Узы

I've looked around enough to know That you're the one I want to go Through time with

      Вечер закатился, упал в ночь. Элис сидел в кресле, обмотавшись в украденный из прачечной тюль. Тюль был синего цвета, прозрачный, лёгкий. Сдувало то и дело ветром из распахнутого окна. Поправлял.       Радио клятвенно обещало грозу до утра. Когда Генри пойдёт спать, окно нужно будет закрыть.       Генри раскладывал на столе рядком вату, спирт и бинт и шикал на Элиса, который тянул руку к побитому лицу с раздражавшей частотой. Бровь разшиб.       — Чего нужно тебе там, не лезь. Не обработал ещё.       Подрался. Было б за что.       — Чего так нервничаешь? Подумаешь…       Он нервничал? Генри задумался. Уже нет. Остыл от первого впечатления, пока выслушивал россказни Элиса и наблюдал, как тот отмывает от крови лицо. В раковине теперь остались оранжевые пятна, утихомирившийся Элис был усажен в кресло. Генри смочил вату в спирте. Ударило в нос. Напомнило о виски в шкафу, со спиртом соседняя полка. Совсем рядом. Как Элис уйдёт, не грешно будет достать.       — Тряпка эта на кой тебе? — спросил. — Не рыпайся, щипать будет.       — Не знаю… Понравилась. Ай!       Отпрянул инстинктивно, но опомнился. Не больно оно, так, неожиданно.       — Сказал, не рыпайся. В глаз налью. Будешь потом…       — Да пойдёт… На смену выйду, не боись. Будет, кому коктейль набодяжить.       Генри попытался сосредоточиться, хотя ему не хотелось. Но не мог же он, в конце концов, стоять над Элисом с проклятой ватой, спирт с которой тёк по пальцам и жёг сорванную с их костяшек кожу.       — Мне тут сказали, девка какая-то на стойку забралась, — начал он. — И со стойки в бар навернулась. Побила что-то, — сконцентрировался, чтобы не реализовать свою угрозу по заливанию глаза спиртом. Глаз смотрел вниз. На веке были синие, как этот тюль, прожилки. — Бошку себе…       — Хорошо, что меня там не было. Уборки столько…       — Готово, — Генри отошёл, осмотрел результат своей работы, подумал о собственных шрамах, которые он точно так же тёр спиртом, когда они ещё и шрамами стать не успели. Один, особенно неудобный, почти у основания шеи, ему оставил прошлый бухгалтер «Ирокеза», который решил, что Генри не заметит пропажи денег из кассы клуба. Заметил. Поблажки не сделал. Элис откинулся на спинку кресла, невольно демонстрируя размытые фиолетовые пятна на коже, исчезавшие под футболкой. Привык уже, видать, что его разглядывают и смотрят на него не только глазами.       — В «Ирокез» поедешь? — спросил Элис. Генри вспомнил, что собирался позвонить в клуб. Видимо, позже.       — Не. Сэма оставил, справится, — куда уж манагер не справится, кому угодно глотку перегрызёт в случае чего.       — Ладно. Мотать кого собрался? — с ноткой подозрения ткнул пальцем в свёрнутый бинт.       — Тебя. Чтоб не болтал много.       — Я и не болтаю, — он осмотрелся.       — Ну, да, ты кулаками машешь, — Генри хмыкнул. — Как только умудрился нажить врагов в прачечной?       Элис повёл плечами. Изящно.       — Да там девица одна была… Клиентка. Узнала меня, — он посмотрел в потолок, усмехнулся. — А её бойфренд узнал, что она узнала меня…        — Идиотина… — протянул Генри, отвернулся, окинул взглядом кухню. На столе лежал нож. Хороший нож, удобный. Можно порезать морковь, мясо, шею чью-нибудь при желании.       — Я на смене завтра, — Элис прервал его внутренние рассуждения такой простой и бесполезной констатацией факта. Ты на смене, в моём баре, в моём доме и в моём кресле, в моём сердце, что тебе ещё. Я могу тебе шею сломать, если захочу, и ты не вырвешься: я сильнее. — Придёшь?       — К вечеру-то само собой, — Генри резко смахнул нож в ящик. Вообразил, как тот летит по случайной траектории и попадает меж рёбер случайному полицейскому. Фантазия была необычной: назвать себя мастером метать ножи Генри не мог. Для дальности попадания существовали ружьё и пистолет. Вспомнил, что хотел сказать. — Завтра Розамунд год. На кладбище съезжу. С утра, наверное. Чтоб не по жаре.       — О, — Элис невольно глянул на свою правую ладонь, на коричневую метку родственной души, едва коснулся её и тут же убрал руку, будто печать его обожгла. Генри обратил внимание. Звезда была чуть красной по краям, как воспалённая свежая татуировка. Как раз хотел пару шрамов прикрыть… Метка Генри почернела ровно в тот день, когда Розамунд ушла, и он радовался тому, что мог скрыть её одеждой. Плечо кольнуло. Дёрнул, прошло.       — Болит? — спросил Генри. — Красная вся.       — Не то, что… Зудит, скорее, — прокомментировал Элис. — Что-то бы сделать…       — Она пробовала говорить?       — Он. Пацан это, — поправил. — Вроде. Три года. Около того. Повезло…       — А ты на что рассчитывал? — чёрт бы с ожиданием. Достал виски из шкафа. Элис вскинул бровь.       — В честь чего?       — Захотелось, — подумал. Отвернулся снова и долго выбирал посуду. Выбор был невелик: бокал с отбитой ручкой и стёртыми звёздами с какого-то очередного дня независимости, прозрачный стеклянный стакан в разводах и пластиковый стаканчик из Макдональдса. Розамунд смеялась над ним постоянно: кто ж за него такого замуж выйдет, если у него даже посуды нет приличной…       Вместе с засохшими остатками кофе стаканчик полетел в мусорку. Коричневые стенки были по цвету похожи на печать Элиса. Генри постоял, мысленно сосчитал до пяти. Отпустило. Надолго ли?       — Так на что рассчитывал? — повторил он, подумав, что тишина ещё более невыносима, чем разговор. Мысленно адресовал этот вопрос себе и надавил: «Не того человека ждёшь, отвернись уже, прогони». Уйдёт.       Генри зло встряхнулся, чтобы согнать внезапное, несвойственное ему волнение, и обнаружил, что пропустил некую часть туманных Элисовых рассуждений.       — Не знаю, вообще-то, — Элис закончил уже, однако. Не было смысла переспрашивать. — Нам бы… Прикинь, взять вот возраст наших с тобой родственных, сложить и поделить на два. И тебе было бы… И мне не в неизвестности жить.       Если бы у бессердечности было лицо, оно бы смотрело на мир багряными глазами Элиса. Ясными, жгучими. Глазами безнаказанности, гарантирующей беспомощность любому, кто попробует ей возразить. Попробуй, сломай пустоту.       — Хотел бы, нашёл бы подход, — сказал Генри.       Элис вздохнул.       — Наверное.       Генри достал сигареты, закурил. Как загорелось, стало чуть легче. Огонь снаружи уравновесил огонь внутри. Элис молчал. Думал о чём-то, вероятно. Смотрел в распятую белым проёмом окна чёрную буйную ночь. Поднялся ветер, из-за которого дым заметался по кухне, как умалишённый, и Генри потушил сигарету раньше, чем она сгорела сама. Да и надоело. С усилием — ветер воспротивился — запахнул окно. Хлопок в тишине прозвучал неуместно. Краем глаза Генри заметил, что Элис и ухом не повёл.       — Пойду домой, — сказал он. — Подремать бы часок-другой перед сменой, — поднялся с кресла, потянулся эластично, как капроновые колготки.       — Шторм будет, — уронил Генри. — Можешь тут перекантоваться.       — Не. Прогуляюсь. Ветер — самое то.       Ветер — самое ты.       — Как знаешь. Идём тогда, выпровожу тебя.       — Угу, — промычал Элис.       — Глупая потасовка вышла, — признал он вдруг уже на пороге. — Не стоило того.       — Прозрел, что ли… — Генри усмехнулся.       — Издева-айся, — Элис накинул вельветовую куртку и, махнув рукой, вынырнул в темноту. Где-то в небе громыхнуло. Не забыть закрыть окно…       — Не стоило того, — эхом повторил Генри, на минуту прислонясь к двери. В темноте его не было видно, да и оглядываться Элис не привык. От дыхания влажно запотевало дверное стекло. Остранившись, он какое-то время молча наблюдал, как светлое пятно таяло на фоне пробивавшейся грозы. Вдруг захотелось что-то нарисовать или написать, но ничего конкретного на ум не пришло, и возможность осталась упущенной. Генри несильно ударил по двери кулаком.       Когда пятно исчезло совсем, он резко развернулся к черневшей улице спиной и вернулся на кухню.       На пороге остановился. Всё его тщательно выверенное спокойствие затрещало по швам, сквозь которые обнажились ярость и бессилие.       В кресле лежал забытый Элисом тюль.