Мрамор

      В студии витает аромат благовоний и предвкушения. Шуршит нить, тянущаяся за иглой сквозь кожу мёртвого животного — или человека, кто же знает причуды мастера, — из больших наушников доносится шёпот очередной песни, а с ним иногда — шёпот самого Уты, случайно подпевающего некоторым строчкам. Звуки едва слышны, но их достаточно, чтобы наполнить их молчаливую полуночную встречу.       Укутавшись в плед полумрака, Фурута сидит в кресле и слегка улыбается, наблюдая за работой-представлением. Он подмечает каждую деталь: случайную полуулыбку, гибкий жест, игривый поворот головы и редкий взгляд в свою сторону — Ута проверяет, здесь ли ещё единственный зритель, и будто спрашивает, не хочет ли он присоединиться. Фурута в напускной задумчивости ведёт пальцами по губам — они сухие и горячие, приходится облизать самым кончиком языка, незаметно и почти бесшумно: слух мастера слишком хорош, легко создать нужный эффект. Ута продолжает сшивать детали, и лишь возле красно-чёрных глаз углубляются морщинки — щурится, надеясь, что за стёклами очков не будет видно, и знает, что все всё заметили.       Маска почти закончена. Он перекусывает нить клыками — Фурута помнит, как прекрасно они обнажаются, когда Ута зол или очень доволен, — снимает очки и вытягивает руки вверх, разминая затёкшую спину.       Тонкого слуха касается короткий довольный стон. Фурута невольно прикусывает щеку со внутренней стороны в полной уверенности, что ему не показалось.       Предлагать себя так открыто — незаконно.       Сигнал к действиям вспыхивает перед глазами красной аварийной лампой, и Фурута плавно встаёт из кресла, но идёт не к Уте — нельзя спугнуть, — а в маленькую комнату-спальню: иногда нужно увеличить дистанцию, чтобы пробудить желание её сократить. Его шаги неспешные, а движения расслабленные, невидящий взгляд рассеянно блуждает по маскам — всё внимание сосредоточено на звуках, и Фурута уже слышит, как Ута с шорохом поднимается. Оставив обувь у порога, Фурута ступает в бархатную тьму комнаты, и устланный футонами пол проседает под ногой. Едва Фурута делает пару шагов, в спину доносится вопрос:       — Останешься?       Звучит как просьба.       Замерев, Фурута оборачивается целиком, окидывая Уту взглядом, скользящим, как шёлковая ткань по гладкому мрамору. Ута стоит, опершись рукой на косяк, притягивает к себе одной только позой, натянутой и напряжённой, выжидающей. Мягко улыбнувшись ему, Фурута подходит и, медленно подняв руку, касается пальцами его солнечного сплетения.       Микеланджело достался отвратительный кусок мрамора, но он бросил вызов всем и сотворил Давида. Под пальцами Фуруты дышит самый строптивый материал, из которого он тоже сделает шедевр.       — Если вы позволите.       «Вы» — как дистанция, о которой Фурута никогда не забывает и которую до скрипа зубов хочет сократить, но пока не время. Пока.       Ута улыбается уголками губ и пожимает плечами.       — Пожалуйста.       Искусственные безразличные интонации с нотками одолжения совсем не скрывают желание.       Фурута ведёт пальцами ниже по ткани, пока не нащупывает под майкой резинку штанов. Остановившись, он подходит вплотную и прикасается сухими губами к шее у самого уха. Живот под рукой напрягается от выдоха, опаляющего хрящ, и Фурута, удовлетворённый такой реакцией, оставляет второй поцелуй, слегка прикусывая кожу. Действовать нужно медленно, играя с воображением и слой за слоем стачивая твёрдый покров. Ладонь скользит по краю живота, подогревая предвкушение, вторая ложится на бок и гладит по рёбрам. Кожа горячая и безвкусная, мягкая — только надкуси, и ощутишь вкус крови на языке. Тело хочется сжать изо всех сил, чтобы хрустнул позвоночник, — настолько всё внутри клокочет от нетерпения, — но тогда всё закончится слишком быстро.       