Сон длиной в вечность

      Итиль* успела посеребрить своим светом кроны мэллорнов*, когда Владыка Лориена*, скинув тяжёлую парчовую мантию, устало опустился в кресло. Лёгкий ветерок колыхал прозрачную ткань светло-зеленых драпировок, украшающих арочные окна; с улицы веяло прохладой и ночной свежестью. Где-то вдалеке жалобно пела свирель, слышались мелодичные голоса и тихий смех галадрим.*       Эльф прикрыл глаза. День выдался тяжёлым — обсуждение сделки с гномами затянулось до полудня, а последовавший за этим прием в честь бородатых союзников (больше напоминавший хмельную пирушку, ввиду склонности наугрим* к неумеренным возлияниям и скабрезным шуткам) потребовал от Арана* немалой выдержки.       Деликатное покашливание слуги вывело Амрота из сонного оцепенения. — Владыка, к вам глава разведки, — исполненным почтения тоном доложил бледный синда, — Я предупредил его, что вы не принимаете, но он крайне настойчив. Говорит, что дело не терпит отлагательства. — Пусть войдёт.       Высокий темноволосый эльф в потрёпанной дорожной одежде в несколько шагов преодолел разделявшие его с араном расстояние; затем склонил голову в коротком полупоклоне, блеснув острым взглядом холодных серых глаз. — Не думаю, что добрые вести могут привести тебя в королевские покои в столь поздний час, — заметил Владыка. — Вы правы, Aran nin*. Ещё одно опустевшее эльфийское поселение. Три семьи с детьми, что не достигли совершеннолетия… Мои воины прочесали все окрестности, но не нашли никаких следов орков или троллей. Амрот слегка нахмурил брови: - Вы думаете, это могли сделать люди? — Нет, aran nin. Мы не нашли следов борьбы — ни крови, ни частиц одежды или волос. Все вещи погибших лежат так, как их оставили хозяева. Однако во всех домах нас встретило смятое ложе… Вероятно, смерть могла наступить в то время, когда нандор спали. — Воистину темные вести, — Владыка прикрыл глаза, по бесстрастному выражению лица невозможно было угадать, о чем думает повелитель Лориена, — лекарь исследовал тела погибших перед погребением? — Нет, мой король. Кто-то предал их hroa* земле до того, как мы обнаружили свершившееся зло… — Благодарю тебя, Морнион, — лёгкий кивок головы дал понять, что аудиенция окончена, — Можешь идти.       Только когда за главой разведки бесшумно закрылась резная дверь, Владыка позволил себе глухо застонать, до боли стиснув кулаки. Опять. Опять Зло проникло в его земли. Зло, которое невозможно было победить ни мечом, ни копьем — ибо оно не имело обличья; зло, которое не щадило беззащитных — женщин и детей. И он, король, который поклялся защищать вверившихся ему эльфов — ничего не мог противопоставить этому злу… Каждая смерть бросала его в пучину боли и вины. Вот и сейчас Амрот почувствовал, как сознание заволакивает глухой пеленой отчаяния; и в этом черном бездонном омуте чей-то вкрадчивый голос нашепывал ему: «Не справился… Не сохранил… Не уберёг…». Как, как могли бессмертные Дети Эру, прекрасные зодчие, призванные преображать мироздание Арды — умирать??! Умирать от ран, оставленных орочьими ятаганами, от переломов, нанесенных каменными лапами троллей, заживо сгорать в драконьем пламени — а вот теперь ещё и тихо, незаметно угасать в собственных постелях, оставляя своих любимых оплакивать из безвременный уход; вынуждая их превращаться в бледные тени, изнывающие от ожидания встречи в Чертогах Намо*….       