Кофе

Однотипное утро, пропитанное горьковатым запахом кофе. Я всегда варю тебе один и тот же. С корицей. И ванильным сахаром на молочной пенке. А потом бужу тебя, мягко касаясь тёмных волос пальцами. Ты всегда открываешь свои пустые глаза, позволяешь поднять тебя с кровати и поставить на ноги, отвести на залитую солнцем кухню, усадить в огромное кресло и пододвинуть чашку с дымящимся напитком. Ты всегда подносишь её к лицу, вдыхая сладко-горький запах, жмуришься в едва заметном удовольствии и отпиваешь. А я просто смотрю на твои глаза, поддёрнутые вечной дымкой разъедающей боли. На твои тонкие обветренные губы, касающиеся горячих фарфоровых стенок твоей любимой чашки. Смотрю на ту пустоту, что разъедает тебя изнутри. Мы никогда не разговариваем. Мы. А есть ли это самое «Мы»? Оно исчезло, казалось бы, вечность назад. Когда я отнёс тебя на Землю, в Мидгард, истекающего кровью и ядом. Когда из твоих глаз исчезли те самые озорные искорки, заставляющие сердце трепетать, а улыбку непроизвольно появляться на губах. Когда едкое тёмное безумие поглотило тебя, не оставив и части того, прежнего Локи, которого я безотчётно и неконтролируемо любил. Бездна его забери, я пытался! Пытался спасти твою душу от той тьмы, что поглощала тебя день ото дня, обгладывая твои белые кости, уничтожала тебя, подчиняя. Что уводила тебя всё дальше, глубже в этот жестокий мрачный лабиринт безысходности и помешательства. И ты с радостью шёл, не оставляя за собой ни хлебных крошек, ни камешков. Уходил всё дальше, оставляя меня одного, наедине со своим страхом и манией, чёртовой манией спасти и уберечь. И знаешь…. Это было страшно. Вот так тебя потерять. Иногда в твоих чертах появляется что-то знакомое, но это что-то очень быстро исчезает, оставляя на лице твоё глубокое сумасшествие. На дне твоих глаз адским пламенем горит сама Бездна, затягивая туда всё живое. Она уничтожает любую жизнь, выдирая её с корнем. Сжигает всё вокруг. Так страшно видеть тебя таким. Тебя, некогда сильного, хитрого лжеца-искусителя, озорника, беспечного демона. В тебе билась такая необъятная жажда жизни, жажда приключений, новых тайн и открытий. Ты был словно фонтан неиссякаемой энергии. И сейчас больно смотреть на то, кем ты стал. Ты пьёшь медленно, смакуя каждый глоток, не проливая не единой капли. Наслаждаешься. Будто бы в последний раз. Возможно, часть тебя верит, что этот раз действительно для тебя последний, и что-то во мне каждое утро тоже в это верит. Верит и борется. Борется с тем страхом неизвестности, который, подобно водовороту, затягивает всё сильнее и глубже, и я всё яснее понимаю, что действительно не знаю, когда наступит твой последний раз. Я не знаю, сможешь ли ты ещё когда-нибудь выпить ещё одну чашку твоего любимого горьковатого кофе. Сможешь ли ещё раз зажмуриться, глубоко втягивая запах корицы, коснуться губами фарфорового края, стукнуться об него зубами, неосторожно отпивая. Не знаю, сколько ещё времени Бездна отвела для тебя. И сколько времени Судьба отмерила мне, глупому Богу, замкнувшемуся на единственном человеке во Вселенной, который может меня уничтожить, сломать, буквально раздавить. Одним словом. Одной слезинкой. Одной мыслью. Я не знаю, сколько времени нам отмерила жизнь, не знаю, есть ли у меня ещё силы надеяться. Но я стараюсь. Стараюсь, пока вижу, как в твоих глазах появляется что-то от прежнего тебя, от прежнего яркого Локи. Что-то, что заставляет вспомнить, ради чего я верю. Ты поднимаешь на меня свои глаза. И они похожи на жидкие изумруды, только потемневшие от времени и страшной золы твоей выжженной души. Радужка полностью заполнена синеватым налётом безумия и отчаяния. А глубоко внутри крошечного зрачка мелькаешь настоящий ты, живой и тёплый. Желанный и родной. Танцуешь там танец чёрного лебедя, медленно