Один неосторожный удар — и мрамор пойдёт трещинами и расколется.       Ута усмехается.       — Это плата за ночлег?       Вместо ответа Фурута запускает руку под майку, и ладонь обжигает жаром. В его волосы вплетаются пальцы, мягко перебирают пряди и ненавязчиво давят на затылок. Кто бы ни платил сегодня, сделка с дьяволом подписана. Ута расстёгивает пуговицы на его рубашке, ослабляет узел красного платка и стягивает его с шеи, давая легкой ткани соскользнуть вниз по оголенной груди. Татуированные пальцы дотрагиваются до кожи, чуть надавливают, как будто сдерживают — но не Фуруту, а своего хозяина.       Фурута намеренно не поднимает голову, чтобы взглянуть Уте в лицо: там будет то же доброжелательное выражение, едва тлеющая в глазах игривость и ироничный изгиб бровей. У мастера есть любимая маска для любимого себя, но в своё время она сползёт сама.       Пальцы под майкой сжимают и оттягивают сосок, а поцелуи спускаются к ключицам. Ута рассеянно поглаживает в ответ, не желая перехватывать инициативу — можно сказать, что он заинтригован действиями Фуруты и своей реакцией на них. Кожа от прикосновений становится чуть влажной от испарины, и Фурута медленно снимает мешающую одежду, оставляя Уту в одних хлопковых штанах, висящих на выступающих тазовых костях. Ута не снимает с него рубашку — только смотрит голодно на подтянутый живот, оставаясь абсолютно пассивным в своём созерцании. Невысказанное правило большей обнажённости диктует сегодняшний расклад, и Ута принимает его безоговорочно.       Ухватившись за резинку штанов, Фурута медленно тянет Уту в центр комнаты, затем надавливает на ткань, и она медленно падает к щиколоткам. Ута переступает через одежду и подходит так близко, что жар его возбуждённого тела опаляет изнутри, искрясь на нервах едва сдерживаемым нетерпением.       Фурута трогает тело Уты самыми кончиками пальцев, ощущая под ладонями рельефные впадины между мышцами, щекочет прикосновениями, гладит, но намеренно не касается самых чувствительных мест — дразнит скромными ласками, чтобы Ута сам захотел большего.       — Приляжете? — только предлагает он, а сам тянется к ремню своих слишком тесных брюк и звенит пряжкой, расстёгивая его. Не меняясь в лице, Ута проводит ладонью по бугрящейся ширинке, тянет собачку молнии вниз и гладит вставший член сквозь белье, смотря Фуруте прямо в глаза и едва заметно прикусывая губу. Фурута старается держать себя в руках, но от одного вида плещущегося в тёмно-багровых радужках возбуждения к горлу подступает стон.       Поддев его брюки вместе с бельём, Ута опускает их до самых щиколоток и только затем ложится, откидываясь на согнутые локти. Он приглашающе разводит бёдра, открывая вид на настоящего себя, и от его бесстыдства становится трудно дышать. Медленно втянув воздух через рот, Фурута скользит взглядом по обманчиво послушному телу, а в голове мелкой дробью звенит молоток скульптора, так странно совпадающий с участившимся сердцебиением.       Наклонившись, он снимает брюки и бельё вместе с носками, садится на пятки, кладя ладони на раздвинутые колени, и смотрит, прекрасно понимая, как сильно Ута в глубине души хочет, чтобы на него смотрели, неотрывно и голодно. По ногам змеями тянется орнамент татуировок, и Фурута прослеживает их кончиками пальцев и иногда ногтями, чтобы придать ощущениям необходимую остроту. Мышцы под кожей напрягаются от щекотки и тут же расслабляются, когда Фурута касается их губами и языком, двигаясь к паху насколько только возможно медленно. Краем глаза он видит, как член Уты подрагивает от предвкушения, слышит напряжённое дыхание и гладит по голеням, прикрывая глаза: желания Уты так много, что можно потерять контроль, но о контроле над собой Фурута забывать не намерен.       