Валькирии Революции

Из всего кружка будущего Южно-русского рабочего союза только Соколовская была марксисткой среди народников. Впечатление производила соответствующее: неосознанно доминирующее и возвышающееся. Акушерка по профессии, она была прямо таки роженицей новых идей для постояльцев усадьбы Швиговского, за чертой Николаева. Всегда уверенная, неотступная, она привлекала не только теоретический интерес у рабочих или заблудших гимназистов, что желали связать свою жизнь не с учёбой, а с борьбой, но и любовный. По правде говоря, каждый из парней был немного, но влюблён в неё. Исключение? Её родные братья, да и только. Но помимо идей Маркса, Шуру цепляла ещё более неоднозначная фигура в народническом движении, которая то идет ей под руку, то делает существенную подножку — повод для насмешек и утверждений о несостоятельстве марксизма в русской среде. Лев Бронштейн был словно не от мира сего. Невероятный публицист для своих семнадцати лет, он покорял не только умы рабочих своей прозой, но и что-то более незаурядное. Постоянно всклокоченный, не только внешне, но и внутренне, он занимал первые видные позиции в любой компании, в любом движении. Разговаривал на русском, но с такой же легкостью и непроизвольностью вставлял наиболее подходящие украинские слова, что, несмотря на определение сельской принадлежности, из его уст звучали гармоничнее некуда. Его начальные речи, однако, привлекали лишь воронов, и то на время, но такие широкие шаги для южнорусского подростка уже казались невероятным достижением. По правде, таковыми они и были. Саша с усмешкой и даже некоторым отступнической пропагандой обсуждала "сектантскую" соломенную шляпу Бронштейна, из-под которой пробивалась непослушная копна вьющихся каштановых волос; Лёва же в ответ показушно принимал и соглашался с политикой Соколовской, чтобы в следующий момент разгромить её взгляды в пух и прах. Ранило ли это девушку? Безусловно, тёплые чувства сворачивались в болезненный комок, глядя на этого упрямого народника, но добродушные искры голубых глаз во время очередного громления марксистских тезисов давало огромную надежду если не на переход Бронштейна в марксизм, то на тесное сотрудничество течений в лицах этих двух. Лев не сразу признал отчаянную симпатию к девушке. Всё случилось в один миг, словно они знали друг друга целые годы, но боялись осведомить о своих пылких страстях. Была ли эта симпатия на почве влечения к Шуре или к марксистским трудам? И то, и другое, а вкупе с гормонами Бронштейна и засидевшейся в девках Соколовской всё сошлось настолько идеально, насколько могло быть. Но подавать виду ни один, ни вторая не хотели. Уж слишком сильными были их идеологические расхождения. Споры медленно перемещались с политической на личную арену, но всё с тем же подтекстом. Коллективные посиделки в усадьбе сменялись постепенным сближением Льва и Саши. Все вопросы, что не успевались решаться в кругу товарищей-народников, которые, однако, занимали позиции зрителей, редко и неохотно ввязываясь в конфликт, снова занимали первый план, но уже на прогулках. Слишком неугомонный был азарт молодых людей в своем видение борьбы с неравенством и царизмом. Ни о какой неприязни не шлось и речи, как бы там ни было. Всё, о чем говорил Бронштейн, Саша слушала, а только потом говорила свою точку зрения; затем роли менялись. Где-то спустя полтора месяца темы с теоретической почвы всё заметнее склонялись к более интимным; неконтролируемые касания в ходе дискуссий сменялись вполне уверенными и решительными с обеих сторон, колкие взгляды при прощании сменялись сначала рукопожатием, затем крепкими объятиями. Стоит ли говорить, что после последней прогулки Лев сам сделал первый шаг, с некой боязнью, но с его знакомой уверенностью и доминированием, поцеловав Сашу на прощание? Не целомудренно в руку, как при встрече, или щеку, а в те самые пухлые губы, что регулярно цитировали омерзительного Маркса и его труды? И стоит ли говорить, что сама Саша была вовсе не против? — Шура, — обратился как-то Лев к девушке, когда летняя жара потихоньку шла на спад, мгновенно привлекая её внимание, — у меня выручка появилась. С работ моих. Ну, как работ, записочек революционных. Платили по паре копеек за страницу, представляешь? И свои немного привнёс... десять рублей есть, Шур. — Если ты не собираешься