***
Макларен вновь едет в промежутке двух часов по расчетам Чимина, не видящим ни черта за плотной тканью чёрной повязки. Салон заполняет приторный запах вишни, исходящий от сидящего рядом омеги и подступающий к его горлу тошнотой: от аромата, от врагов, от шантажа, от предательства и самого себя. Руки снова туго связаны, но физическая боль — прах и слабый отголосок бури и разрух внутри. Мысли сжирают его заживо и укладывают в могилу, посыпая чёрной землей — сгусток презрения и ненависти. Мотор затихает, но мятежные цунами в груди — лишь пуще и жёстче. Масуми небрежно освобождает его глаза и руки, приставляя холодное дуло пистолета к виску. — Выкинешь что-то — я засажу тебе эту пулю в мозг. — Тикисё, Масуми, убери пистолет. — рявкнул спереди альфа и раздраженно глянул на омегу через плечо. Чимину впервые ощущал металл, давящий на кожу и грозящий одним нажатием смести его череп в ошмётки. Но с принятием худшего на угрозы чертовски плевать. Он ее добровольно пустил бы себе в лоб, упиваясь роковым и последним звуком в своей жизни. Но — семья. Набатом стучащая в груди, как только откроет глаза и вкусит рассвет, мантрой вырезанная на сердце, повторяемая безустанно после заката и первого блеска луны. Семья была всем. Всем, ради чего стоило жить, просыпаться, бороться. Потому обрекает себя на предательство, от любви и клятв о вечности отрекается, отдаляет себя на мириады планет от нежного зверя. Ведь на кону — семья. Одно слово и тысячи смысла, боли, крови и слез. Чимин опустелым взглядом уставился на омегу, затем на двух альф, сидевших впереди, и наконец глянул через стекло на виднеющийся невдалеке пентхаус. — Выходите. — просто сказал Мино, обернувшись на задние сидения. — И резче. Масуми подтолкнул его за плечо и вышел с его стороны, просовывая руку под его кардиган и вжимая дуло в поясницу. — Улыбайся, сука, будто мы с тобой дружим дохуя лет. — ехидно улыбнулся Масуми, шагая с ним к выстроенным в ряд небоскребам и аккуратным гаражам напротив. — На хуй таких друзей, — съязвил Чимин и приторно улыбнулся в ответ. — Блядь. — с таким же выражением лица сказал омега. — Падаль. — не остался в долгу Чимин, убийственно глянув на него и успокоившись только когда они подошли к дверям. — Мы ненадолго. Я заберу проект для универа и уеду. — Он выдавил из себя улыбку и поздоровался с бойцами, стерев ее в порошок, как только они преступили порог пентхауса. Масуми упирает дуло в поясницу, заставляя идти дальше, сам осматривает дорогую мебель и картины на стене. — Нехило устроились. — фыркнул омега, пробежавшись языком по пирсингу. Чимин ненавистно закатил глаза и нажал на кнопку лифта, смотря на своё треснувшее, как галактики внутри, отражение. Лифт тормозит на самом верхнем этаже, он достает из кармана карту и открывает ею дверь в квартиру. Пистолет снова прижат к виску, ему кажется, что металл нагревается от привычного соприкосновения с кожей. Омега заходит в кабинет Юнги впервые, с прискорбием, с душащей беспощадно совестью. На рабочем столе из тёмного дерева стоит компьютер больших размеров, омеги подходят к нему, Масуми заставляет его сесть в кресло и ввести пароль. Чимин прикрыл глаза и протяжно вдохнул, но смелости не набрался, дрожь в пальцах, тянущихся к клавиатуре, не унял. — Резче. — настоял Масуми и надавил на висок. Омега будто в пространстве переместился в сознание Юнги, представляет его мышление, мысли и действие, когда подбирал код. Несколько вариантов вихрем проносятся в голове, он старается зацепиться за один. Самое главное, ценное, добытое и достигнутое кровью и потом, за что костьми ляжет и города разрушит. Трясущимися пальцами Чимин вводит код: «р а в е н с а р а». На экране высвечивается меню с несколькими папками с названиями на испанском. Омега нахмурил брови, водя курсором мышки по ним. — Вот бля, — шикнул Масуми, наклоняясь к монитору, но ни черта не понимая. — Нам ещё и гуглить все это? Чимин пропустил его слова мимо ушей, по очереди открывая файлы, медленно так, надеясь, что Юнги сейчас придёт и спасёт его. Только знает, что не придёт, потому что в базе опять застрял. — Стой, — велит Масуми, вчитываясь в данные на экране, затем достаёт флешку. — Это оно. Перекидывай. Омега слабыми руками берет флешку и подключает ее к компу, отворачивая голову, чтобы не видеть блядских процентов загрузки. Будто если закрыть глаза на истину — она обернётся ложью. Но Чимин уяснил, что жизнь, выбранная им — вовсе не сказка. — Отлично. — усмехнулся Масуми, вытащил флешку и засунул ее обратно в карман кожанки. — Выходим также, без фокусов. Чимин хочет сказать, что ебал в рот его указания, но слишком занят: тем, что борется с дрожью в конечностях, криком, дерущим изнутри глотку, мольбах и воплях о несправедливости бремени и наказаний, выпавших на его долю. Они в фальшивую обнимку выходят из пентхауса, пистолет все ещё давит на поясницу, а ноги более ватные и непослушнее с каждым шагом. Омеги отходят на достаточное расстояние до макларена и залезают на