Он надавливает под коленями, поднимая ноги Уты и лишь условно пытаясь прижать их к груди: мрамор сопротивляется, твердеет, но поддаётся — линии становятся чуть более плавными. Кожа с росписью татуировок покрывается мурашками, когда Фурута обдаёт жарким дыханием промежность и наклоняется, втягивая пряный мускусный запах. Язык пробует сначала тёплый воздух, наполненный жаром покорного тела, а после ведёт по сжатому сфинктеру, надавливая на впадинку, и Ута едва ощутимо вздрагивает, с шорохом вцепляясь в покрывало. Кончик носа щекочет тяжёлую мошонку, утыкается в неё, пока Фурута неторопливо пытается проникнуть языком внутрь, тщательно вылизывая чувствительную кожу вокруг. Он целует и несильно прикусывает внутреннюю сторону бёдер у самого паха, трётся о неё щекой, широким мазком проводит по яичкам и задевает основание члена, дёргающегося навстречу его прикосновениям, которые Фурута так старается отложить, чтобы растянуть удовольствие. Он толкается в анус, сипло дыша через рот, и ловит слухом сдерживаемые полустоны от каждого касания.       — Можно обойтись и без… — начинает Ута, но затыкается, удерживая стон в горле, когда Фурута плотно проводит языком от ануса по тяжёлой мошонке и члену, вылизывая ствол от основания до головки. Материалу не позволено болтать, если даже скульптор держит свой рот закрытым. Тонкая кожа уздечки так и тянет сомкнуть на ней зубы, но Фурута снова и снова ласкает её самым кончиком языка, затем поддевает крайнюю плоть и вновь скользит вниз, вбирая поджавшиеся яички в рот.       Ута шумно дышит, цепляясь за покрывало, едва заметно — не слишком, чтобы не выглядело как слишком быстрая капитуляция, — выгибается в позвоночнике и невольно подставляется под прикосновения языка. Следуя движениям его бёдер, Фурута размазывает слюну по всему члену, мошонке и анусу, зарывается носом в паховые волосы и утыкается влажным ртом в нежную кожу внутренней стороны бедра. Он сам тяжело дышит, давая себе небольшую передышку, только чтобы продержаться ещё дольше, пока к дыханию Уты всё явственнее примешиваются забившиеся в горле тихие стоны, а после снова толкается языком в подрагивающий сфинктер и вылизывает его по кругу.       Фурута хочет спросить, нравится ли Уте, когда в паху горячо до жжения, а между разведённых ног мокро от слюны, но реакции слишком очевидны для них обоих: Ута течёт от одной мысли, что его возьмут без остатка, заполнят изнутри и хотя бы на короткое время избавят от жажды.       Отпустив одну ногу, Фурута поглаживает его член и бёдра двумя пальцами, вымазывая их в густой слюне, после кружит подушечками вокруг ануса и наконец входит, тут же надавливая на мягкие стенки. От ощущения жаркой тесноты у него самого сводит в паху, так что колени разъезжаются от желания потереться о жёсткое покрывало, но Фурута терпит. Приподняв уголки губ в ласковой полуулыбке, он изводит Уту неспешными ласками, наслаждаясь каждой реакцией, отдаёт ему всё и при этом ничего одновременно, хаотично чередуя мягкие толчки и поцелуи, лёгкие укусы и до щекотки невесомые прикосновения.       От ощущений у Уты подгибаются пальцы на ногах, и даже без рук Фуруты он держит колени почти у груди, разводит бёдра шире и подаётся навстречу лёгким толчкам в попытке сделать их сильнее. Ему мало одного пальца: Фурута слышит это по участившемуся дыханию с примесью полустонов, видит по всё более нетерпеливым движениям, но продолжает эту пытку, едва касаясь кончиком языка уздечки и впадинки уретры и оставляя невесомые поцелуи на головке.       Большее нужно заслужить.       