он, и я не успеваю вспылить, уже принимая руку Адриана. В последнюю секунду перед тем, как мы останавливаемся среди еще шести или семи пар, я различаю ритм в мелодии Аделы. Полноценного вальса не получится, но что-то более неторопливое и манерное вполне выйдет. Я опускаю пальцы на плечо Адриана и даже через платье чувствую его ладонь на моей талии, прямо под вырезом на спине. Он делает первый шаг, и на меня невольно находит белый шум. Последний раз мы танцевали в мае, на моем Дне рождения, к счастью, не каждый раз, потому что мне следовало уделить время отцу, брату, дяде и другим близким родственникам, кто вольно или невольно спасал меня от общества жениха. Я тогда выпила два бокала шампанского и была настроена оптимистично, хотя и чуть сильнее концентрировалась на шагах, чем обычно. Адриан всегда вел — не резко, но непреклонно, а я по какой-то необъяснимой причине отвечала на каждый его жест в танце, будь то незапланированный поворот и акцент. И это не было похоже на танец с Джеймсом, когда «Призрак Фиби» играл «Фотографию», когда я обнимала его, уткнувшись лбом в плечо. Когда я глубоко дышала, запоминая его запах, зная, что скоро мы расстанемся, когда я все еще думала, что это произойдет в последний день смены. Когда мы почти не двигались, описав едва ли три поворота вокруг своей оси, даже не смотрели друг на друга. Всего лишь стояли, покачиваясь, так близко, насколько позволяла Вселенная, а не приличия. Сейчас все не так — нет, совсем все не так. И танец, напоминающий вальс, и хрусткий костюм Адриана, и его парфюм — едва ощутимый, но не тот, не тот, не тот! Все не так с того утра, как я подошла к Адриану, с того утра, когда я ушла от Джеймса, ничего ему не сказав. И было ли это таким жестоким и правильным поступком, чтобы он отпустил меня? Не писал писем, не ждал в Косой аллее? Сделала ли я этим хоть кому-то лучше?.. Только Адриану. У меня по спине будто лезвие проходит. Я вздрагиваю и, поймав пристальный взгляд Адриана, понимаю, что это он — провел пальцами вдоль глубокого выреза на платье. Мне удается смотреть на него еще секунду, а потом меня начинает трясти — я сдерживаюсь, но тщетно — озноб проходит до кончиков пальцев — я чуть крепче сжимаю его ладонь, чтобы сгладить впечатление, и хочу сказать, что в зале прохладно, когда Адела ставит последнюю ноту, и вот гости уже негромко аплодируют друг другу. Я скорее присоединяюсь к ним, чтобы скрыть дрожь. Адриан убирает руки, но продолжаю ощущать его касание. Аделу за фортепиано сменяет Агнесса Флинт, Скорпиус послушно приглашает Аделу, и я скорее удаляюсь в дамскую комнату, чтобы вновь не пришлось прикасаться к Адриану. Несколько раз пересобрав волосы в низкий узел, я держу ладони в теплой воде, а потом прикладываю запястья к скулам тыльной стороной. Я чувствую жар, но не вижу его, и в такой же лихорадке меня колотит. Выйдя в холодный коридор, я вцепляюсь в собственные плечи, позволяя взгляду блуждать по сумеркам за окном. Сад замер в безветрии, закатное солнце оставило над деревьями парка ослепительную полоску. Все — и природа, и гости в зале — сложились в какой-то прочный, определенный мир, в котором только меня трясет и качает так, что к горлу подступает тошнота. Все, что я могу сделать, — это не впиваться в кожу ногтями. — Мелани, — Скорпиус останавливается рядом, протягивая мне стакан с коньяком. В другой руке у него еще один, поэтому я принимаю и делаю долгий глубокий глоток. Спирт ударяет сразу по всем рецепторам, я не чувствую ни привкуса, ни аромата, и, пока шок еще не прошел, пью еще. — Мой тоже бери. — Нет, — севшим голосом выдыхаю я, — нет, если я буду пьяна, вечер окончательно будет испорчен. — Ты все еще хочешь насладиться вечером? — в его словах не насмешка, а какое-то сочувствие, но я морщусь и мотаю головой. — Я просто… просто… мне холодно, — ответив, я тут же пресекаю стремление Скорпиуса снять свой пиджак, — и душно. — Как ты? — он внимательно смотрит на меня, и я, борясь с желанием рассказать все как есть, проигрываю. Глаза увлажняются, и я закрываю их на несколько секунд. — Приезжали Прейслеры. Альберта с родителями. — Зачем? — напрягается Скорпиус. — У них дела с Адрианом. Альберта так… так легко общалась с ним, что я подумала… я даже попыталась, нет, ладно, мне просто пришло в голову, что они могут понравиться друг другу… — Что ты сделала? — Ничего! — восклицаю я, не сдержавшись и распахнув глаза. — Ничего, в том-то и дело! Я не успела — они уехали на следующий день. — Хорошо, — кивает Скорпиус. — Что хорошего? — Что этой суки больше нет в Англии. Я цокаю языком. — Да, конечно, но лучше бы ей удалось очаровать Адриана, потому что Лили бы она все равно ничего… Погоди, вспомнила. Лили, — я смотрю на Скорпиуса в упор. — Ты сказал ей про Аделу? Его лицо принимает странное, непонятное мне выражение. Я повторяю вопрос. — Да, я ей