Do we have a problem? — Nicki Minaj, Lil Baby
Рокот моторов раздается на старте, тачки ревут как удерживаемые цепями звери, подстрекаемые звучными битами из огромных колонок. Оранжевый лотус взвизгивает, с сизыми клубами дыма проезжая на начальный трек. Дверные шарниры желтого макларена автоматом приоткрываются; в сгинувшем в топливе и скорости воздухе виснет накопленный адреналин. Чимин сует ключи в карман кожанки, дико озираясь на любопытные взгляды в спину и направляясь к спорткару. Он хватается за дверцу, не успевая залезть за руль, как сильные руки резко разворачивают его. Юнги скользит встревоженным взглядом по его искаженному, гневному лицу, на самом дне ненавидящему каждый вдох, спертый атмосферой градуса, табака, музыки и смертельной игры в жизнь на бесконечных поворотах. — Ты не посмеешь, Чимин, — альфа отрицательно качает головой, вжимая его своей твердой грудью в тачку и ставя ладони по его бокам. — Ты даже никогда не гонял, блять. Когда в последний раз ты брал скорость выше семидесяти в час? — он напряженно всматривается в его уверенные, борзые глаза оттенков растопленной карамели, ванили и теплоты, заживо себя хороня в россыпи веснушек на его мягких щеках. Омега вздергивает бровь, со строптивыми задатками шагнув вперед — ближе, под нервную систему, в череп и стальные кости. — Хочешь, чтобы я слился, как какое-то жалкое ссыкло? — фыркает Чимин, закатив глаза и оттолкнув от себя ошарашенного Юнги. — Предложи это своему любимому братишке, — он кривит пухлые малиновые губы в усмешке, овеянной ревностными обидами и немилостью. Альфа познает его нераскрытые, тайные прерии, скитаясь по ним заблудшим тигром, обманутым извечной гаванью покорности его одичавшей пантеры. Он под стеклянным, опалым куполом непрощающих глаз своей любимой музы. — Ты в курсе, что сейчас собираешься не на гонку детских колясок? — с нажимом и яростью, заполонившей желчью его нутро, напирает Юнги, схватив его за локоть и вновь развернув к себе. — Это ебанный, блядь, трек, на котором чуть не погиб твой брат, — он осекается слишком поздно, вонзив катану в его незащищенную грудь. Кровь с кристально-чистого лезвия орошает опустевшие джунгли. Чимин бросает на него мертвенный, сломленный взгляд, выдергивая руку и обходя макларен. Юнги сжимает челюсть и прикрывает глаза, зарываясь пятерней в волосы и цедя грязные маты. За то, что не научился затыкать своего зверя, рвущего клетку изнутри. — Гонщики, приготовьтесь к последнему на сегодняшнюю ночь заезду! — голос ведущего разбредается взрывной волной по трибунам и стартовой полосе. Моторы ревут громче, жаднее, агрессивнее, перед готовыми сорваться машинами встает низкий омега в коралловом топе и кожаных шортах, хищно осмотрев водителей и подняв белый флаг. Ману барабанит тонкими пальцами по рулю, сощуренным взором глядя в зеркало заднего вида и коротко усмехаясь, когда ядерно-желтая тачка занимает свободное место рядом с ним. Юнги резво плюхается на переднее макларена, пока дверные шарниры не прикрываются, и нагло раскорячивает ноги. Он с широкой ухмылкой поворачивается к Чимину, впервые за долгое время обнажившему острые коготки, царапающие его душу и кожу. Омега прикусывает нижнюю губу, дерзко осмотрев его сверху вниз и отвернувшись к треку. — Выметайся, — смелеет он, не смотря в гибельные глаза тигра, норовящего разорвать кандалы, в которые пожизненно заточен. Чимин напряженно сжимает руль, ощущая, как кровь бушует похлеще цунами, как в капиллярах скапливаются боязни, волнение и предвкушение. — Я гонял до этого в старших классах школы, можешь не беспокоиться и выметаться, — с нажимом повторяет, но его не слушают. Юнги сжимает кулаки, считая мысленно до пяти и разжимая их. Он хамовато ухмыляется и тяжело переглядывается с серьезно настроенным Ману через зеркало омеги, обещая себе отчитать его по всем фронтам на базе. Блондин поднимает уголок губ в насмешке, сосредотачиваясь на обратном отсчете. Его фарфоровую, непорочную музу никто не посмеет втянуть в грязи и червоточины. — Тебе нужно расслабиться, — советует Юнги, скрывая мастерски собственную тревогу за него, и массирует заднюю часть его шеи, нагнувшись и поцеловав в лоб, делится теплом и клятвенной защитой. — Не думай о тех, кто впереди или сзади тебя. Есть только ты, тачка и гоночная трасса, — он мягко улыбается внимавшему ему до последней капли омеге и, потрепав его по огненным волосам, откидывается на сиденье. — Как только раздастся «старт», газани так резко, как сможешь. Ты должен вырвать первенство в самом начале, затем будет легче. Просто доверься мне, — спокойным, никогда не слышанным голосом объясняет альфа, ласково погладив его коленку и подмигнув. Чимин слишком шумно выдыхает, на секунду прикрывая переполненные бешеным трепетом глаза, и коротко кивает. Рядом с ним бренный мир затихает. Биение собственного сердца в унисон с тигриным, гнусный, липкий, опасный кислород, поделенный на двоих. Неугомонной, снящийся в кошмарах и над могильниками шепот смерти, раскрывающей для них любовные, извечные объятия. Рядом с ним не страшно ринуться в пропасть. Остаться там навсегда. Вдалеке от охотничьих карабин, осколков базальта и мятежных ловьцов. Последняя цифра отсчета и старт, острой иглой кольнувший комок нервов, задев неугомонный рой внутренностей. Чимин давит до упора в пол, влажными ладонями вцепившись в руль и пóтом и кровью урвав лидерство. Он улыбается краем дрожащих губ, на долю секунды посмотрев на Юнги, с гордостью потрепавшего его по волосам. Альфа скрывает лавины, залившие органы и уничтожившие их, переживая за него вновь и беспокойно поглядывая в зеркало заднего вида. Оранжевый лотус ворвался в сумасшедшую темноту ночи, как горящий в пламени призрак, следуя за ним по пятам. — Murrda, Ману, — низко рычит он, но омега не услышал, вгрызаясь в нижнюю губу зубами. — Сверни за тем знаком, — спокойно говорит Юнги, указав пальцем на приглушенно освещенный фарами дорожный знак с кричащим «опасно». В сознание клеймом выжигаются шесть букв, пахнущие безумием и риском. Быстрые шины рассекают пустую, узкую дорогу, окруженную с двух сторон обрушенной цепью построек, ветхих лавок с отвалившимися вывесками, дряхлыми кварталами, в которых поселились мертвенность и безмолвие. Рокот моторов, нагоняющий с каждой секундой, отдающейся в его ушах и венах. Стая мурашек неприятно пролетает по персиковой коже, будоража ее. Чертова красная стрелка переваливает за сто восемьдесят, глаза Чимина расширяются в шоке. Дикая смесь адреналина и гордости бушует в его жилах, не давая и шанса на проигрыш. Он будет гнать до талого. Лотус с издевательским звуком оказывается спереди, ослепляя алыми фарами. Очертания ночного города стираются, забытым миражом мерцая позади. Законы, предрассудки и страхи покидают душу в тот момент, когда на спидометре высвечиваются две сотки. В этот гребанный момент Чимин ломается вместе со своим миром, воскресая из придавивших тонкое тело руин. — Сука, — матерится он, под одновременно восхищенный и напуганный взгляд Юнги равняясь с Ману, пославшего ему короткую ухмылку через опущенное окно. Чимин опускает свое окно, держа ногу на газе и показывая ему средний палец, снова вырывается вперед под грудной смех альфы. — Мой малыш, — усмехается Юнги, пытаясь взять его за подбородок, но омега уворачивается, едва не царапая его коготками. — Еще раз так назовешь меня, и почистишь собой асфальт, — огрызается не в первый раз за вечер Чимин, напряженно всматриваясь в темную полосу. Готовый растерзать любого, кто тронет его сейчас. Юнги сжимает кулаки и толкает язык за щеку, чтобы не наброситься на него за провокационные выходки, но решает потерпеть до дома, где разложит его на своем ебанном белом рояле, так облюбованным омегой. — Не отъезжай к обочине, езжай прямо, — властнее говорит альфа, с подозрением заметив, как лотус пристраивался к их боку. — Лавируй в центре, чтобы он не смог опередить тебя. — Легче сказать, чем сделать, черт, — бормочет Чимин, но покорно слушается, стараясь держаться на середине дороги, кажущейся ему выстеленным путем в бездну. Череда нескончаемых разрушенных зданий остается далеко позади, тусклые света уличных фонарей, что редко мигают на пустынной гладкой трассе, отражаются на тонированных стеклах спорткаров. — Для новичка ты неплох, — оценивает в своей выбешивающей несерьезной манере Юнги, по-хозяйски развалившись на сидении. — Давай проверим после гонки, в чем еще ты хорош? — он наклоняется ближе и проводит языком по своим губам, подмигивая. — Проваливай, извращенец, — прикрикивает Чимин, едва сдерживаясь, чтобы не выбросить его из тачки. Он на миг теряет бдительность из-за непрошеного жара, окрасившего его щеки розовым, и пропускает две тачки, замаячившие перед ними своими задами. — Блять, Юнги, я тебя убью, обещаю, — ругается он и разгоняется до двухсот тридцати, не сомневаясь в правдивости брошенных в гневе слов: с такой безумной скоростью он прикончит их обоих. До финишной черты остаются считанные метры, стоящие омеге последних нервных клеток, последних капель пота и крови, будто бы вытекающей из его ладоней и глаз. Он до боли и красных полос прокусывает нижнюю губу, молясь выстоять до победного. Макларен приравнивается к оранжевому спорткару, не уступающему ему, отрывающему его от выигрыша с каждой считанной секундой. — Чимин, — ласково зовет Юнги, из тлеющих сил держа внутреннего зверя на привязи. — Посмотри на меня и нажми до упора, доверься мне, — будто бы призывает ринуться прямо в уродливые щупальца смерти, но омега верит ему больше, чем кому-либо другому на гребаном свете, больше, чем самому себе. Чимин впивается в него преданным до траура и разрух взглядом, ловя хищные глаза, поклявшиеся любить его и под холодной землей. Омега видит только его бледную кожу, сдвинутые брови, поджатые губы, вороньи волосы, приятно ощущающиеся под его теплыми пальцами. Шум сходящих с ума моторов затихает, затмеваясь колыбельной муз. Юнги бережно поглаживает его колено, не отрывая от его красивого лица своего верного взгляда, прикованного к нему навечно. Под оглушающий вой толпы и колонок макларен пересекает финишную линию, почти снося с ног подбежавших поздравить его кучку альф и омег. Трепет бьющегося в груди сердца, пойманного в безжалостный капкан, перекрывает дыхательные пути. Кислород больше не вдыхаем, отравлен запахом миновавшей гибели, победы и дури. Чимин резко вываливается из тачки, глубоко дыша и боясь умереть от переизбытка удушливых чувств, не дававших ему твердо ступать. Он опирается ладонью о капот спорткара, забывая о том, кто он, где он и с кем. «Что я только что натворил?» Словно на самом глубоком дне он слышит родной голос, зовущий его по имени, родные руки, встряхивающие его за плечи. Он не здесь, не с теми, он не в себе. Фантомный запах крови режет рецепторы и душу, оставляя ее умирать в хрупких клочьях. Чимин хочет кричать, драть глотку, прогнать терзающее наваждение и призраки прошлого: окрашенную алым воду, его застывшие на последнем издыхании слова, высоту, прохладный ветер, лезущий под кости сквозь белые одеяния. Юнги хочет сдохнуть на месте, но не видеть его перепуганных, беззащитных глаз, как у потерянного ребенка. Он крепко прижимает его к себе, медленно поглаживая по макушке и утешающе целуя в висок. — Это я, Чимин, ты со мной, — приговаривает альфа в его нежную шею, ненароком — путником вдыхая его любимый аромат. Омега вцепляется в его плечи доверчиво, льнет ближе и прячет лицо у его кадыка, напряженно дернувшегося. — Я здесь, — тише нашептывает он, пока не ощущает, как дрожащее тело в его надежных руках обмякает. — Все в порядке, — изрекает одними губами Чимин, обнимая его сильнее и затягиваясь въевшимся под кожу дымом, ставшим их пристанью. Юнги подолгу прижимает его к себе, гладя успокаивающе спину, и боковым зрением замечает подошедших брата и Джина. На треке прекращается шум, музыка начинает долбить по ушам, на танцполе вновь беснуется разгоряченная толпа. — В чем дело? — суетится Джин, хмурясь. Юнги сжимает челюсть и отступает от Чимина, чье побледневшее лицо омега сжимает в своих узких ладонях, убийственно посмотрев на альфу. — Во что ты его втянул, подонок? — полурычит он, собираясь впиться в него ногтями, но Чимин устало сбрасывает с себя его руки и отходит. — Собирайся, мы едем домой. Сейчас. Намджуна, как и остальных, позорно передергивает от его стального, строгого тона. Омега закатывает глаза, с прищуром озираясь вокруг. — Я видел, как Тэхен поехал за Чонгуком. Но где Уен? — с ноткой тревоги спрашивает он. Юнги стоит рядом с ним, грея фантомным теплом и парадоксом заставляя умирать во льдинах — личной антарктиде в застывшем на одном человеке темном взгляде. — Хосок