Уту не так просто заставить захотеть по-настоящему и почти невозможно добиться от него просьб. Фуруте и не нужны слова — достаточно будет лишь одного неприкрытого стона, движения ладони по волосам или умоляющего взгляда, показывающих, что мрамор сам желает стать произведением искусства. Ута сжимает губы и затем беззвучно открывает рот, когда Фурута давит на простату, заменяя сорванный стон на длинный сиплый выдох. Этого не хватает, и Фурута терпеливо, хотя едва держится, растягивает его, касаясь губами татуировок внизу живота, так чтобы подрагивающая головка члена пульсировала под самым горлом, едва задевая его.       На волосы ложится тёплая ладонь и поглаживает макушку, а чёрные ногти зарываются в них, требовательно проводя по коже. Подчиняясь сигналу к действию, Фурута вбирает головку в рот и крепко сжимает губы под крайней плотью, утыкаясь в уретру языком. Тишину прорезает несдержанный стон, а Ута выгибается на покрывале, вскидывая бёдра. Фурута улавливает звук своего имени — Ута произносит его так, будто хочет сказать «нет», затем стонет сквозь плотно сомкнутые губы, а после рычит от того, что ему мало. Ута хочет толкнуться глубже, войти целиком в жаркую полость, чтобы мышцы горла стиснули головку почти до боли и тут же отпустили, и Фурута понимает его желание — его собственный член ноет так, что впору обхватить ладонью и довести себя в пару движений, — поэтому терпит сжавшуюся в волосах руку. Вместо желаемого он проникает в Уту двумя пальцами и сразу же сгибает их, надавливая на простату, и протяжный стон переходит во вскрик. Ута насаживается и отстраняется, затем снова, медленно, будто через силу срывая цепи, в которые сам же себя и заковал, и Фурута чувствует, что можно действовать смелее. Он толкается глубже, до самых костяшек, оглаживает член языком и заглатывает его целиком, утыкаясь носом в паховые волосы, и Ута с протяжным сорванным стоном выламывается в позвоночнике и вцепляется в волосы.       Он может кончить только от пальцев, но не сделает этого из-за своей тупой гордости. Фурута может кончить сейчас даже без пальцев, но не сделает этого по той же причине.       Болезненная хватка в волосах слабеет и исчезает, а Ута осторожно приглаживает растрёпанные пряди ладонью. Стоны сменяются неровными вздохами, и дрожь в мышцах почти успокаивается. Прикрыв глаза, Фурута позволяет взять эту паузу, привыкнуть к нахлынувшим ощущениям и смириться с ними. Он выпускает член изо рта и кружит языком по крайней плоти, венкам на стволе и мошонке, придерживая рукой бедро Уты, чтобы тот даже не пытался закрыться. Слюны слишком много, она стынет на коже, и Фурута раз за разом согревает её своим дыханием. Его пальцы плавно выходят из ануса и проталкиваются внутрь, и в такт неспешному ритму Ута покачивает тазом, едва заметно подмахивая. Им нравится такой умеренный ритм — он позволяет прочувствовать всё до конца, насладиться каждым ощущением и при этом сильнее разжечь тлеющую страсть. Один чуть более резкий толчок — и слышится стон, требующий продолжения, одно более плотное прикосновение — и тело начинает плавиться и дрожать.       Снова взяв член в рот, Фурута скользит по нему губами одновременно с проникновением пальцев, и Ута вцепляется обеими руками в покрывало, запрокидывая голову. Он не мешает и не управляет движениями: в этом виден акт доверия или же подчинения — неважно, что именно, ведь он хочет и того, и другого. Время от времени выпуская член изо рта, Фурута вылизывает внутреннюю сторону бёдер, прикусывает кожу и отпускает, только когда вырывает короткий тихий стон.       Он может изводить их обоих почти вечность, но Ута кладёт ладонь под его подбородок и тянет на себя, заставляя отпустить и прервать невыносимую ласку. Поднявшись, Фурута вытирает губы рукавом, не сводя глаз с Уты и продолжая проникать в него пальцами. Тот ловит его взгляд и прикусывает губу; в изгибе бровей неуловимо проскальзывает оценивание, так плохо сочетающееся с нынешним его положением. Фурута отвечает тем же: убирает чёлку за ухо, осматривает результаты своих трудов, предвкушая будущие, отмечает матовое свечение покрытой испариной кожи, покрасневшие губы и взгляд, подёрнутый дымкой, расфокусированный и совсем не острый. Он облизывает губы, собирая солоноватый вкус чужого тела, глубоко втягивает носом дурманящий запах и выдыхает, толкаясь до костяшек и тут же вынимая согнутые фаланги, обводя подушечками края ануса.       