Что-то тихо звякнуло, ударившись об пол. Амрот опустил глаза — на отполированном дереве лежал металлический наконечник письменного прибора. Он и не заметил, как, погруженный в свои мысли, переломил ульрамариново-синее фазанье перо, что украшало хитроумную нолдорскую* игрушку. Память услужливо напомнила ему о нескольких документах, переданных на рассмотрение главным советником; перед мысленным взором встало его лицо — строгое, сухое, с серьёзным взглядом, в котором нынче проскальзывало тщательно скрываемое беспокойство. Как он сказал сегодня? «Вас что-то гнетет, aran nin…я вижу, как день ото дня тускнеет свет в Ваших глазах…» Владыка горько усмехнулся. Он действительно изменился — и боялся признаться себе, что не только тревожные вести с границ Лориена были причиной странной тоски, что терзала его душу последние два года. Эльда смежил веки, и перед глазами всплыла картина той весенней ночи, после которой он потерял покой…       Охота была на редкость удачной — красавец-олень и две тонконогие важенки* лежали в прохладе у лесного ручья, дожидаясь, когда королевские слуги начнут освежевывать туши. Амрот вытянул ноги, глубоко вдохнул едкий запах костра. Мышцы гудели от усталости, однако бешеная погоня не принесла долгожданного облегчения его душе. Да и способно ли было хоть что-то заглушить ту боль, что до сих пор сжимала сердце при воспоминании об отце? О его исполненном муки взгляде, о хриплом, прерывистом шепоте «Namaarie, ionya…»*О темной, липкой крови, что сочилась между сочленениями доспехов, окрашивая пальцы Амрота багрянцем, прозрачно розовеющем там, куда падали капли слез… Именно в тот момент, когда Амдир, Первый Владыка Лориена, уходил в Чертоги Намо, истекая кровью на его руках, Амрот понял, сколь силен их Враг. Силен не столько внушающими ужас ордами воинов — ибо орков и троллей можно было победить мечом, — сколько страшной, разрушительной властью над сердцами Эрухини. Нет, не чёрное вражеское копьё ранило Владыку в самое сердце; гордость, надменность, тщеславие стали причиной его смерти…* Нежданной. Бессмысленной. Бесславной…       Из чащи леса послышалось пение. Нежный девичий голос переливался и звенел в ночной тишине, навевая мысли о журчании первых весенних ручьев и робких трелях птиц, почуявших приближение долгожданного тепла. Незнакомка пела на языке таварвайт, лесных эльфов — но отчего-то грубоватое звучание местного диалекта не резало тонкий слух синда; он с удивлением поймал себя на мысли, что низкие гортанные звуки, пожалуй, придают древнему гимну особое очарование…       Щемящая сердце мелодия пробуждала воспоминания о сладком, упоительном запахе набухших древесных почек, ласковом прикосновении теплого ветра, солнечных зайчиках на рыжих стволах сосен. Хотелось, как в детстве, зажмуриться, вдохнуть свежий воздух полной грудью — а затем побежать, не важно куда, крича от переполняющего тебя счастья. Амрот подавил смешок, представив, что подумают его подданные, увидев подпрыгивающего и несущегося по лесу Владыку. Впервые за последние годы ему было легко и радостно; на мгновение он позабыл и о горечи пережитых потерь, и о тяжести ответственности, что свинцовой ношей давила на плечи…       Эльфу вдруг мучительно захотелось увидеть таинственную певицу. Он встал, и, влекомый чарующей мелодией, бесшумно, как тень, заскользил между темных стволов исполинских буков.       Голос незнакомки звал за собой, манил, и лесной король шел на этот зов, растворяясь в потоках звуков, вбирая в себя их чувственную вибрацию, теряясь в их упоительных переливах. Свежий ночной ветер приятно холодил лицо, влажный лесной ковер упруго пружинил под ногами… Кроны деревьев смыкались над его головой, словно темный резной купол, их узкие листья провожали Владыку одобрительным шепотом; ночные цветы окутывали невесомым шлейфом тонкого аромата, а ночные звери одаривали блеском ярких, как гномьи самоцветы, глаз.       