отвез его обратно на виллу, этот выпендрежник забыл принять свои вечерние лекарства, — цыкает Джин, покачав головой, на что Чимин легко улыбается: — Представляю реакцию Хосока и ссыкую, — он запинается, прикусив губу. Органы переворачиваются изнутри, кости предательски дрожат, когда Юнги со свирепым видом обходит его и направляется к Ману, что оперся на капот лотуса, и с улыбкой болтает с одним из альф, участвовавших в заезде. — Ты куда? — окликает его Намджун и идет следом, зная, что может вытворить брат, иссечась яростью. — Стопуй, бля. Альфа шагает напролом к блондину и грубо хватает его за локоть, разворачивая к себе. Ману сильно морщится, скользя по его свирепому лицу растерянными глазами, тронутыми испугом. Болтавший с ним секундой ранее шатен резко уходит от них, боязливо оглядываясь. Намджун раздосадовано смотрит ему вслед и встает между Юнги и омегой, положив тяжелую ладонь на плечо брата. — Что происходит? — к ним подходит Джин с Чимином позади, тревожно наблюдающим за своим альфой. Демоны былого вдруг разрушили их настоящее. — Брат, пожалуйста, харе разводить клоунскую хуйню, — устало просит Намджун, сжав его надплечье. — Не переходи за ебанные границы, Ману, — цедит сквозь зубы альфа, больнее сжимая его руку. Омега кусает щеку изнутри, топя в глотке рвущиеся наружу маты. — Еще раз выкинешь такое, я не обещаю, что смогу сдержаться, — он прожигает в блондине зияющие дыры из злости и диких повадок, требующих защищать свое. — Не связывайся с Чимином. Его слова врезаются в грудную клетку отравленными мачете, вспарывающими нутро, заливающими губительный яд в вены. Ману или Чимину — неизвестно. И на жестокую долю секунды Чимину за него по-настоящему обидно. Ману проглатывает обжигающие ресницы слезы, ведь показаться им — древнее, как мир, табу. Бойцов учат убивать своих любимых и чувства к ним. Но годами выстроенные титановые баррикады внезапно дают трещины. — Вы заебали! — вскрикивает он, сбрасывая с себя руки Юнги и ударяя его по груди. Альфа лишь невесело усмехается, отступая на шаг и замечая, как Чимин выступил вперед, норовя вцепиться в Ману смертельными когтями. — Заебали делать вид, что не с вами я делил десятки лет дом, семью и оружие, что не вы прикрывали мою спину от пуль, а я вашу. Без единой секунды раздумий. Куда делось ваше сраное братство? — будто не в себе орет на альф Ману, надеясь донести отчаяния свои убивающие горсти. Он бы на микрочастицы раскололся, лишь бы его услышали, лишь бы вновь открыли объятия, в которых латал кровоточившие раны. Его молящий голос поглощает безжалостный рев моторов, его мечущиеся, ищущие прежнее понимание глаза остаются без долгожданного ответа, его сердце умирает в топчущей нутро тишине. Юнги тяжело поджимает губы, стеклянно глядя сквозь душу, будто бы его никогда не было. — Хватит, Ману, возвращайся на базу, там поговорим, — беспрекословно произносит Намджун, в поддержку хлопая его по спине. Омега кусает щеки изнутри, подавляя утробные рыки, и не веря смотрит на него, словно предавшего их детские годы. Джин с холодным взглядом, режущим как рапира, прослеживает за ним, резко приближаясь и заставляя Намджуна отодвинуться. Альфа играет желваками: знал, что бедствия не избежать, знал, почему не хотел выяснять прошлое и настоящее здесь. Чимин нервно терзает губы, наблюдая за Ману с разбитыми оковами внутри, не понимавшими его ранее, сожалеющими о его утерянном теперь. Джин хватает омегу за подбородок, надменно взирая на него сверху вниз и четко проговаривая: — Держи себя и свое прошлое подальше от моей семьи. Омега кривит губы в презрении от того, как с ним обращаются, дергая головой, но Джин его не отпускает, вцепившись намертво. Намджун пытается вмешаться, несильно сжимая его локоть, но его слушать и на попятные давать не собираются. — Мне плевать, что за чувства ты тащишь с собой, но если они и твои чертовы выходки навредят нам еще раз, — он многозначно молчит, смеряя Ману заморозившим бы пески саванны взором, — я разорву тебя одним лишь скальпелем. Джин небрежно отпускает его подбородок, не озираясь на альф, ошалевших с его леденящего вены поведения. Омега варварски, уязвлено буравит его спину, собираясь наброситься, как ущемленная дикая кошка. — Чимин, домой, — грозным тоном велит Джин, сжимая локоть племянника и ведя его за собой. Чимин открывает рот, чтобы возразить, но омега затыкает его одним уничтожающим без слов взглядом. — Живо. Намджун неотрывно смотрит на него и понимает, что последствия тайфуна, носящие имя его любимого, им придется разгребать блядские столетия. — Кого ты собираешься винить в том, что не воспитал как надо этих малолетних сук? — разозлено кидает ему Ману, на что Чимин тихо рычит и вырывается из смертельной хватки. Джин в ярости кричит и идет за ним, Ману довольно усмехается. — Что ты там несешь, блядь? — омега рвано дышит, сжав кулаки направляясь на блондина, но врезается в широкую грудь Юнги, перехватившего его за талию. — На сегодня достаточно, Чимин, иди в машину, — не терпя возражений велит альфа, сжимая его запястье и таща за собой к тачкам. Омега не вырывается, метая через плечо бешеный взгляд на блондина, вдруг растратив искреннюю жалость, испытанную к нему на мгновение. Джин шагает за ними, не оборачиваясь на ступающего по пятам Намджуна, приказавшего Ману ехать обратно на базу. Тонированный лотус оставляет за собой клубы призрачного дыма, заполонившего сознание и легкие.***
Мурлыкающие приливы омывали песочный берег, томимый покоем и бесконечностью. Твердые листья одинокой пальмы взмывали в нефритовый купол неба, поглощенного чернью и шепотом театрально-патетичного ветра. Холодом обдували ранимые волны, зеленистый покров обрыва шелестел в такт ведомым цветам, нашедшим приют на скалистых склонах. В вечной погоне за надеждой, в вечной тоске по утраченному, в вечных метаниях за солнцем. Белоснежная ламбо тормознула рядом с поникшими кронами лип, дверные шарниры медленно приоткрылись. В кожаный салон пробралась будоражащая душу прохлада, пахнущая отречением, кокосом и морскими нимфами. Тонированный йеско остановился следом, заглохший звук мотора нарочито вспорол соленый воздух. Заблокировав дверцы, Тэхен оперся боком о тачку, нахмурив брови и подолгу, затяжно рассматривая омегу, сидящего на капоте и вглядывающегося в беспросветное, ласковое море — напевами о прошлом и светлом будущем залезая в вены. Остротой его линий резался похлеще сюрикэнов, заново изучая излюбленные черты, манившие, пленившие с первого взора. Альфа его своей безграничной загадкой нарекает, тайнами бездонными, запрятанными внутрь ракушек, сотканными из жемчужин. Жизнь свою без него ничем назовет и ни разу не пожалеет. — Чонгук, — зовет дорогим сердцу именем, подходя ближе и вдыхая его сладкий аромат, бьющийся под ребрами клубничными рефренами. Тэхен встает перед ним нерушимыми баррикадами, закрывая собой от стенаний и угроз. Он заключает его в ловушку собственных рук, кладя их на капот по бокам от омеги, упрямо отвернувшего голову и сжавшего алые губы. — Посмотри на меня, — просит он, цепляя большим пальцем его подбородок. Чонгук незаконно умилительно хмурит брови, дернувшись и с упреком взглянув в его верные глаза, наточенными мачете вспарывающие его сердце, укутывающие его одеялом из колыбельных и истошных криков тех, кого с ними больше нет. — Ты злишься даже после того, как я все давно объяснил? — с раздраженным выдохом спрашивает Тэхен, не давая ему увернуться от касаний и сжимая его тонкие запястья. Омега швыряется в него необузданными чарами, словами, задевающими нутро. — Зачем ты потащил его на личный разговор даже после того, как он назвал меня шлюхой? — с дикостью произнес Чонгук, сощурившись и подавшись вперед, в ничтожных миллиметрах от любимых губ. — Твой братик меня к своему роду приписал, надо было его просто отправить нахрен или обратно в Мексику, — фыркает он, в войне ревностно-яростных взглядов проигрывать не собираясь. — Хотя, первый вариант нравится мне больше. Альфа играет желваками, пытливо изучая его стервозное лицо, убийственно красивые черты, не жалеющие его ни капли. — Как я понял, ваши детские терки не закончатся? — не вопросом — фактом изрекает Тэхен и скользит горячей ладонью к его нежной шее, мимолетно огладив крохотную родинку и несильно сжав кожу. Омега шумно выдыхает в его суровое, огрубелое лицо, инстинктивно вцепляясь в сильные плечи и раздвигая колени. — Когда ты успел стать такой сучкой, Чонгук? — Когда ты притащил к нам эту шмаль, — шипит, как черная змея, своим ядовитым языком травя внутренности. — Отвали от меня, я поеду домой, — как приговор, провоцируя альфу. Чонгук дергается под ним всем телом, задевая коленом его пах, в котором стало тесно от одного его вызывающего вида. Он шумно выдыхает, по телу предательская дрожь от обжигающих касаний, необходимых похлеще кислорода, но гордость и ревность плещутся внутри, будто цунами. Упрямство, взращенное в нем еще в утробе. Демоны, разжигающие костер и уничтожающие в нем его строптивость. Ведь только Тэхену позволено его приручить. — Ты никуда не пойдешь, — цедит альфа в заалевшее ухо, хватая его запястья и прижимая их к стеклу ламбо над его головой. Чонгук извивается сильнее, смотря на него снизу с мутным желанием и вызовом. Тэхен усмехается и наклоняется к его лицу, втягивая носом аромат его сладкой кожи у щеки, шеи, и вгрызается в нее зубами. Омега громко вскрикивает, зажмурившись и до крови прикусив нижнюю губу. Теплый язык зализывает укус, чувственные губы покрывают мягкими поцелуями собственническую метку. — Я тебя ненавижу, — выдыхает с болью и любовью Чонгук. Альфа отпускает его немного покрасневшие кисти, и звонкая пощечина рассекает песочный берег, потонувший в шепоте приливов. Тэхену застилает глаза ярость вперемешку с возбуждением, удерживаемым вместе с внутренним зверем. Он ласкает затуманенным взглядом покусанные губы омеги, наславшие на него мириады проклятий. Тэхен согласен нести их бремя, но не может больше подавлять рвущийся наружу голод. — Как же сильно я истосковался по твоему телу, — хрипло говорит альфа, обхватив его лицо и припав к припухлым губам. Чонгук раскрывает рот, чтобы вдохнуть немного воздуха, позволяя ему протолкнуть свой язык в рот. Омега податливо сплетается с ним, проигрывая своим чертям, разрешает вылизывать кончиком нёбо и десна. Тэхен ловит дурман с его алых губ, глухих стонов, срывающихся с них. Облавы неминуемо настигали его при соприкосновении с нежной кожей, контрастом с его грубой, гладящей обнаженные бедра. Альфа оттягивает его нижнюю губу, пробуя ее сладкий вкус, и проходится языком по острой линии челюсти. Протяжный стон омеги взрывает его терпение, отдаваясь тяжестью в джинсах. Чонгук зарывается пальцами в его волосы, приподнимая голову и обхватывая зубами его кадык. Тэхен приглушенно рычит и вновь врывается в его мокрый рот, в наслаждении сминая горячие губы. Его обжигающие ладони скользят под малиновый свитер, сжимают белые бедра и стягивают тонкое белье из шелка. Омега выгибается и ударятся затылком об холодное стекло, когда альфа сминает его крепкие ягодицы. — Блять, сделай уже что-нибудь, — рвано выдыхает Чонгук, не зная, за что зацепиться, пока собственный член упирается в живот, который Тэхен покрывает ласковыми поцелуями. Ночная прохлада, доносимая западными ветрами, накрывает конечности мурашками, последние цветы, обитающие на увесистом обрыве, покрытом покоем и зеленью, роняют пастельно-пурпурные лепестки. — И что же ты хочешь, чтобы я сделал? — издевается альфа, с усмешкой нависая над ним и поглаживая его ляжки. Чонгук прикусывает нижнюю губу, томно глядя на него из-под темных ресниц. Тэхен готов убиться за один их чернильный, манящий взмах. Он несдержанно мнет в ладонях его упругую задницу, ждет, когда омега будет умолять взять его прямо на капоте чертовой ламбо. Его правила игры охотно принимают. Чонгук хватает его за шею и тянет на себя вниз. — Трахни меня так, чтобы я не смог ходить, — шепчет он на ухо и лижет его скулу. Тэхен с грудным рыком раздвигает его ноги, агрессивно всасывая губами в молочную шею. Омега издает мягкие стоны, царапая ногтями его кадык, отчего альфа жадно кусает его в изгиб ключиц. Стянув с него кожанку, он нетерпеливо берется за края его футболки, оголяя загорелую кожу с твердыми кубиками пресса, что напрягаются при его легком касании. — Сними ее, черт, — капризно стонет Чонгук, и альфа легко смеется с того, как он неловко пытается избавить его от одежды. Тэхен выпрямляется, животным взглядом обласкав лежащее под ним тело, идеальное настолько, что он согласен умереть под его ногами, пройдя тысячи войн. Он стаскивает футболку через голову, глубоко дыша и усмехаясь с