Вдоволь налюбовавшись искажённым от наслаждения и нетерпения лицом Уты, Фурута нависает сверху и, опустив бёдра, трётся пахом о влажную промежность. От затылка до копчика проходит жаркая волна возбуждения, и из груди рвётся облегчённый стон, вибрирующий на сжатых в линию губах и затерявшийся в глубоком выдохе. Ута гладит его грудь и живот, впитывая кончиками пальцев нетерпеливые удары сердца, трёт стоящие соски и сжимает их между фаланг. От приятных ощущений слабеют локти и темнеет перед глазами — Фурута прикусывает губу со внутренней стороны и обхватывает член ладонью, направляя его в поджарое тело.       Первый толчок выходит оглушающим: наслаждение взрывается в теле, и ударная волна бьёт в барабанные перепонки, словно в гонг. Синхронный стон едва проникает сквозь белый шум и обрывается где-то в подсознании. Подготовленные мышцы принимают Фуруту и мгновенно стискивают со всех сторон — от температуры внутри спина мгновенно покрывается потом, и влажная рубашка липнет к телу, как опалённый пластик. На одном только инстинкте Фурута ведёт бёдрами назад и вбивается снова, грубее и резче, чтобы слышать, как сильно Ута хочет его, и видеть, как от первого же удара молотка мрамор лишается ненужных кусков, и они разбиваются в пыль.       Распахнув рот в хриплом стоне, Ута обвивает руками его шею, скрещивает лодыжки на пояснице и подаётся бёдрами навстречу толчкам. Он мечется под ним, то пытаясь вытянуться и отстраниться, запрокидывая голову, то силясь прильнуть всем телом. Фурута даёт время распробовать каждое движение, выходя почти полностью — мышцы сжимаются плотно, не желая отпускать — и снова единым движением вбиваясь до конца. На стоны накладываются шлепки, звонкие, как удар металла о камень, задавая ритм, где мелодией служат сорванные вскрики.       Ута назван в честь песни, и это — его лучшая. Фурута горд, что именно ему довелось услышать её.       Подчиняясь давящей на затылок ладони, Фурута принимает поцелуй, сплетаясь с Утой языками и ловя ртом его бессловесные мольбы, чтобы его заткнули, прекратили слишком честную музыку, заперев её в глотке. Отзвуки стонов резонируют на губах и мгновенно тонут в мягкой комнате для сумасшедших — для них. Редкие поцелуи — исключение из правил их отношений, которые давно пора пересмотреть; такое сближение действует слишком ярко и мощно, сметая выстроенные стены словно мусор. Упрямо не сбавляя умеренный темп, Фурута хочет словить взгляд Уты, хочет подчинить окончательно, но обжигающие чёрно-красные глаза закрыты, скрывая душу хозяина, и только сведённые к переносице брови говорят о том, как ему сейчас мучительно хорошо.       Фурута отстраняется первым: поднявшись над Утой, он проводит ногтями по покрытой татуировками коже внизу живота, стискивает ладонями бока и насаживает послушное тело на свой член. Ута обнажает клыки в хищном оскале — ясный признак искреннего наслаждения, — и Фурута проводит большим пальцем по его щеке, металлическому колечку в губе и ряду зубов, оттягивая уголок рта. Ему кажется, что сквозь ресницы его пронзает взгляд, полный искренней ненависти и желания убить, но в следующее мгновение Ута поворачивает голову к руке, ластится и, приоткрыв рот, проводит языком по подушечке пальца и вбирает его внутрь. Усмирённые дикие звери, готовые откусить руку, смотрят точно так же, и от этого взгляда по спине бежит будоражащий холодок. Фурута поглаживает щеку и входит с оттяжкой, каждый раз попадая по простате, так что Ута не может сдержать стонов, хотя хмурится, выгибается и крепче сжимает губами — даже не зубами — его большой палец.       