Inquisitio

Он немного хрипло крикнул: "Введите следующего!" и устало сгорбился. В теории Священный трибунал был организован на диво чётко - Супрема, трибуналы в крупных городах с полным составом должностных лиц... Практика, как обычно, показывала полную несостоятельность теории, и вот уже второй год отец Хавьер, инквизитор со степенью по каноническому праву в свои неполных тридцать и просто хороший человек - вот уже второй год он познавал на себе все прелести жизни в провинциальном городке в Валенсии, и если бы только жизни! Откровенно говоря, он начинал жалеть, что не ушёл в своё время, забросив все, в конгрегацию братьев-молчальников и не мог провести остаток дней в пещерной келье, питаясь акридами и диким мёдом, как положено по всем канонам святости. Вероятно, Бог решил послать ему испытание помощнее любого пустынножительства. Городская стража ввела человека, и инквизитор с трудом удержался от неподобающего сану лихого присвиста. - Распространял и проповедовал ересь, - зачитал секретарь прежде, чем поднять глаза на обвиняемого. Секретарь был совсем ещё мальчишкой, вдобавок светским, и обладал куда меньшим запасом выдержки - иначе бы не подавился хохотом и не согнулся бы над бюро с мелко трясущимися плечами. Лицо Хавьера можно было высекать в камне. - Ведите сюда. И Бога ради, дайте ему что-нибудь прикрыть наготу. - Отец, он отказывается! - отчаянно заверил его один из стражников, на вид помоложе. - Не смею я прикрывать наготу! - забормотал вдруг обвиняемый. Лицо его жутковато подёргивалось. - Ибо сам Бог осеняет меня своей небесной сияющей славой, и неможно праху земному отделить меня от ангельского благословения! - Хорошо, - мирно согласился инквизитор. - А сеть-то тогда почему можно? - Сделает меня Бог ловцом человеков, истинно вам говорю, уловлю я в сеть заблудшие души отступников, и приведу их в землю обетованную за пресветлой звездой! - Откуда у вас эти сведения? - вкрадчиво поинтересовался инквизитор. - Дайте угадаю - ангелы говорят у вас в голове? Лицо обвиняемого озарила наивная, рассеянная улыбка. - Они...да, говорят...говорят идти за пресветлой звездой Нибиру! И чешуя на крыльях их... - Достаточно, - устало прервал его Хавьер. - Мигель, запиши в протоколе, что несчастного поразила душевная болезнь и выпиши бумагу в лечебницу. А вы его туда отведёте. И всё же закутайте его хоть в какую тряпку во имя сохранения общественной нравственности. Мигель, хватит предаваться неуместному веселью. Секретарь, вытирая слёзы и икая, всё же принялся за протокол и скоро протянул его на подпись. - Следующий! - устало позвал Хавьер. На улице стояла обжигающая жара, суконная сутана казалась хуже власяницы, и он достоверно ощущал, что в общем-то не против и сам уйти за пресветлой звездой Нибиру, если там нальют холодного вина. *** Стуча в дверной молоток, Хавьер ощущал лёгкую неловкость - он появлялся под этой дверью уже в шестой раз за год, а лето ещё не перевалило за середину, но просто закинуть донос в камин попахивало нарушением, за которое в Супреме его не погладили бы по голове, а так как в его жизни и без того хватало вещей, которые высшее начальство не одобрило бы, инквизитор старался как можно более тщательно, хотя и без неумеренного рвения, исполнять свои обязанности - благо Даниэль не обижался. - Снова ты, отец, - улыбнулся он и чуть отодвинулся, приглашая его войти. - Что на этот раз? Оргии с суккубами? Я снова летал на метле? Кстати, о христианских младенцах - не останешься на ужин? Хавьер принюхался - пахло тушёным мясом с овощами, и резь в животе напомнила ему, что с утра он так и не успел перекусить. - Младенцы? - Свинина, - улыбнулся