сказал. — И? Как она отреагировала? — Закатила вечеринку, — мрачно шутит Скорпиус. — Она не в восторге, разумеется. — Но все же теперь она знает, и вы можете обговорить свое поведение в школе… — Да-а… — тянет он, отпивая из стакана. — Нет. Не знаю. После того, как я сказал ей, меня не особо жалуют в их доме. — Ты шутишь? — убито спрашиваю я. — Она не бросила тебя, узнав, что Адела существует, а узнав, что Адела едет учиться, — дала от ворот поворот? — Вообще-то она бросила меня, узнав, что у меня есть невеста, — уязвленным тоном поправляет Скорпиус. — Ах да, — я поджимаю губы. — Смышленая. Скорпиус игнорирует, хоть и замечает мое снисходительное обращение. — А что Адела? Наверное, рада тебя видеть так, что чуть рояль не перевернула, — я закатываю глаза, и Скорпиус то ли кривится, то ли беззвучно усмехается. — Ты уже знаешь ее гораздо лучше меня, — замечает он. — Вот уж нет, — вздыхаю я, снова отворачиваясь к окну. — Я успела только убедиться, что из себя представляет Адриан, а его сестра — просто призрак этого дома, обращающий на меня внимания не больше, чем на мебель. Впрочем, — я закусываю губы, — они оба меня не особенно развлекают. — Ты им практически навязалась. Я бросаю на него хмурый взгляд. — Я их не интересую. Ладно Аделу — даже Адриана. За две недели он ни разу не заговорил со мной лично, даже когда забирал из Министерства, — я хмурюсь сильнее. — Сегодня я получила комплименты от всех, кроме него. — Ты… хочешь от него комплиментов? — с каким-то отвращением произносит Скорпиус. — Господи, нет! — тут же подскакиваю я. — Но он игнорирует меня даже по правилам приличия, он просто… он наказывает меня. За все… это. — По-моему, ты сама себя наказываешь, — серьезно говорит он. — Собери вещи и вернись домой, ты уже настрадалась так, что весь Лондон знает. — Весь Лондон обсуждает, что между лордом Селвином и его невестой произошла некая размолвка, а я здесь пытаюсь развеять слухи. — И все же ты могла поговорить с Джеймсом или хотя бы ответить на его письма, — настаивает Скорпиус. — Нет ничего плохого в том, чтобы объяснить свой поступок, своей поведение и… — И что? — вызывающе спрашиваю я. — Что дальше? Мы будем жить, распевая Селестину Уорлок? Причины моего свинского поступка не оправдывают его. Я хотела сделать ему больно, понятно? Чтобы… чтобы… — Чтобы, когда до него доберется Адриан, больно не стало тебе, — негромко продолжает он, и я отворачиваюсь от него совсем, потому что выносить этот понимающий взгляд просто невозможно. — Ты эгоистична, как и всегда. — Ты ошибаешься, — я круто разворачиваюсь, тыча пальцем почти ему в лицо, на что Скорпиус реагирует поразительно хладнокровно. — Ты ушла, потому что так у тебя появился шанс выслужиться перед Адрианом. Черт возьми, Мелани, он тебя ударил, — цедит Скорпиус. — Ты должна была рассказать об этом всем, а не замалчивать некрасивую правду, как это делает твоя мать. Ты должна была уйти от Адриана и никогда больше к нему не приближаться, даже под угрозой лишения магии, потому что магия все равно не спасет тебя от него, если он сделает это снова. — А почему же ты просто не ушел от Аделы, когда понял, что хочешь быть с Лили?! — я знаю, что кричать нельзя, поэтому шепчу, но так отчаянно и громко, как только позволяет горло. — Потому что ты, как и я, знаешь, что никуда нам не деться! — я сжимаю пальцы протянутой руки и, не сдержавшись, то ли стучу, то ли толкаю его в грудь. Мне хочется извиниться сразу же, но я не нахожу сил даже просто открыть рот. Так и смотрю на него через внезапно выступившие слезы, а потом, уловив первое движение навстречу, опрометью бросаюсь в уборную.***
Когда все садятся ужинать, я впервые занимаю место по правую руку от Адриана. Адела сидит уже рядом со мной, дальше по длинной стороне стола, а слева от хозяина располагается судья Булстроуд, который сегодня в особенно хорошем настроении. Почему-то именно он придает мне уверенности, так что я спокойно поддерживаю беседу и даже доживаю до десерта, когда Адриан поднимается, чтобы сказать тост. — Дорогие друзья, сегодня мне выпала честь объявить вам о самом важном событии, которого мы все ждали. У меня сводит желудок. — С первого сентября мой уважаемый и близкий друг, судья Терранс Булстроуд вступает в обязанности Верховного Чародея Визенгамота, — под легкий одобрительный гул, Адриан поднимает свой бокал, и обращается к Булстроуду: — За справедливый суд! — За справедливый суд! — вторят гости, но мне удается только пролепетать что-то себе под нос и сделать глоток вина, прежде чем я снова успокаиваюсь. Нет, с чего бы Адриану делать какие-то объявления о нашей свадьбе, если этот вопрос так и завис на уровне «после окончания школы»? Я приношу судье свои искренние поздравления и случайно встречаюсь взглядом с Адрианом. У него странное выражение лица — как будто он хочет что-то сказать мне, но сдерживается. И поскольку такое поведение совершенно не в его характере, я опускаю глаза и выкидываю это из головы.***