умирая под тяжестью густой Тьмы. И зовёшь меня, ищешь. Безнадежно веришь. Бездна, ты никогда не позволял мне увидеть это. Никогда не разрешал узнать всю степень твоего безумия. Твои холодные глаза обречённо затягивают меня, выжигая уже мою душу, клеймя меня. Подчиняя. А губы, искривлённые в мерзкой змеиной улыбке, касаются тонкого бортика твоей чашки. На верхней ещё блестит кофе с крупинками корицы. Я бы стёр их пальцами, но ты запретил мне касаться тебя так. Запретил мне трогать тебя. Потому что тогда демоны внутри тебя пронзительно воют, разрывая твои внутренности, движутся к свежей плоти. И я слышу этот страшный вой. Слышу на уровне ощущений, как мечутся внутри тебя адские псы, разрывая сознание. Убивая всю твою волю. И я даже не знаю, каких усилий тебе стоит не наброситься на меня. Разорвать меня на части. Но это приносит тебе нечеловеческую, отупляющую боль, заставляющую выгибаться дугой и хватать губами раскалённый воздух. Тогда ты плачешь. Нет, не кровью, но слёзы у тебя мутные, белёсые, словно слюда. И видеть их в сто раз больнее битв, сломанных костей и рваных ран. Видеть твою сломанную душу больнее, чем чувствовать переломы в себе. В такие минуты я думаю о том, что ты не заслужил такого. Ты не заслужил ни боли, ни страданий. Мой маленький, милый брат. Твои тонкие пальцы зачёсывают волнистые чёрные с проседью волосы назад, ещё больше их ероша. Ты так молод, но твоих волос уже коснулась страшная старость. Или это всего лишь налёт твоего безумия, которого слишком много внутри, так много, что оно вырвалось наружу, раскрашивая тебя страшным цветом безысходности и муки. Ты безразлично смотришь на меня, отставляя наполовину полную чашку, будто бы спрашивая, что же будет дальше. Я стараюсь заставить тебя съесть крошечный тост, и это удаётся мне с попеременным успехом. Наконец, когда с завтраком покончено, я за руки поднимаю тебя со стула и увожу прочь с кухни. Я веду тебя по узким коридорам в твою спальню, усаживаю на неудобный стул с кованой спинкой и достаю расчёску. Твои волосы расчёсываю только я. Потому что ты больше не доверяешь своим рукам. Когда ты приходил в сознание, мы долго сидели вместе, ты лежал на моих коленях, а я тебе читал. Твою любимую книгу. «Они всегда не тому хлопают, чему надо. Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там играл. А когда Эрни кончил и все стали хлопать как одержимые, он повернулся на табурете и поклонился этаким деланным, смиренным поклоном. Притворился, что он, мол, не только замечательный пианист, но еще и скромный до чертиков. Все это была сплошная липа - он такой сноб, каких свет не видел. Но мне все-таки было его немножко жаль. По-моему, он сам уже не разбирается, хорошо он играет или нет. Но он тут не причем. Виноваты эти болваны, которые ему хлопают, - они кого угодно испортят, им только дай волю.» Ты резко поднимаешь голову с моих колен и зло смотришь на меня. - Я больше не хочу. - Тогда что ты хочешь? – я прерываюсь, открыто смотря в твои глаза. Действительно твои, кристально чистые изумрудные глаза, наполненные непонятной злобой и такой болью, что это заставляет отшатнуться, - Ты просто не хочешь слушать про то, что существует нормальная жизнь, которой у тебя нет. Но она появится, Локи, нужно только потерпеть, и всё получится, мы сможем… - Замолчи! Твои побелевшие пальцы выхватывают из моих рук чёртову книгу и отбрасывают на пол. Пожелтевшие странички разлетаются по полу, скользя с лёгким шелестом по тёмному паркету. Ты зарываешься в свои волосы и прижимаешь колени к груди, а я сижу и не знаю, можно ли мне обнять тебя. В конце концов, я решаюсь и прижимаюсь к твоей спине грудью, обхватывая твои согнутые колени руками, целую в затылок. Ты откидываешься назад, расслабляясь в моих руках, твои пальцы ворошат мои волосы. Я не