восхищенных глаз, исследующих его крепкие мышцы. Он снова наклоняется к нему, гладя ляжки через клетчатые чулки, от вида которых ему бесповоротно срывает крышу. Чонгук часто вдыхает, воскрешаясь от его голодных прикосновений, рук, задирающих свитер до груди. Он гулко сглатывает, когда Тэхен расстегивает джинсы, следом снимая черные боксеры. Липкий страх забирается в каждую жилку, омега терзает свои распухшие губы, боясь, что не сможет принять его член в себя. Считав его боязливые мысли, альфа наклоняется и утягивает его в долгий, успокаивающий поцелуй, в утешение гладя его колени. — Будет немного больно, — предупреждает Тэхен, проклиная себя за то, что не носит в бардачке лубриканты. Чонгук согласно кивает, хоть и нежная кожа покрылась сотней мурашек. Альфа на пробу вводит в него указательный палец, немного удивляясь, что внутри тесно не так сильно. — Готовился? — с ухмылкой спрашивает он, целуя его пухлые щеки, веки, губы, и добавляя второй палец, от которого омега резко сжимается, обхватывая его торс ногами. — Ты думаешь, для чего я так вырядился? — шипит Чонгук, стиснув зубы от внезапной боли и впившись ногтями в его плечи. Альфа глухо рычит от узости, от обхватывающих его пальцы теплых стенок, едва сдерживаясь, чтобы не войти в него одним рывком. Подавлять хищные инстинкты оказалось сложнее, чем он думал. Мреющая муть бледного полумесяца отсвечивает на нежной коже, кротких сапфирных волнах, отражающих частицы призрачной луны и тени будущего, мигающего покоем за далеким горизонтом. — Не сжимайся так сильно, — просит Тэхен, пытаясь размягчить тугие стенки. Чонгук послушно расслабляется, содрогаясь и ловя раскрытыми губами пропитанный их ароматами воздух. Воспользовавшись этим, он проникает языком в его влажный рот, расширяя пальцами мягкий проход, осторожно двигая ими и надавливая. — Больно, — выдыхает протяжно омега, оставляя кровавые полосы на его спине и пряча розовое лицо в широкой вспотевшей груди. Тэхен накрывает его теплые губы своими, словно хочет сожрать их, не оставив ни одного целого места. Просящие, мелодичные стоны заставляют его оторваться и смочить слюной член по всей длине, чтобы не ранить свою робкую лань. Он медленно потирается головкой о его пульсирующий вход, берет себя за конец и прижимается кончиком к раскрасневшейся дырочке. Чонгук округляет губы в немом стоне, сжимая его бицепсы, надплечья, и почти задыхаясь. — Тише, mi fresa, — успокаивает альфа, гладя его бедра, коленки, зажимая между пальцами розовые соски и втягивая их губами. Омега стонет в дурящем удовольствии, отвлекаясь от боли на миг, пока член входит в него наполовину. Он сдавленно мычит, стараясь не сжиматься и не зная, каких усилий Тэхену стоит не вытрахать из него душу прямо сейчас, как он и умолял. — Я не могу...Тэхен, — его имя тонет в сладком стоне, а альфа погибает на самом темном дне от того, как ахрененно оно звучит с любимых губ. Он вновь смачивает член слюной для более скользкого проникновения и, вгрызаясь в истерзанную молочную шею, толкается до упора. Чонгук коротко всхлипывает, вонзаясь ногтями в его смуглую кожу, и шумно дышит. Его узкие, горячие стенки стискивают его настолько, что альфа негромко рычит от чистого кайфа, разносимого по вздутым от напряжения венам. Соленые капельки пота стекают по его мышцам, по вискам омеги, пока он вновь привыкает к его размерам. Удовольствие заполняет капилляры и клетку зверя, сидящего на привязи, пока ему не разрешат вырваться и жестко отыметь хрупкого мальчика, беспрерывно стонущего его имя. Тэхен плавно двигается в нем, задавая быстрый темп по мере того, как Чонгук начинает принимать его внутри. Он спутывает его кудрявые волосы, спускаясь голодными поцелуями от шеи к выпирающим ключицам, вбиваясь в него жестче с каждым тихим вдохом. Бедра альфы звучно шлепают по его упругим половинкам, пока на бледной груди расцветают собственнические засосы и укусы. — Тэхен, — томно кричит омега из-за глубоких толчков, задевших его комок нервов. Он в гребаной нирване. Окольцовывает ногами его пресс и срывает голос, сталкиваясь губами и пошло целуя его, плевав на ниточку слюны, стекавшую по подбородку. — Еще, Тэхен, пожалуйста, — хнычет он на грани плача, распластанный на капоте, жадно принимающий в себя длинный член, так хорошо заполняющий его дырочку. — В тебе так ахуенно, ты бы знал, — вырывается из альфы, придерживающего его талию, чтобы он не соскользнул. Он вбивается в него быстрее, будто завтра не настанет, и зверски смотрит вниз, как узкие стенки обхватывают его всего. — Ты не солгал, когда говорил на гонках, что, — Чонгук не контролирует свой голос, переходящий на вскрики. Во рту нещадно пересохло, он задыхается от наполненности и бушующих внутри чувств с каждым новым толчком. — Что вытрахаю из тебя всю твою сучность? — спрашивает Тэхен, тяжело дыша и вдалбливаясь до конца, плевав на то, как ламбо качается под ними. Чонгук прикусывает губу на пределе, его щеки покрываются лиловым румянцем, пошлые шлепки оголенных тел туманят сознание. Он глубоко вдыхает пропитанный потом, сексом, кровью и клубникой запах, кончая себе на живот с громким стоном. Альфа вынимает свой член и медленно входит снова, раскачиваясь взад и вперед прежде чем снова ускориться. Несколько раз толкнувшись, он изливается внутрь без предупреждения, наваливается сверху и жадно втягивает дурительный аромат его шеи, прикусывая кожу у венки. Омега устало извивается, тонировка тачки неприятно натирает его задницу, из которой сочится вязкая жидкость. Молчаливые напевы прибоев, орошающих золотистый песок, шелест одинокой пальмы, тянущей зеленые листья к сиренево-кобальтовому полотну. Обнаженная теплота переплетенных тел, тосковавших друг по другу пилигримов, скитавшихся в вечности по пустынным храмам и пристанищам. Прикрыв веки, Чонгук слабо перебирает пальцами волосы альфы, что неохотно выходит из него, оставляя после себе неправильное ощущение пустоты. Тэхен жмется липкими, ленивыми поцелуями к его груди, задирая мешающийся свитер, из-за которого омега вспотел до невозможного, морщась из-за спермы и соленых капель на животе. Он глядит из-под трепещущих ресниц на мазутную акварель небес, высчитывая редкие звезды, никак не соединяющиеся в созвездия. Он погружается в беспросветную пучину мучительных мыслей, наносящих ему фантомные увечия; моменты, желанные длиться бесконечность, но уходящие из рук, протянутых в бездну. — Знаешь, я не буду счастливее нигде и никогда, как сейчас, — полушепотом произносит Чонгук, вынимая из своего бьющегося в агонии и эйфории сердца осколки правды. Он взирает глазами золотой лани вниз, поглаживая волосы своего альфы, посмотревшего на него, как на самое ценное и дорогое, что есть в его жизни. Тэхен соврет, если скажет, что без него не сгинет. Он приподнимается на локтях и целует его багровые губы, взращивающие в нем смысл, силы и душу. Вожделение, безумие, едва утихшее в груди, возрастает снова, и Тэхен углубляет нежный поцелуй, врываясь языком в податливый рот, признающийся ему в любви и в следующую секунду посылающий к дьяволам. Резко оторвавшись и встав, он забирает с земли свою кожанку и футболку, затем поднимает Чонгука на руки и несет к прохладному берегу. Омега не задает вопросов, доверчиво уткнувшись ему в плечо и водя носом по шее. Белеющая пена окутывает мелкий песок, как уютное одеяло, вмиг скрываясь в гуще лазурных вод. Тэхен кидает свою одежду на песчаный берег, следом укладывая на нее омегу, поглядывающего на него снизу из-под густых ресниц. Он медленно снимает с него свитер, не уводя опьяненного, жаждущего взгляда с его оленьих, влажных глаз, отливающих чертовщиной. — Ты же не думал, что я остановлюсь на этом? — выдыхает альфа у его острой линии челюсти, прикусывая ее. Чонгук выгибается в пояснице, кусая губу и сводя вместе колени, когда с него срывают черные чулки вместе с ботинками. Альфа ложится между его разведенными стройными ногами, оглаживая щиколотки, колени и ляжки, оставляя на коже шрамы от своих палящих касаний. Омега лежит под ним полностью обнаженный, прерывисто дрожа и сжимая пальцами ткань его футболки под собой. В его шелковистые волосы вплетается пудровый песок, на его бледной коже играют розовый румянец и юная луна, его алые губы тихо вдыхают мирные приливы. Тэхен клянется, что никогда не видел ничего красивее. Он обрушивается на его губы глубоким поцелуем, смакуя их сладкий вкус и касаясь кончиком языка чужого, сплетаясь с ним до блаженных звезд перед глазами. Альфа разводит его колени, заставив окольцевать ногами свой торс, и хватает его за талию, входя в пульсирующую дырочку одним размашистым толчком. — Тэ...Тэхен, — приторно стонет Чонгук, вонзая свои ногти в его плечи и двигаясь ближе, не оставляя миллиметра между их телами. Чувствуя его в себе глубже, чем когда-либо. — Murrda, tan bueno, — матерится Тэхен, вгоняя член по основание и припадая к вспотевшей шее омеги, покрывая ее новыми засосами поверх прежних. — В тебе все еще так узко, блядь, — он голодно сминает его порозовевшие ягодицы, быстрее двигая бедрами и порыкивая, пока его дико кусают в грудь в отместку. Манящие, срывающие с последних тормозов стоны омеги доводили его внутреннего зверя. Он возбужденно смотрел, как влажные стеночки сжимали и принимали всю его длину, отчего он хрипло рычал. Шлепки мокрых тел эхом раздаются по безлюдному, тронутому прохладной ночью берегу. Голова Чонгука металась по нагретому песку, мозг разломился на маленькие частицы, утянутые в чистый экстаз. Обе руки Тэхена сжимали его ноги, приподнимая вверх бедра для лучшего проникновения, ритмично втрахивая его в тонкие слои их одежды. Омега сумасшедшей мантрой стонет его имя, находясь в полном забытьи — балансируя между небом и землей в его умелых руках, доводящих до содрогнувшего тело оргазма. Он бесконтрольно дышит, из последних сил держась за крепкие плечи альфы, что долбится в его дырочку, сильнее разбухая внутри. Прикрыв глаза в захлестнувшем нутро блаженстве, Чонгук отвечает на пылкий поцелуй, сплетаясь с ним уставшими языками и оттягивая руками его волосы. Тэхен бьется горячо и жестко, нависая сверху и кончая в него с протяжным рыком. Их животы запачканы в густой сперме, воздух разорван стонами и перемешанными запахами. Он выходит полностью с хлюпающим звуком, валясь рядом и обнимая поперек талии. Омега облизывает губы в утомленной неге, отдавая всего себя ласкающим касаниям и мягко улыбаясь. Тэхен гладит ладонью молочную грудь с его багровыми отметинами, переходя на кудрявые волосы и с кайфом пропуская их между пальцами. Его слух, напившийся мелодичным голосом Чонгука, сорванным от стонов, тешит робкое море.***
Уличные фонари слабо освещают ровную серую трассу с рядом роскошных особняков по бокам. Ламбо резвой прытью проносится по ним, заезжая в безлюдные окраины с несколькими виллами. На часах переваливает за три часа, пастельная чернота ночи висит над мигающим последними огнями городом. В открытые гаражи следом за тачкой заезжает тонированный йеско, моторы затихают как вернувшиеся после охоты дикие звери. Тэхен выходит из ламбо, забирая ключи у вышедшего из его машины Вонхо и хлопая его по спине. — Можешь возвращаться обратно на базу, если что-то пойдет не так, звони, — говорит альфа, смотря вслед уходящему альмиранте. Вилла погружена в полноценную тьму, отблески луны ложатся на зелено-лазурные воды в бассейне. Маленький ряд шезлонгов ловит мутные тени, на постриженном газоне и у лестничного входа горят миниатюрные подсвечники. У ворот стоят несколько бойцов, кивая ему в знак приветствия. Открыв переднюю дверцу ламбо, Тэхен останавливается на мгновение, искусным вором крадущее его сердце и помещающее в бледных ладонях омеги, тихо сопящего на сидении. Его голова опустилась к плечу, на припухлых губах поблескивает влага, густые ресницы трогательно дрожат, на голом стройном теле только его кожанка, прикрывающая бедра. Альфа наклоняется к нему, убирая с лица кудрявые вспотевшие пряди, и аккуратно берет его на руки. Чонгук жмется щекой к его груди в мокрой футболке, и Тэхен неосознанно прижимает его к себе еще крепче. Будто завтра тебя у меня отберут. Тэхен костьми ляжет, но никогда не позволит. Огромная спальня с панорамными окнами, вбирающими мерклый свет дорог, пушистый ковер, просторный диван из кожи, тумба из темного дерева с настольной лампой, бросающей тусклые блики на мягкую кровать с черной постелью, на которую он укладывает омегу, помыв его в мраморной ванной. Накрыв его обнаженную молочную кожу теплым покрывалом, он встает под холодные струи душевой кабины, ощущая, как терзающие мысли исчезают, а запачканные кровью руки омываются начисто. Я оставляю свое грязное прошлое за порогом и раскаиваюсь в твоих непорочных объятиях. Впервые заживают его уродливые увечья. Ложась по другую сторону кровати, Тэхен приобнимает Чонгука за талию, подолгу, любовно наблюдая за чертами его ангельского лица, вдыхая родной запах его волос и кожи — без него умрет от удушья. Он медленно прикрывает глаза, чувствуя счастье и первобытный покой, желанные длиться вечность. Пока он прислушивается к его соленому дыханию и верит в лучшее завтра.***
