***
— Ничего не могу с ним поделать. Нина поставила перед ним тарелку с рисом и рыбной котлетой, политой сливочным соусом, и клюквенный кисель, который по праву можно было назвать её фирменным блюдом. Однако Дима от стола даже отстранился. — Это не входит в мои обязанности как коллеги, — сказала Нина, — но как друг я не могу смотреть, как ты целый день ничего не ешь. Или хотя бы кисель выпей. — Мне неудобно… — Ты пришёл ко мне поговорить и обсудить успехи наших, по сути, детей, поэтому пока всё не съешь, я тебя из квартиры не выпущу. Это заставило Диму улыбнуться. Несмотря на небольшой возраст и такой же небольшой опыт работы, девушка очень успешно справлялась и с детьми, и с руководством, и с близкими коллегами. По крайней мере очень близко она держалась к естествоведам в школе, а вместе с Димой ей доверили вести выпускной класс. Так им и пришлось подружиться. Нина просто поставила себя так, что никакой другой образ, кроме образа коллеги и в первую очередь друга, ей не подходил. Да и почему бы простой и добродушной учительнице вести себя как-то иначе? — Так что Арсений? Всё ещё терроризирует тебя? Она присела на стул напротив и поджала губы. В отличие от Димы Нина знала Арсения около трех лет, когда его класс выбрал естественнонаучный уклон. — Мне так не хочется, чтобы ты оказалась права, — вдруг ответил Дима. — Мне тоже, — честно ответила Нина. — Поэтому я надеюсь, что ты этого не допустишь. — Я не могу ему врать. В смысле мне не хочется давать ему какую-то ложную надежду. — Так не давай. Или ты привязался к мальчишке? Позов ей не ответил. С дискотеки прошло три месяца, дети снова ушли на каникулы, а учителя продолжали хлопотать в школе. Не все, конечно. И вот появился повод на неделю выдохнуть. Арсений не действовал Диме на нервы, даже не раздражал. Где-то в начале марта мужчина понял, что это была временная провокация, лишь бы обратили на него внимание. Ну что ж, обратили. — Господи, Дима, — протянула Князева. — Я знаю… — Мне так жаль… Жаль, что я не смогла помочь решить проблему иначе. — А что бы ты тогда сделала? Сказала не работать с этим ребёнком или что? — Нет, но… Я бы что-нибудь придумала. Она замолчала. И Дима замолчал. А что теперь делать? Кого винить? Кто прав, а кто виноват? И они оба понимали, что ситуацию оставить на волю судьбы тоже нельзя. Нельзя. — Откуда ты вообще узнала? Этот вопрос долго мучил Диму. В манере, в одежде, в поведении и голосе Арсений никак себя не проявлял, но Нина же почему-то подумала на него. — Я просто почувствовала, — ответила она грустно. — Сердцем, наверное. Вряд ли я настолько наблюдательна. — А я? — Ты — нет. Не знаю. Но ты начал сомневаться, этого я и боялась. Сомневаешься? Позов не ответил. По нему и так всё видно, но он уже несколько месяцев пытался себя переубедить. Что ему это не нужно, он не хочет, от этого не будет ни радости, ни удовольствия никому. Бегать по переулкам, прятаться от злых языков в квартирах, играть на публику. Нет. Не надо. — Я надеюсь на твой разумный подход, Дима. Правда. Не хочу, чтобы вы оба как-то от этого опьянения чувствами и эмоциями пострадали. Я переживаю не меньше. А ему каково? — Ему нормально, — сказал Дима с какой-то даже злостью. — Действует мне на нервы, держит до вечера в школе, периодически хамит, издевается откровенно и исправляет оценки. — Подросток. У них так проявляется… — Да по-моему пора было вырасти из такого поведения. Князева поджала губы. Многие мальчишки долго не могут перепрыгнуть через себя и стать взрослее, окончание школы влияет не на всех, детьми так и остаются ещё на несколько лет. У Арсения на лице написано, что детсткость из него не выйдет. Он будет серьёзным, работящим, он и сейчас трудится, но ребячество будет мешать. Нина в этом уверена. — Он ребёнок… — Ему восемнадцать исполнилось полторы недели назад. — И ты сделал ему подарок? — Ага. Две пачки вместо одной, лишь бы отстал. — Почему ты так говоришь? — Я… — Димин голос дрогнул. — Я стараюсь трезво оценивать свои и наши шансы. И есть ли они вообще. Пытаюсь держаться от него подальше и лишний раз не видеть, но… — Не получается? — Нет. И я даже не про занятия. Боюсь, как бы он не сделал какую-либо глупость. — Какую? — замерла Нина. — Любую.***
