Мед и цикорий

- Братья, пришло время нашим путям разойтись. Я отправляюсь в путь на Истерренг, где лежит корень всех наших бед. Помните: самый темный час - предрассветный, а это значит, что когда нарыв будет прорван, нежить будет сопротивляться особенно сильно. Вы нужны своим поселениям… Бьярне огляделся. Часть викингов серьезно внимала, часть раздраженно хмурилась, но подавляющее большинство бранилось и плевалось. Денек был жарким, поэтому собрание проходило под открытым небом на круглой площади перед Длинным Домом Вестлига. Позади Олафа выстроились несколько десятков всадниц на медведях и ассасинов, гномы-алк-химики, пара вонючих йотунов и громадный мифический черный дракон, которого Олаф призвал с помощью свитка, найденного в развалинах Храма Солнца. Собственно, все перечисленные, не считая, пожалуй, северных воительниц, и были причиной недовольства викингов. Где это слыхано - оставлять своих рассиживаться по домам, когда желанная развязка так близко! И это сын конунга! Каждый из викингов, а особенно берсеркеры, хотел стать героем и принять участие в решающей схватке за покой своих предков, поднятых грязными руками некромантов. - Где это видано… - Бабы, убийцы и какие-то твари… - Карлики! Ты забыл про хитрых жадных карликов! Бьярне тоже был недоволен. Хоть он и мечтал вернуться домой, но не так же скоро! Огород вокруг его лачуги лишь слегка успел подернуться крапивой и осотом. - Он еще вернется, - Вилмар, давний друг-берсерк, хлопал Бьярне по плечу, - Когда вся эта бесполезная падаль в его рядах сдохнет, мы ему пригодимся, я уверен. Он просто бережет нас. Бьярне даже не повернулся к нему. Он отвел взгляд от Олафа с его разношерстным отрядом и поплелся к старшему над берсерками Вестлига - Таору. - Эй! - услышал он знакомый звонкий голос, - Тебя тоже вытурили? Бьярне сделал глубокий вдох и смолчал, целеустремленно ступая. - Как чудесно! Я и мой спаситель - земляки! Дракон заревел, отрезая Бьярне от воплей надоеды-скальда. *** Прошла неделя, а Олаф все не возвращался, и от нежити, несмотря на заметно увеличившуюся численность воинов острова, спасу не было. Она лезла с гор, с лесов и даже из моря. Деревенский волхв Рунвальд едва успевал обеспечивать берсеркеров зельями ярости. Бьярне участвовал во всех рейдах на мертвяков и никогда не сражался сухим, на холодную голову. Эгилл частенько увязывался с его отрядом, к которому подлизался со своими "волшебными" висами. К тоненькому голосу скальда присоединялся с десяток, а то и больше горлопанов: Был он берсеркером Бойцом и защитником Доблестным драконом Дюжины конунга. Резал и рвал нечисть Рыком своим пугал Вампиров визгливых Вертел на мече. Мужество медведя! Сила великана! Крутость нрава почище отвесной скалы! В чаше кровь клокочет, Каплет в рот охочий, Коль конунг взывает. Копья вражьи стонут, Наги ножи клыков Нежилья жилы свянут Окудников¹ отродья Огребут по полной. Мужество медведя! Сила великана!.. "Это вранье, все вранье!" - думал разъяренно Бьярне. Скальд должен петь то, что видел своими собственными глазами, а не эту паскудную срамотень. Бьярне никогда не был одним из двенадцати защитников конунга, а песня - это он точно знал - причиталась ему. Идиоты-берсерки верили, что его песни кроме глупостей несли в себе нечто полезное. "Проходит усталость, чувства обостряются!" - говорили они, - "У парня есть дар!". Бьярне в ответ крутил пальцем у виска и показывал на сосуд с темно-красной жидкостью у себя на поясе. Между тем шла вторая седмица после отплытия Олафа, а новостей никаких о нем не было. Большинство викингов теперь искренне переживало за судьбу юного, не старше Эгилла, сына Тормунда Свирепого. Бьярне все еще злился на него и ходил мрачный. На исходе пятнадцатого дня люди начали шептаться, что некий пират, кораблю которого вестлигский драккар проломил бочину, давеча видел на вершинах гор Истерренга то ли синюю, то ли фиолетовую вспышку, сопровождавшуюся лавиной. Рунвальд уже трое суток метался по своей постели и исходил жаром, в его бреднях можно было разобрать только одно слово: "брат". Ползли слухи, что старик готов отдать концы, не выбрав преемника. Мертвяков... ни убавилось, ни прибавилось. На них Бьярне с удовольствием срывал свои тревогу и пасмурное настроение, каждый раз выдувая всю отмеренную Таором порцию бесива². Так и произошло то, чего Бьярне боялся в глубине души: бой закончился, а он, все еще движимый буйством, ушел от своих глубоко в чащу, круша на ходу деревья и распугивая зверье.