На Полтавскую губернию опустились прозрачные сумерки. Дороги, как это обыкновенно бывает летом, сплошь покрылись пылью, что сейчас будто мягкий персидский ковер приглушала цоканье копыт двоих коней, идущих ровной рысью.
Один из всадников, диканьский писарь Тесак, тронул поводья, подъезжая ближе к своему непосредственному начальнику, который в свою очередь приостановил коня, перейдя на неспешный шаг, и внимательно взглянул на писаря. Тому даже не понадобилось озвучивать повисший в воздухе вопрос — обрадованный благосклонностью Александра Христофоровича, он сбивчиво затараторил, то и дело отбрасывая с лица мешающие волосы:
— АлексанХристофорович, не доедем мы с Вами до Диканьки по тёмному-то, да и дождь, глядите, собира… — да так и запнулся на полуслове, столкнувшись с Бинхом глазами.
Нехороший у полицмейстера был взгляд, ох нехороший… Степан за всю свою недолгую жизнь и не встречал такого у живых-то людей — заместо привычной, почти родной тёплой зелени мгла в нем заклубилась, тоска такая, что забеспокоился Тесак — не живут ведь со взглядом таким, только и остаётся несчастному руки на себя наложить да на тот свет покорно отправиться. Александр-то Христофорович хоть и прикрикнуть может, и за кнут, бывало, во гневе хватается, но незлобивый он человек, душа у него благородная, а сердце пламенное — оттого и чувствам волю даёт, что не загасить такое пламя, не обуздать ничем… Только от мыслей таких лишь сильнее чужая боль гложет, душу вынимая, оттого не может Тесак смолчать:
— АлексанХристофорович, Вы меня уж простите за прямоту, но что же Вы себя так изводите? У меня ж сердце кровью обливается, Вас таким видя… Я коли помочь чем могу, выслушать хотя бы, Вы скажите, АлексанХристофорович, скажите только, не держите в себе отраву такую!
Бинх на такое даже не вспылил, только глянул ещё раз, будто каламутной водой окатил, и отозвался глухо:
— Сам ведь видел то письмо, Тесак, знаешь, что там было… Чахнуть мне теперь до смерти в вашей Диканьке, и ведь проку даже с того нет — что у этих невежд, этих неучей может стрястись серьёзнее сбежавшей в лес курицы или якобы нечистью украденной брички?! Нет в моей здесь жизни смысла никакого, даже спиться с горя не смогу — все ж лучшая офицерская академия Петербурга даром не проходит, не поднимается у меня рука здешнее пойло в себя вливать. А впрочем, какой тебе, Тесак, в том интерес? Поедем в ближайшее селение, глядишь где и пустят на ночлег, коли тебя так погода беспокоит.
Бинх отвёл глаза и подхлестнул лошадь, так что писарю, огорошенному такой откровенностью начальства, оставалось только поспевать за ним след в след.
Между тем с темнеющего неба сорвались первые капли, почти не заметные в сумерках, а минутой спустя они уже падали тяжёлым, не по-летнему холодным потоком. В первой хате, до которой путники добрались аккурат к началу ливня, дверь отворила женщина средних лет, из-за спины которой робко выглядывало трое коротко остриженных мальчишек лет десяти. Она, извинившись, сообщила, что места у неё в хате нет, но послала, видимо, старшего своего сына отпереть для «проезжего офицера» сарайчик, где, как пояснил он, до отъезда отца привязывали на ночь его коня, а сейчас держали сено и хозяйственный инструмент. Вопреки ожиданиям Тесака пол в сарае оказался чисто выметен, а в воздухе разливался приятный аромат недавно скошенного сена, аккуратно сложенного на подставке, по всей видимости сколоченной из оставшихся после постройки сарая досок, и занимавшего весь дальний угол почти до потолка.
Уже рассёдлывая коня и расстилая на полу привычное серое пальто, Степан услышал оклик Бинха.
Тот сидел на краю сеновала и в ответ на вопросительный взгляд похлопал рукой по сену:
— Нечего тебе на полу спать, хозяйка велела на сене располагаться, так располагайся, завтра в путь ранним утром двинемся.
— Но, АлексанХристофорович…
— Сюда, сказал!
От резкого окрика у Тесака даже сбруя из рук выпала; ему ничего не оставалось, кроме как покорно забраться на сено и отодвинуться от Александра Христофоровича почти к самой стене. Тот только обдал напоследок совсем уж непонятным взглядом, не избавившись, впрочем, от так беспокоящей Степана тоскливой серости, и закрыл глаза, откидывая голову и слушая перестук дождевых капель по крыше.