Собственное тело буквально сгорает заживо от ощущения тесноты и близости, голова кружится от частого дыхания, и лишь усилием воли Фурута собирает остатки холодной рациональности: ни один творец не должен отказываться от эмоций или от разума — это приведёт к краху. Рубашка словно вросла в спину и зудит, а манжеты давят на запястья, но он не обращает внимания — только быстро заправляет взмокшую чёлку за ухо и снова сжимает ладонь на теле Уты, чувствуя, что им обоим нужна небольшая передышка.       Войдя глубоко внутрь и остановившись, Фурута вынимает палец из чужого рта и гладит пылающую щеку, ведёт вниз к подбородку и спускается к шее. Он надавливает на судорожно вздрагивающий кадык, ощущая вибрацию отзвучавших стонов, и движется дальше, поглаживая мышцы груди и останавливаясь на торчащем соске с металлической штангой внутри. Покружив вокруг него, Фурута легонько сжимает два металлических шарика и оттягивает, а затем выкручивает штангу и одновременно слабо толкается бёдрами, заставляя Уту вскрикнуть и крепче обхватить его ногами. Снова замерев, Фурута теребит обеими руками соски, оттягивая пирсинг, растирает по коже испарину и едва щекочет низ живота ногтями, задевая тянущуюся вязь татуировок. Член Уты дёргается от близости его рук, но Фурута намеренно не прикасается к нему — если будет нужно, Ута попросит сам, хочет он того или нет.       Поднявшись по рельефным мышцам живота, он сжимает руку прямо на въевшейся в шею татуировке, возобновляя движения бёдрами. В горле под его ладонью истерично бьются стоны, но слышен только хрип. Ута вытягивается, подмахивает и вцепляется пальцами в покрывало, а Фурута нависает над ним, продолжая вколачиваться, и шепчет в приоткрытый рот:       — Перевернётесь?       Он заканчивает рваным поцелуем, и Ута с жадностью отвечает ему, позволяя вылизывать кромку зубов и покусывая губы в ответ. Искусно доведённый почти до беспамятства, он сипло выстанывает что-то, соглашаясь и подчиняясь воле нового мастера. Сполна насладившись такой реакцией, Фурута убирает хватку на шее, давая судорожно заглотнуть воздух, и выходит из тела, вставая на колени. Он глубоко дышит, успокаивая предоргазменную дрожь в теле, сжимает пальцы кольцом под головкой, немного сбрасывая скопившееся в теле возбуждение.       Ута плавно переворачивается, вставая на колени и укладываясь грудью на покрывало, выгибается почти по-кошачьи, так что лопатки сходятся у позвоночника, и вытягивает руки вперёд, зарываясь пальцами в жёсткую ткань. Положив голову набок, он выжидающе оглядывается через плечо и плавно ведёт бёдрами в сторону. Фурута же не спешит продолжить: приторно-сладко улыбнувшись, он до самых костяшек проникает в растянутое отверстие двумя пальцами, так что тонкая кожа между ними начинает ныть, и сгибает их, надавливая на простату. Тяжело выдохнув, Ута выгибается ещё сильнее и расставляет колени шире, постанывая сквозь плотно сомкнутые губы от каждого точного движения внутри. Фурута оглаживает свободной рукой его ягодицу и бедро, скользит по боку вверх и ногтями вниз по спине, немного отвлекая от ощущений, но тут же входит сильнее. Глухо охнув, Ута отстраняется и следом насаживается на пальцы самостоятельно, нетерпеливо вздыхая, когда они выходят из него.       