Когда гости снова перемещаются в зал, занимаясь больше разговорами, чем танцами, я ловлю себя на очередном взгляде, брошенном на часы. Поддерживать беседу с мистером и миссис Розье, уже полчаса рассказывающих о трудностях строительства особняка на границе с Шотландией, нет сил, к тому же даже их сын деликатно удалился десять минут назад, заняв место рядом с роялем, где создает фон Адела. Они тоже о чем-то разговаривают, но присоединяться к Кристоферу мне совсем не хочется, как и видеть Скорпиуса, так что возвращаюсь к Эйлин Розье и ее мраморным эркерам. Однако, когда мистер Флинт снова решает открыть череду танцев и Скорпиус приглашает меня вперед Адриана, я немного остываю. Большую часть вальса мы друг друга нарочито игнорируем, и все же, увидев шанс восстановить справедливость, я первая открываю рот: — По-твоему, не позволить Альберте рассказать Аделе про Лили — это тоже эгоизм? — Что? — напрягается Скорпиус. — Ну, знаешь, если тебя это не волнует, ты можешь впредь сам защищать свои секреты… — Погоди, Альберта хотела рассказать про Лили? — он смотрит на меня с выражением шока и даже гнева, на что я только вызывающе хмыкаю. — Лично я удивлена, как ей не пришло в голову рассказать про нас с Джеймсом. — Альберта тебя не ненавидит, — качает головой Скорпиус. — А тебя? — Ну, я был на стороне Лили, так что… — Так что, мне не стоило затыкать ее? Пусть бы сказала — это ведь входит в твою теорию «антиэгоизма». — Мел, — усталое выражение, мелькнувшее на его лице, трогает меня, но я тут же отстраняюсь, чтобы не простить его свинство. — Забота о тех, кто тебе дорог, — это не эгоизм, Скорпиус, — медленно произношу я. — А жить с уродом и терпеть побои — не героизм, — сквозь зубы отвечает он. Я опускаю глаза. — Я люблю тебя, Мелани. Но я не могу прийти к твоим родителям, к деду или в суд с требованием расторгнуть такую угодную всем помолвку из-за преступления, которому я не свидетель. — Никто из нас теперь не пойдет в суд, Скорпиус, — легко улыбнувшись, отвечаю я. — Когда Верховный Чародей Визенгамота пьет у Адриана в пятницу вечером. — Значит, дедушка, — настаивает Скорпиус. — Я пойду с тобой, если ты боишься, только не делай вид, что случившееся — нормально. Я молчу. Скорпиус доводит танец до конца, перехватывает мою руку и куда-то ведет. Подняв голову, я вижу отца, который с улыбкой ждет согласия теперь уже на свое приглашение. Я киваю и позволяю вернуть себя в центр зала. — У тебя все хорошо? — папа смотрит на меня привычно мягким взглядом, и детская, горькая до оскомины обида встает в горле. Я долго не отвечаю. — Нет. — Что-то случилось? — папа не хмурится, не делает предположений, не прекращает танца — только спрашивает, и я как будто бы знаю, чем закончится этот разговор, но все равно продолжаю его. — Что если я не хочу выходить за Адриана? — У тебя есть причины? — Причины не хотеть? — покривившись, переспрашиваю я. — Или причины отказать ему? — Что угодно. Все внутри вспыхивает, вспоминая хлесткий удар пощечины, и я нервно сглатываю. Надо ему рассказать. Он должен знать. Он не останется равнодушным, как не остались Джеймс и Скорпиус. Он что-нибудь сделает. Не позволит так со мной обращаться. Даже за всей его мягкостью я не смогу отыскать безволия человека, спускающего насилие в адрес дочери. Он подойдет к Адриану и к дедушке, и расскажет маме, и мама тоже вступится за меня. Все они встанут на мою защиту, уберегут от ненавистного замужества, и Адриан никогда — больше никогда — не может ни подойти ко мне, ни, тем более, прикоснуться. Пойдет ли слух теперь уже о том, что лорд Селвин ударил свою невесту? Как тогда на него будут смотреть в обществе, давно пережившем патриархальные устои наших дедов? И как ополчатся на него журналисты, если мама обронит слово в кругу своих знакомых? Что он будет делать тогда? Захочет ли отомстить мне за все это? Мне или… Джеймсу, потому что мне, кроме долгой и мучительной жизни — умирания — рядом с ним, он не сможет причинить никакого вреда. А Джеймс…ведь именно для этого я оказалась здесь. Чтобы он был в порядке. Я ступила в замкнутый круг, на лестницу, ведущую только вниз. — А разве отсутствие причин вступать в брак с человеком, не является достаточной причиной не вступать с ним в брак? — я поджимаю губы, уже зная, что провалилась. — В браке по расчету между достойными людьми нет ничего плохого, — замечает папа. — А хорошее есть? — вырывается у меня. — Не передергивай, — он поджимает губы. — Вы оба молоды, хороши собой, состоятельны и чистокровны, не без этого. Вы составите хорошую партию, если будете относиться друг к другу с уважением. — Я знаю, — горло сдавливает. — В браках по расчету все хорошо, кроме того, что никто не обещает тебя любить. Сейчас бы музыке