Тесак также намеревался было уснуть, но сон всё не приходил. Сарай освещался единственной свечой, стоящей подальше от сена, у самых дверей, и тем самым создававшей приятный полумрак. Дождь выбивал по крыше что-то отдаленно напоминающее военный марш, и Тесак против собственной воли погружался в совсем невесёлые раздумья. Жаль было Александра Христофоровича, помочь ему хотелось, больно было смотреть, как постепенно ломается изнутри блестящий офицер и — к чему лукавить? — самый дорогой Степану человек. Тот, кто, однажды ворвавшись в его жизнь верхом на ретивом гнедом коне, совсем незаметно и как-то очень естественно стал смыслом этой самой жизни. Тот, о ком хотелось заботиться, приносить чай в бессонные ночи работы над отчётами, с нежностью укрывать теплым пледом, когда железный организм полицмейстера все же давал сбой, и он засыпал прямо над очередным документом из полтавского архива. Да ведь не ровня ему Тесак, всего лишь «деревенский невежда», совершенно не интересный аристократически безупречному Александру Христофоровичу. Оставалось только радоваться тому, что Тесак и так допущен ближе многих, и должность личного помощника при диканьском полицмейстере давала ему возможность проявлять ту нехитрую заботу, которая была наибольшим, что мог принять гордый Александр Христофорович.
Красив был Бинх, чего уж скрывать. Преступно, по мнению Степана красив, оттого и вешались на лицом пригожего, статного да учтивого полицмейстера дивчины диканьские на первых порах его службы. Да только не ответил Александр Христофорович ни одной из них, да так, что и не обидел, да только перестали они так рваться к нему да заигрывать явственно. До сих пор, правда, то одна, то другая засмеётся, точно соловей где неподалёку защебетал, когда полицмейстер мимо на коне проезжает, то взглядом из-под ресниц стрельнет да отвернется смущённо, но это уж несерьёзно, по старой привычке, озорничают они так да забавляются.
Тесак-то поначалу и взор на начальство поднять боялся, сидел днями над своей конторкой, чуть ли волосами совсем не завесившись, ибо снедала его мысль, что увидит проницательный Бинх в его взгляде нежность отнюдь не товарищескую, разгадает чувства преступные, да и прогонит от себя совсем. Вот и прятал Степан глаза, все так же тенью застывая в углу хаты, когда нужда в нем была вне участка, да изредка взгляд быстрый бросая, выхватывая родные совершенные черты, будто из мрамора выточенные… А уж когда ни с того ни с сего Александр Христофорович его личным помощником при себе поставил, сперва и вовсе слово вымолвить боялся, чтобы не разгневать случайно начальство, не разочаровать — а по скромному мнению Тесака, наибольшую пользу он мог принести, молча выполняя что полагается… Но вот Александр Христофорович с этим был шибко не согласен, потому и пошёл однажды вслед за писарем на реку, когда тот, не в силах уже находиться в одном помещении с объектом своего безнадежного обожания, сбежал из участка «подышать свежим воздухом».
***
Бинх нашёл его на качелях около запруды и, жестом остановив собравшегося опять сбежать Степана, опёрся спиной о раскидистый дуб, на ветви которого были подвешены качели.
По привычке уже Степан опустил голову, скрыв лицо за волосами, и только сильнее сомкнул пальцы на цепях качелей, но Александр Христофорович явно пришёл не для этого, поэтому мгновением спустя прямо над собой он услышал мягкий голос:
— Посмотри на меня. Тесак, посмотри. Скажи на милость, ужель я нечисть какая?
Тесак даже глаза недоумённо вскинул — что это Александру Христофоровичу в голову взбрело? Какая нечисть? Но вопрос требовал ответа, и потому Степан отчаянно замотал головой в надежде на то, что этого будет достаточно.
— Тогда, верно, я тебя бью всякий день? Ругаюсь на тебя, работой загружаю так, что и света белого не видишь?
-Нет, конечно, ЛексанХристофорович, Вы что такое говорите?
— Вот то-то, что нет, так разве ж по тебе это скажешь? Тесак, пойми, я знаю, что ты хлопец старательный да прилежный, работу свою хорошо выполняешь и отчёты аккуратно ведёшь, только я тебя разве для этого при себе ещё и помощником поставил? Ты ведь и в нравах да обычаях здешних куда больше меня смыслишь, и местность диканьскую хорошо знаешь, да и взгляд со стороны на дело часто полезен бывает. А это значит, что для общего блага нам сотрудничать надо, а как же с тобой сотрудничать, коли ты сидишь весь день как воды в рот набравши, глаз от бумаги не поднимаешь, только и слышу от тебя за весь день «Доброе утро» да «Спокойной ночи»? Если боишься, что я тебя в несерьёзном отношении к работе обвиню, так ты это брось — не гневаться сильно уж точно обещаю, да и характерами, мне кажется, мы с тобой сойдёмся. Итак, выполнишь мою просьбу? — дождавшись немного судорожного кивка Степана, Бинх чуть улыбнулся, — Вот и славно. Сегодня можешь в участок не возвращаться, вон и солнце уже к лесу клонится. До встречи, Тесак. — Александр Христофорович ободряюще коснулся руки писаря и, круто развернувшись, направился к Диканьке.