— На самом деле мне давно надо было тебе сказать… Арсений замер в ожидании какого-то чуда. Он давно хотел услышать что-то такое, от чего его сердце пропустило бы два удара и остановилось. Понимая, что он был не прав, Попов начал судорожно исправлять оценки, сдавать долги и пытаться дружить с учителем, лишь бы он его простил. Да и простит ли? После такого поведения, хамства, издевательств и угроз… — Я боюсь высоты, — сказал Дмитрий Темурович. Он стоял у выхода на крышу, смотрел на Арсения и не собирался выходить дальше, идти по узкой специальной дорожке с перекладинами от одного выхода к другому. Попову стало грустно. Он хотел кое-что показать своему учителю, потому что знал, что это ему точно понравится. — Ну, ладно. Я хотел кое-что показать Вам. Пожалуйста. Это не страшно, если не смотреть вниз. Я могу за руку подержать и пойти впереди, хотите? Дима не ответил. Видимо, рассчитывал на другие слова, надеялся, что Арсений от него отстанет и всё. Да не тут-то было. Он только протянул руку и снова сказал: — Я просто кое-что покажу и потом мы вернёмся обратно, обещаю. Дмитрий Темурович неохотно, боязливо взял Арсения за руку. Того ударило током от прикосновения. Рука на мгновение дрогнула, но потом он тут же настойчиво повёл учителя за собой. Мимо них порхнуло жёлтое пятно и скрылось в соседнем выходе на крышу, куда собственно эти двое и шли. — Что это было? — спросил Дмитрий Темурович. Он знал, что вариантов-то не много, но зачем-то всё равно спросил. Арсений повёл плечом в сторону и шикнул. Мотнул головой и осторожно пропустил учителя вперёд. Под металлическим листом, на железных балках в своём недостроенном гнезде копошилась жёлтая птица. Она дёргала головой, опускала клюв в кусок пуха, веточек и тряпок, которые смогла притащить сюда с улицы. На дворе стоял апрель. — Года два назад, — начал Арсений, когда они решили оставить птицу одну и не пугать своим присутствием, — на том дереве во дворе эта иволга свила гнездо и отложила яйца. А какие-то семиклассники взяли и разворошили гнездо. — Она же высоко вьёт. — Не знаю, как они залезли так высоко, но видел, как она носилась вокруг тех мальчишек и пыталась их заклевать. Гнездо она, конечно, не спасла… — Откуда ты знаешь, что это именно та иволга? — Я её прикормил на следующий год. Это было маловероятно, что она вернулась бы сюда, но вернулась. Начала искать новое место для гнезда. Я и заметил, что она много раз носилась на крышу, вот и решил прикормить гусеницами и ягодами. Потом ваты немного приносил. А потом как-то прихожу один раз, а там под крышей на балках гнездо. И она летает туда и обратно на улицу. Попов заметил, как учитель одобрительно кивнул и вздернул брови. Это заставило его улыбнуться. Ему удалось впечатлить учителя биологии! Да что там впечатлить… — Это… здорово. Круто. Ты прям юный орнитолог. — Я люблю животных, — ответил Арсений. — Любых, всех. Не только птицы, но они самые близкие из диких. За ними можно наблюдать… — Арсений, давай… давай спустимся. Близость к краю крыши учителю явно действовала на нервы, иначе Арсений не мог себе объяснить напряжённую руку в своей ладони. Не отвечая, Попов повёл мужчину обратно к тому выходу, через который они вышли на крышу. Облегчение пришло сразу же, как только Дмитрий Темурович спустился вниз по лестнице на третий этаж школы. Он протянул Арсению руку, когда тот начал спускаться, и парень тут же схватился за неё, а потом чуть не рухнул, когда нога соскользнула с тонкой ступени. Благо не упал, на ногах ему устоять помогли. — Осторожней! — тут же воскликнул учитель. — Не убейся. Арсений согнулся в коленях, цеплясь за руки учителя биологии, и почти что упал на пол. Почти упал. Опять-таки, ему помогли устоять. — С-спасибо, — выговорил Арсений, — извините. — Всё нормально, не ушибся? — Вроде нет… — Точно? — Не знаю…***