закончиться, а мне уйти, но миссис Флинт играет еще одну репризу, которую мы танцуем молча, и, едва она ставит финальный аккорд, я делаю книксен и выхожу из зала. Коридор освещен всего одной лампой, от которой я стремительно удаляюсь, поэтому, следя, как бы не наступить на подол платья, я с кем-то сталкиваюсь, поспешно извиняюсь и тороплюсь пройти мимо. — Все в порядке? — из темноты раздается голос Адриана, неприятно отдаваясь у меня в желудке. — Да. Нет. Я нехорошо себя чувствую, позволь мне уйти, — говорю и замираю в ожидании ответа. Разум кричит, что разрешение мне не нужно, что я свободный человек и могу исполнять свои потребности, когда заблагорассудится, но все мое остальное сознание, все мое существо — заставляет меня остановиться и ждать. — Ладно. Послать Винни за тоником? — спрашивает он, и, выдохнув, я мотаю головой. — Я просто лягу спать. Передай, пожалуйста, гостям мое извинение. — Разумеется. — Спасибо. Я продолжаю идти в полной темноте и, за отсутствием света, не сразу понимаю, что так и не смогла оторвать глаз от подола платья.***
Я начинаю считать дни до Хогвартса. В понедельник, когда все распоряжения домовику уже отданы, мне остается только поглядывать на чемодан, пресекая попытки его переложить. Это помогло бы занять руки, отвлечься, вспомнить еще какую-нибудь мелочь, которая отсутствует и непременно нужна, но я держусь. Ближе к концу недели я начинаю все больше нервничать, ожидая чего-то нехорошего, хотя все идет поразительно спокойно. Адриан каждый день после завтрака уходит по своим делам, Адела садится за рояль, а я, чувствуя себя призрачной и свободной, гуляю по парку. Несколько раз я даже прихожу на озеро, забывая, конечно, про необходимость сапог и теплых вещей. Сегодня на берегу меня застает дождь, и я возвращаюсь сырой, уставшей и дрожащей от холода. Винни несколько раз порывается разжечь камин в моей комнате, но я только переодеваюсь и залезаю под одеяло с головой. Слышно, как за окном бушует гроза. Почему-то я вспоминаю МАЛ и тот аномальный ливень, но мысли почти сразу сворачивают в опасную сторону, и тогда я в алфавитном порядке перечисляю ингредиенты для зелий из своего справочника. Потом засыпаю. Открыв глаза, я понимаю, что замерзла, а на улице уже стемнело. Света из других окон не видно. Наверное, наступила ночь. Я негромко зову Винни и соглашаюсь зажечь огонь в моей спальне, а еще прошу принести мне в гостиную что-нибудь перекусить и чашку чая, чтобы дождаться, пока камин прогреет промозглую комнату. Беру самый теплый кардиган и осторожно иду по темному коридору. Под ногами поскрипывают доски паркета. Мне не хочется зажигать свет палочкой, поэтому я двигаюсь почти наощупь: веду рукой по тонким старинным обоям, иногда задевая тяжелые рамы, обрамляющие живые портреты. Все они спят — тихо и бездыханно — но оттого, что я знаю, как чутки полуживые к шорохам, эта ночная тишина кажется только более въедливой и жутковатой. Я натыкаюсь напряженными пальцами на угол, и осторожно поворачиваю направо. Еще немного и дойду до лестницы вниз. Внезапно мне становится интересно. Да, я гуляла по дому днем и в целом знаю расположение комнат и их убранство, но со мной всегда кто-то был, или я все равно была под присмотром, а сейчас, когда дом спит, мне впервые представился шанс посмотреть на него без прикрас. Без лоска, наведенного для визитеров, без комнат, распахнутых для гостей — просто дом, который казался мне безобразным с той секунды, как я вышла из камина в его гостиной. Я открываю первую же незапертую дверь и заглядываю внутрь, смутно чувствуя себя героиней очень старой сказки, которая тоже любила заглядывать, куда не следует. В комнате светло от блестящей, как монетка, луны. Лунный свет не похож на солнечный — он не играет лучами в полупрозрачных шторах и не золотит пыль, поднятую от моих шагов. Только пересекает пол длинным прямоугольником от окна и слабо, но отчетливо очерчивает предметы. Я осторожно оглядываюсь, и понимаю, что это спальня. Большая кровать с легким, почти невесомым в свете луны балдахином, письменный столик и изящное трюмо с пересекающей овал зеркала черной вуалью. Я подхожу ближе к окну — нет, трехгранному эркеру, где стоит обитый посеревшим бархатом диванчик. Провожу пальцем по мягкой ткани, ощущая слой пыли, и бросив короткий взгляд в сад, на который открывается вид, выхожу из чужой комнаты, бесшумно прикрыв дверь. Маленькие сэндвичи, пудинг и чайник зеленого чая уже ждут меня в гостиной.***