на эти деньги покупать рукопись "Манифеста", то зачем тебе эти гроши? — с неким вызовом, но знакомым чарующим добродушием ответила Саша, подперев щеку рукой. — Иль чего удумал опять, народничек? — Пошли в город, а? Я тебе платье куплю. Самое красивое, не то что девки в округе завидовать будут — Илюшка твой упадет с грохотом от таких перемен! Пошли? По-детски наивное предложение Соколовская встретила искренним смехом, нисколечко не компрометирующим и не давящим. — "Манифест", Лёва, "Манифест"! Платья пока есть в достатке, на том дякую (спасибо), — щеки обдало румянцем то ли из-за всё ещё не севшего солнца, то ли из-за некого смущения перед. — Платьем мил не будешь, а вот трудами будь здоров! — она подошла к нему, но тот успел обнять девушку раньше, крепко прижимая к себе. — Да что ты заладила, манифест и манифест... на собрания тоже будешь рукописями обкладываться? — рука скользнула по спине, задержавшись на пояснице. — Зря что ли Коля реформы проводил, чтобы я тратил эти рубли на всякую ерунду? — Лев Бронштейн, вы определенно путаетесь не только в своих желаниях, но и в идеях, раз Колю вспоминаете в такое время, народник вы наш, — вмиг строго произнесла Александра, но тотчас же залилась смехом, сжимая пальцами ткань голубой рубашки, больше напоминающей свиту, но без длинного подола. — Пойдем. — Куда? — вопрос Льва померк где-то в шуме деревьев в саду. — На прогулку. Будем из вас дурь выбивать, — и снова заливистый смех и нежные пальцы, тянущие за запястье на улицу. Прохладный ветер и знакомые херсонские пейзажи были как нельзя кстати. Но эта прогулка прошла не в жарких полемиках за правдивость какого-то движения, а исключительно в доверительно-дружеском ключе. Когда начало смеркаться, то оба поняли, что идти назад было довольно далеко и не так уж безопасно — фонарь был оставлен в усадьбе. Впереди путь тоже не сулил ничего хорошего. Спустя ещё пары минут блужданий куда-то в сторону и прямо глаз Саши зацепился за здание. Деревянное, на вид немного трухлявое, но целое. — Кто-то там живет, как думаешь? — обратилась Саша к Бронштейну, которому, несмотря на очки на переносице, пришлось слегка прищуриться для лучшего фокуса. — Если только жандармы. — Думаешь? Не похоже на жандармерию. Пойдем туда? — Предлагаешь провести ночь в компании если не каких-то зверей, так мышей? — скептически проронил Лев. — А наш товарищ испугался? — девушка ухмыльнулась, слегка толкнув плечом. — Что, хотите обратно? — Ничего я не испугался, — Лев сложил руки на груди. — Просто не нравится перспектива. — Один раз живем, Лёва. Не драматизируй и не перегортай (переворачивай) всё в неугодную сторону. Пошли! — и снова тянет за запястье. Здание не принадлежало ни жандармам, ни мышам, ни кому-то либо ещё. Оно в принципе оказалось каким-то амбаром, давно заброшенным, но сено, сохранившееся там, даже не начало гнить. Наоборот, душисто пахло, словно недавно заготовленное. Вилы не ржавые, но некоторые из них были сломлены пополам. — В Яновке такое же было? — задала вопрос Саша, глядя на некий ступор и удивление Льва в слабом, но пробивающемся солнечном свете. — У нас сено, кстати, горками было. Просто так его никто не разбрасывал, не экономно это. — И лошади были, да? — Обижаешь! Я свою первую в четыре года оседлал, да так помчались, только ветер не успевали перегнать! — Бронштейн снял бриль, пропустив чуть взмокшие волосы сквозь пальцы. — В Верхнеднепровске жизнь не такая насыщенная, неправда ли? — Ты думаешь, что я туда недавно наведывалась? Смею огорчить. А вообще, для тебя засыпать в сене не впервой же? — Ты так подумала только из-за деревенского детства? Бывало пару раз, но нечасто. И вот догоню эти великолепные детские годы, что умчались прямо из-под моих ног! — он завалился в первую же копну, поелозив руками. — Ты тоже не отказывайся от такого шанса, коль выберемся отсюда только к утру. — Куда я денусь? — Саша легла рядом со Львом, в очередной раз задавая себе вопрос, что же такого она нашла в этом сорвиголовом народнике. Упрямый, но азартный; политически подкованный, но словно не хочет принимать правил игры даже его собственного движения, перекликаясь с сопутствующими. Женская рука ласково коснулась чужих кудрей, впутываясь в них. — Почему ты такой горделивый, а? — последовал внезапный вопрос от Шуры, на который Бронштейн только тяжело