— Хочешь печенье? Диме явно действовало на нервы молчание Арсения. Он лишь мотал головой и самозабвенно решал экзаменационные тесты по биологии, сидя за компьютером в лабораторантской. Сегодня он решил выполнить план максимум, потому что эти темы на повторение в одиннадцатом классе ещё не выносились, а Попов только и делает, что щёлкает задачи, как орехи. — Ладно, — тянет Дима. — Я оставлю на подоконнике, захочешь — возьмёшь. После этого он выходит в класс, закрывает дверь, и оставшиеся сорок пять минут ведёт свой последний урок у младших классов. Ну, как младших, всё-таки седьмой класс. Арсений наконец-то отводит взгляд от компьютера, коротко смотрит на дверь. Он уже неделю не решается сделать одно дело, а жутко хочет. Арсений на стенку уже забрался бы, потому что его ломало, как наркомана без дозы. Что же с ним сделала влюблённость? Влюблённость, о которой он ничего не понимал, но которая крутила только так, разрывала только так… Попов пытался усмирить своё дурацкое сердце, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но ничего у него не получилось. Он слишком слаб перед своими чувствами, особенно когда они настолько сильные. Что он собственно собирался сделать, что какая-то совесть или другое не даёт ему это сделать? Что-то незаконное? Неправильное? Запрещенное? А любовь к своему учителю, который не только старше, но и мужчина, и ты сам на девчонку мало похож, это не запрещенное? Почему Арсений вообще об этом думал изо дня в день? Ведь раньше он никак себя не проявлял, никак иначе не смотрел на своих учителей, а потом этот биолог, чёрт бы его побрал… Как же Арсению теперь будет тяжело по жизни. Его уже тошнило от этих тестов. Невозможно их уже читать. Невозможно готовиться к предметам, которые ты не любишь. Не нравилась Арсению биология, и сдавать он её не собирался. Как и химию. Пока все собирались в медицинский институт, Попов собирался на экономику, математику и физику, но точно не на врача. Но смотря на Дмитрия Темуровича… Он не врач, он учитель. Учитель биологии, который взял класс под своё крыло буквально на год, а то и меньше. Ребятам в большей степени было плевать. Они выросли, им не нужна опека, тем более в школе, но Арсений видел, что они привязались к учителю. А Арсений и подавно — влюбился. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт! За что?***
Колени ужасно дрожали. Дима не любит держать слово. Он вообще не любил никогда говорить на публику, но сегодня надо. Последний звонок. На то он и последний, потому что бывает единственный раз в жизни. И сейчас он стоял на сцене вместе с Ниной. Они должны были говорить ответное слово классных руководителей. Их двое. И Нина решила, что говорить должен именно Дима. — Пожалуйста, пусть это буду не я. — Нет, ты. Никакие молитвы и страхи молодую учительницу не напугали и не убедили. Они вместе написали текст своего выступления, но читать его должен был Дима. Он растерялся. И сейчас молчал перед микрофоном, держа в руках эту несчастную бумажку со сценарием. Ещё секунды две, и Позов сжал в руке бумагу, посмотрел на неё, а потом в зал, глядя на своих детей. На Арсения. Он сидел в кресле у центрального подхода. Лучшее место. — Несмотря на то, что у меня никогда не было классного руководства, — начал Дима, — я бывал на многих последних звонках. Они все разные, все по-своему атмосферные. Всегда плачут. Учителя не хотят отпускать детей, дети не хотят уходить. У каждого детство кончилось в тот момент, когда каждый сам для себя определил, что он вырос. На Попове чёрная рубашка, чёрный пиджак с красным платком в кармашке и какой-то цепочкой. — В этом году мне дали класс. Я был удивлён ещё и тем, что выпускной. Что нового ты расскажешь одиннадцатиклассникам, если будешь знать их буквально несколько месяцев? Что нужно трудиться? Учиться? Быть добрым и отзывчивым? Нет, нужно просто быть человеком. Он прижал кулак ко рту. Блеснуло какое-то красно-жёлтое кольцо. — И за это короткое