Утром я почему-то снова вспоминаю про пустую спальню, и, возвращаясь в свою комнату после завтрака, невольно останавливаюсь возле двери. Сейчас нужно больше смелости, чтобы вторгнуться в чужие владения, однако днем это выглядит более невинно, чем ночью, поэтому я решаюсь и поворачиваю ручку. Дверь оказывается заперта. Я медлю, пытаясь понять, закрыли ее намеренно или случайность в том, что мне удалось в нее попасть, но будто чувствую немой укор дома и отступаю. Иду к себе, проводя все время до обеда за книгой и мимолетным воспоминанием о чужой спальне. Адриан возвращается гораздо позднее ужина, и, хотя гостей не предвидится, все располагаются в гостиной. Понимая, что вернуться в комнату будет некрасиво, а в последнее время я слишком уж часто чувствую себя «нехорошо», я выбираю на полке книгу — сознательно избегая мыслителей — и сажусь в кресло у камина. Значительно испортившись, погода так и не вернулась к летней: за окном с гулом проносится ветер, а мои руки не леденеют только у огня или в горячей воде. Несколько долгих минут я пустым взглядом смотрю в раскрытую книгу, не помня даже названия, а потом все-таки произношу: — Адриан, я случайно наткнулась на одну комнату… Он поднимает голову и прямо смотрит на меня, ожидая пояснения. Я сглатываю и продолжаю: — Она оказалась незаперта, если туда было нельзя, я просто не знала, — сразу же извиняюсь я. — И что же там? — сухо спрашивает он, так и не сведя с меня внимательных глаз. — Ничего, — тушуюсь я. — Ничего, это просто спальня. Наверное, одна из гостевых или тех, что вы не используете… — Где она находится? — Слева от лестницы, — едва дыша, отвечаю я. — Сейчас она закрыта… то есть… я больше не собиралась туда заходить… — Это спальня нашей мамы, — неожиданно подает голос Адела, и я оборачиваюсь к ней, как к спасительному берегу или глотку свежего воздуха. — О, простите, — мне становится неудобно. — Я, правда, не знала и только заглянула внутрь… Очень красивая комната… — И правда, — лицо Адриана смягчается. — На южную сторону выходят всего две спальни — обе принадлежали нашим родителям. Я киваю. — Да, я заметила сад из окна. Адриан как будто усмехается. — Просто заглянула, говоришь? Соглашаясь с его наблюдательностью, я чуть склоняю голову, ничего не сказав. — Ты можешь занять эту спальню после свадьбы, если хочешь. Предложение застает меня врасплох: уверенная, что буду выслушивать упреки в неуместной для гостя вольности, я теряюсь с ответом. Не упрощает момент и Адела, без слов поднявшись из-за фортепиано и покинув комнату. Я перевожу осторожный взгляд на Адриана. — Хорошо, — только и удается произнести мне, а потом я опускаю глаза в книгу, и, хотя текст так и не проникает в мое сознание, больше от него не отрываюсь. Если — просто на секунду — представить, что все иначе. Что за практически тотальным игнорированием меня стоит не пренебрежение и злость, а… что-то другое. И Адриан на самом деле — может, слишком глубоко внутри — не стремится превратить мою жизнь в ад, отомстить за мой бунт пятилетней давности, за Джеймса, отомстить самому Джеймсу… Он ведь ушел из гримерки, не ввязавшись в драку, хоть Джеймс его и ударил. И я сама написала ему с этим жестоким предложением забрать меня из Министерства и провести остаток лета в его доме, вдали от всех, кто так или иначе связан с… И он как будто бы всерьез испытывал ко мне интерес, когда мы танцевали в пятницу, и он правда внимательно отнесся к моей вывихнутой лодыжке и плохому самочувствию… Адриан не жестокосерден и зол. Может… может, я просто не вижу всего. Всего, что он на самом деле обо мне думает. И как… относится. Мне становится страшно, и одновременно эти мысли как будто обнадеживают меня, но я так боюсь углубиться в них и сделать хоть сколько-нибудь ошибочные выводы, что с жадностью цепляюсь за середину открытой главы.***
Последний ужин перед отъездом в Хогвартс, тридцать первого августа, окутан неожиданно хорошим настроением. Веселеет даже апатичная Адела, слушая истории Адриана о школьных годах, и я невольно начинаю соглашаться, когда речь заходит о чем-то знакомом и мне. Самое откровенное мы, разумеется, утаиваем — и я, и он. Я не произношу ни слова о побеге слизеринцев в Хогсмид на шестом курсе, чтобы неожиданно напиться в «Кабаньей голове», а Адриан умалчивает о том, как темны и укромны коридоры замка. В какой-то момент я забываю, что наше общение всегда было противостоянием и переговорами, и Адела напоминает мне студентку из закрытого пансиона для девочек, которую два нормальных человека готовят к искушениям школьного образования. Может, мы и могли бы ими стать, нормальными людьми. Пусть нормальными женатыми людьми, но это не отменяет того, что мы можем понять друг друга. Мы оба поступали некрасиво и даже отвратительно, но если мы оба забудем об этом, закроем глаза и — чем черт не шутит — постараемся простить друг друга… Мы сможем стать партнерами, как мои родители. Однажды, если очень повезет, даже назовем себя семьей. Адела вспоминает про нотную тетрадь, которую забыла уложить в чемодан, и, пожелав спокойной ночи, уходит. На часах половина десятого, и мы правда засиделись, но Адриан не торопится уходить, и мне почему-то тоже хочется подождать еще. Я протягиваю руку за