Взяв его за бёдра, Фурута направляет член в подрагивающее отверстие и входит на всю длину до шлепка кожи о кожу. Спину и затылок мгновенно обдаёт кипятком, жаркие языки лижут плечи по тонкому слою испарины, и сквозь шум в ушах проступает тонкий звон. Фурута прикусывает нижнюю губу, чтобы не застонать — он и так едва слышит сорванные стоны Уты, уткнувшегося лицом в покрывало, и шорох его ногтей, цепляющихся за ткань. От возбуждения, накатывающего с каждым толчком, перед глазами плывут искры, а вид выгнувшейся от удовольствия спины выжигается на сетчатке вместе с пылающим между острыми лопатками чёрным солнцем и стройным рядом кольев на пояснице. Фурута сравнивает татуировки с чернильными переплетениями прожилок в мраморе, очерчивает их пальцами одной руки, крепче сжимая другую на чужом боку, а после наклоняется и целует чуть ниже загривка, впитывая губами дрожь тела. Опершись вытянутой рукой на плечо Уты, он ведёт языком по впадине позвоночника, собирая солоноватый пот, и дует на оставленную дорожку слюны. Ута дёргается и невольно сжимается изнутри, но тут же расслабляется от поглаживаний горячей ладони.       Беззвучно усмехаясь, Фурута отстраняется и проводит пальцами по лопаткам, несильно царапает ногтями позвоночник и поднимается к выбритому затылку, зарываясь в длинные чёрные волосы. Он ненавязчиво перебирает тяжёлые пряди и лишь немного почёсывает взмокшую кожу, чувствуя лёгкий зуд на собственном загривке. Толчки нарочно становятся более частыми и мелкими — лишь небольшое трение головки о простату, незаметное, но заставляющее тело постепенно кипеть изнутри.       Он ждёт.       Бёдра Уты начинают подрагивать, а стоны превращаются в тихое поскуливание от недостатка ощущений. Он пытается податься назад, чтобы член вошёл резче, но Фурута крепко держит его за бок и ловко отстраняется, не позволяя этого сделать. Для него это сродни терпеливому вытачиванию мелких деталей, только терпение Уты начинает сдавать быстрее: он приподнимает голову и трётся затылком о ладонь, и Фурута, ждавший только этого условного сигнала, неторопливо наматывает волосы на кулак и тянет на себя так, что Ута с шипением, больше довольным, чем нет, запрокидывает голову и встаёт на вытянутые руки, выламываясь в пояснице почти до хруста.       Фурута награждает его размашистым движением бёдер, и вместе со шлепком комнату наполняет звонкий вскрик, который ввинчивается в уши и на мгновение парализует разум, заставляя вколачиваться снова и снова, кусая губы и жмуря глаза от удушающего возбуждения, скользящего по коже лихорадочной дрожью. С коротким хриплым стоном Фурута ещё сильнее тянет волосы на себя, и Ута встаёт на колени, едва удерживаясь на подрагивающих ногах, которые, кажется, вот-вот расползутся. Он заводит руки назад и сжимает их на ягодицах Фуруты, не контролируя силу и наверняка оставляя синяки, но на это уже наплевать. Фурута лижет кромку уха, поддевая языком металлические серьги, прикусывает её, едва сдерживаясь, чтобы не до крови, и глубоко вдыхает запах Уты, водя носом по выбритому виску.       — Ута-сан, — шепчет он, продолжая вбиваться в податливое тело, и, разжав хватку в волосах, проводит ладонью по татуированной руке, ощупывая натянутые мышцы. Он целует в плечо, приоткрывает глаза, почувствовав, что Ута повернул к нему голову, и замечает плотно сомкнутые веки и поблескивающий кончик языка, скользящий по губам, из которых рвутся сиплые полустоны. — Ута-сан, — повторяет он снова только для того, чтобы его голос впечатался в не поддающееся дрессировке сознание клеймом — подписью того, кто действительно может сделать из Уты шедевр, даже если сам он предпочитает другого мастера.       Рука накрывает сосок с шариками пирсинга и легко выкручивает его, а движения бёдер становятся ещё более резкими. Ута давится стонами, пытаясь проглотить их, и Фурута идёт на уступку, втягивая его в поцелуй и не давая сорванному голосу разлететься по всей мастерской. Он забирает себе последний стон, с которым Ута вздрагивает и изливается себе на живот, и только после него позволяет себе наконец переступить черту, отделяющую его от долгожданной разрядки. Уткнувшись лбом в сгиб шеи, Фурута стискивает зубы, когда по телу проходит спазм, и выдыхает, чувствуя разливающееся внутри тепло и истому. Ута поднимает руку к его затылку и зарывается пальцами во влажные смоляные пряди. Он не отстраняется, позволяя Фуруте насладиться последними мгновениями внутри его тела, а себе — ещё немного ощутить себя наполненным. В его медленных выдохах улавливаются отголоски судорожной дрожи, но сердце под ладонью понемногу успокаивается.       