Даниэль. - Только с утра купил окорок на рынке. - Да я бы, признаться. и младенца бы съел. Можешь записывать. Даниэль хохотнул и кивнул в сторону кухни. - Проходи, отец. Я принесу бумаги. Даниэль был из конверсо, евреев, перешедших в христианство ещё при Католических королях. Чистота его крови была подтверждена десять раз только Хавьером и раз тридцать - трибуналом в Валенсии, но это не спасало его от какого-то необъяснимого количества абсурдных доносов. Как-то он признался, что подозревает досужих кумушек-соседок, которым не давало покоя, что завидный жених - мастер-ювелир, вежливый, обходительный, приятный на лицо - всё ещё не связал себя узами брака, желательно с какой-нибудь их дочкой или племянницей. Почерк и ошибки в доносах вполне подтверждали эту теорию, и у Хавьера иногда возникало желание пустить эти экзерсисы в дело как писания нового культа поклонников Вельзевула и привлечь к ответственности вконец выживших из ума матрон. К счастью для них и собственной досаде, инквизитор был не чужд человеколюбия и милосердия к ближнему. Он проскользнул мимо тёмной двери в мастерскую, мимо выхода в крошечную лавку, чуть не споткнувшись о пушистого белого кота и тихонько выругавшись сквозь зубы. Даниэль скоро догнал его и сам - служанка уже ушла - положил ему полную миску тушёного мяса и достал кувшин с вином. Хавьер для проформы просмотрел кипу пожелтевших бумаг и выписок, которые знал почти наизусть - они до единой свидетельствовали, что сам Даниэль, его родители, его деды и прадеды - все они были добрыми католиками, регулярно ходили к исповеди и причастию, кто-то даже ездил по обету в Сантьяго-де-Компостела. - Какие-то сомнения? - немного насмешливо поинтересовался Даниэль, усаживаясь рядом. Хавьер закатил глаза. - Я в собственной-то чистоте крови не так уверен, кажется, как в твоей. Думаю, надо будет провести воспитательную беседу с некоторыми пожилыми женщинами и намекнуть, что их энергию можно было бы направить в благое русло. Вряд ли только руки дойдут... - Оставь их. Лучше отдохни. У тебя, отец, лицо как у святого Лазаря Четверодневного, того и гляди начнёшь разлагаться. - Даниэль подлил вина себе и ему. - Больше никто не сделает за меня мою работу, - пожал плечами Хавьер и снова потянулся к еде. Усталость наваливалась на него вместе с сытостью, и он с тоской думал об обратном пути - глаза слипались. - А как же отец Бриан и отец Бласко? - спросил Даниэль, глядя на него с сомнением. Как всегда, Хавьеру понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кого все зовут Бласко - и кого сам он звал всю жизнь совсем другим именем. - Отцу Бриану шестой десяток, он уже не в силах бегать, как волчок, по всем закоулкам города. Ну а...Бласко...люди обычно немного не склонны ему доверять. Есть некоторые проблемы с его внешностью. Даниэль тихо рассмеялся. - Я пойду, - сказал Хавьер чуть погодя. - Спасибо за ужин. Надеюсь нескоро побеспокою тебя снова. - Приходи просто так, если хочешь. Вечерами бывает скучно. - Зато у меня забот полон рот. Даниэль тщательно запер за ним дверь. Уже почти полностью стемнело, и приходилось внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не уронить достоинство инквизитора аккурат на грязную мостовую. *** Даниэль перевёл дух. Ему нечего было бояться инквизиции - он был чист в вопросах веры, хотя, надо признаться, знал чуть больше, чем полагалось, о кое-ком из своих соседей, но это была тайна из тех, что стоили быть похороненными вместе с ним, даже если это случится преждевременно. Он с улыбкой вспоминал сегодняшний день. Проворачивать вещи, не слишком одобряемые законом, иногда стоило