выдохнул. — Кто тебе такое сказал? Я просто... не для всех и не для каждого, — Лев теснее придвинулся к девушке, обхватив её за талию. — А ты особенная, понимаешь? С тобой хочется не как со всеми, не так напыщенно! По-простому хочу... — он расстегнул пуговицы косоворотки, а затем поцеловал Шуру в шею. Достаточно по-юношески, словно за парочкой следила царская охранка. — По-простому у тебя практически не получается, знаешь, — Соколовская отпрянула, но только лишь для того, чтобы снять с себя верхний элемент одежды. Оголив пышную грудь, Саша распустила волосы. Обычно всегда собранные в пучок, сейчас же длинные тёмные волны доходили до груди, некоторыми прядями скрывая соски, словно перед Львом Бронштейном была сама Ева, заботливо укрывающая свои прелести раз не фиговыми листьями, так волосами. — Что-то не так? — Саша, обычно холодная и довольно строгая на вид, сейчас же враз покраснела, чего, к счастью, не было особо заметно. Стеснение перед первой близостью для шестнадцатилетней девахи — вполне нормальное явление; для двадцатитрёхлетней — не совсем. — Это лучше чтения Баркова, я тебе скажу, — Лев приподнялся, немедленно сжав пальцы на левой груди, выбив тихий девичий стон. Чувствительная. Это даже хорошо. Обхватив губами правый сосок, он принялся его осторожно ласкать, дополнительно проходясь по ореоле и самой бусинке языком, то надавливая, то еле-еле касаясь. Бронштейн в делах такого плана тем более был не ас, но подхваченный с натяжкой опыт по эро-карикатурам и запрещенным, и оттого притягательным, произведениям считался за маленькую победу. Лев сминал груди то в один такт, то в разный, на слух определяя, делает ли он всё верно. Да. Определенно да. Бронштейн подхватил Шуру, позволяя ей оседлать его. Разгоряченная близость обнаженного женского тела, очень привлекательного и манящего, разжигало в ещё юнце необъяснимые чувства и невероятно сильную тягу к физической разрядке. Он чуть привстал, упираясь одной ладонью в горсть иссушенной травы, дабы покрыть шею и ключицы девушки поцелуями, иногда позволяя себе слабые укусы. Другой рукой он полез под подол нижней юбки, добравшись до хлопковых панталон. Надавив пальцами на промежность (знаниями точного расположения женской половой системы и её функциями Бронштейн, однако, не располагал, что затрудняло ситуацию), Лев зацепился за края белья, поспешно стягивая его вниз. Не встретив никакого сопротивления, он провел по влажным от смазки половым губам. Странно, непонятно и мокро — это все мысли, которые в тот же момент разразились неким гормональным взрывом в голове Льва. Он припоминает различные схематические рисунки срамных губ из разного рода литературы, не самой подходящей для возраста, но определенно познавательной. — Продолжай... — раздалось словно над самим ухом, что Лев воспринял не иначе как зелёный свет для дальнейших ласк. Начав водить пальцами вперед-назад, он то останавливался на входе, не решаясь даже протолкнуться внутрь, то у самого клитора (о адекватном наличии которого уже-Троцкий узнает чуть позже). Сама Саша попыталась расстегнуть впопыхах рубашку Бронштейна, но дрожащие от волнения пальцы то и дело подводили её каждый раз. С горем пополам, рубашка послужила неплохой подкладкой под спину от колючего сена, что уже оставило неплохие такие следы на ладони Льва. Юное худое тело, пока ещё безволосое, должно было привлекать толпы девок, но ограниченный от женского внимания Лев не спешил светиться рядом с этими фуриями, сказ о которых достигал северных и западных рубежей империи. — Я чувствую себя каким-то сбежавшим из пуританской семьи мальчуганом, Шура, что ж ты делаешь со мной... — Бронштейн уткнулся губами в ямочку между ключицами, поднимаясь дорожкой из поцелуев наверх. Вновь несколько слабых укусов, томный вздох Соколовский и нарастающий жар внутри мужского тела, что отчетливо отдает кровью в щеки и пах. Он вновь крепко прижал её к себе, а затем поцеловал в пересохшие манящие губы. Сначала неглубоко, вопросительно, а затем, не видя никаких преград, неумело, но осторожно начал углублять поцелуй, каждый раз улавливая определенный такт. Несколько передышек, затем всё продолжалось вновь. Раздевшись до конца в каком-то полусознательном состоянии, когда пелена возбуждения затмевала разум и застилала глаза полностью, Лев сдернул оставшиеся юбки с