(не)счастье гречневое

Саша — сын земли и звёздного неба: рассыпаны гречневой крупкой мелкие созвездия веснушек и родинок по плечам. Фломастером бы соединить. Сегодня спирт, впрочем, в организм вливается не через разноцветье маркерных паров. — Насть, почему все так неправильно? — кривит губы изодранные в неловкой неестественной полуусмешке. Вопрос непривычный. Ситуация тоже. — В смысле? — отводит светлые глаза, отодвигая от Саши очередной стакан. Тем, кто в лаборатории жизни образцовый экспонат, нет дела до подопытных. — Без смысла, — горькое признание собственного поражения. — Еще одну налей, — хрипло. Печень-то уж точно справится с тем, с чем не может отчаянно долбящее болью и сними-маску-пожалуйста сердце. У Саши в мыслях атомы складываются в бесконечные идеи — алгоритмы, правда, нарушены и целостных связей построить не могут. Запутано. Запутанные рыжие Лерины равно что хаос в собственной голове. Молекулярная тюремная решетка фальшивой любви и танцев: в ней разодранное вместе с зажившими губами не заживающее сердце покоится. Покой, кажется, вечный. Кажется. Рыжее, оно бьется осколками внутрь, разрывая тонкую золотую ниточку остатков любви к себе и нещадно кромсая атомы, что так усердно выстраивала в стройный ряд. Неидеальность Лериной вселенной разлетается мятыми страницами списков «возможных». Беспорядочно-хаотичное. Потерянное. Надежду похоронившее — украсят несуществующий холмик обреченные на смерть букеты. — Лер, ты замечательная, верь мне, — улыбка псевдо-теплая и ее неверие. — Но кому, как не тебе знать, что сердцу не прикажешь? Да и вселенной тоже, — леденящее ощущение касания чужих пальцев к накрашенным израненным губам заставляет судорожно дернуться. «Да чем я тебе не угодила?», — громко молчит в обращении к вселенной и смаргивает набегающие слезы. Последние на ее лице высохли вместе с очередным букетом. «Не испытывающий боли алгоритм творчески бесплоден». Эти двое творчеством живут. // — Так вот, Саш. Никто не виноват. Все будет, — улыбается Настя, выключателем щелкая и к Илье подбираясь. Верить хочется, но Саше давно не пятнадцать. У Насти все просто: танцы, гигиеничка, бело-синяя роза на коже. Никаких отчаянных «Да чем я тебе не угодил(а)?» У Саши этот вопрос на подкорке мозга отпечатался угольно-черным, ломким и хрустящим — страшный, что атомная война. Персональная атомная война, впрочем, в самом разгаре.  Не война — восстание. Один с другим бьются, выламывая непониманием и глухой, в угол забитой болью. Может, думается Саше, если внимания не обращать — она погибнет. Ошибается. Хронически умирают только традиционно пионовые. Все-таки восстание не из мёртвых. Розово-цветочная смерть и насквозь простуженная надежда — причины Сашиных «творит-вытворяет-растворяется». Кажется, исчезни он совсем, превратившись в молекулярную пыль — не заметят. Сегодня ночью выскребает пыль из запаутиненных серебром углов собственного сознания, растворившись в пластиковом стакане с алкоголем. Творит-вытворяет-растворяется. Легче не становится. Остаётся надеяться, что настоящее восстание ещё впереди. // У Леры в хостеле — прошитое ветром открытого окна одиночество и три пустующих кровати: сегодня кто-то съехал, ночует одна. Не привыкать. В темноте лихорадочно старается не смотреть на оставленные на простыни цветочные веточки: наверняка умерли. Устало хрустит суставами. Собственное поломанное сердце с таким же хрустом разлетается ещё на пару десятков кусочков: розовые на белом цветы неприлично прекрасным пятном вклиниваются в сияющую скрытой безысходностью медно-шоколадную радужку. Живые. Свежие. Рьяно цветущие. Лера только садится на кровать рядом и сжимает дрожащими пальцами льющиеся головной болью виски: сейчас бы виски и лед. Второй — внутрь алкоголя и внутрь заполненной рыжими кристалликами межреберной решетки: мучительно горит. Но вряд ли Лера узнает, к т о. Ядовито-горькая улыбка в уголках губ запеклась ещё одним клеймом издевательств вселенной наряду с зажившими полосами. Шипящий пузырьками вопрос равно что хлоргексидин на рану. Впрочем, спать сейчас хочется больше, чем что-либо еще. Цветы заботливо отложены на подоконник. Все потом. Перед сном открывает соцсети: единица в уведомлениях