среди белого дня, а не во тьме ночной - никто не удивился, когда он подошёл к лавке скупщика и, постучав, заглянул внутрь. - Есть кто живой? - тихо окликнул он хозяев, и из-за двери послышались лёгкие шаги. - Вы, дон Даниэль? - спросил звонкий девичий голос. - Погодите, я позову отца. Алина только коротко выглянула из-за двери и ту же скрылась, смущённая, но этого мгновения хватило ему, чтобы залюбоваться её правильными чертами, блеском её глаз, изгибом бровей. Он никогда не видел её дольше нескольких минут, и тогда она смущённо прятала лицо в ладонях - то ли из-за природной застенчивости, то ли дело было в ином. "Я даже не знаю, как её зовут по-настоящему. Но я хотел бы знать". Никто не сказал бы ему её имени, отличного от христианского. Для всех она была Алиной, девицей из семьи торговца-мориска, которой подыскивают уже подходящую партию, но он знал, что тщетно к ней сватались добрые христиане. Тщетно бы сватался к ней и он сам, если бы только попытался, и иногда эта мысль приносила с собой тупую, тянущую боль где-то в середине груди. Домой он шёл медленно и расслабленно, как и должен идти человек со свёртком краденого золота. Оно было дёшево - то, что грабители снимали с жертв, порой уже захолодевших, то, которое стоило переплавить и вновь пустить в дело. Ему доставалась половина выручки, иногда - и кое-что ещё, когда заказ доходил до самых высших слоёв, до грандов, имён которых он не знал, потому что с ними всегда говорила Донна и передавала их пожелания ему. Возможно, Донна и сама была из них - Даниэль не знал, потому что её лицо было всегда плотно скрыто серебряной маской удивительно тонкой работы, которую он вряд ли бы смог повторить даже приблизительно, и всегда смотрел, завороженный, на мельчайшую снежную вязь узоров и в тёмные провалы маски, в которых хищно поблескивали тёмные зрачки. В новом заказе - золотой диадеме - оставалось совсем немного работы, несколько вечеров, и внимание инквизиции раздражало. Отец Хавьер был славным человеком, пожалуй, Даниэль даже сочувствовал ему, но если бы инквизиция случайно вскрыла его игры - без всяких проволочек передала бы, как мошенника, светским властям на расправу, а если бы всё пошло дальше... Даниэль вздрогнул. В последнее время ему часто снился сон - золотая диадема в его руках обращалась языками пламени, и сквозь них он видел мечущуюся среди клубов дыма девичью фигурку. У девушки было лицо Алины. *** Свеча прогоняла мрак к углам кельи. Хавьер постарался войти тише, но человек, сидевший на постели с книгой, тотчас вскинул голову. - Ты поздно. - В маловыразительном голосе слышались едва уловимые нотки беспокойства. - Я задержался у Даниэля. У того ювелира-конверсо, про которого тебе вечно приходится делать выписки из исповедальных книг, - уточнил Хавьер, и на лице его собеседника промелькнула мимолетная улыбка. Тот, кого все называли Бласко или отцом Бласко, выглядел диковинкой в Испании. Белокожий, изящный, гибкий, стройнее даже Хавьера, который был сложен куда как недурно, Бласко напоминал змею - быстрый, тихий, с внимательным, завораживающим взглядом раскосых глаз. Люди цепенели и порой пугались, поэтому отец Бриан разделил их - Хавьер говорил с людьми, Бласко обшаривал архивы и порой следил, таясь по углам и теням, за теми, кто вызывал у инквизиции подозрения. Они были идеальной командой, зная друг друга уже много лет. Хавьер порой набрасывал всего пару слов вместо многословного запроса, и Бласко всегда находил даже больше, чем нужно. Хавьер работал на пополнение его вотчины - не только допросами, но и книгами, особенно редкими, диковинными, которые Бласко любил с какой-то