Фурута ведёт пальцами ниже, к животу, случайно собирая пару густых капель, и спускается к подрагивающему члену. Коснувшись уретры, он размазывает по головке остатки спермы, оглаживает ствол, чувствуя, как постепенно слабеет эрекция. Только после этого он выходит из Уты и подаёт ему коробку с салфетками. Тот берёт одну, проводит по члену и животу, очищая рисунок татуировок от рваных пятен семени, откидывает её куда-то в сторону и ложится на спину, блаженно выдыхая. Наскоро вытеревшись, Фурута укладывается рядом и, скрестив руки за головой, смотрит в потолок, вслушиваясь в глубокое дыхание спящего.       У него даже не получается возмутиться из-за отсутствия стандартных едких разговоров — вечер прошёл слишком хорошо, чтобы требовать чего-то ещё. Мирно вздохнув, Фурута почти сразу засыпает следом.

***

      Отдохнувшее за ночь тело лёгкое на подъём, и Фурута, проснувшись первым, тихо встаёт, чтобы не разбудить Уту, и идёт в душ. Струи прохладной воды немного щекочут кожу и смывают скользкий пот. Фурута трёт тело мочалкой со вспененным гелем, потом моет волосы и, выключив воду, вытирается полотенцем, висящим на двери ванной. Он делает это скорее по привычке, чем из-за желания избавиться от чужого запаха. Наоборот, он хотел бы оставить его себе, вместе с голосом и стонами Уты, его взглядами, полными желания, вкусом кожи и поцелуями, на которые они так редко соглашаются, но вместо этого ему остаётся только довольствоваться воспоминаниями обо всём этом.       Он выходит из ванной полностью голым, промакивая полотенцем влажные пряди, но останавливается, замечая у стола Уту. Его длинные волосы собраны в пучок, а сонный взгляд рассеянно следит за замедленными движениями, которыми он засыпает кофе в турку.       Прикрыв дверь, Фурута с лёгкой улыбкой рассматривает обнажённое тело своего Давида. Ута редко показывается настолько открытым, предпочитая оставлять на себе хоть какой-то предмет одежды, и то, что он пожелал остаться таким чуть дольше необходимого, — высшая лесть для Фуруты.       Опустив руку с полотенцем, он подходит к Уте и прижимается к спине грудью, даря его горячему после сна телу желанную прохладу. Кожа покрывается мурашками, и Фурута слизывает их с плеча, лёгкими касаниями губ поднимается по сгибу шеи и широким мазком языка проводит по коротким волоскам на затылке, чувствуя солёный привкус. Выдохнув, Ута опускает руки и упирается в столешницу, немного наклоняя голову вперёд, чтобы дать свободное пространство. Фурута кладёт свободную ладонь на его живот и тянет к себе, притираясь пахом.       — Ута-сан, — зовёт он негромко, поглаживая руками поджарое тело и водя носом по коже за ухом, — вы позволите мне взять вас ещё раз?       Фуруте кажется, что если ему откажут, то он просто пожмёт плечами, согласится и пойдёт одеваться, чтобы скорее покинуть студию и перестать надоедать её хозяину, и в то же время каждый его мускул кричит о том, что в случае отказа он возьмёт силой или заставит силой взять его, потому что отказ — не та плата за старания, которую он заслужил.       Будто нарочно, Ута молчит и изводит его чуть дольше, чем обычно, раздумывая над ответом, а после плавно выгибается, утыкаясь ягодицами в полувставший член, и кладёт затылок на плечо Фуруты, прикрывая глаза.       — Пожалуйста.       Он улыбается уголками губ и довольно стонет, когда Фурута прикусывает тонкую кожу шеи и вжимает его животом в стол, жарко выдыхая в ухо.