бокалом, к которому почти не притронулась, и в этот момент передо мной возникает небольшое десертное блюдо под серебряной крышкой. Только вот десерт уже был. Я поднимаю вопросительный взгляд на Адриана, но он только неопределенно склоняет голову к плечу и делает глоток вина. Мои пальцы, коснувшиеся ручки на крышке, сводит то ли судорогой, то ли дрожью. Зеленоватый квадратный бриллиант в окружении камней поменьше. Платиновый ободок. Кольцо. Помолвочное кольцо. У меня в горле встает такой ком, что, как я ни пытаюсь его проглотить, он только разрастается, не давая мне произнести ни слова. Мысли в голове мельтешат с такой скоростью, что кажутся белым шумом. — Очень красивое, — наконец мне удается разжать губы. — Спасибо. Адриан воспринимает комплимент равнодушно, никак. Но так ведь и должно быть, да? Кольцо должно быть красивым, он должен надеть его мне на палец, а я должна стать его женой. Все это неоспоримо и обыкновенно. Аксиома. Люди не реагируют на очевидные вещи. — Оно принадлежало моей пращурке, Маделейн Селвин, — говорит он. Кольцо пращурки, спальня матери — это обступает меня со всех сторон, его семья, вещи его семьи окружают меня, я сама должна стать ее частью, это не просто сговор, Адриан делает все, чтобы он вступил в силу, и я стала полноправной частью рода Селвинов. — Зачем? — вырывается у меня, и я спешу продолжить: — Для чего ты все это делаешь? Что за этим стоит, почему ты то не замечаешь меня, то осыпаешь подарками… как… как ты на самом деле ко мне относишься? Звук моего голоса как будто еще отдается о стекло посуды, когда я замолкаю и воцаряется тишина. Адриан не отвечает, только слегка покачивает вино в своем бокале и смотрит чуть выше моего плеча. Мне впервые не страшно за свою дерзость, я чувствую громадное облегчение от собственных вопросов, наконец-то озвученных, а задумчивый вид Адриана дает надежду, что я все-таки, хоть единожды, услышу правду. — Договоренность наших дедов была такова, — говорит он после очень долгого молчания, — что после твоего совершеннолетия мы должны пожениться. На момент заключения договора мне было шесть лет, а тебе — всего несколько дней. Договор привезли нам уже подписанным каплей крови и заверенный лордом Рупертом Гринграссом. Мне довольно образно, но прямо рассказали о магии рода Селвинов, так что я знал только, что когда-нибудь нескоро придется жениться, чтобы «наш род не исчез». Меня это особенно не волновало, хотя, наверное, от вида плачущей новорожденной невесты, я бы мог передумать, — Адриан коротко усмехается в свой бокал и делает глоток. — Вот кем ты была для меня много лет — пятнышком крови на гербовой бумаге. Потом — ребенком, которого привозили погостить. Ты поломала немало моих игрушек, кстати. Но ты всегда извинялась, стоит признать. Гордо поджимала губки, тупила взгляд и произносила свое вежливое «прошу прощения». А потом ты решила отчитать меня. Сказала, что я тебя недостоин, и замуж ты за меня не выйдешь. Весьма… смело. Хоть и глупо. Ты, наверное, даже родителям рассказала, — нет, я знаю — только маме. Судя по всему, она не восприняла всерьез или просто не поверила. Иногда людям невыгодно верить в волков. Но тебе было двенадцать, и глупость в таком возрасте простительна. Ты была нескладной, слишком худой и глупой, на мой взгляд. Не слишком красивой, к тому же. А сейчас ты красива. Очень хороша, — он протягивает руку к вазе и достает яблоко. — Но единственное, что ты должна знать — что ты все еще только пятнышко на бумаге. Я могу бумагу порвать и выбросить, а могу повесить над твоей кроватью или отправить Поттеру. Ты не нужна мне, однако ты мне принадлежишь. Но ты ведь и сама поняла, что никто не обещал тебя любить. А твой план по спасению все так же наивен и глуп: я, как и ты, не забуду того, что видел, Мелани, — Адриан внезапно оказывается рядом со мной, а я даже не дергаюсь. — Теперь я, кажется, знаю, что ты чувствовала тогда. Никто не любит надкушенные яблоки. Он кладет бордовое яблоко на мое десертное блюдо и уходит, закрыв за собой дверь столовой. С белой мякоти капает сок, сверкая на серебре вместе с бриллиантами кольца.***
Я думаю только о том, что могла забыть. В доме Селвинов ничего важного я не оставлю, а от родителей мгновенно принесет Дикси, но я не могу — думаю только об этом. Скрябаю ложкой по тарелке с овсянкой, делаю глоток из давно опустевшего стакана, даже мой вид — не то, что манеры, — оставляет желать лучшего. Я сколола крайние пряди, чтобы не лезли в лицо, но чувствую, что шпилька ослабла. Брюки, которые я не приподняла над коленом, прежде чем сесть за стол, ощутимо тянутся на сгибе. Часы остались в косметичке. Лямка от лифа под рубашкой крепко, как чужие пальцы, впилась в плечо. Я отпускаю ложку на стол слишком рано и она звонко бремчит по полировке. — У тебя тяжелый взгляд, — замечает Адриан, когда я утыкаюсь в