почти родительской нежностью. Святой Франциск ещё в прошлом столетии принёс в Японию свет истинной веры. С тех пор христиан на далёком острове стало в достатке, но мало кто из них рискнул бы покинуть родные берега, однако родители Бласко решили, будто отцы-иезуиты дадут их сыну образование лучше, чем кто бы то ни было. Бласко оказался в Испании, получил новое имя, выучил испанский так, будто говорил на нём с рождения - и в общем-то понял, что вырос слишком испанцем, чтобы найти себе место на родине. Так он и остался между двух миров, затерянным и одиноким, больше, чем кто-либо из них всех, лишённых семей и всего, что составляет счастье мирских людей. - Ты на ногах не стоишь, - озабоченно заметил Бласко, поднимаясь ему навстречу и осторожно обнимая. - Я помогу тебе раздеться. - А ты... - Работы почти не было, я полдня сидел и читал записки твоего секретаря. Пару раз заходил отец Бриан и просил не смеяться так громко, в церкви шатается статуя Девы Марии, - он снова улыбнулся и потянул с Хавьера сутану. - Есть не хочешь? - Даниэль угостил меня ужином. - Спаси господь его душу, - серьёзно заметил Бласко. - Иначе дай тебе волю - ты загонишь себя до смерти своими еретиками и вероотступниками. Ну, или сумасшедшими. - Последнее вероятнее, - фыркнул Хавьер и поднял руки, позволяя стащить с себя рубашку и тут же снова тяжело горбясь. "Семейная идиллия", - подумалось ему с привычной горечью. Они не выбирали своей судьбы - за них выбрали другие. Хавьер был рад своей службе, несмотря на все её недостатки - это было лучше, чем простой монастырь с бесконечным, одуряющим распорядком, прописанным раз и навсегда, но он не хотел быть монахом, никогда. Бласко любил свои книги, но Хавьер знал - тот многое бы отдал, чтобы вернуться назад и не плыть в Испанию, остаться там, где был его дом, в который он больше никогда не сможет вернуться. Они служили Богу и короне, как могли, но они были людьми, слабыми людьми, которым было недостаточно только любви божьей. Которым хотелось человеческой. "Сапожник бос, цирюльник - лыс, ну а инквизитор просто обязан быть если не еретиком, то содомитом". Так повелось уже очень, очень давно. Отец Бриан, должно быть, давно догадался, но молчал, и за это Хавьер был ему благодарен настолько, насколько вообще хоть кому-то мог быть. В мире сумасшедших, отступников, в мире человеческого безумия и злобы, с которым он сталкивался, ему иногда хотелось просто обычного живого тепла, которое позволило бы ему перевести дух и снова идти и выполнять свой долг. Бласко осторожно обтёр его кожу мокрым полотенцем, стирая грязь, пот и усталость прошедшего дня, осторожно обнял со спины и прижался, затаив дыхание. - Разденься тоже, - хрипло и тихо попросил Хавьер. - Ты хочешь? - спросил Бласко. - Да. Он был едва в силах шевелиться, но ему было это нужно, необходимо, как воздух - осторожные прикосновения, ласка, чужая близость. Хавьер просто позволил делать с собой всё, что только вздумается, податливо повинуясь чужим прикосновениям с почти кукольной безвольностью и тяжело, прерывисто дыша, кусая губы, чтоб ни единого звука удовольствия не слетело с его губ, не проникло наружу, на божий свет, к лампадам перед иконами, к ликам святых, к ушам добрых католиков. В кромешной тьме горьковато пахло маслом и чужой кожей, было тепло, почти удушающе тепло, его тело было послушным в чужих руках, разморённое, наполненное изнутри, подающееся навстречу в такт рваным толчкам. - Юзуру... - прошептал он в темноту, называя Бласко его настоящим именем, и в ответ ему прилетел тихий всхлип - то ли удовольствия, то ли отчаяния. Он надеялся на первое, но боялся второго.