На границы с севером опускается чернота, мазутные полотна облаков накрывают базу, проникают в тонированные окна внедорожников, в патроны, в гаражи с заполненными тачками. У металлических ворот стоит кучка самураев с винтовками на плечах, громкий ржач разносится по темным окрестностям, окруженным болотно-зеленым лесами, за густыми чащами скрывающими кровавые тайны и могилы. Табачный дым выедает затхлый ночной воздух, спертые выхлопные газы, проникающие в липкие кроны, холодящие жилы запахи пороха и смерти, овеянные сухим мхом. Западный горячий ветер залезает под кожу, песчаные вихри самума забивают дыхательные пути. Ядовитый никотин оседает в легких, не находя выхода наружу. — Открывайте ворота, блядь, быстрее! — раздается свирепый голос за спинами самураев. Металл с оглушающим скрежетом раскрывается, мазутная тойота с клубами отравленного дыма въезжает на территорию базы. Мотор яростно рычит, из-под шин палит зов смерти, напряжение скапливается в нервных окончаниях. Следом подкатывает черный лексус, тормозя у одного из гаражей. Блестящая под блеклым полумесяцем дверца резко открывается, разносясь ревом по мрачному лесу с криком стаи ворон. Чанель выходит из салона, засовывая похолодевшие ладони в карманы кожаного плаща и вытаскивая пачку сигарет. Он чиркает зажигалкой и затягивается, пуская сизый дым в сторону тойоты, притаившейся в тени худых голых деревьев. Несколько самураев во главе с Мино подходят к генералу, опасливо поглядывая в сторону бездвижной тачки. Масуми идет позади крупных альф, с равнодушием на бледном лице сжимая винтовку. И только небесам будет известно, как фальшивая маска норовила треснуть все сильнее. — Почему он не выходит? — нетерпеливо интересуется Мино, кивая в сторону черной машины. Чанель бесстрастно выдыхает табачные струи в сине-аспидный купол, отвечая ему с короткой усмешкой: — Он выйдет, когда захочет. А если не завалишься, прострелит тебе глотку. И неподдельная правда в его небрежных словах морозит нутро. И среди убийц есть люди, нагоняющие страх в вены тяжелым хриплым дыханием. Дверца с водительской стороны резко открывается — биение собственного сердца притупляет оставшиеся в пропащих душах чувства, а рокот бренного мира затихает. Масуми нервно облизывает побелевшие губы, впервые за все прошедшие годы службы испытывая страх. Первобытный страх, ударяющий легионом наемников в виски, первобытный страх, заставляющий бояться последствий двух месяцев затишья. — Подойди, — приказывает он, и в тоне его сквозит колотый лед. Жилистые руки с торчащими венами, зажимающие между пальцами косяк, бездонные глаза цвета пропасти и хиганбаны, олицетворяющей кладбище и отраву. Один из самураев, сдав оружие и опустив голову, медленно подходит к нему. Сехун сверлит его затяжным, роющим ему яму взглядом, прислонившись боком к капоту тойоты. Его влажные волосы стянуты в хвост, на голом теле обтянутая цепями кожанка, на ногах потертые черные джинсы и массивные ботинки. Масуми стоит за широкой спиной Чанеля, задыхаясь от дыма и страха, заполонившего ребра и кости. Он неслышно сглатывает, когда их глава хватает самурая за затылок, сталкиваясь с ним лбами и грозно шепча ему что-то в лицо с синим дымком. — Его недавно выписали, он здоров и вчера отмечал день рождения своего брата, — запинаясь через каждое слово, альфа объясняется перед Сехуном, что слушает его с безэмоциональным, но парадоксом убивающим без пуль лицом. Секундами тишины измеряется вечность, слитая в канаву отчаяния. — Вот как, — вдруг разрывает молчание Сехун, усмехаясь и сильнее сжимая его заднюю часть шеи. Чанель скользит нечитаемым, привыкшим, но все еще не принимающим взглядом за его пазуху, и затягивается в последний раз. — Открой рот, — холодно велит он. И разве самурай посмеет ослушаться? Глухой выстрел пронзает молчание мертвого леса, пугая гвардию ворон, слетевших с острых сучьев. Масуми стеклянным взглядом смотрит на упавшее под ногами альфы тело, сквозь вакуум больных мыслей слыша облегченный голос Мино: — Подфартило не оказаться на его месте, — он расслаблено засучивает руки в карманы и кланяется подходящему к ним Сехуну, перешагнувшему через труп. — Завтра повезет ли тебе снова? — против воли вырывается у омеги. Он кусает себя за язык, нацепляя на лицо маску безразличной суки и ухмыляюсь разъяренному альфе. «Повезет ли всем нам?» — Следи за своим высером, Масуми. В следующий раз мне будет похуй, что ты омега, — предупреждает он и скалится, отворачиваясь к Рави, задумчиво смотревшего на Чанеля и Сехуна. Альфы стоят вдалеке от них, их напряженный разговор не достигает их слуха. — Почему Кай не приехал? — спрашивает Рави, мельком глянув на Масуми, отошедшего от них. — Он с Лэем договариваются с поставщиками из Осаки, вернутся послезавтра, — поясняет Мино, пристально проследив за омегой. На территории базы раздается звучный хлопок, привлекший внимание каждого самурая. Чанель дает сигнал собраться плотнее и снова закуривает, не смотря в сторону Сехуна, что коротко втягивает косяк, осматривая альф мутными глазами, в которых плещется безумие вперемешку с марихуаной. — Завтра мы приступаем к предпоследней части нашего плана, — неспешно, зарываясь в сознание смертельными щупальцами, — каждого, кто оплошает, я расчленю самолично. Самураи быстро расходятся, крича друг на друга в процессе подготовки, чертовски короткой для заданной им миссии. — Масуми, ты с ними, — кидает через плечо Чанель, возвращаясь со спортивной сумкой к лексусу. Омега понятливо кивает, а внутри кровавые осколки в тысяч терагерц, сдохшие под натиском боязней бабочки и уродливые обломки. У них никогда не было выбора. Мино стоит посреди толпы разбредающихся альф, с усмешкой хватая идущего мимо омегу за локоть и грубо прижимая к себе. — Вот и покажешь нам, как нужно пахать на заданиях, а то в прошлый раз нас с Рави чуть не прирезали, — он насмешливо смотрит прямо в его невозмутимые глаза, и Масуми на миг кажется — он на шаг приблизился к смерти. Рави стоит за его спиной, растерянно осматривая их обоих. Масуми бросает на него надменный взгляд, затем на сжимающего его руку альфу, и яростно отшвыривает его от себя. — Отъебись, подонок, — омега держится, чтобы не втащить ему винтовкой, но лишь поднимает свою черную сумку с земли и уходит. Мино вздергивает бровь, провожая его язвительным взглядом и усмехаясь уголком губ. — Мино, — зовет его Сехун, стоя у входа в базу и почерневшими глазами всматриваясь в мазутную полоску леса. Альфа резко подбегает к нему, сложив руки перед собой и опустив голову. — Ты должен сделать кое-что другое. Холодным клеймом отпечатываются на груди его слова, пахнущие падалью. Омега болезненно прикрывает веки, заглушая собственный истошный крик. Я больше не смогу тебя спасти. Прости.***
— Я поеду с ним, — уверено заявляет Чимин, безотрывно смотря в гневные глаза Джина, небрежно махнувшего на него рукой. Юнги стоит позади них с довольной улыбкой, но встречается с пытливым взором омеги, подмигивая ему и выбешивая сильнее. — Сам тогда отцу объяснишь, где пропадал ночью с этим необразованным пьяницей, — фыркает он, разворачиваясь к ним спиной, на что Юнги уязвлено выступает вперед, но Намджун тянет его обратно за локоть. Они стоят посреди роя кружащихся тачек, на часах переваливает за полночь, громкие биты невыносимо закладывают уши. — Передай отцу, что у меня есть два диплома с отличием, — усмехается Юнги, показав на Джина пальцем. Чимин закатывает глаза в унисон с Намджуном, который тщетно пытается потащить своего омегу домой. Джин с интересом прищуривается, театрально смеясь: — По смешиванию абсента с ромом? Альфа лишь шире ухмыляется, засунув руки в карманы. Чимин красноречиво поглядывает на дядю и кивает, с ноткой гордости посмотрев на Юнги. — Это правда, он ебашил в двух универах. А теперь поехали, мы как долбаебы торчим посреди трассы уже полчаса, — усталым голосом выдает Намджун и берет Джина за запястье, подталкивая к черному бугатти. — Привезешь его к семи утра, — строго кидает омега и вздрагивает, когда Юнги кладет руку на его плечо. Джину кажется, что он впервые способен убить. — Мне кажется, у тебя сейчас станет на одного брата меньше, — прикрыв рот ладонью, шепчет Чимин Намджуну, что несдержанно прыскает в кулак. — Передай нашему отцу, чтобы спал спокойно: все будет сделано, — альфа улыбается и щелкает пальцами, когда из его дружеских объятий беспардонно вырываются. Намджун громко вздыхает и качает головой, пока Чимин подавляет тихий смешок. — Отец тебя когда-нибудь пристрелит, — закатывает глаза Джин и обнимает на прощание своего племянника, садясь на переднее бугатти. — Смотрю, мой брат твоим верным альмиранте стал, — ржет им вслед Юнги из-за того, что Намджун открыл ему дверцу. Альфа кривится и показывает ему фак, садясь за руль и с звучным трением шин об асфальт выезжая на все еще оживленную дорогу. Сизые кольца дыма въедаются в легкие, рев мощного мотора отдается эхом в сознании. Прелесть лишенной звезд ночи пахнет скоростью, яростью и неверно принятыми решениями, ведущими за собой прочные нити наказаний. Яркий свет зажженой сигареты мигает маятником в беспробудной тьме, сеющей закатный свет. Чимин садится на капот макларена, опершись на него ладонями, и молчаливо, не моргая наблюдает за Юнги, пускающим свежий никотин в мрачно-синее небо. Он зажимает фильтр между бледными пальцами, вздутые вены норовят разорваться. Омега нервозно облизывает влажные губы, замечая их напряженную дрожь. Точенный грубый профиль повернут к шумному треку, разодранному новыми спорткарами, стартанувшими секунду назад. Их заезд был не последним. — Ты ведь сказал, что больше не куришь, — повторяет надоевшую до угольных дыр в душе фразу Чимин. Его тревожный голос оседает в грудной клетке зверя похлеще, чем табак. Юнги невольно усмехается, выдыхая горечь и страхи, затерянные в бесконечных детритах. Он резко поворачивается и идет в сторону вздрогнувшего омеги, хватая его подбородок холодными пальцами. — Ты больше не сядешь за руль этой сраной тачки, иначе я просто сожгу ее, — выдыхает он с ранящим дымом. Его грозный голос поселяется под ребрами как неминуемая кара. Чимин смотрит в его налитые кровью и болью глаза своими большими, согревающими теплом и солнцем, что больше не встает над серыми крышами пропащего города. Юнги отводит голову в сторону и глубоко затягивается по новой, морщась от противного, убивающего нутро воспоминания, как вырвал его из колючих щупалец смерти. Омега обхватывает его отчаянное лицо своими мягкими ладонями, прижимаясь лбом к его и утешительно шепча: — Отпусти эти мучительные мысли. Я буду рядом до последнего вздоха, пока ты не скажешь мне убираться из твоей жизни. Это будет день моей смерти, — швыряется откровением из мортиры, разлагая его на атомы. Юнги свирепо качает головой, выкидывая сигарету и ставя ладони по его бокам. — Не рассказывай мне про эту блядскую смерть, Чимин, — он со всей дури бьет кулаками по капоту, но у омеги и ресницы не дрожат. Он успокаивающе гладит его виски, скулы, волосы, следом покрывая все его лицо невесомыми, ласковыми поцелуями. — Ты ведь знаешь, что когда я сильнее всего тебя прогонял — это была моя самая отчаянная мольба остаться. Похоже, я все еще не научился показывать, как сильно я боюсь тебя потерять, — ненавидит себя одного альфа, прикрывая глаза при каждом прикосновении родных губ к его холодной коже. — Неправда, — выдыхает Чимин, убирая вороньи волосы с его лба, — я чувствую все, что ты не можешь мне сказать, а иногда слова вовсе ничего не значат, — он улыбается с уничтожающей теплотой, ведь давно видит все по поступкам, кричащим о том, как Юнги нуждается в нем. Больше, чем в жизни. Юнги улыбается краем губ, сжимая в сцепленных руках его талию и кладя голову на его нагретое плечо. Омега сильнее обнимает его, гладя заднюю часть шеи и упиваясь редким мгновением его слабости, нескончаемой боязни, вспышек агрессии и нечеловечности только за него.***