вижу твоего лица, но знаю, что ты улыбаешься. Я кусаю тебя за мочку уха и шепчу, согревая дыханием: - Я люблю тебя. Ты для меня целый мир. Ты ухмыляешься, разворачиваешься в кольце моих рук и смотришь. Но это уже не ты. Поддёрнутые дымкой глаза сочатся разъедающим безумием, губы растягиваются в ужасной улыбке и говорят: - Он тоже любит, юный Бог. Но его уже почти нет. Ты уже его потерял. Лучше бы ты позволил ему умереть. Ты обмякаешь, теряя сознание, а я подхватываю тебя под спину и несу в твою комнату. Укладываю на кровать, укрываю одеялом и целую в лоб. Теперь ты возвращаешься всё реже, уступая внутреннему демону, вернее, не пытаясь ему противостоять. С каждым днём Тьма внутри тебя набирает силу, развивается и становится агрессивнее. С каждым твоим пробуждением она стремится вырваться. А ты подавляешь её в себе, не даёшь ей вырваться и полностью затопить сознание. После того, как отросшие тёмные волосы гладко лежат на плечах и волнистым полотном оплетают лопатки, я веду тебя в крохотную ванную и вкладываю в твои тонкие холодные пальцы зубную щётку. Бледная рука механически двигается из стороны в сторону, ты тщательно прополаскиваешь рот фтористой водой. Производишь те же действия, что все обычные люди. Только в зеркале отражаешься не ты, а оно. Оно воет внутри тебя, царапается, продирая себе путь наружу. Каждый день, каждую минуту я вижу борьбу тебя настоящего и острого, необратимого безумия. А пару недель назад я нашёл на твоей шее под волосами синее пятно. И дальше это пошло, как снежный ком. Сейчас ты почти весь синий. Только губы остаются ярко-алыми. Безумие, грызущее изнутри твою волю, побеждает. Оно побеждает, брат! Ты медленно умираешь внутри своего тела. Наверное, все вы, Йотуны, по-своему безумны. Все на определённом этапе жизни начинаете сходить с ума. Но если это нормально, если это для вас такая же обыденность, как для людей поход в магазин... Тогда почему ты так страдаешь? Почему тебе так больно? Почему ты медленно умираешь? Ответ прост. Потому что ты выродок, полукровка. Чужой среди всех. Среди всего этого мира. Но, знаешь? В Бездну его! Если весь мир ополчился против тебя – я пошлю его нахер! Пошлю нахер их всех. Лишь бы остаться с тобой и в последние твои секунды держать тебя за руку. Когда все водные процедуры закончены, мы медленно бредём прочь из дома и выходим на крыльцо. Там стоят построенные для тебя длинные качели с крепкой спинкой. Иногда мы сидим там вдвоём, и я грею тебя своим теплом, иногда ты сидишь там один, а я довольствуюсь старым креслом-качалкой. Ты сидишь в своих качелях и смотришь на то, как день сменяется вечером, и, бывает, созерцаешь под звуки моего голоса, когда я читаю тебе очередную книгу о какой-нибудь бессмыслице человеческих чувств. Здесь я стал много читать. Потому что до сих пор верю, что ты вернёшься ко мне. Следуя к выходу за моим голосом. В обед я пытаюсь накормить тебя супом или чем-нибудь ещё. Иногда ты ешь с удовольствием и аппетитом, а иногда тебя выворачивает прямо на деревянные полы веранды, которые я под мерный шум твоего дыхания оттираю. После обеда я приношу тебе чай, который ты по большей части просто держишь в руках, согревая синюшные пальцы. Когда вечер приходит закатной поступью, я завожу тебя обратно в дом, кормлю скудным ужином, который ты никогда не можешь съесть и наполовину. А потом снова ванная комната, снова холодные пальцы, сжимающие щётку, снова жёсткий стул и расчёска в моих руках. Я подвожу тебя к кровати и усаживаю на край. Ты неуклюже забираешься под одеяло и накрываешься им до подбородка. Я наклоняюсь к тебе и целую холодный синий лоб. Я почти выхожу из комнаты, но моя рука замирает на выключателе, а от произнесённых в спину слов леденеет сердце: - Не нужно больше кофе. Он его больше не хочет. Я выключаю свет.