Non timebo mala quoniam tu mecum es

Она смирилась с тем, что умерла. Нет, правда, сама ведь виновата — нехер гнать в ночь, не спамши предыдущую, по трассе между Питером и Москвой и, конечно, благополучно засыпать за рулём. Последнее, что промелькнуло перед глазами, — яркий свет от фар фуры и побелевшее лицо водителя, который, наверное, теперь будет частым гостем у психиатра. Ибо, ну, чем может кончиться столкновение лоб в лоб легковушки и гружёной фуры? Правильно — фаршем легковушки и её долбоёба-водителя, живописно размазанным по кабине фуры. Девушка даже представила, как горемычный дальнобойщик вот прямо сейчас таращится на её лицо, стекающее по стеклу. Смириться с тем, что рвущая боль от переломанных в труху костей и прочих прелестей смертельного ДТП длилась и после того, как мир помахал ручкой и скрылся в неизвестном направлении, оставив её в кромешной тьме, было сложнее. Так вот какое оно, послесмертие? Никаких отсветов в конце тоннеля, тренькающих на арфах ангелов, боженьки, приглашающего тебя в свою обитель, о чём любила порассуждать мать? Да даже огненных котлов и чертей видно не было, а такому девушка ничуть бы не удивилась: вряд ли всё, что происходило в её жизни, привело бы к небесным вратам. Нет, товарищи, если это — её предстоящая вечность, то она пас. Едва эта мысль мелькнула в мозгу, боль начала волнами отливать сначала от тела, а потом от конечностей, оставив неопределённый зуд где-то в кистях и ступнях. Вот это поворот, она что, не сдохла? — Асура? Незнакомый голос донёсся как сквозь плотный туман, едва касаясь воспалённого сознания. Неужто тренькающие ангелы? Нет, голос предельно земной, да и потолок, плывущий перед глазами, которые страшно жгло, на райские кущи никак не походил. Девушка предположила, что находится в больнице. — Асура, ты слышишь меня? Оставим факт, что после произошедшей аварии шансы выжить стремились к отрицательным значениям. Вопрос был задан на английском, а даже если все матушкины ангелы небесные снизойдут в молитве над переломанным телом дочери, то попасть в иностранную клинику девушка никак не могла, потому что её семья о деньгах только в книжках читала. — Асура, не волнуйся. Ты в больнице. Да и потом, какая, к хренам, Асура, если мать предельно выебнулась и прозвала дочь Зинаидой, будто та с рождения отпраздновала полтинник и испокон веков работала завучем в сельской школе? Девушка недовольно что-то прокряхтела, не имея ни сил, ни желания шевелиться, хотя, надо признать, странное имя, пусть и отдавало смутно чем-то анимешным, ложилось на слух приятнее, чем ненавистное реальное. Но тем не менее ситуация в целом вызывала некоторую тревогу, и услышать сейчас привычное сокращение «Ада», коим её нарекли ещё в школе после удачного избиения старшеклассника, причисляя тем самым к адским созданиям, было бы лучше. — Не волнуйся, Асура, я знаю, что ты меня слышишь. Просто сосредоточься на моём голосе, хорошо? Давай, Ада, соберись и вникни в этот приятный мужской баритон, ты на ин.язе учишься или где? Девушка со скрипом вобрала в лёгкие побольше воздуха, кивнула и тут же склонила голову, пытаясь понять, куда делся её неуёмный третий размер груди, который постоянно приходилось утягивать бинтами. Получится смешно, если авария не отняла у неё ничего, кроме сисек. — Произошёл несчастный случай, Асура, — голос действительно чрезвычайно приятный и, видимо, по умолчанию обязанный даровать спокойствие. — Помнишь? Это было два месяца назад. — Сколько-сколько?! — Спокойно, не волнуйся, всё хорошо. У тебя были травмы, но добрые врачи всё исправили. — Раздражение накатило с новой силой: ей, в конце концов, двадцать четыре, а не пять. — К сожалению, мы не смогли найти твоих родителей. Всё, что мы знаем, это твоё имя и дата рождения, они были написаны на кулоне, который лежал в твоей курточке. Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо, то попробуй что-нибудь вспомнить и рассказать нам, возможно, это поможет найти твоих родных. Пожалуй, стоит умывать руки. Какой, к чёрту, кулон, какая, к чёрту, Асура? Да и родителей хер найдёшь: один смылся в туман лет эдак пятнадцать назад и наследием своим не интересовался, вторая скорее в церковь побиться головой об икону пойдёт, чем узнавать, где дочь опять дров наломала. На всё воля божья, так сказать. Поэтому Ада ещё раз вдохнула настолько глубоко, насколько позволяли гудящие рёбра, и резко села, морщась от тупой боли, мгновенно сковавшей тело от макушки до пяток. По пустому коридору больницы прокатилось заунывное «бля-я-ядь».