Чонгук сильно жмурится, смяв в пальцах черное покрывало, нагретое утренними лучами тусклого солнца. Он гладит ладонью пустое место рядом с собой, надеясь наткнуться на тепло чужого тела, и резко открывает глаза. Звуки льющихся струй из ванной успокаивают тревожный рой мыслей. Запах свежих цитрусов щекочет обоняние, омега лениво перекатывается на другой бок и мягко улыбается. На темной постели стоит круглый деревянный поднос с прозрачной вазой с розовой циннией и завтраком: сэндвичи с ветчиной, венские вафли с ягодами и стакан апельсинового сока, к которому припадает омега, осушая его наполовину. Бережным почерком он запечатлеет это утро на исписанных страницах своей души. Он облизывает влажные губы, влюбленным взглядом посматривая в сторону двери, из которой наконец выходит Тэхен с обёрнутым вокруг бедер полотенцем, вытирая другим мокрые волосы и широко улыбаясь ему. Чонгук лежит на животе, подперев щеку ладонью и томно глядя на него из-под ресниц. Альфа скользит потемневшим взглядом по его белым ляжкам, выглядывающим из-под черного покрывала, и хищно приближается к кровати. — Почему не поел? — спрашивает Тэхен, кивая на поднос и садясь у изголовья. — Тебя ждал. Омега соблазнительно наклоняет голову к плечу и тянет его на себя за шею для ленивого, чувственного поцелуя. Он вдыхает всем естеством его родной запах, смешанный с бодрящими нотками геля для душа, одеколона и покоя. Альфа подтягивает его к себе за талию, залезая горячими ладонями под просторную футболку и чуть прикусывая его нижнюю губу. Терпкое, шумное дыхание обжигает чонгукову кожу, и он сжимает его влажные волосы, жадно впиваясь в губы. Тэхен опрокидывает его на спину и нависает сверху, омега обхватывает его лицо бледными пальцами, облизывая розовым теплым языком его губы и со смешком отстраняясь. — Я хочу кушать, слезай, — Чонгук стреляет в него озорным взглядом, блестящим будто бы в ночи. Усмехнувшись, альфа выпускает его из мертвенных объятий, прислонившись к спинке кровати и с полуулыбкой наблюдая за тем, как омега откусывает огромный кусок сэндвича. Он удовлетворенно мычит и прикрывает глаза, словно ест последний раз в жизни. — Неужели ты научился так вкусно готовить? — он с подозрением смотрит на Тэхена, который задумчиво смотрит на него в ответ и вдруг улыбается. — Раз в неделю приходит повар, лучший в городе, — говорит он, на что Чонгук закатывает глаза и проглатывает клубнику. — А где ты достал циннию? Она так рано не цветет, — омега кивает на цветок с крупными красивыми лепестками, и альфа усмехается. — Дай угадаю, на соседней вилле сорвал. Тэхен пристально посматривает на него и щелкает по носу, театрально произнося: — Романтика исчезает, когда начинаешь копаться в ее сути, mi fresa. Чонгук задорно смеется, испачкавшись в шоколадном сиропе, которым были политы вафли, и подползает ближе, поднося большой кусок к сжатым губам альфы. Тэхен съедает весь и улыбается на его растерянный взгляд, довольно жуя. Он прислоняет его к своей голой груди, перебирая между пальцами чернильные мягкие волосы, пока он доканчивает свой поздний завтрак. Чонгук не соврет, если скажет — он был лучшим в его короткой жизни. Над серым городом сгущаются ранние пастельные сумерки, в догоравших лучах багряного заката блекнут зеленые стебли, шум пыльных дорог стихает, отдаваясь тысячам зажженных огней, переливающихся на холодных стеклах панорамных окон. В гостиной приглушенный свет настольных ламп, расположенных на тумбах по бокам черного кожаного дивана; мерный ход времени с мелодией на виниле. — Хо звонил, устраивает завтра вечером ужин у себя, — делится Тэхен, поглаживая стройные ноги омеги, лежащие поверх его коленей. Чонгук отрывается от потертых страниц книги, поднимая на него взгляд, мерцающий во тьме тысячами звезд. Он в свободной белой рубашке альфы, прикрывающей его бедра, тронутые легкой дрожью из-за обжигающих касаний. Тэхен откидывает голову на спинку сидения, сверля высокий потолок темными глазами, отливающими молчаливыми, вязкими мыслями о силе, бойцах, врагах и жизни, что лежит рядом с ним, чей запах течет по венам сладким ядом, исцелением, миражом. Чонгук сгибает одну ногу, его молочную кожу плавят длинные ладони, гладящие его голые ступни, колени и тонкие лодыжки. Его дыхание пахнет истомой и мускусом, его ребра норовят хрустнуть и не срастись вновь. Его молящие о вечности, поделенной на двоих, глаза видят лишь кроткого зверя, верно сторожащего его дом и постель. Мириады лунных бликов сеются в его шелковых волосах, немыми мантрами застывают на розовых губах, клянущихся в любви и гробе. Я смотрел на тебя и видел себя, преданного до одной даты гибели и могилы. Я смотрел на тебя и подавлял плач, вознесенный к небесам. Я просил для нас покоя, надежды на море, омывшее бы замаранные кровью ладони. Я просил беречь нашу семью, как берегу я, под проливными дождями ища спасения и защиты. Я просил светлого завтра, не омраченного страхами смерти и пуль. Я просил о жизни в твоих капиллярах. Я просил о яме, если тебя не будет. Я просил о конце вселенной, если тебя не будет.***
— Ты закончил? — мягко улыбается Уен, наклонив голову набок. Омега сидит на высоком коричневом барном стуле, просматривая в планшете меню за светло-бежевой стойкой, отливающей мрамором в тон прохладной плитке. Он отвлекается от гаджета, с горящими глазами прослеживая за тем, как Хосок бодро, несмотря на долгие часы обстановки детской, заходит на кухню. Альфа благодарно принимает стакан холодный воды, залпом осушая его и с громким звуком ставя рядом с графином. Размяв напряженные мышцы, он обходит омегу, наклоняясь и оставляя теплый поцелуй на его оголенном карамельном плече, виднеющимся из-за лилового свитера. Висячая белая подсветка в виде геометрических фигур освещает его загорелую кожу, узкие ладони, привлекающие к себе, пухлые губы, исцеляющие его нежным поцелуем. Хосок поддерживает его за затылок, легкими касаниями сминая любимые губы, и стараясь не сорваться. Уен нарывается сам, углубляя поцелуй и скользя языком в его рот. Альфа улыбается между шумными вдохами, оттянув его верхнюю губу и приласкав небо, сжимает между пальцами его малиново-серые пряди. — Остановись, — выдыхает будто бы себе Хосок, с трудом отстраняясь и хрипло дыша. Уен облизывает распухшие губы и усмехается, заботливо поправив его складки на черной водолазке. — Уже выбрал блюда на завтра? — интересуется он, сев рядом на стул и взъерошив без того спутанные волосы. Альфа выпивает еще один стакан и бросает на него пристальный взгляд, встречая ответный мутный, расплавленный, до хрипоты влюбленный. Омега грациозно соскальзывает со стула и подходит к нему сзади, положив ладони на его крепкие плечи и умело начав массировать их. Хосок в удовольствии запрокидывает голову и издает тихий рык. — Я выбрал европейскую кухню. Я позвал двух поваров, думаю, справимся до вечера, — Уен ласково сминает его надплечья, надавливая большими пальцами на заднюю часть шеи. Хосок слышит его слова в гребаном мираже, отдавшись тонким пальцам, доводящим его почти до экстаза. — Почему мелких не позвал или Джина? — интересуется альфа, глядя на него из-под тяжелых век. На лице омеги расцветает теплая улыбка при мысли о них. — Не хочу их тревожить, хочу приготовить все сам, — искренне делится он, через миг закатывая глаза. — Джин придет и начнет ебать мне мозги, что я так и не научился нормально смешивать специи. По-доброму усмехнувшись, Хосок накрывает его ладони своими и подносит к лицу, горячо целуя их и сжимая. Уена обдает бурлящими гейзерами, сжигающими его внутренности, когда рядом он, переплетя их пальцы ведет к истокам, обещающим им покой и защиту. Рядом с ним он чувствует себя безопаснее, чем в любом уголке мира. Рядом с ним он чувствует себя дома — в каждой из предначертанных им вечностей. — Пойдем посмотрим комнату, — говорит Хосок и берет его за руку, ведя на второй этаж и часто озираясь на него через плечо. Уен в призрачной дрожи кусает нижнюю губу, поднимаясь по ступенькам из темной плитки. Альфа открывает перед ним плотные дверцы, и мягкое голубое свечение потолка обволакивает покоем. В дальнем углу стоит белая кроватка с плюшевыми подушками, вместительный комод и махровый ковер под цвет. Пушистый пуфик стоит рядом с маленькой белой софой, фигурки луны и звезд висят на пастельной стене. Восхищенный, тронутый любовью и надеждами вздох срывается с губ омеги. Он улыбается счастливее, чем никогда до, поворачиваясь к Хосоку с влажными глазами и крепко обнимая его. Альфа по его прерывистым вдохам понимает, с каким отчаянием они оба ждут. Вдохнуть детский родной запах, напомнивший бы им о невинности. Уен садится на колени перед комодом, аккуратно доставая из него голубое боди с дельфином, теплый белый плед. Хосок присаживается рядом, с таящей улыбкой смотря на него и на детские вещи. Омега цепляется плывущим взглядом за панетки, связанные вместе с братом, и бережно прижимает их к губам и целует, как самое ценное во вселенной сокровище. Хосок обнимает его поперек плеч, ласково целуя в волосы, в виски и в щеки. Уен прикрывает мокрые ресницы, молясь никогда не проснуться.***
Спокойный дождливый вечер накрывает город бархатным покрывалом, сотканным из запахов влаги, поздних цветов и дымной карамели. С аквамариновых панорамных окон стекают мелкие капли, языки пламени танцуют на мокрых стеклах, вклиниваясь в черную облицовку. Мраморный камин заполоняет теплотой светлую гостиную с белыми диванами, обтянутыми кожей, черным журнальным столиком и плазмой на платиновой стене. В соединенной комнате обставлен горячим ужином длинный дубовый стол на металлокаркасе, ряд темных стульев по бокам, на полу глянцевая плитка, трогающая ноги подогревом. Белесый пар исходит из темной спальни, едва освещенной прикроватной лампой. В душевой стучит вода, донося ароматы бергамота, чистоты и легкой прохлады. На тихой улице слышится гулкий грохот моторов, сигналы и приглушенные крики. Уен резко поворачивает голову, в тысячах огней, отраженных на окнах, замечая подъезжающие машины. — Надевай, они уже приехали, — он протягивает отглаженную бордовую рубашку Хосоку, что быстро вышел из ванной с мокрым торсом, обтираясь на ходу. — Mierda del toro, — ругается он и благодарит, спускаясь вниз. Омега закатывает глаза и бежит за ним, одергивая кардиган в красно-белую полоску с огромным вырезом, на который альфа не успел обратить внимание. Уен довольно усмехается, приближаясь к Хосоку, стоящему у парадных дверей, и мягко прильнув к его плечу. В небольшом дворе раздается грохот, за которым следует громкий мат, колкое замечание и звонкий смех. Огромная плюшевая голова голубого кролика высовывается за порог, за ним вваливается Юнги, рявкнув на ржущего с него Тэхена, идущего за ним. — Поздравляю, брат, — широко улыбается Юнги, хлопнув альфу по плечу, — мелкий, — он приобнимает Уена, светящегося изнутри и снаружи, будто бы покрытого тонким слоем счастья, вплетающегося в самые кости. — Эта игрушка для другого мелкого, но ты тоже можешь поиграть с ней, только не деритесь, — подмигивает он и получает кулаком в плечо. Хосок хмуро хмыкает, мягко улыбаясь вошедшему Чимину и обнимая его. Омега в свободной молочной водолазке и широких бежевых брюках, протягивает ему маленькую коробку, обернутую синей лентой, и загадочно усмехается. — Хуету трещать пришел? — цыкает Уен, замахиваясь на альфу еще раз, но тот выставляет руки вперед в извиняющемся жесте. — Тапки надень, мутант, — кричит он вслед Юнги, который показывает ему фак и снимает промокшую кожанку, оставаясь в черной полосатой кофте. Чимин разворачивает брата к себе за плечо и стискивает в объятиях, поглаживая его по густым волосам и улыбаясь так, словно завтра — не предательски зовущий их мираж, словно завтра — взойдет самый золотой рассвет, взращивающий на ребрах дикие орхидеи. — Ты как будто прожил все, что было предначертано. Никогда не видел у тебя такого осознанного и спокойного взгляда, — с долей грусти произносит Чимин, скрывая немое, кричащие изнутри, и улыбается одними глазами, обещающими покой и исцеление, сжимает его ладони в своих, заботливо укрывшими бы от целого бастиона. Уен смотрит на него в ответ обескураженно, на самой бездонной глуби прочувствовав то, чего никогда не хотел бы испытать. — Ты сейчас в курсе, что он обосрал тебя? Намекает родному брату на то, что он уже стареет, ай-яй-яй, рыжая бестия, — цокает Юнги и качает головой, развалившись на кожаном диване с плюшевым кроликом. Он обворожительно улыбается омегам, в унисон кинувшим: — Заткнись. Тэхен усмехается и стукает пальцем по спине Чимина, непонимающе глянувшего на него снизу верх, и кивком говорит отойти. Омега хмыкает и подходит к своему альфе, больно пнув его в бок и клацнув зубами в знак предупреждения. Лицо Юнги искажается в гримасе, будто одна из масок но, и Чимин кривляется в ответ, закатив глаза. — Поздравляю, мелкий, — улыбается Тэхен, пожав руку Хосоку и вручив Уену букет с фиолетовыми георгинами, астрами и белыми розами. Передав брату крупные