Крысота

— …идем мы, стало быть, с Ланселотом. А тут — Гвиневра! И тогда я… Сэр Гай Гизборн почувствовал, что ещё немного, и он точно на стенку полезет. Цепляясь за сырые, гнилостно-плесенные выбоины когтями и ломая зубы, лишь бы только больше не слушать этого старого маразматика. Крыс Артур — бывший король Британии и в очень далеком прошлом вполне себе представительный гомосапиенс — любил поговорить. Зная эту его особенность, Лара, племянница старого болтуна, советовала ж еще не… Сэр крыс запоздало вздохнул. — Милорд, а может не надо? — звучал в сэрских ушах ее нежно-развратный голосок. Зря, зря он так настоял, догнав хорошенькую крысоледи в коридоре опосля переспания такого славного, чтоб она знакомству с местным крысиным королем поспособствовала! Леди проводила его как на казнь, бросила краткое «Дядюшка, к тебе гости!» и немедленно сбежала к маме, которая продолжала истошно вопить. Как выяснилось очень скоро, всё крысонаселение замка и окрестностей своего короля презирало и считало выжившим из ума ископаемым, которое прячется от грубой реальности в сны о былом величии вместо того, чтобы править здесь и сейчас. Мордред с конюшни — локальный неформальный лидер, лихой брюнетный зверь размером с кошку — фактически занял место бедолаги Артура во главе стаи. Просто крысосэр об этом узнал не сразу: леди Лара ему о Мордреде не сказала, а спросить он не подумал — приказа-то думать не было, да и легенды артуровского цикла в бытность свою пажом сэр как-то не очень, всё больше с оружием упражнялся. …И с каждым словом одинокого, старого, облезлого короля в арестантской яме сэр понимал всё отчётливее, что проникается всё большей и большей солидарностью с местным крысиным населением. — Послушайте, Ваше Величество… — наконец решился он, затыкая невыносимо бодрый, хоть и пенсионновозрастной словесный фонтан очередной порцией подношения — кусманом свежего капустного листа. — Сир, всё это непередаваемо интересно, и Ваши подвиги на поле брани, и тем более свершения в постели, но… Что делать, мой король? И кто виноват? Король меланхолично жевал капусту, не переставая по-королевски щедро делиться с еще более безумным, чем он сам, Мерлином, который как-то ухитрился сохранить человеческий облик. — Юноша… — король подзавис. Сэр ждал, чуя, как испаряются последние остатки его сэрского терпения вместе со зловонным паром от древней соломы. Король проглотил капусту. — Юноша… Всё зависит от того, чего ты хочешь… — Да человеком я стать хочу! — А вот орать на короля, даже если он крыса, не есть гуд. — в глазах старикашки-Артура сверкнуло что-то такое, что сэр невольно попятился в тошнотворную солому, хотя был явно шире в плечах и сильнее. Мерлин удивленно подавился. — Плавали-знаем, уж поверь, мой юный друг, нет ничего в этом очеловечивании такого, за что стоило бы рвать камизу на груди. Вот, к примеру, я… — Король совершенно осмысленно и горько рассмеялся. И смех его был похож на кашель кое-как спасшегося от не туда пошедшей капусты и некогда великого Мерлина. Крысосэр вжался в солому. — Тебе любой в Ноттингеме и на милю вокруг скажет, сэр ты мой белый и пушистый, что Артур — дурак, каких поискать. Мордред вон глотку рвет, соперникам хребты ломает, бабы его любят все подряд до дрожи в хвостах, даже старушка-Гвиневра моя — и та прониклась, да околела в прошлое воскресенье, при родах-то, годы уж не те… Но разве это жизнь? Сам подумай, коли умеешь: интриги, интриги… Каждую секунду — интриги! И никогда не знаешь, кто придет завтра, кто яду в сыр добавит, кто сильнее в драке окажется за трон соломенный на конюшне милорда шерифа… Оно тебе надо? Я вышел из этой игры-грызни за место под неласковым ноттингемширским солнцем, когда еще. Быть философом куда приятней, уж поверь. — Я хочу снова стать человеком. — упрямо повторил Гай Гизборн. Крысиный король снова куснул лист капусты. — Был тут один такой, башка деревянная-деревянная, всюду нос свой длинный совал и врал безбожно… Человеком-то в итоге он стал, но никто не знает, стал ли он счастливее, перестав быть деревянным, что твои дрова. Ладно! На всё свобода выбора, как завещал нам Всевышний, в чувстве юмора Своем непревзойденный. Слушай сюда… Сэр слушал и запоминал. Запоминал и слушал, понимая всё отчетливее с каждым выслушанным словом, что Артур — действительно великий король всея Британии. А уж сестра его Моргана — та еще Великая Ведьма. С двух больших букв В. Но стоит к ней обращаться только из положения «преклонив колено, взгляд влюблённо-восторженный», а то хуже будет. При встрече учтет, буде таковая случится, сир. Премного благодарен…

***

— Осторожно, не наступите! Человек убрал ногу в исполинском сапоге обратно на каменный пол коридора близ кабинета его лордства, отошел даже на шаг назад моментально. Посмотрел, куда ж его этот шустрик из Хантингтонов просил не наступать. — Мой крыс, милорд. — Угу, твой. Я свобо… Отец?! Эдмонд Гизборн смотрел на животное редкой расцветки и думал, что крыша в пути: уже на крыс глядит, и глаза до боли знакомые мерещатся, дожил! Зверогоминид отчаянно всматривался в человека и понимал, что ничего не может сделать. — Крыс? Чудной зверь! — сэр Эдмонд перевел взгляд на Ральфа. — Давно держите? Хантингтон замялся, поднимая зверька с полу. Сказать, что Гай — собственность его покойного сына? Заберет. Соврать? А если правду узнает? Да кто ж ему правду-то скажет… — Недавно, милорд. Поймал и приручил. Так я провожу Вас? — Не стоит. Выход я уж как-нибудь сам найду из этого змеиного гнезда… — отказавшийся от провожатых милорд с нескрываемой злобностью повысил голос, взирая на двери шерифского кабинета. — И передайте Вашему начальнику, юноша, что он бюрократ и сволочь! Сэр Гай смотрел вслед спине, удаляющейся с неимоверным зарядом возмущения. Он же совсем седой! Почему? Неужели… — Еще один ненормальный. — Роберт де Рено высунулся из кабинета, весь из себя насмешливый и раздраженный. — Состава преступления нет, проблем нет, так он их создать жаждет. Ух мне эти сверхзаботлавые, когда не надо, родители… — И почти нежно, деловым тоном: — Ральф, будьте так добры, зайдите ко мне: у нас тут два важных дела — сватовство барона де Беллема и… — Шериф поморщился. — Моё сватовство. Барон де Браси опять намекает в письме, уже третьем на этой неделе, что будет несказанно рад породниться, чтоб его!