***

Ада всегда с гордостью заявляла, что она чёртова реалистка, в сказки и загробную жизнь не верящая. По вечерам, правда, когда выдавался свободный часок, реализм не останавливал её от прочтения фанфикшена вкупе с фантастикой и прочей подобной ерундой, да и на мечты о других, более интересных мирах, тоже не действовал. Ведь есть же, наверное, где-то очень далеко яркие, интересные вселенные, где не надо ненавидеть собственную жизнь, ненавидеть собственный город и страну, ненавидеть родителей и спать по три часа в сутки, чтобы иметь возможность пожрать и выучиться профессии, которая позволит свалить из этого рассадника уныния и тоски? Что ж, другие вселенные есть. Есть также возможность внезапно оказаться в этих вселенных, обзаведясь новым именем и внешностью. Яркости только что-то не наблюдалось, да и странно это — проснуться в семилетке, которую вот-вот должны были списать как безнадёжный труп. Ада решила, что шанс хорош, а горевать о том, что не очнулась в какой-нибудь Конохе, где бить морды это как смысл жизни, — пустая трата времени. Куда теперь деваться? Её зовут Асура, ей семь, она в больнице с почти зажившими переломанными руками-ногами, за окном заснеженный Лондон, а на календаре, мило украшенном старенькой гирляндой, гордо шло Рождество 1934 года. Здорово, а? По правде говоря, изначально ей хотелось поколотить что-нибудь или кого-нибудь, потому что, ну, какого хрена? Поколотить не получилось, так как тельце всё ещё было слабым, истерика — не её, как и горькие рассуждения об ушедших возможностях, а вот выживать — то, что было привычным, и девушка смирилась так же, как смирилась со своей смертью в тот миг, когда свет фар и визг тормозов клишейно предрёк фатальную аварию. Асура? Прекрасно. Лондон? Замечательно, главное, не Россия. По всей видимости, сирота? Пф-ф, родителям было срать на неё чуть ли не с рождения, не велика беда. Никому не нужна? Умоляю, будто что-то изменилось. Она ткнула себя в глаз, оттягивая веко вниз и пристально изучая нечёткое отражение в запотевшем оконном стекле. Внешность у неё была странная, до того непривычная, что теперь-уже-Асура провела в общей сложности часов шесть, тупо разглядывая себя. Дело даже не в том, что в прошлой жизни дед со стороны отца был чистокровным корейцем и радостно поделился с внучкой генами азиатского разреза глаз, смуглой кожи и прочими примочками, за которые к-поперши из института, не раздумывая, отдали бы все свои айфоны, а тут обстоятельства приняли совершенно противоположный ход. Асура была высокой для своих семи лет, тощей, как цапля-инвалид, настолько бледной, что вполне могла слиться с вьюгой за окном в небывалом камуфляже, если бы не волосы — угольно-чёрные, слегка вьющиеся, они неопрятными лохмами свисали до задницы. А ещё глаза — большие, будто бы вечно слегка утомлённые, настолько светло-голубые, что почти прозрачные. Асура назвала бы это всё симпатичным, если б отражение не выглядело настолько… неуместно, что ли? Ей даже скудные запасы актёрства не помогали: прими девочка хоть самый глупый вид, всё равно походила бы на персонажа какого-нибудь мультфильма Тима Бёртона, причём крайне заёбанного жизнью. Она бы погрешила на собственное отношение к миру в целом, но девочка в отражении всё равно казалась чем-то… неуютным, особенно здесь, в мирной и спокойной обстановке рождественской больницы. — Асура? Она обернулась и проводила задумчивым взглядом нервное движение доктора МакКензи, мгновение назад заглянувшего в палату. Мрачный хмык пришлось заглушить; с каким бы недоумением она ни относилась к собственной новой внешности, не воспользоваться полученными данными девочка никак не могла: едва способность адекватно двигаться вернулась, Асура быстренько зачесала свои лохмы вперёд и, оправив белую больничную рубашку, в лучших традициях фильма «Звонок», выползла в коридоры навстречу приключениям, потому что это весело, а, как она считала, капельку веселья она вполне заслужила. — Ты удивительно быстро идёшь