цветные пакеты с подарками, он отходит к дивану и валится рядом, подложив руки под голову. — Пойдем на кухню, Чимин, — зовет Уен, улыбнувшись брату через блестящую обертку букета. Омега резво вскакивает и плетется за ним, похвалив вкус альфы в цветах. Секундная тишина повисает после их ухода, овеянного слабыми отзвуками терпких, кружащих голову ароматов. — Удобный диван, да? — комментирует Юнги, сморщив губы, как ценитель, и проведя ладонью по обивке. — Швеция, — просто говорит Тэхен. Альфа щёлкает пальцами, сильно хлопнув его по спине и воскликнув: — Ай, мастак! Хосок проходит мимо них с грудой пакетов и с театрально перекошенным лицом. — Сомневаюсь, что он шведский. Его сюда насильно затащил господин Минхо в качестве подарка, — кидает Хосок с лестницы. — Принеси игрушку, брат, — просит он, поднимаясь дальше. Юнги и Тэхен переглядываются и усмехаются. — Ты уверен, что он не заминирован, hermano? — интересуется Тэхен, барабаня пальцами по обивке. Юнги резко встает и начинает ощупывать каждый уголок дивана, серьезно хмуря брови. Тэхен ржет и толкает его ногой в бок, кивая идти наверх. — В душе не ебу, — отвечает Хосок со второго этажа, голос его звучит приглушенно. Нагнав его на верхних комнатах, Юнги кладет одну руку ему на плечо, другой придерживая огромного кролика и весело озираясь по сторонам. Хосок качает головой, но добродушно улыбается, шире и трогательнее, как они приближаются к детской. Он отпирает дверь, пропуская брата вперед и ставя пакеты в уголок. Юнги застывает на месте, восхищенными большими глазами осматривая все, боясь сделать лишний глаз и ненароком сломать такиехрупкие, крошечные вещи, одеяла, пахнущие детством одежды. Он неслышно сглатывает и отмирает, поворачиваясь к альфе с бледным, пораженным, но тронутым отчаянием лицом. — Знаешь, брат, я не думал, что кто-то из нас доживет до этого, — он кивает на белую, мягкую комнату, с горечью усмехаясь. Хосоку бы ухмыльнуться тоже, скрыв за кривыми губами печали и страхов буйные приливы, как всегда делал Юнги. Но он лишь благодушно улыбается и приобнимает его, трепля по вороньим волосам. — Доживет каждый из нас и сбережет, — уверенне, чем когда-либо, пряча колющие шипы боязней, впивающиеся в смуглую кожу и оставляющие кровоподтеки. — Иначе ради чего мы боремся? Юнги шумно хмыкает и еще раз обводит комнату темным, изваянным из надежд взглядом. — В одном я уверен стопроцентно, — твердо произносит альфа, проходя вперед и усаживая кролика рядом с маленькой кроваткой. Он с наносекунду осматривает его чернильные бусинки вместо глаз, до чертей напоминающие чьи-то, и выпрямляется. — Первые на очереди тех, кого нужно беречь сейчас — твой ребенок, твоя семья, — говорит он прямо в настороженное лицо брата, сжигая в пепелище на дне угольных зрачков, и обходит его. В его дьяволами порожденном взгляде Хосок увидел погибель тех, кто посмеет притронуться к их счастью. Двор озаряется яркими, как крылья огненной птицы, фарами, и в один из гаражей заезжает черный бугатти. Намджун выходит из тачки и подходит к багажнику, вытаскивая оттуда несколько коробок в праздничных лентах, и блокирует дверцы после того, как омеги скрываются в доме. — Наконец-то, они приехали, — замечает Чимин, сидя за барной стойкой и закидывая в рот дольки манго. Уен крутится у плиты, подогревая говядину с коньяком и овощами, и быстро снимает с огня сковородку. — Уен, черт подери, не бегай так, — упрекает омега, спрыгивая со стула и идя за ним. Они проносятся мимо удивленно смотрящих им вслед альф, вставших с дивана. Повернувшись, Уен оказывается в самых теплых объятиях, прикрывая глаза и вдыхая клубничный аромат, панацеей проникающий в беспокойные уголки души. Чонгук берет его лицо в прохладные ладони и целует в щеку, ласково смотря в родные глаза оттенка топленого шоколада и обнимая крепче еще раз. — Я не очень против того, что Уен немного помолчит, но ты его сейчас придушишь, Бэмби, — заключает Юнги и нахально улыбается, скрестив руки за спиной. — Завались, мавафака, — огрызается омега и снимает пушистый тапок, швыряя его в альфу, что ловко уворачивается. Чонгук недовольно косится на него, но натыкается на пристальный, залезающий в вены взгляд Тэхена, окунающий в мириады воспоминаний о нем, о его руках на каждом миллиметре его кожи, о его губах, которым можно все. Щеки предательски алеют, и омега отводит смущенный до одури взор, заставив Тэхена коротко усмехнуться. Омега в махровой короткой кофте цвета сирени, черных джинсах с высокой талией и подтяжками; к его тонкой обнаженной талии намертво прикованы глаза альфы, скользящие вниз к стройным ногам. — Мелкий, — громко зовет с порога Намджун, завалив все коробки на пол и схватив Уена в охапку. Он сильно треплет его по волосам, спутывая их под недовольное бурчание. Джин тепло улыбается с них, дожидаясь, пока они пообнимаются, и вручает омеге оранжевую корзинку с акварелью маленьких цветков, которую он с детским восторгом относит в гостиную и ставит на журнальный столик. Чимин кладет локоть на плечо Чонгука, мягко переглянувшись с ним. — Так вкусно пахнет, — блаженно прикрывает глаза Джин, приобняв племянника за талию. — Ты прекрасно постарался, — пухлые губы трогает улыбка, ради которой умереть — не глупость — непреложный долг. За щедро накрытым столом льется приторная жидкость насыщенного цвета, окружая стенки прозрачных стаканов. Соленый воздух впитывает ароматы цветов, ягод и дыма. Черная виниловая пластинка крутится в уголке гостиной, освещенной мирным блеском луны и спящего города, царапающего последними огнями. Радостный смех отдается эхом в узких коридорах, изгибах лестницы, застывает отражением на ультрамариновых стеклах. Ступая по отравленным пескам, так легко привыкнуть к украденным у фортуны мгновениям. По ободку течет желтоватая смесь, пахнущая цитрусами. Хосок проводит указательным пальцем по граненым краям, крепко сжав стакан и поднявшись с главного места. Он обводит благодарным небесам, нежным на грани самоотречения взглядом каждого, кто сегодня сидит за его столом, и чувствует себя ответственным за их безмятежный сон. Как преданные звери сторожат своих любимых. — Я хочу пожелать нам только одного: чтобы мы не теряли тех, кто сейчас рядом с нами. Чтобы когда-нибудь мы снова собрались за этим столом, но нас бы стало немного больше, — он давит ласковую улыбку на последних слов, поднимая тост вместе с безмолвными молитвами. Его братья встают следом, звеня стаканами, как тихими мантрами о восходящем солнце, взращивающим в сердцах семена упования. — Твоими речами, Хо, — Юнги салютует ему и залпом выпивает жидкость, парадоксом не дерущую горло. — Если тогда опять не будет бухла на столе, я не приду, — морщится он, как от яда, и ставит на место стакан. Чимин, сидящий по левую сторону от него, усмехается краешком губ и кладет ладонь на его плечо. — Кто знает, может, к тому моменту, тебя будет воротить от алкоголя? — он вздергивает бровь и откусывает небольшой кусок вишневого маффина. — Это будет ебанный конец ебанной вселенной, — подает голос Уен напротив, невинно улыбнувшись на грозный взгляд Юнги, что поднимается с ехидной ухмылкой и уходит на балкон. Чимин провожает его тревожным взглядом и идет следом, ежась от холодного ветра, проникшего в вены. Он подолгу, мерками в бесконечность смотрит на сгорбленную спину Юнги, опершегося локтями на перила. Альфа подносит фильтр к губам, делает глубокую затяжку и с неуловимым кайфом выпускает серые кольца в ночное небо. — Эти сраные звезды пропадают, когда хочется поглазеть на них, — себе — адресом в пропасть. Он нервно сжимает стекла под собой, забив на горький дым, выедающий легкие. Омега кроткой поступью приближается и обнимает его со спины, прижимаясь щекой к его плотной кофте, как бездомный скиталец находит приют в объятиях саванны. Юнги накрывает большой ладонью чиминовы, сцепленные у него на животе, и невесело ухмыляется: — Я боюсь представить то, что заставит меня отказаться от своих привычек, — его скрытые исповедальни слышны только омеге, улыбающемуся так тепло, что льды внутри зверя разбиваются о железные валуны. Чимин вздергивает голову и пристально заглядывает в глаза, врезаясь в кровообращение и оставаясь жить в его органах. — Но один раз со мной такое уже случалось. И если это будешь ты, я готов отказаться от всего, что у меня есть. — Как бы странно ни звучало, у нас ничего и нет в этом мире, — тихо вторит омега, и в движении его розовых губ Юнги обретает покой. — Только мы есть друг у друга, — он прячет в изгибе его плеча свое лицо, замерзающее в ветре перемен и откровенной. Альфа шумно втягивает запах его рыжих волос, отдающий скорбью, верой и имбирным медом. — И пока мы есть друг у друга, у нас есть все. Юнги проглатывает душащие сомнения и сминает сигарету, разворачивая к себе омегу за узкие запястья и ревностно обнимая. Чимин теряет робкую улыбку в едком табаке, вжавшись всем телом в его и умиротворенно выдохнув.***
Джин медленно потягивает фруктовую смесь, изредка посматривая на беснующихся на кухне омег и негромко посмеиваясь. Тэхен и Хосок горячо спорят о том, у чьей тачки лучшая шумоизоляция, пока Намджун устало слушает их неубедительнее аргументы, сложив руки на груди. Телефон в кармане его брюк резко вибрирует, он вытаскивает его и хмуро пялится на экран. — Я отойду, — коротко бросает он и встает, накидывая свое бежевое пальто и выходя во двор. Альфы с подавленным напряжением смотрят в сторону двери и переглядывается. Джин поднимает подбородок, застывшим взглядом уставившись на края стакана и тихо, но строго, с маленькими ледоколами в голосе спрашивает: — Кто это? Хосок играет желваками, избегая взирать на него, хоть и не носит тяжелого бремени вины, убившей бы жизнь под ребрами. Тэхен ухмыляется с пугающих антарктид, нашедших убежище в костях омеги. Он встает и уходит за братом, не удосужившись объясниться. — Я не знаю, — честно отвечает Хосок, встречаясь с презрительным взглядом Джина и холодной усмешкой. — Если он вышел, значит, это по делам клана, в которые мы не можем вас посвятить. Ты сам давно это понимал, Джин, и никогда не задавал вопросов, — он посылает ему снисходительную улыбку и ободряюще хлопает по плечу. — Ему уже второй раз кто-то звонит посреди ночи, — с фальшивым равнодушием изрекает омега и резко встает, но Хосок хватает его за руку, смотря на него всепонимающими, утешающими глазами. — Мы разберемся с этим, но ты — даже не думай делать глупости, — строго говорит он, на что Джин усмехается краешком губ, слегка наклоняясь к нему и произнося: — Это твой брат делает самую огромную ошибку в своей жизни. Он вырывает руку и выпрямляет спину, направляясь в сторону входных дверей с омегами, выбежавшими из кухни и следующими за ним по пятам. Хосок запарено вздыхает и зарывается пятерней в волосы, вставая за ними. — Ты не останешься на ночь? — кусая щеку изнутри, чтобы не выпалить лишнего, спрашивает Уен, взирая на Джина молящими глазами. Омега слабо улыбается и прижимает его к себе, ласково целуя в макушку и убирая волосы с его карамельного лица. — С тобой останутся твои братья, а мне надо обратно в особняк, — он оглаживает щеку Чонгука, целуя и его напоследок, прежде чем дернуть ручку двери. Рецепторы отравляет терпкий запах бренди и табака; Джин врезается в их омут и крепкую грудь Намджуна, прихватившего его за талию. Омега вздергивает подбородок и надменно, с примесями гордой обиды оглядывает его, отталкивая и проходя мимо удивленного Тэхена, которого случайно задевает плечом. — Полегче, маркиз, — усмехается Тэхен, с азартом обернувшись на него. Огненные фары бугатти слепят на миг, выделяясь маревом в черни, заведенный мотор почти рычит. Джин показывает альфе средний палец, сдерживаясь не обматерить каждого, кто тронет его сейчас, но перед ним скалой вырастает тело Намджуна. Он мертвенно сжимает плечи омеги, отчаянно взывая к его жилкам, режущим ключицам и запястьям, требуя от них прощения и спасения от последовавших бы увечий. Они будто бы замерли на стыке столетий, веков, не предначертанных им эпох. Намджун хватает его за затылок и заключает в сильные объятия. Джин никогда не признается, что согласен похоронить себя в них с счастливой улыбкой на устах, в его ямочках, возвещающих рассвет и убивающих горести. — Я расскажу тебе все, как только ты сядешь в мою машину и мы поедем домой, — обещает альфа, осторожно поглаживая его мягкие волосы, пока сизые капли дождя стекают по их рукам, лицам и сердцам. Омега отрывается на наносекунду длиною в вечность, чтобы оставить невесомый поцелуй на его шее и уткнуться в нее вновь, теряя всего себя в подолах его пальто и биения в грудной клетке, принадлежащего только ему. В каждой из не предначертанных