Соколовской, которые по непонятной причине оставались всё ещё на ней, а затем аккуратно примостил Сашу на расстеленную одежду, дабы сено не впивалось в спину и ягодицы. Навис сверху, чувствуя поясницей прохладу и сырость амбара, в который изредка доносились звуки снаружи. — Если что-то будет не так — оповещай. Говори, царапай, кусай, но только если несильно, — с явным смешком сказал Лев, только вот ни капли не злорадно. Наоборот, мягко и непринужденно, успокаивающе. По правде говоря, успокаивать нужно было не только Сашу, но и самого Льва, так как смутные услышанные откуда-то из мальчишеских разговоров в Николаевской гимназии про дырки и щели учениц из женских училищ. Сквозь хохот и невероятные рассказы то о неизведанной глубине женских влагалищ, то о их пригодности только для удовольствии суто мужской стороны и вынашиванию детей, Лев не вычерпнул для себя ничего интересного. Вернее, ничего того, что сейчас было бы правдой. Что вообще можно говорить об отсутствующем половом просвещении? И если Александра, как акушерка, могла проходить какие-то курсы по изучению женской репродуктивной системы, то Бронштейн даже о своем собственном строении вряд ли бы рассказал полноценно. А что уж говорить о влажных непонятно от чего женских промежностях, о их тайнах и секретах? — Всё в порядке? Ты передумал? — из собственных мыслей Льва вывел только обеспокоенный голос Саши. — Да нет, всё хорошо. Просто... — он на секунду умолк, — страшно мне. Непонятно, мутно якось... (как-то) — Не волнуйся. Всё нормально. Не беспокойся ты так, а то вообще ничего не выйдет, — Шура попыталась разрядить странную накалившуюся обстановку. — Я могу помочь. В почти полном мраке женская ладонь наугад обхватила возбужденный обрезанный член, выбив из груди Льва сдавленный вдох. Она начала водить по нему вверх-вниз, периодически лаская его то всей ладонью, то только несколькими пальцами, задерживаясь на влажной от смазки головке. — Если бы все так боялись, то не было бы у меня работы вовсе, — шуточно ответила Соколовская, чуть шире раздвигая ноги и придвигаясь теснее. — Сам или помочь? — Да краще (лучше) уж я сам попытаюсь. А то чего, в пацанах несамостоятельных состоять? — Бронштейн аккуратно провел членом по вульве, пару раз раздвигая половые губы и входя больше для проверки ощущений, как своих, так и женских. Криков не было, недовольства тоже. — Вводи медленно, но не вальяжно. Это так, навскидку говорю. Сама не знаю, как там будет, но девки мне мои говорили, что первые ощущения такие, словно калёное железо прикладывают к бедру, а затем заживо рану зашивают. Ужас просто, — выступая в роли не столько пассии, сколько некой наставницы в делах физиологических, Шура сама чуть не бледнела от неизвестности предстоящего. — У всех так что ли? Поголовно? — удивился Бронштейн, на секунду даже передумав о продолжении действа. — И все, тем не менее, соглашаются на это снова и снова? — Куда мы, бабы, денемся-то? Кому будем нужны, скажи? Но болтовня тут мало поможет, нужно действовать. Просто надо переждать немножечко, а там как виднеться будет, — Соколовская прикрыла глаза, пытаясь максимально расслабиться. Чуть грубоватые мужские пальцы очертили её бедра, а затем придержали, дабы устроиться поудобнее. — Я понемногу, ладно? — Лев неуверенно толкнулся вперед, сразу же чувствуя вполне естественное препятствие в виде как мышц, так и девственной плевы. Саша дёрнулась, чуть прошипев, но остановиться не просила. Повременив немного, он двинулся дальше, пытаясь не медлить, но и не двигаться грубо и резко, чтобы ещё больше не навредить. Эффект калёного железа, коль он существует, должен длиться несколько секунд, а не тянуться целую вечность. Припав к плечу Шуры, Бронштейн понемногу толкался бёдрами внутрь, чувствуя крепкую хватку на своих волосах при каждой фрикции. Ощущения были не из приятных, но он сопоставлял их с женскими мучениями, явно превосходившими его собственные. — Лёва... — простонала Александра не столько от удовольствия, сколько от дискомфорта. Не зная куда деться, она притянула его к себе за щеки, целуя, и тем самым пытаясь заглушить несколько ноющую боль внизу живота. Лев, однако, быстро подхватил инициативу, дополнительно воспользовавшись моментом и войдя наполовину. В поцелуе померк вскрик, а женские ногти отчаянно поцарапали как щеки, так и шею