на поправку, — справившись с собой, сообщил врач, присаживаясь на стул у койки. В больнице на Рождество осталось удивительно мало народу: её доктор, Джон МакКензи, какая-то старушка, по виду которой становилось ясно, что в Новый год придётся проводить службу, да пара-тройка медсестёр. Старушку Асура трогать не стала, а вот персонал теперь мучился нервным тиком и вздрагивал от резких звуков. Сами виноваты — Асура хоть и чувствовала себя гораздо лучше, но нельзя же быть настолько слепыми и глухими, чтобы не заметить её неровных шагов, пока она нарочито медленно тащилась к ним, пытаясь разглядеть что-то сквозь густые патлы? — Так ничего и не вспомнила? В прошлой жизни Асура изучала пять языков. На трёх она говорила в совершенстве, на оставшихся двух — разговорно и так себе в грамматику. Английский шёл первым, и в установлении контакта проблем не возникало, но девочка всё же предпочла лишь покачать головой: актриса из неё тоже так себе, а как не проколоться на какой-нибудь глупости, пребывая в теле семилетней мелочи в Англии тридцатых годов, когда ты сама из России двадцать первого века, она не знала. Амнезия по случаю хотя бы «собственной жизни», хоть и штука заезженная, показалась Асуре наилучшим вариантом — какая уже разница, если у неё даже внешность странноватая. Джон МакКензи с минуту наблюдал за её лицом, видимо, решая, воспримет ли бедная девочка его дальнейшие слова. «Бедная девочка» вновь врача проигнорировала, и Джон, придя к каким-то своим выводам, пустился в объяснения её дальнейшей судьбы, предполагая, наверное, что Асура всё равно половину не поймёт, а не рассказать будет неэтично. Всё просто: Асуру никто не ищет, поэтому, за неимением других вариантов, через пару дней наблюдения её состояния девочку сплавляют в ближайший приют к таким же ненужным детям, с которыми, конечно, она подружится и всё у неё будет хорошо. Не сейчас, так потом. На кулоне, найденном в её курточке, который напоминал простой осколок камня, обрамлённого в металл на длинной цепочке, было вырезано только её имя, Асура, и дата рождения — 24 января 1927 года, так что фамилию ей впишут стандартную (Джон посмотрел на её каменное лицо и исправил типичную «Смит» на «Стоун»). После третьего заверения о том, что приют Вула — место замечательное, Асура внимание ослабила и вновь уставилась в окно. Там, в Москве, когда она родилась, тоже шёл снег. Это было на удивление холодное начало декабря, и она, конечно, не помнила, как именно родители восприняли её появление на свет, но зато иррационально помнила пронизывающий ледяной ветер, потому что ни тогда, ни после предки не озаботились достаточным её утеплением. Асура, тогда ещё Ада, не совсем понимала, как ей удалось выжить, ведь с каждым годом обстановка в так называемой семье только ухудшалась, а на дочь отец с матерью тратили не больше тепла, чем на кошку, которая как раз-таки сдохла от недостатка еды. В четыре года она поняла, что за жизнь нужно бороться, в четыре же ей повезло в первый и последний раз: в соседний подъезд въехала семья из-за границы с сыном, её ровесником, и как-то так получилось, что дети сразу сдружились. Он учил её английскому и обещал, что когда-нибудь они обязательно вместе уедут отсюда, а ещё стал её самым близким и лучшим другом за всю жизнь. Может, именно благодаря его семье Ада и выжила в те годы… Во всяком случае, когда им было девять, друга не стало — погиб на её глазах под колёсами автомобиля через два дня после того, как отец Ады, избив в очередной раз жену и дочь, наконец покинул их дом. В больнице было пусто и скучно. Оставшиеся два дня до переезда в её «новый дом» Асура провела, слоняясь по коридорам и лениво раздумывая, стоит ли извиниться перед персоналом за то, что те теперь нервно шарахаются, где бы она ни появилась. Пришла к выводу, что, а хер бы с ним; быть странным ребёнком лучше, чем пытаться перестроить взрослую личность за каких-то жалких несколько дней, пусть официально она теперь совсем другой человек, а