им эпох. Крупные струи бьют о темно-синие стекла, загораживая вид, позволяя увидеть лишь яркие фары, отдаляющиеся с бешеной скоростью. Омеги отлипают от окон и переглядывается с довольными улыбками, отвешивая друг другу по пятерне. — Я же говорил, прямо сейчас и помирятся, — усмехается Чимин и вскакивает с нагретого пола. Уен закатывает глаза и продолжает крутиться на барном стуле. Чонгук остается сидеть на полу, со странным порывом нежности наблюдая за стоящим под свирепым ливнем Тэхеном, к которому вышли Юнги и Хосок. — Я пиздец разочарован. Я думал, Джин заставит его приползти на коленях за такую херню, — он выпячивает губы и качает головой, макая шоколадные палочки в арахисовое масло и отправляя их в рот. Чимин бросает на него упрекающий взор, как на сумасшедшего, и с грохотом ставит чистые тарелки на барную стойку. — Джин может, но не с Намджуном, — омега прикусывает губу, аккуратно разрезая муссовый черничный торт. — Чонгук, ты же любишь кокосовую стружку, попробуй, — зовет он, протягивая подбежавшему брату кусочек. Чонгук опирается ладонями на стойку, наклоняясь и с интересом рассматривая торт. — Если на вкус будет, как дерьмо, то это не я заказывал, — отмахивается Уен и вздрагивает, когда Чимин с громким звуком роняет нож. Он с расширенными глазами пялится на вырез Чонгука, который растерянно смотрит на него в ответ. Уен прослеживает за его удивленным взглядом и усмехается, обмакнув палочку в масло. — Я знал, что у Тэхена зверские замашки, но не настолько же, — он кивает на россыпь засосов под его ключицами, ярко выделяющимися на белой коже. Чонгук опускает горло махровой кофты и раскрывает рот, покрываясь алым румянцем. — Черт, Тэхен, — выпаливает Чонгук и выбегает из кухни, слыша насмешливый голос брата в спину, что говорит взять консилер в ванной. Омега тихо матерится под нос и бежит в ванную на первом этаже, захлопывая за собой дверь. Его кожа отливает платиной под темным свечением и мазутными кафельными стенами. Вцепившись бледными пальцами в накладную черную раковину, он внимательно осматривает свое отражение, багряные, местами пожелтевшие отметины. Напоминание о том, кому он принадлежит. Чонгук кусает губы до струек крови, включает воду и вымывает руки, попутно озираясь в поисках консилера. Он ищет среди кучи косметических средств на белых приделанных полках, но ничего находит и раздраженно цокает, хлопнув по ободку раковины. Он мелко вздрагивает, когда дверь приоткрывается. Тэхен удивленно осматривает его, словно впервые, Чонгук смущенно смотрит на него в ответ, словно впервые. — Зачем пришел? — спрашивает Чонгук и немного отходит, садясь на стиральную машинку и прикусывая нижнюю губу. Тэхен усмехается и подходит к умывальнику, подставляя смуглые ладони под потоки холодной воды и проницательно наблюдая за ним через зеркало. Чонгук чувствует себя обнаженным, загнанным в капкан зверя. Тонкая черная водолазка альфы облепляет его мышцы, как вторая кожа, искушая его опустить взор ниже, смелее, порочнее. Тэхен скользит затяжным, хищным взглядом по его оголенной талии, чертовым подтяжкам, красиво облегающим ляжки джинсам. Он выключает воду, медленно вытирая руки с крупными синими венами и не отрывая глаз, отправляющих в пепелище и раздевающих догола. Чонгук непроизвольно раздвигает колени, когда он в рывок оказывается рядом, сжимая ладонями его бедра и прижимаясь носом к его шее, пахнущей молоком. Дурительный аромат, срывающий тормоза; Тэхен втягивает его как кокаин, тихо порыкивая и вгрызаясь в него жаркими поцелуями. Омега откидывает голову, окольцовывая его плечи и сгорая дотла. Он сжимает в пальцах волосы альфы, который терзает его ключицы, оттягивая кожу и оставляя новые отметины. — Чонгук, — мантрами в полутьме выдыхает Тэхен, задирая его сиреневую кофту и блуждая горячими руками по его пояснице, пересчитывая ребра и зажимая между пальцами розовые соски. Мягкий стон срывается с покусанных губ омеги, он выгибается в спине, как дикая кошка, и вжимается ногами в торс альфы. Тэхен зарывается пятерней в его шелковистые волосы, спутывает их и впивается в его сладкие губы. Прикусив нижнюю губу, он скользит языком в податливый рот омеги, приласкивает небо и сильно сжимает его талию, готовую сломаться от его голодного напора. Чонгук шумно дышит, сминая его губы, как в последний раз, углубляя влажный поцелуй и задыхаясь. Из-за безумием сотканных чувств, расшатавших его психику к херам, доведших его до могилы и вытащивших из холодной ямы. Чонгук смотрит из-под густых ресниц на их отражение, на крепкую спину альфы, спрятавшую его всего, на его обжигающие руки, собственнически сжимающие его тело, на свою бледную кожу, окрашенную всеми оттенками розового рядом с ним. — Тэхен, — нежно шепчет Чонгук в пьянящие губы, отрываясь и обнимая его, что есть силы. Будто завтра тебя у меня отберут. Омега прикрывает глаза, покрывая щекочущими поцелуями его веки, скулы, уголки губ, поглаживая заднюю часть его шеи. Тэхен стискивает его в объятиях, не насыщаясь его родным ароматом и улыбаясь, когда он тычется носом в изгиб его плеча. Никогда и никого он не сможет приютить в сердце, как свою маленькую лань.***
Ледяной дождь стучит по плотным крышам домов, марая небо черной палитрой. В камине яркое греющее пламя, теплый пар идет из миниатюрных чашек с цветочным чаем, на тарелках разложены куски муссового торта, на плазме крутится семейный сериал. Разлегшись на кожаном диване, Юнги комментирует действия главной пары, за что его пинает в живот прижавшийся к его груди Чимин. Хосок посмеивается с реакции своего омеги на каждое замечание, поглаживая его волосы. Уен удобно лежит на его коленях, подложив под щеку его длинную ладонь. — Я думал, вы уже пошли наверх, — дергает бровями Юнги, бросив короткий взгляд на вошедших Тэхена и Чонгука, что вцепился в его руку и не отпускал. Уен усмехается и бегло осматривает шею брата. — Нам всем пора спать, — омега наигранно зевает и встает, таща за собой и Хосока. — Мы будем в нашей спальне, Чонгук, — на полуслове его обрывает взволнованный голос: — С Чимином, — быстро говорит Чонгук и строит невинные глаза Тэхену, с толикой недовольства обернувшемуся на него. — Нет в тебе понимания, Бэмби, — полушипит Юнги и выдавливает улыбку, стуча кулаком по макушке омеги, что высовывает язык. Чимин кусает губы, чтобы не засмеяться, и приобнимает брата, махая на прощание. Альфа хватает раздраженного Тэхена за плечо и сильно хлопает его по спине, подталкивая к гостевым комнатам. — Облом пахнет клубникой, брат, — поджимает губы Юнги и уворачивается от летящего в него кулака. — Мы снова оказались в одной постели спустя столько лет, а в детстве и не вылезали из нее. Только я, ты, простыни, — перечисляет он, сощурив глаза, и тянется рукой в пропасть. — No jodes, заткнись, бля. Юнги дико ржет, рванув к ступенькам от бегущего за ним разъяренным Тэхеном, подбешивая его сильнее и прыгая вокруг перил. Хосок качает на них головой, пока омеги убирают со стола, и мысленно зовет братьев мальчишками, которые так и не смогли вкусить сладость детства. Ни один из них. Но он обещает подарить его своему сыну.***
Мрачные очертания ночи зависают над спящим городом, погруженным в тишь и безлюдье мокрых дорог, густые угольные облака обволакивают темные окна. Мягкая постель приносит мирные сны, веки не трогает привычная тревога, ладони покоятся на круглом животе, чувствуя легкий толчок. Резко открыв глаза, омега сильнее прижимает пальцы к животу и искренне улыбается, поворачиваясь к лежащему рядом Хосоку, который беспокойно приподнимается на локтях, нахмуренно смотря на него. — Он толкнулся, — счастливее, как никогда до, произносит Уен. В его горящем взгляде — мириады искр, убивающих частицами любви. Сглотнув и подняв край его пижамной кофты, альфа осторожно кладет голову на его живот и прислушивается, широко улыбаясь и гладя нежную кожу. Омега кусает губы, слегка дергаясь от того, как щекотно, и ласково перебирает его волосы, устало прикрыв глаза. Хосок не помнит, сколько слушал жизнь внутри его самого родного человека, пока не ловит тихое сопение. Он улыбается краем губ и целует его в оголенный живот, накрывая его одеялом и наблюдая за веером ресниц, охраняя его покой, его теплое дыхание, к которому привык так сильно, что без него умрет. Без худых плечей и рук цвета закатного каньона, уверенно нажавших бы на курок в один миг и залечивших бы увечья в другой. Без красивого изгиба губ, крошечной родинке на них, сочащихся с них яда и меда. Без его строптивой души, не обнажившей бы себя даже в могиле. Его баталия, его виселица, его смысл, его семья. Хосок приобнимает его и целует в растрепанные волосы, скользя влюбленным взглядом по точеным чертам его дерзкого лица. — Я слушал твое дыхание, и, казалось, нельзя было быть настолько счастливым.***
Звук сигнала слышится у закрытых ворот, тихий визг мотора пробуждает ото сна, лишенного кошмаров, пришедших мучительными отголосками. Телефон разрывается от беспрерывных звонков, разносящихся по всей вилле, окутанной было завесой молчания и теплоты. Затихшие дождевые капли мелко бьют о стекла прибывших машин, о крыши гаражей, о мятежные сердца, проснувшиеся под гнетом грядущего, как запертые в золотых клетках синие птицы пугаются нарезных карабин. Неосвещенная комната с единственной большой кроватью, на которой смята постель, и пустым шкафом. Тэхен в спешке одевается, накидывая кожанку и со сжатой челюстью перезванивая Намджуну. Юнги хлопает дверью, уже собранный и слегка промокший на улице, впитавшую холод с севера. В зияющей тьме он достает из тумбочки пистолеты, бросая один брату и засовывая свой за пояс брюк. — Не отвечает? — тревожно спрашивает Юнги, разминая костяшки, что как никогда раньше ледяные. Тэхен качает головой, свирепо набирая его еще раз и пряча оружие. — Нам уже пора. Раз у него нет времени на звонки, они уже въехали в город. Альфа разворачивается и бегло спускается с лестницы, за ним следует Тэхен, по пути врезаясь в переполошенного Чонгука, бегущего наверх. Он хватает его за плечи, заглядывая напуганными, впервые до боли напуганными глазами в его отчаянные, молящие остаться. Мягко прижав его к себе и пригладив ладонью спутанные волосы, Тэхен затяжно целует его в лоб и отпускает. Чонгук исцарапал бы всего себя до крови за то, что понимает все без слов, в которые больше не может облечь смысл. Чимин стоит у входных дверей, уже переодетый, провожая большими затравленными глазами Юнги, с виной мирозданий, что ему больше не по силам, глянувшего на него в ответ. — Нет, — приглушенные просьбы тонут в бездонном море жестокости и крови, которая обагрит город. — Нет, Хосок, пожалуйста, — умоляет Уен, выбегая следом за альфой и останавливая его за руку. В убитом влажном взгляде омеги он находит свое поломанное отражение, в его чистых слезах он хоронит себя вместо ямы. Альфы смотрят на него напряженно, выжидающе, пока он глубоко вздыхает и крепко обнимает Уена, сцеловывая соленые дорожки на его пухлых щеках. Юнги тяжело сглатывает и отворачивается, идя на улицу и всей грудью вдыхая ядовитый, пропахший порохом воздух. Чимин становится прямо перед ним, качая головой и обхватывая его бледное лицо теплыми ладонями. Альфа с утраченным смыслом во фразах обнимает его, оставляя короткие поцелуи на висках, волосах, прежде чем резко отстраниться. Яркие фары внедорожника режут глаз, стоящий у капота Вонхо подрывается и подходит к вышедшему Тэхену, бегая по его суровому лицу обеспокоенным взглядом. — Говори, — бросает альфа, разблокировав дверцы подогнанного йеско. Он замечает вставших с винтовками у ворот бойцов , прибывших для защиты виллы. — Часть из них окружила базу, другие разъезжают по городу, но у нас не так много людей, чтобы разбрасывать силы, — объясняет Вонхо, нервно посматривая на наставников, погрязших в ярости, и их омег, испуганно переглянувшихся. — Сукины сыны, блядь, — рычит Юнги и бьет кулаками по крыше внедорожника, садясь в макларен и резво заводя его. Чонгук медленно начинает задыхаться, будто бы его шею стягивают жилистые руки, увешанные черной росписью, и выступает вперед, вцепляясь в руку Тэхена. Во взгляде альфы чистая дикость, жажда мести и чужой крови, которой сполна напьется. — Особняк...