Наконец в сплетении узловатых ветвей завиделся просвет; лесной король взглянул на открывшуюся перед ним картину — и потерял дар речи…       Она танцевала на поляне. Зыбкое видение, сотканное из ночных теней и звёздного света; прекрасная майя*, что сошла на землю воспеть красоту бездонного небесного свода. Невесомая, она кружилась и порхала между темных стволов, и могучие исполины с трепетом внимали ее нежной песне. Затаив дыхание, Амрот следил за тем, как лёгкие юбки вихрем опутывают стройные ноги, тонкие запястья серебрятся в лунном свете…. Он не смел пошевельнуться, не смел произнести слова приветствия — боясь спугнуть волшебство этого момента; лишь зачарованно следовал взглядом за невидимым узором, что плавно плели в воздухе изящные руки танцовщицы… Вдруг ритм песни изменился — быстрый, дикий, он заставлял сердце срываться в бешеный галоп. В голову ударило дурманящее ощущение счастья, словно синда испил крепкого вина. Эльф целиком отдался мелодии, позволив музыке вести его чувства, наполнять мысли, разливаться по телу переливчатой вибрацией; и поток звуков подхватил его, как стремительная река подхватывает и кружит в бурных водоворотах хрупкий осенний лист. «Если у древнего леса есть сердце, — подумал синдарец, — то оно здесь, на этой поляне…» Он чувствовал пульсацию этого могучего сердца, всем своим существом ощущая проходящие через него потоки жизненной силы. Владыка растворился в волшебстве этой ночи; он был всем — и ничем: дубом, упоенным невесомой лаской лунного света, и диким оленем, опьяненным жаждой весеннего гона, и совой, ликующей от трепета ночного ветра в крыльях. Он слышал гудение вод под землёй, и ток древесного сока, и тихое шуршание звериных лап в молодой траве. И это ощущение единства с энергиями Арды рождало в нем такое чувство полноты и радости, что накрывшая сердце пелена Тьмы треснула, словно ветхая ткань — и растаяла, рассыпавшись грудной истлевших лохмотьев…       Он так и не успел узнать её имени — внезапно вздрогнув, таинственная певица замолчала и поспешно растворилась в кружеве полночных теней. Однако с тех пор образ мягко сверкающих в лунном свете ключиц и изящного изгиба тонких рук все чаще посещал его по ночам, вызывая то странное томление, то приступы неизъяснимой тоски.       Шорох осенних листьев напоминал ему шелест ее юбок; блики солнца на зеленоватой воде лесных озёр — блеск ее глаз; трели птиц были подобны музыке ее голоса.       Когда разъедающее сердце одиночество становилась почти непереносимым, он шел слушать лес. Растворяясь в его звуках и запахах, он вновь находил себя; лес придавал ему силы жить, бороться, дышать. Он всегда любил эти поросшие величественными мэллорнами холмы, но лишь сейчас ощутил, как прочно нити его бытия сплетены с красотой этого древнего края…       Амрот взял в руки маленькую лютню, украшенную витиеватым узором из переплетающихся вьюнков. Задумчиво провел тонкими пальцами по струнам, и по пустым переходам ночного дворца полились слова баллады о Тинголе и Мелиан*: Тянет ладони к воде росток, вырвавшись из земли. Лишь для двоих предназначен рок — Музыка так велит. И гобеленом навек сплелось, как суждено творцом, Черное пламя ее волос с лунным его венцом. И тишина. И мира больше нет. Ее лицо, как чаша, запрокинуто, Он смотрит вниз — и видит только свет, однажды им в скитаниях покинутый. Волос коснется — чувствует, течет ночная прядь, струится с колыханием. Он припадает к омуту и пьет ее слова, глаза, ее дыхание.*       Он не знал ее имени, не мог разглядеть в ночной игре света и тени ее лица … Отчего же с того самого момента, как незнакомка исчезла с лесной поляны, его не покидает острое чувство неполноты, грудь распирает саднящая боль — будто он потерял нечто столь важное, что жизнь оказалась лишена смысла?       Король вздохнул и заскользил взглядом по темным вершинам древесных крон.       Его прекрасная майя… Суждено ли им снова встретиться на просторах Эндорэ*?