висит запросом в друзья. Единственное, видимо, что рекомендует кому-то Леру — долбаный вконтакте. Просматривает общих: Илья, Настя, ещё пара ребят с танцевальной компании. При взгляде на фото вопрос отпадает сам собой. «Добавить». «Скрыть» ещё успеет и, вероятно, не в соцсети. Вероятно. Саше в пресловутом списке «Форбс» появиться проще, чем в контактах Лериного телефона, кажется. Но он контактов и не ищет: бездумно щелкает по экрану (расплываются пятнами алкоголя буквы) и зачем-то добавляет в друзья эту рыжую. А ведь они даже не знакомые. Ничего не ждёт. В списке «друзей», правда, в итоге появляется. Болтается на пятом месте в важных — наверняка пропадет оттуда через сутки. В действительности и на десятое не попадает — клоунада с доставкой в личную (отсутствующую, впрочем) жизнь Лере не нужна. Ей достаточно первой тройки. Даром только, что и ее не набирается. Долгожданный сон наваливается белым сугробом пухового одеяла, укрывая смуглую кожу с сизыми пятнами оставленных работой в зале синяков. Ночная темнота растекается чернильным пятном по комнате и тоскливо заливается под веки — только дрожат короткие ресницы. Бело-розовые веточки мягко сияют под уличным светом. Бело-синяя розочка едва заметно выглядывает из-под воротника Настиной майки. Саша сквозь чуть пьяную пелену смотрит прямо на нее. Завидно. Кажется, так это называется. Жизнь сбрасывает очередной день со счетов, опрокидывая и Сашу в тяжелый сон — розовый вихрь мутных звездочек головокружения только успевает мелькнуть сквозь опущенные веки. // Наутро предсказуемо ноет голова. У Леры недосып все ещё синеет под глазами, а цветочные веточки на подоконнике светятся под солнцем. У Саши висок бьет током и методичным не-надо-было-пить. Собираются на классы медленно, лениво и не особенно охотно. Собираются по кусочкам, привычно нацепляя съехавшие за ночь маски и доспехи. Саша засыпает в переполненном потном и жарком июньском метро. Мутит. Лера еле передвигает ноги — пара километров от хостела до зала кажутся вечностью. Кружит. — Доброе утро, Лер, — радостно вопит Илья. Настя тоже дружелюбно кивает в знак приветствия. — Привет, — морщится Саша, все равно улыбаясь и протягивая руку. — Здравствуй, — почти официальное. Лера голову чуть задирает диковато: ее на широкие улыбки не приманить и рукопожатиями в тиски не схватить — птичка недоверчивая, карим глазом косит и ближе не подбирается. — Скользко, — медленно проводит носком по мокрому полу зала. Двусмысленно. Рыжий хвост, взметнувшись, исчезает через минуту среди темных и светлых макушек. Затеряться трудно, но Лера мастак: профессионально теряется в себе как минимум. Как максимум — во всей вселенной: забытый солнечный луч. В пределах от минимума до максимума — атомная война и (само)разрушение. «Соберись», — просит Лера себя, отчаянно путаясь в комбинации. Разваливается громким треском голова. — Лер, таблетка есть? — в перерыве подлетает взбалмошным ветром Настя. Удивительно. — А что? — Да Сашке хреново, — плечами пожимает. — Пить меньше надо, — грубовато швыряет Лера: ей все очевидно. Мальчик-давно-не-мальчик-рандом из возможных действий методом совершенно не научного тыка выбрал алкоголь. С такими в «правду или действие» и «бутылочку» лучше не играть: обязательно выкинут либо что-нибудь идиотское, либо слишком больно бьющее. — Сейчас принесу, — продолжает, правда, чуть мягче. Саша — клоун, но сегодня скорее грустный Пьеро — жалко. Лера ловит себя на мысли, что со вторым гораздо проще: по крайней мере дурацких шуток не отпускает. — Держи, — протягивает трескучую, как собственная голова, пластинку. — Тебе не надо? — нерешительно тянется Саша дрожащей рукой за таблетками, морщится. Тяжесть металлических рыцарских защитных доспехов давит на плечи, заставляя ссутулиться, и гремит разваливающимися по затылку. Лера отрицательно качает ноющей головой — ей не помогут, знает. Загнанная. Маска давит на виски и душит ленточкой. Вечная, думается, усталость в подарок от вечности. — Ой, Лер, давай к нам вечером, а то чего ты одна в своём хостеле сидишь? — улыбается счастливая, влюбленная в себя и в мир Настя. Именно в таком порядке. Лера только усмехается мелко: с подобными всегда было просто, легко