Наши родители и Джин, — выпаливает Чонгук, прерывисто дыша и сильнее сжимая его руку. — Мы отправили к ним отряд бойцов, но сейчас никто никуда не сможет поехать. По городу разъезжать слишком опасно, поэтому вы останетесь здесь, — подает уверенный голос Хосок, открывая багажник йеско и закидывая туда спортивную черную сумку. Уен знает, что в ней, и губы вместе с мерзнущим телом трогает бешеная дрожь. Он прижимает руку к животу, рассыпаясь в немых мольбах за жизнь внутри, за всех, кем он дорожит сильнее, чем собой. Чимин приобнимает его со спины и согревает тонкие плечи, прося его вернуться в дом и вздрагивая от бешеного визга шин о мокрый асфальт. Макларен катится в ночь цвета пропасти, оставляя грязно-серые клубы дыма в груди омеги. Как сильно Чимин мечтает проснуться. — Ты отправил охрану к господину Киму? — настороженно спрашивает Тэхен у своего альмиранте, что согласно кивает и открывает дверцу внедорожника. Альфа буравит стеклянным, дьяволами рождённым взглядом содержимое своего багажника, не решаясь взять аспидную тяжелую коробку. Хосок хлопает его по плечу и подбадривающе кивает: — У тебя уже давно нет выбора, брат. Тэхен вдруг ненавидит его за правдивые слова, выедающие внутренности. Чем дальше бежишь от бездны, тем быстрее она нагоняет тебя. Он утробно рычит и вытаскивает коробку, громко захлопнув багажник и выдохнув: — Подойди, Чонгук, — до побелевших костяшек он сжимает коробку и передает ее омеге, с распахнутыми глазами, в которых и гребаный небосвод, и бездонная канава. — Если случится что-то непредвиденное, — альфа запинается, с трудом произнося то, за что согласен лечь костьми и добровольно взобраться на эшафот, — используй это. Чонгук губит его в предательски непорочном взгляде, внутри которого видит свои обломки, руины, рвины. Он осторожно прижимает к груди коробку, догадываясь о содержимом, и взирает на него смелой ланью. Тэхен играет желваками, сжимая и разжимая кулаками, впервые не смея утешать — он загнал его в срам, пагубу, червоточины, оставив клеймо на молоке кожи. Изъяны ноющие на его сердце себе не прощает. — Они вам не понадобятся. Вы будете сидеть в надежном месте, пока мы не разберемся с Хоккэ, — с еле подавленным гневом говорит Хосок и придерживает Уена за талию, подталкивая его вместе с Чимином внутрь. — Идемте. Чонгук озирается на них со страхами и горестями тысяч солнц, что больше им не светят. Они гниют в черни, темноте и сырости, кишащей из асфальтов, мокрых стеблей, листьев деревьев, доносящих колющие ветра. Тэхен оглаживает большим пальцем его бледную щеку, задерживаясь на секунду на его маленьком шраме и хрипло выдыхая: — Я впервые так сильно боюсь потерять тех, кого люблю. Прикрыв ресницы в млении от горячих, воскрешающих касаний, Чонгук накрывает его ладонь своей и умоляюще шепчет: — Останься в живых. Хосок беспокойно озирается, ведя омег в подвальное помещение под виллой, и отпирает металлическую дверь в самом конце узкого сероватого коридора через пульт управления. Он встает у порога, пропуская внутрь Уена, Чонгука и Чимина, трогая его за плечо и разворачивая к себе. Тэхен идет последним, тревожно осматривая пустую комнату без ничего, но с надежной дверью, и смеряет Чонгука долгим нежным взглядом. И дьяволы в нем возвещают им рассвет. — Что бы ни случилось, вы не откроете эту дверь, Чимин, ты понял меня? — твердо изрекает Хосок, сильно сжав плечи омеги. Он часто кивает, одними теплыми глазами прося вернуться, и заходит внутрь. — Запри на все замки, ее не проймут даже пули. Но не вздумайте выходить, пока мы не вернемся за вами, — он в ожидании прислушивается, пока все засовы не будут закрыты, и смотрит на Тэхена бурлящим в жажде убийств глазами. Запачканный кровью алый рассвет. Уен откидывает голову на прохладную стену, поджимая под себя ноги и поглаживая живот дрожащими пальцами. Чимин сидит на полу рядом с ним, успокаивающе ведя ладонью по его рукам, плечам, и улыбаясь так, словно они спрятаны в святой обители. Чонгук нервозно кусает губы, оставляя на них тонкие красные полосы, и царапает ногтями стену. Как облечь смысл в слова? Часы обретают длину вечности, втянувшую их в себя, как нещадные водовороты, без единого шанса на уцеление. С тлеющими надеждами вновь родных обнять и сощуриться от палящих теплых лучей. Чимин напряженно смотрит на черную коробку в руках брата, не заметив ее раньше. — Что там? — голос его звучит тусклым эхом в четырех замкнутых стенах. — Оружие, — бесцветно отвечает Чонгук, зарывшись пальцами в волосы и устало слизывая все новые капельки крови на губах. Уен отводит от него затуманенный взор, сосредотачиваясь на внезапных болях в животе и шумно дыша. — Мы и эту ночь переживем, вы оба даже не смейте думать по-другому, — тихо, но веря вздыхает Чимин, подозвав к себе Чонгука, что медленно подсел к ним. Он сцепляет свои пальцы с их, крепко сжимая и мягко осматривая обоих. — Особенно ты, Уен, малейшее беспокойство потревожит и твоего малыша. Уен громко хмыкает и роняет на его плечо голову, по которой жестоко долбят, норовя раздробить череп. Он ласково поглаживает другой рукой свой живот, ощущая, как жизнь внутри толкается, и глубоко вдыхает. Чонгук закрывает глаза, ложась на второе плечо брата и на секунду вспоминает, как спокойно дышать. Чимин возводит преданный взор справедливым небесам, скрытым плотным темным потолком, и одними губами шепчет им спасение. Пушечные выстрелы оглушают на мгновение, срывая резкие крики и дикое сердцебиение. Грохот винтовок становится все ближе, чужие рыки и рев двигателей раздаются во дворе вместе с ответными выстрелами. Чимин до боли стискивает их пальцы, не в силах заглушить собственное бешеное биение под ребрами. Он чувствует неестественную дрожь под боком, выпрямляясь и встревожено осматривая Уена, часто ловящего ртом воздух. — Что с тобой? — на грани истерии спрашивает он, ощупывая руками его живот. Чонгук подбирается ближе, сильно нахмурившись и вздрогнув от заложившего слух выбитого стекла. — Они пробрались в дом, — ненавистно шипит Чонгук, сжимая кулаки. — Я не знаю, но очень больно, — как в удушье молвит Уен, сжимая протянутую холодную ладонь Чонгука. Чимин замершим взглядом рассматривает их руки, не слыша глухих криков и тресков внизу, резко поднимается и берет из коробки пистолет. Под ошарашенные взоры братьев он снимает его с предохранителя, направляясь на выход и отпирая дверь. — Ты что творишь, черт подери? — кричит на него Чонгук, быстро приближаясь и хватаясь за рукоятку пистолета. Чимин цепко оглядывает его с ног до головы, четко и яростно проговаривая: — Отойди. Уен тяжело приподнимается, умоляюще смотря на них. В чонгуковых глазах плещется цунами из смерти, отчаяния и неверия. — Ты обещал Хосоку не выходить, Чимин. Положи пистолет на место, — просит Уен, но его слова так и не долетают до брата, умирая на полпути. — Нам не обещали, что по нам не будут стрелять, ворвавшись в дом, — Чимин рубит без жалости и попятных, оттаскивая от себя вцепившегося в руку Чонгука. — Я должен быть уверен, что никто не проберется сюда. Нас теперь четверо, Чонгук, ты не понимаешь? — цедит он сквозь сжатые зубы и открывает дверь. Лязг металла проходится по мозгу ядерным зарядом. Чонгук обреченно смотрит ему вслед с беспомощно сжимающимся в кулак пальцами. — Ты даже никогда не убивал, — полушепотом выдыхает он, и хватка Чимина слабеет на наносекунду. Он оборачивается через плечо, выдав одними губами: — А ты убивал? Омега не успевает ответить про единственный, фатальный раз в своей жизни, когда спустил курок, и не смог оправиться мерками в бесконечность, оказываясь на том роковом приеме в своих извечных, ранящих кошмарах. Металл с противным скрежетом закрывается, скрывая цветочный запах вербены с тревожными нотками. Чонгук с тихими рыками бьет стену, сломленными глазами обводя серую пустошь, заевшую ничем легкие. Он садится на колени перед Уеном, берет его лицо в свои ледяные ладони и нежно целует в висок. Чонгук сильно дергается от первого выстрела, прогремевшего по смутным воспоминаниям в гостиной, и бросается ко второму пистолету, крепко сжав его в руке. — Не выходи, Уен, запри дверь за мной, — неумолимо бормочет он и держит оружие перед собой, прислушиваясь, пока брат не закроется, и быстро спускается вниз. Выбитые осколки стекла обрушиваются на его спину, заставив прилечь от летящих со всех сторон пуль. Панорамные окна разрушены на каждом этаже, двор, освещенный тухлым светом сломанных фонарей, устлан дорожкой трупов. Несколько бойцов в черном отстреливаются от ворвавшихся в дом самураев, чьи смуглые лица наполовину закрыты масками. Видение выжигается клеймом в сознании и под ключицами, затянутыми в огонь и тлеющими в пепелище. Выстрел звенит прямо над его головой, и Чонгук пригибается, отбегая к перегородке с кухней и наводя прицел на одного из самураев, что замечет его и направляет на него пушку, но валится замертво. Чонгук стреляет первым. Не ощущая внутренних руин, как в первый раз. Потому что семья — это все. Все, ради чего он борется, ради чего он готов ринуться в безличие и в саму бездну. — Чертова сука, — слышит он позади и вжимается в стену, расширенными глазами смотря на резко выросшего перед ним генерала с винтовкой. Чонгук неслышно сглатывает под его довольным оскалом, сжимая пистолет сильнее и дергаясь от чужого яростного голоса: — Что ты там хуйней маешься, Рави? Венка на шее норовит лопнуть, омега соскребает последние горстки храбрости со своей души и бьет его кулаком в челюсть, не давая подняться и отбивая ногой винтовку. Его отвлекает подбежавший самурай, схвативший его за горло и прижавший пушку к его виску. — Блядь, Мино, здесь эта сука, — хрипит Рави, но не успевает договорить, как со второго этажа на его плечи спрыгивает Чимин, заряжая по лицу рукояткой пистолета и выстреливая в альфу, державшего Чонгука на прицеле. — Чимин, — на миг завороженно произносит омега, но брат смеряет его злобно-встревоженным взглядом, еще раз ударив коленом в грудь Рави, пока тот не разогнулся. Отвлекшись, Чонгук поднимает с пола свой пистолет и направляет его в самурая, собиравшего спуститься в подвал, и выстреливает в него два раза. Он встает бок о бок с братом, высоким заносом ноги выбивая винтовки у надвигающихся на них альф, и боковым зрением сторожа проход к Уену. — Что я вижу? — Мино с грозной ухмылкой спускается с лестницы, беззаботно перевесив оружие через плечо, и хлопает в ладони. — Бляди из Равенсара научились держать пистолет? — он нагло насмехается над ними, смещая внимание с поднявшегося Рави. Чимин ловит краем уха движение позади себя и сильно прикусывает губу, резко вскидывая руку и стреляя в колено альфы, что снова падает за грязную землю. — Сука, — севшим голосом выдает Рави, и, пока Мино приближается к ним, омега выстреливает в ребра, стараясь не убить его. «Пока что», — порочный шепот проносится в его капиллярах. Чонгук с застывшим ужасом смотрит на их руки, уверено сжимающие пистолет и метко целящиеся в каждого, кто посмеет подступиться к ним. Он слышит отдаленные знакомые звуки моторов, за километры различимые по багряным нитям сердца, и заряжается новым потоком смелости, держа приближающегося Мино на прицеле. За альфой идет другой самурай, чье лицо полностью скрыто за черной маской, открывающей лишь горящие в беспросветной тьме глаза. Мельком бросив беспокойный взгляд на подвал, Чонгук с раскрытом ртом порывается вперед, забыв о всех рамках, безопасности и разуме. Самурай вонзает длинный нож в спину Мино, толкнув его ногой на Чимина и скрывшись за кучкой альф, забежавших в дом, стреляя друг в друга. Омега в молчаливом шоке бьет Мино коленом в лицо, скидывая его с себя и было ринувшись за братом, но Рави прижимает руку к его рту и оттаскивает. Он выбивает его оружие и больно бьет своим в грудь, отчего Чимин забывает, как вдыхать, вцепившись в его душащие мощные руки. Альфа прикладывает его виском о разбитые куски стекла, продолжая душить с кровавой ухмылкой. Омега дергается, извивается, не находя сил на крики, пытаясь ударить его ногой, но невыносимая хватка темнит его сознание. Мутнеющим взором он видит Чонгука, отбивающегося от самураев, пытающихся проникнуть в подвал, и синеющими губами молит его о прощении. «Я не смог вас спасти», — поселяется в его жилках, пока веки предательски закрываются. — Блядь, я убью его, — рычит Мино и берет с пола свое оружие, с перекошенным от жажды смерти лицом идя к Чонгуку. Он раскидывает по пути всех самураев за шкирки, хватает омегу за волосы и со всей мощи бьет его голову об винтовку. Пистолет выскальзывает из вмиг ослабевших бледных пальцев. Мино ухмыляется и идет вперед через узкие коридоры цвета серых слез, прислушиваясь к окружающим шорохам, но не улавливая их. Он с нахмуренными бровями осматривает трупы своих самураев на бетонных лестницах, и крепче сжимает винтовку, резко направляя ее наверх. Вскрикнув, омега роняет пистолет и застывает у металлической двери, оказываясь под прямым прицелом. Мино с интересом склоняет голову набок, хищно оглядывая его с головы до ног и опуская пушку на уровне живота. Уен видит перед собой катастрофы, иссушенные моря и крошечные могилы. — Прошу тебя, не стреляй.