время, в которое я наблюдал за вами… Вы всё равно росли на моих глазах. Хотя вы так и останетесь моими детьми, к которым я успел привязаться. Но птенцам пора вылететь из гнезда и лететь дальше. У Арсения дёрнулись брови — то ли от раздражения, то ли от удивления. — У нас на крыше школы живёт иволга. Она уже несколько лет вьет гнездо на чердаке, где заботится о своих птенцах. Интересно, не так ли? Кривая улыбка. — Тоже хочу быть этой иволгой. Заботиться о своих детях и выпускать их покорять небо. Димин голос вздрогнул. Мужчина опустил голову и чуть отвернулся, даже плечи дёрнулись. Нина тут же поспешила приобнять его, пытаясь успокоить, как вдруг из зала послышались крики: — Мы Вас очень любим! — Дмитрий Темурович, мы любим Вас! — Вы лучший! Затем заскрипели кресла, потом и ступеньки на сцену. Кости захрустели от таких сильных объятий. Иволга… Арсений первым влетел на сцену, за ним забежали ещё несколько ребят из его класса. На сцене образовался настоящий снежный ком, в центре которого два учителя в крепких объятиях своих выпускников.***
Они пересекаются уже на развлекательной части выпускного. Пока шёл своеобразный концерт и выступление ведущих, Арсений сидел на улице на ступеньках с банкой запрещенной смеси — виски с колой. Виски, конечно, больше, чем колы, но после, наверное, бутылки шампанского в одно рыло следующий по крепости алкоголь заходит очень хорошо. Холодный ночной воздух трезвит голову, но Арсу этого не хочется. Он плохо соображает, он этого хотел. Столько нервов… Тьфу! Он встаёт и уходит обратно в ресторан. На лестнице как раз-таки и сталкивается со своим горячо любимым учителем биологии. Теперь они друг другу никто. Теперь можно не бояться. — А вот и Вы! — Арсений хватается за перила и чуть не падает. — Боже, откуда ты такой? — возмущается Дима. — Что ты пил? — Это так важно? — Так, пошли на улицу. Живо! Ну да, если директриса увидит, будет не очень. Да и родители. Ребята не все оценят, хотя многие всё-таки дошли до того момента, когда напиться — это круто. Учитель тащит Арса за собой, по пути открывает свою машину и сажает непутевого ученика на переднее сиденье. Дмитрий Темурович выдергивает из рук Арсения банку и ставит на землю у колеса. — Да блин, вы чё… У меня же выпускной, целый праздник! — Это все ещё не повод напиваться до такой степени, Арсений. Я все понимаю, но нужно знать меру… — Ниче Вы о мере не знаете, Дмитрий Темурович, — цедит сквозь зубы парниша. Он обижен. Очень давно обижен, Дима это знает. И выпивка это не повод. — Да и вообще не лезьте ко мне! Кто вы мне? Уже никто, вот и отстаньте, всё! — Ох, Арсений… — Что Арсений? Что Арсений?! Как же Вы мне надоели! Зачем Вы явились в мою жизнь? Кто Вас просил? Я не просил, а теперь отделаться не могу от этого ебучего чувства! Он что, признается сейчас? Признается в том, что Дима, если честно, не хотел бы слышать? — Какого чувства, Арс? О чем ты вообще? — Что Вы наделали… Зачем Вы меня в себя влюбили, ну зачем… — Арсений хватается за голову. — А ты? — вдруг говорит Дима. — Думаешь, ты ничего для этого не сделал? Парень поднимает взгляд на своего уже бывшего учителя. Глаза заблестели, но не ясно, от восторга и слёз. Слёзы? Дима верит, что Арсению было тяжело не только осознать, но и принять это самое «ебучее чувство». И Диме было тяжело, а что уж говорить про их роли и статусы, тот же проклятый возраст. — Ч-что? — Арсений, я… Это твоё ебучее чувство, как ты сказал, оно взаимно, будь в этом уверен. Словам Димы он явно не верит. Отвернулся в сторону, облизнув губы. Неужели обиделся? Или хотел, чтобы его оттолкнули, не дали никакого шанса? Так было бы менее больно? Тяжело вздохнув, Дима аккуратно разворачивает Арсения к себе, наклоняется и легонько целует прямо в губы. Маленький не долгий поцелуй, ничего не требующий и ничего не обещающий. В груди поднимается волна. Позов отстраняется через пару мгновений, мягко проводит пальцем по уголку губ Арсения, улыбается. — Так что, куда идём, моя иволга? СПбГУ или ВШЭ?