и понятно. Что делать с теми, кто в типографии жизни вышел из-под копирки ошибочным, испорченным материалом — не знает. Последние года три, отчаявшись, и разбираться перестала. Парные картинки в детских журналах из серии «найди отличия» кажутся глупыми, когда ты сам — сплошное беспарное отличие. Саша детские журналы листает изредка до сих пор: все-таки младшие сестры. Но эти странички пропускает всегда — признание собственной обреченности. Поисковая операция у обоих заранее, кажется, провалена. Кажется. // Палочки картошки фри из ближайшего мака пачкают кончик носа соусом. Лера не замечает и тускло вглядывается в стекло: во всю длину раскинулся золотой в лучах заходящего солнца проспект и московский вечер. Крошечное пятнышко соуса что веснушка на носу — рыжий привет солнечных поцелуев. Целует солнце теплом, а вселенная — болезненными царапинами по нежной коже губ. — Мне двойной гамбургер! — Жирная девочка, — дразнит Сашу Илья, распахивая перед Настей дверь. — Нет чтобы в хостеле поесть нормальной еды, — вздыхает она. «Нормальная еда» для нормальных девчонок», — усмехается криво Лера. «И принесло же их сюда». Лера питается чем ни попадя и на бегу — понятие нормальности смазывается то белковым кремом эклеров, то кисло-сладким соусом, то маслом из салата. А еще «нормальные» вроде Насти уже давно лелеют бутоны меж ключиц. — Я место займу, — Саша осторожно несет полный поднос еды. — О, какая встреча, — тянет чуть фальшиво, глазами хлопает преувеличенно удивленно. Лера только вздыхает — э т о т Саша неприятный. Утренний, настоящий нравился ей немногим больше. — И тебе привет, — вежливо, пока он садится рядом. — Отлегло от задницы?  Саша только довольно кивает. — А если тут занято? — Да ладно тебе, я же знаю, что нет, — быстро стреляет серыми в сторону Лериной футболки. Хлопок плотно прилегает к коже круглым вырезом ворота — хвастаться нечем, все засохшие цветы исправно отправлялись в мусорное ведро. А других и не было. Лера прячется за тканью — в двадцать три уже стыдно. Лера прячется за молчаливой улыбкой: — Все-то ты знаешь. Лера почти матерится про себя, когда Саша на секунду задерживает проницательный потяжелевший вмиг взгляд на ее лице: помада сползла под натиском фастфудного жира, обнажив густую израненную и затянувшуюся сеточку ссадин. Обнажив Леру. Детская игра в прятки закончилась слишком глупо. Может, если взяться за «найди отличия», получится лучше? — Помада шла тебе больше. Вспышка. — Иди-ка ты вместе с ней. // — Скучно так сидеть. Давайте в правду или действие! — щебечет Настя буквально через десять минут, слизывая соус с ненакрашенных губ. Лера, вернувшись из туалета, пожимает острыми плечами. — Я за кофе, — кончиком языка быстро проходится по уже перекрытым парой алых слоев губам. — Возвращайся, ждём. Почти сбегает от этой троицы к кассе. — Средний чёрный без сахара, — девиз собственной жизни. Хочется сбежать совсем, не прощаясь, по-английски. Вспоминает, что оставила рюкзак за столиком. Черт. — Лер, выбирай. — Что? — Правда или действие? — Настя смеётся и едва не хлопает в ладоши. Ребёнок, который на ура справился со всеми загадками и «найди отличия». — Правда, — устало отвечает, отпивая кофе. Можно ведь наврать. — У меня есть вопрос, — улыбается Саша. Честно, искренне и по-настоящему. Что же ты за человек, Саш? — Ты всегда такая? — Какая? — вспыхивает что спичка. — Как война. — Такая же страшная? — чуть хрипловато смеётся Лера. По ее мнению все именно так. Можно ведь сказать (не)правду. — Нет. Сплошная битва и много красного. Лера снова улыбается поспешно, снова пожимает плечами, снова облизывает густо накрашенные губы. Когда понимает, к чему Саша клонит, медленно ввинчивает взгляд карих в его серые. Долго, неотрывно смотрит: знала ведь, что такие, как Саша, в самое битое бьют еще сильнее. Почти ненавидит. И себя тоже (как обычно): в курсе же была, что с такими играть нельзя. С такими вообще — нельзя. Ей уж точно. Вспышка взрывается рыже-серым. Тут уже не до детских головоломок и игр в «найди отличие». Озаряет бело-розовыми мелкими бутончиками отчаянно цветущей гречихи. Не атомная война — настоящее восстание. Оба в нем заведомо проиграли. Победитель один. Вселенная.