наполненный эльфом стакан с водой. Это мое презрение к тебе. Каждой клеточкой своего тела я презираю тебя. Мне ненавистно даже просто находиться с тобой рядом. Я жалею, что твоя пращурка не прокляла тебя на одинокое, жалкое и несчастное существование. На это она прокляла меня. — У меня болит голова. — Может, тебе стоит отдохнуть и отправиться в школу вечером или завтра утром? Я не останусь в твоем доме ни на секунду дольше обещанного времени. — Ничего страшного. Совсем ничего, кроме того я — существую. Не как вещь, которую надо периодически проверять на поломки. Не как частная собственность. Не как пятнышко крови на бумаге. Не как надкушенное яблоко. Я чего-то стою. Не десяти тысяч галлеонов приданого. Не именной приставки к чужой фамилии. Не тугого кольца, сжавшего безымянный палец. Почему же я сувенир — безделушка, подаренная тому, кому она не нужна? — Нам уже пора, — говорит Адела, не отрывая взгляда от часов. — Не хочу опоздать. Я поднимаюсь и, не чувствуя руку, беру Адриана за локоть. Закрываю глаза и открываю их уже на терминале Кингс-Кросса, предназначенном для трансгрессии. Рядом возникают эльфы с нашими чемоданами и грузят мои вещи на тележку. Я забираю ее у Дикси и отпускаю его домой, первая толкая двери наружу. Солнечный свет взрезает проем на перрон и наполняется шумом голосов. Я останавливаюсь между платформами девять и десять и жду своих спутников, когда сбоку раздается: — Мелани! Я оглядываюсь. Ко мне через людей пробирается Эрик — загорелый и радостный — крепко-крепко обнимает и говорит: — Как я рад тебя видеть! Я невольно улыбаюсь и обнимаю его в ответ. — Привет, Адриан, Адела. — Привет, — Селвины останавливаются рядом. — Не ждите нас, я хочу попрощаться с сестрой лично. Эрик, поможешь Мелани с вещами? — Разумеется, — Эрик пропускает меня вперед, и, хотя мне совершенно не хочется ничего говорить, я произношу: — До свидания, Адриан. — До встречи. Плотный воздух проходит вдоль тела даже сквозь одежду, и я вместе с тележкой оказываюсь на суетливой, по-детски звонкой платформе 9¾. Полузабытый запах — машинного масла, гретого камня и дыма — подкрепляемый настоящими ощущениями, резко поднимает из памяти все прошлые визиты на Кингс-Кросс. Их было шесть, но чувствуются они как один, как одно большое и долгое путешествие куда-то очень далеко. И впервые за шесть лет мне кажется, что в конце пути ждет что-то родное и теплое, что люди, должно быть, и называют домом. Когда Эрик появляется по эту сторону платформы, я улыбаюсь ему, и мне как будто становится хорошо. — Как дела у бабушки? — спрашиваю я, пока мы идем вдоль поезда. — Великолепно. Она даже обиделась, что мы не позвали ее с собой в Италию, но я пообещал, что в следующий раз, «когда Мелани променяет нас на высокомерных ботанов», я непременно возьму ее своей «плюс один». — Ха-ха-ха, — кривлюсь я. — Пожалуйста, пригласи на этот Осенний бал ее. — Так и сделаю, — обещает Эрик. — Осенний бал в этом году совместят с Хэллоуином, так что будет маскарад, и она легко затеряется в толпе. Но вообще-то мне жаль, что ты не поехала с нами. — Знаю, — закатываю глаза я. — А вот насчет бала слышу впервые: мне теперь придется искать маскарадный костюм? — Не притворяйся, что ты не в восторге, — фыркает Эрик. Я держу возмущенное лицо несколько секунд, а потом смеюсь, так что моя тележка сталкивается с тележкой Эрика. — Аккуратнее, мисс! — Как я скучала! — внезапно признаюсь я. — По тебе, по Англии, по Хогвартсу! Эрик улыбается и тормозит наши тележки возле двери вагона. Пока он по очереди грузит чемоданы в свободное купе, я разглядываю народ, отыскивая Скорпиуса среди студентов и провожающих. Должно быть, он пытается поговорить с Лили до школы или наоборот прячется, чтобы не столкнуться с ней и Аделой одновременно, но ни его, ни Альбуса я не вижу. Уолтера и Николь тоже нет, но мы всегда ездим в одном купе, да и опаздывают они редко. Я слышу, как поезд гулко выпускает дым из трубы, смотрю на часы, висящие над платформой, и последние двадцать пять минут, отделяющие меня от Хогвартса, кажутся совершенно незначительными. Я ведь пережила август. Я вытерпела Адриана долгих четыре недели, я даже наконец узнала, что во мне такого незаменимого, зачем я, по задумке судьбы, живу. Теперь я знаю. Теперь мою жизнь ничто не испортит, потому что хуже быть не может. Если все, что мне осталось, — смириться с этим — то я сделаю это как можно скорее. — Мел, — раздается голос за спиной, и я оборачиваюсь, чувствуя, как сжимается все в животе. — Мел, нам нужно поговорить. Джеймс серьезен, и на этот раз я не смогу сбежать, потому что бежать некуда, глупо и просто низко. Я набираю воздуха, чтобы сказать что-то, но не произношу ни звука, — только смотрю на него, не в силах отвернуться. — Мелани, пойдем, — в дверях вагона появляется Эрик и протягивает мне руку, чтобы помочь подняться, а я все