доктор и медсёстры — вполне милые люди и не виноваты, что Асура попала из огня в полымя. Она одна в, по сути, совсем другом мире, и, даже если бы она знала, как это — быть обычным ребёнком, у которого за дверьми квартиры не бушует пьяный отец, а на теле нет ожогов от сигарет, — становиться таковым было не время. — Мечтаешь? — дружелюбно спрашивал доктор МакКензи, и в следующую секунду в руки Асуры летело наливное красное яблоко. Девочка, помолчав, тускло улыбалась самыми уголками губ, решая, что грубить смысла нет. Может быть, в другой, не этой или прошлой, а совершенно другой, третьей, жизни, они вполне могли бы стать приятелями. Сама Ада хороших людей никогда не встречала или же, что более вероятно, в основном не хотела замечать, ведь всё её существование вертелось исключительно вокруг бесконечной череды учёбы и жёсткого заработка на эту самую учёбу, и данный бешеный ритм никак не позволял вновь ощутить хоть какую-то привязанность, от которой одни проблемы. Тренер по борьбе, пара-тройка знакомых из группы и с соревнований и туманные надежды, что когда-нибудь в будущем, когда она сумеет вырваться из своего личного Дня Сурка, состоящего из сплошного выживания, станет лучше и она, наконец, почувствует свободу. Что ж, туманные надежды так и не оправдались, оборвавшись вместе с её жизнью, но, в конце концов, перерождение — ещё более толстый намёк на новые возможности. Сразу стать абсолютно другим человеком, конечно, невозможно, но почему бы не начать с того, что просто не выпускать свои колючки на первого человека, который искренне, пусть и с грустью, улыбается ей, не обращая внимания на всю угрюмость и нелюдимость мелкой девчонки? — Асура, мы пришли. Девочка только молча закуталась в казённую неутеплённую курточку, которую Джон с превеликим трудом сумел откопать где-то у своих знакомых. Короткое путешествие от больницы вместе с доктором МакКензи и её скудными пожитками пролетело незаметно, слившись в сплошную белую полосу. Заснеженных лондонских улиц она не различала, поздний вечер лишал окружающее хоть каких-то красок, а железная решётка, огораживающая унылое серое здание невдалеке и больше походившая на тюремную, оптимизма нисколько не внушала. — Здравствуйте, миссис Коул, — прорезал вечернюю тишину голос Джона, едва над головой скрипнула калитка ограды. Асура не подняла голову, остервенело пытаясь исчезнуть в куртке полностью. Чётко оформившееся ощущение дурного предчувствия не нервировало бы её так сильно, если б не факт, что для возможных неприятностей не имелось никаких оснований. Взрослые перекинулись дежурными фразами, врач передал воспитательнице, — должно быть, именно воспитательнице, — какие-то бумажки, та что-то спросила, и девочка бездумно сжала пальцы на своём кулоне, который, вообще-то, лично для неё смысла никакого не нёс, но в данный момент почему-то послужил отвлечением. — Асура, — пришлось сфокусировать взгляд, когда Джон аккуратно присел на корточки. Девочка с внезапным удивлением поняла, насколько он молод и… одинок, что ли? Высокий, худой, густые русые волосы запорошены снегом, лицо покрыто немногочисленными, но глубокими морщинами, появляющимися у тех, кто много всего повидал на своём веку — ему же ненамного больше тридцати. И глаза бесконечно печальные. — Прощаемся? — он протянул ей кулак, как с беспристрастным выражением сделала сама Асура, когда доктор в очередной раз притащил ей вкусное яблоко, и девочка, не задумываясь, стукнулась о него своим. — Уверен, у тебя получится всё, чего бы ты ни захотела в будущем, — негромко поделился МакКензи, потрепав подопечную по черноволосой макушке. — Удачи тебе. И с наступающим Новым Годом. — С Новым годом, доктор МакКензи. Это было по-своему уютно. Забыв на некоторое время о внезапно проснувшемся шестом чувстве, Асура минут пять молча смотрела, как высокая фигура Джона, закутанная в пальто, исчезает в темноте переулка, и старательная вьюга заметает все следы, будто никакого доктора никогда и не было. — Ну