***
Снова, как в тот день, встала перед внутренним взором Степана мягкая улыбка обыкновенно бесстрастного полицмейстера, вспомнилась и ласковость в его голосе, и приятным покалыванием отозвались пальцы, чужой тёплой кожи когда-то касавшиеся. Теперь уж, верно, не будет ничего как прежде — коли уж мучает так Александра Христофоровича вынужденная неволя диканьская, так с чего же ему Тесака, весь день живым напоминанием о ней неподалёку маячащего, при себе оставлять? Прогонит, когда вернутся они домой, как есть прогонит — ясно осознал вдруг Степан, и так больно ему стало, словно стальные иглы сердце насквозь пронзили. Куда же он без Александра Христофоровича подастся? Не сумеет он так прожить, любовь эта преступная совсем с ума сведёт, сожжёт изнутри от неизбывности своей…
Перекатился Тесак на сене, подобрался ближе к Бинху — хотел напоследок родные черты, презрением к нему не искажённые, увидеть, да так и залюбовался — видать, хорошее что полицмейстеру этой ночью пригрезилось, оттого на лице его и тени былой тоски не было, словно посвежел он и улыбался так же, как тогда около запруды, словно лучом солнечным душу согревая. Застыл Тесак, любуясь-то, да не заметил, как дрогнули ресницы тёмные, а как взлетели они, а глаза, со сна безмятежные ещё, прямо в душу заглянули, даже вздрогнул весь. Вздрогнул, да и соскользнул по сену вниз — забрались-то они под крышу почти — и непременно растянулся бы на дощатом полу, если бы не удержала его в последний момент сильная рука Александра Христофоровича, крепко обхватившая его собственное запястье. Упёрся Степан ногами в края подставки, что сеновал от остального помещения отгораживала, да и взобрался обратно наверх, так и не отпуская руки полицмейстерской.
Потянул его Бинх на себя, да силы не рассчитал, вот и оказался Тесак буквально над ним — свободной рукой в сено около головы полицмейстера упёрся, смотрит в глаза будто зверь загнанный, дышит тяжело, а дыхание его жаркое на устах Александра Христофоровича оседает.
Бинх уж отодвинуться хотел, пожурить писаря за неосторожность, да неожиданно задумался — а стоит ли? Но не дал ему Тесак решение принять, вдохнул глубоко, будто решаясь, а потом вдруг склонился к Александру Христофоровичу и поцеловал его.
Целовал он робко, будто разрешения прося и заранее ожидая, что оттолкнут, прогонят, даже ударят… Но Бинх от неожиданности сперва растерялся, а вскоре легко скользнул пальцами по его щеке, направляя и углубляя поцелуй, нещадно терзая мягкие губы писаря, легко прикусывая и сразу же пробегаясь по укусу кончиком языка.
Степан задохнулся в губы Бинху, млея от осознания, что Александр Христофорович целует его так собственнически, но в то же время нежно, будто есть надежда его отчаянным чувствам, будто… Будто самые потаённым мечтаниям всё же суждено было сбыться.
Когда обоим уже перестало хватать воздуха, Бинх отстранился. Тесак смотрел на него совершенно шалыми глазами и бессознательно касался заалевших от ласк губ кончиками пальцев. Щёки его залились стыдливым румянцем, а светлые глаза затопило чернотой зрачков, расширившихся до, казалось, невозможных пределов. В определённый момент Бинх поймал себя на том, что так и не выпустил руки писаря, и сейчас скользил по тыльной стороне его ладони большим пальцем, нежно вычерчивая на прохладной коже какие-то узоры. Кажется, мгновением спустя это осознал и сам Тесак, потому что щёки его запламенели ещё жарче, он хотел было отпрянуть назад, но тогда встреча его спины с досками пола была бы уже неминуемой. Степан понял это за доли секунды и нерешительно застыл, не в силах отвести взгляд от манящей изумрудной глубины в глазах полицмейстера.
— Зачем, Александр Христофорович? — вдруг хрипло, но впервые очень ясно спросил Тесак; голос его предательски сорвался на шёпот, — Зачем не оттолкнули, зачем мучаете? Зачем напрасную надежду даёте?!
На последних словах Степан уже чуть не плакал; Бинх же скользяще коснулся его щеки и мягко откликнулся:
— Отчего же напрасную?
Счастье, осиявшее лицо Тесака, казалось, можно было сравнить только со счастьем осуждённого на смертную казнь, которому за секунду до конца огласили оправдательный приговор. Александр Христофорович и сам не смог сдержать улыбки, глядя на этакое чудо, а Степан неверяще прошептал:
— Неужто любите меня, АлексанХристофорович?
Бинх не ответил. Он ещё раз невесомо коснулся улыбающихся губ Тесака своими и прошептал, потянув его на себя:
— Спокойной ночи, Стёп. В путь нам завтра вставать рано, так что поспать нужно.
Уже не сопротивляясь увлекающим его сильным рукам, тот спросил тихо, словно стесняясь:
— А можно я вам завтра помогу из кудрей сено выбрать, АлексанХристофорович? Запутается ведь за ночь…
Бинх только улыбнулся:
— Можно. Тебе, Стёп, всё можно.