и затылок с отросшими завитками на нем. Саша отстранилась, словно поперхнувшись чем-то. Часто задышала, закинула голову наверх, чувствуя рельефы пуговиц и уже успевшее запутаться сено в волосах. — Сильно больно? — спросил Лев, ласково поглаживая напряженное и взмокшее от пота женское тело. — Я не специально, царь-батюшка видит мою непричастность, честно говорю! — Спокойно, Лёва, всё нормально... — полушепотом ответила Саша, неуверенно закинув сначала одну, а потом и обе ноги на мужскую поясницу. — Все проходят, я пройду. Не умерла же, вот! Подождав немного времени, пока Саша привыкнет к новым ощущениям и перестанет шипеть и болезненно постанывать, Лев закусил нижнюю губу. Его пальцы чуть подрагивали, изредка сжимая талию девушки сильнее обычного. Пылающий морской узел внутри тела был совершенно несвойственным и оттого мучительно-приятным. Сделав пару пробных движений и не услышав никакого отказа и просьбы остановиться, а только сладкий полустон, Лев начал увереннее толкаться внутрь, сам периодически дрожа от нахлынувшего возбуждения. С одной стороны, ему хотелось делать всё это в абсолютной тишине, дабы отчётливо слышать свою партнёршу и по ней определять её состояние, а с другой, ему не хватало задушевных разговоров даже в такой ответственный момент. Такова была его натура, его стремление к даже балабольству в некотором проявлении. Влажная теснота дурманила, хотелось с неким рыком войти в неё до конца и предаться всепоглощающему желанию, хотелось прижать Сашу со всей силы к сенному стогу, почти что приказать ей отдаться Бронштейну без малейшего писка и отказа, без единого замечания. Но намеки на это встречали женские всхлипывания и свежие царапины на спине, которые пощипывали от стекающих в них капелек пота. Однако, так же быстро эти всхлипывания сменялись отчетливыми стонами наслаждения и желания продолжения. Лев не был пресловутым львом во всём, особенно в постельных делах, им руководило лишь юношеское желание и стремление обогнать самого себя во всех начинаниях. Поперед батька в пекло, как сказал бы его собственный отец, если бы узнал о не совсем здоровом влечении юнца к вполне зрелой женщине. Бронштейн почувствовал пару укусов на своей шее и даже кадыке, слабо улыбнувшись. Он принимал это как поощрение, как некую ценность, доверие. — Я люблю тебя, — еле слышно прошептала Соколовская, вцепившись пальцами в лопатки Льва, теснее прижимая к себе. Тупая пульсирующая боль давно сменилась приятными ощущениями, ранее неизвестными. Признание не было для Льва чем-то неожиданным, наоборот, он вновь расплылся в улыбке, а вместо ответа просто увлек девушку в новый страстный поцелуй, сжимая пальцы на её упругих ягодицах. Переплетая языки, Бронштейн принялся двигаться резче и импульсивнее, чувствуя нарастающее блаженство и чувство скорой разрядки. Только вот вместо одобрительного горячего выдоха, Лев получил тычок в бок от Соколовской, что несколько выбило его из колеи. — Что-то не то? — Не к добру твоя пламенность, Лёва. Контролируй это, прошу. По правде говоря, не хочу сейчас беременеть, поэтому вдвойне поубавь пыл, — резко отчеканила Саша, отчего Лев даже в какой-то мере почувствовал себя виновным если не во всех грехах, то в этом определенно. Но пыл поубавил, таки правда. А когда член начал пульсировать внутри, Бронштейна ждало ещё одно похлопывание по плечу. — Да что опять? — с нескрываемым раздражением от зашкаливающего тестостерона ответил Лев, но в тот же миг растаял, едва ли Саша ласково поцеловала его в шею, оставляя слабовыраженный засос на коже. — Пыл поубавь, Лев. Пыл, — недвусмысленный намек был принят к сведению, заставляя Бронштейна с шипением сквозь зубы выйти из женского тела. Возбуждение и неудовлетворенность от резкого разрыва переполняло молодое нутро до краёв, но раздражение и даже по-детски глупая обида сразу же померкли, как только знакомая ладонь обхватила болезненно-эрегированный орган, в несколько размашистых движений доводя Бронштейна до оргазма, до звездочек в зажмуренных глазах, до пересохшего от протяжного стона горла. Худая грудь часто вздымалась, а сам Лев убрал взмокшие пряди со лба. Оргазм даже на минуту вскружил голову, но всё прошло довольно быстро. Так же быстро накатила и сонливость от непривычной нагрузки, и уснуть уже одетыми в объятиях друг друга было высшим блаженством.