не свожу глаз с Джеймса и не говорю ни слова, и уйти тоже не могу. — Мелани? Эрик спускается до нижней ступени, замечает Джеймса, берет мою ладонь и молча тянет в поезд. Я механически — не знаю зачем — выдергиваю руку, но делаю шаг на лестницу вслед за ним. С трудом мне удается отвернуться. — Мел, — громче, настойчивее, так, что мое сердце начинает колотиться как безумное, Джеймс удерживает меня за руку, сжимая пальцы, и кольцо больно впивается в кожу. Хватка слабнет. Я оглядываюсь. Он смотрит на кольцо. Недоверчиво, непонимающе, горько. Я начинаю подбирать какие-то, никому не нужные слова, хочу спуститься, но накатывает слабость, а в груди печет — остро, болезненно, нестерпимо. Я дергаюсь, только Эрик не дает мне и шанса — насильно уводит в купе, а может, мне так кажется, потому что в какой-то момент я понимаю, что иду сама, иду бездумно, иду, не чувствуя под собой ни пола, ни ног. — Мне нужна вода, — хрипло прошу я, не глядя на Эрика, когда он усаживает меня в купе с окном, выходящим на платформу. Я упираю взгляд в стену напротив и тут же теряю ее из виду. — Держи, — он протягивает мне стакан, и я через силу пью, едва разжимая губы. — О, это Николь. Странно, что без Уолтера. Ты в порядке? Я выйду, чтобы помочь ей с чемоданами… Я киваю, тут же забыв, что он сказал. Эрик выходит. В первую секунду я еще пытаюсь прийти в себя, но в следующую бросаюсь к своему чемодану — дергаю молнию и вытаскиваю из глубины стопку писем, связанных лентой. Надрываю первый конверт. Я уже даже не понимаю, читаешь ли ты. Лили ты тоже не отвечаешь, и я не знаю, что еще сделать. Неужели ты не можешь просто поговорить со мной? Объяснить так, чтобы я понял и отстал, если ты хочешь этого. Чего тебе стоило остаться в Косой аллее и прямо сказать, что все кончено? Почему ты снова сбежала без всякой причины? То есть, конечно, я догадываюсь о твоих причинах — о всем том бреде, что ты себе надумала, что все вокруг пострадают и никто тебе не поможет, и ты будешь вынуждена вступить в брак с уродом Селвином, который снова… Черт. Скорпиус сказал, что ты там живешь, Господи, Мел, скажи, что это не так, что ты вернулась домой. Черт. Черт! Когда я сказал, что все равно помогу тебе, независимо от того, будешь ты со мной или нет. Я солгал. Черт возьми, я был идиотом и не понимал. Я солгал. Это не благородство и не сострадание, я не смогу так. Ты нужна мне. Я должен быть рядом с тобой. Пожалуйста. Напиши хотя бы, что все в порядке, хотя какое к черту «в порядке», когда ты там, в доме этого ублюдка и… Я не понимаю, почему чернила плывут. Завиваются в спирали и растворяются, делая слова нечитабельными. Я веду по ним пальцами, и на подушечках остается черный след — я вижу его мутно и часто моргаю. Рука с письмом трясется. Пусть мне это снится, пожалуйста. Пусть он меня ненавидит, пусть презирает, проклянет и забудет — пусть я никогда не видела этого письма, никогда его не получала, никогда не принимала такого тупого, тупого, тупого решения вернуться к Адриану — пусть я была жалкой, трусливой, напуганной ябедой, которая рассказала про то, что ее ударили, — пусть я осталась с Джеймсом. — Мелани! — высокий голос Николь врывается в купе, я чувствую, как она обнимает меня, но не вижу, потому что сижу, зажмурившись и, кажется, пытаюсь безуспешно сдержать слезы. — Дорогая, что случилось?! Я не отвечаю, сижу неподвижно и пытаюсь подавить прорывающиеся рыдания, когда дверь снова хлопает. — Ники, ты что, взяла с собой абсолютно все свои вещи? Я дергаюсь, отворачиваю лицо к окну, и, пока Николь пререкается с Уолтером и Эриком, которые пытаются разместить ее чемоданы, достаю палочку и поспешно поправляю макияж. Последним жестом, поморщившись, бормочу заклинание, чтобы убрать покраснение глаз. Оно больно щиплет, но я знаю, что так всем будет проще. — Привет, Мелани! — Как дела, Уолтер? — я широко улыбаюсь, слушая его ответ, и перевожу взгляд на Николь, когда она вставляет свои комментарии. — А как твои? И я рассказываю. Рассказываю точно так, как знают все, кто был на приеме у Селвинов, так, чтобы развеять нелицеприятные догадки, о которых не спросят прямо, так, как если бы все мои слова действительно были правдой. Я говорю, что все хорошо. И когда Николь замечает кольцо на моей руке, я улыбаюсь. Ловлю напряженный взгляд Эрика — и все равно улыбаюсь. Пусть он и знает, что я терпеть не могу Адриана, — больше нет смысла говорить об этом. Все кончено. После школы будет свадьба. Адриан меня ударил, а я никому не сказала. Джеймс видел кольцо на моей руке, и я снова ушла, ничего не объяснив. Но если бы мне было, что сказать, что-то такое, что все бы объяснило, оправдало, изменило — я бы сказала. Если бы мои слова, мои чувства имели какое-то значение, я бы о них закричала. Если бы только моя бессмысленная, бесполезная, бестолковая любовь стоила того, чтобы о ней знать.