что ж, добро пожаловать, Асура, — слегка утомлённый, но мягкий голос миссис Коул заставил её вздрогнуть. — Пойдём внутрь, иначе совсем продрогнешь. Найдём тебе чего-нибудь потеплее. Хлюпнув действительно уже совсем замёрзшим носом и запустив руку в густую копну волос, послужившую защитой от ледяного ветра, девочка послушно побрела вслед за воспитательницей. Та, едва оказавшись в помещении, мгновенно приобрела более строгий вид, слегка подпортившийся, когда она попыталась стряхнуть с головы новой подопечной целую шапку из снега, отчего-то плохо тающего даже в тепле, и зашуршала тонкой папкой документов. — Наши воспитанники, — кивнула она на небольшую толпу детей, с интересом наблюдающих за новенькой. Все они были чистыми, одетыми в старые, но аккуратные одежды, и выглядели так, словно уже устали от жизни. — Дети, отбой через полчаса, — мимоходом напомнила миссис Коул, ведя Асуру к лестнице. — Асура, я покажу тебе твою комнату и, если хочешь, дам время привыкнуть. Завтрак у нас в восемь утра, потом обычно занятия… — женщина взглянула на отсутствующее выражение лица и тонкие пальцы, сжимающие кулон. — …впрочем, об этом можно поговорить и завтра. Глупости, если бы захотела, Асура могла выслушать всё и сейчас, ей не привыкать оказываться в сомнительных ситуациях, но, по мере того, как они поднимались на второй этаж, дурное предчувствие стало совсем невыносимым. Едва впереди показался длинный серый коридор со множеством дверей, Асура встала как вкопанная; предчувствие стало походить на раздувшегося морского ежа, впившегося своими иглами изнутри в грудную клетку. — Асура? Девочка осторожно повернула голову, глядя в щёлку приоткрытой двери одной из комнат. Там, склонив голову над книгой, сидел мальчик, примостившись на узкой кровати у окна. Отсюда было сложно хорошо его разглядеть, но по шее побежали мурашки непонятного дежавю, хотя Асура могла поклясться, что никогда не видела никого похожего. Бледная кожа, тёмные волосы, и, несмотря на то, что мальчик был едва ли старше самой Асуры, его профиль уже источал ярко выраженную холодную красоту, что колени подкашивались. Правда, больше от смутной тревоги, вызываемой этой красотой, чем от неё самой. — Кто это? — внезапно осипшим голосом поинтересовалось Асура. — А, это… — миссис Коул поджала губы, с некоторой нервозностью и, видимо, неосознанно подталкивая девочку дальше, к следующей двери. — Тоже наш воспитанник, он здесь живёт с рождения. Его зовут Том, — Асура скрипнула зубами, удивляясь, с какой силой заколотилось сердце. — Том Риддл. Она не запомнила, как её завели в комнату, по смешной случайности находившуюся прямо по соседству, не запомнила, что говорила воспитательница и когда она, видимо, уверовав, что новая воспитанница явно отстаёт в развитии, оставила ту в покое, дабы дать время смириться с положением. Не запомнила, когда именно упала на кровать и принялась сверлить взглядом стену, за которой сейчас находился… Том Риддл. — Блять, — негромко выдохнула Асура. — Дерьмо. Я в дерьме. Я в полнейшем дерьме. Она честно могла принять тот факт, что умерла. Могла принять даже то, что переродилась, причём переродилась не младенцем в новой семье, без памяти и с совершенно новой жизнью, а просто попала в семилетнюю девочку. Пусть в другой стране, даже чёрт с ним, что в другом времени. Она научилась приспосабливаться и идти вперёд, потому что без этого не смогла бы выжить в семье алкоголика и религиозной фанатички. Чёрт, да она с четырёх лет поставила себе цель вырваться из токсичной среды и ненависти, поглотившей её из-за всяческого отсутствия любви, и для этого же начала в столь юном возрасте учить чужой язык — чтобы сбежать потом как можно дальше. Она зарабатывала на учёбу и еду не самыми честными способами и приучила себя быть готовой ко всему. Но она, твою мать, и в самом бредовом сне не могла представить это. Англия. 1934 год. Детский приют. А за стенкой вот прямо в эту минуту спокойно читает книгу семилетний лорд Волдеморт.