заднее сидение. — Ну? — нетерпеливо спросил Мино и завёл мотор. — Сделано. — ответил с ухмылкой Масуми и повертел перед ним флешкой. Чимин прикусил губу и отвернулся к окну, холодно говоря: — Отпустите моего отца. Мино рявкнул ему подождать и набрал Кая, попутно выруливая на трассу. Омега не понимал ни слова из разговора на японском, в отчаянной надежде посматривая на альфу. Чимин зажал рот руками: тяжесть происходящего накрывала. Но перед ними слабым себе быть никогда не позволит, потому всю дорогу пялится в окно, подмечая, что они выехали в центр. На главной автомагистрали они тормозят, и японцы выходят из машины. Омега в недоумении выскакивает следом и хватает Мино за кожанку, крича в лицо: — Где мой отец? Мино рыкнул и сжал его запястья под настороженным взглядом Рави, что хлопнул друга по плечу, заставив успокоиться. — Вернётся твой пахан. Дома его жди. — ровным тоном произнёс Рави, дольше, чем следовало бы, заглянув прямо в сломленные глаза, затем сел в ожидающий их на обочине лексус. Чимин оперся ладонью на капот макларена, со вздувшейся от гнева венкой наблюдая, как тачка с ревом затерялась в длинном потоке машин, затем сел за руль и с соткой на радаре поехал в особняк.***
Полицейские сирены слышатся уже вдалеке, по оживлённой трассе авто легавых катятся подобно королям, сорвавшим куш. — Отпусти, пидор, — выплюнул Уён, дёрнув рукой, но хватка Сана была невъебенно сильной. Омега стиснул зубы и резко откинул голову назад. Капитан отшатнулся и схватился за ушибленный нос. — Только попробуй ещё раз дотронуться до меня, продажная сука. — по слогам выговорил омега, угрожающе и чертовски серьезно. Слезам и сомнениям места не осталось, решительность и готовность бороться до последнего, в днк внесённое, в утробе зарожденное, душит и храбрости придаёт. Уён презрительно осмотрел альфу и фыркнул, сел в маззанти, резво повернув ключ. Он иронично хвалит копов за то, что тачку не забрали, и заставляет мотор рычать, нагоняя дыма на Сана легким дрифтом и въезжая обратно на дорогу. Он выжимает из бака весь бензин, почти нагоняя тянущихся, как семейство черепах, цепь полицейских машин. Попутно он набирает с оставленного телефона Хосока номер Намджуна, жуя губы долгие секунды, пока на том конце не слышится хриплый голос. — Нам, fuck, мусора забрали Хосока. — выпалил Уён и яростно просигналил обматерившему его мужику на пешеходном. — Копы? — переспросил альфа, в трубке послышались возня и злобный голос Юнги. — Какая нахер разница? Приезжай в участок, — отчеканивает омега и отключается, замечая через зеркало заднего вида хёндэ Сана. — Nitwit. У главного полицейского участка Сеула на заполненной парковке стоят уже прибывшие авто, следом за омегой тормозит машина капитана. — Уён, — нетерпеливо зовёт Сан, следуя за омегой по пятам. Тот уверенно заходит в здание, не оборачиваясь, идёт прямо к стойке с дежурным. Альфа одобрительно кивнул охранникам, что хотели помешать Уёну, схватившему дежурного за воротник голубой рубашки. — Куда вы его потащили? — он повысил голос, сочащийся гневом и желанием растерзать. Несправедливость убивала в нем все живое. Сан взглядом разрешил своему сотруднику сказать, в какую камеру поместили Хосока. Уён пулей проносится по узким коридорам, будто знает каждый уголок, играя желваками и делая вид, что не замечает шагающего рядом капитана. После лабиринта поворотов они доходят до кабинетов с камерами, у самого дальнего стоят двое полицейских. Уён встаёт перед дверью, тупя взгляд в пол, затем резко поднимая его на альфу и тыча пальцем в его широкую грудь. — Не смей, — режущим тоном произнёс омега и толкнул дверь. Его крохотное сердце сжимается от черни и непринятия, крика о нечестности закона. И если ради Хосока придётся попереть против государства, погрязшего в деньгах и лжи, как в болотной топи — он согласен, без левых мыслей подпись поставит и собственными потом и страданиями вытащит любимого из клетки. Тюрьмы, в которую заточен — неповинный и навечно искренний, даже если на огрубевших ладонях запеклась чужая кровь. И у убийц бывает честь, совесть и правда, и у убийц есть люди, на тонких коленях которых находят они приют, эгиду и раскаяние. Уён на сломленных предательской дрожью ногах подходит к камере, треснувшими по сосудам глазами смотря на Хосока, сидящего на скамье и откинувшего голову на стенку. Альфа поднимается сразу, как слышит шум, ласковым на миг и впоследствии яростным взглядом сверкнув на омегу. — Ты что здесь забыл? — закипает Хосок, сжимая железные прутья камеры. Он отвернулся, чтобы глубоко вдохнуть и прийти в себя, и спросил мягче и беспокойнее: — Этот cabron тронул тебя? Уён маленькими шагами приближается к нему и кладёт кулачки поверх его рук, прижимаясь лбами через пространство между прутьями. Омега прячет от него влажный взгляд, стыдясь самого себя: только рядом с ним каждый нерв оголён, как проводок тока, душа его обнажена и хрупка, а тело слабо, млеет от ощущения его жара и тысячи обещаний защиты. Хосок разнял их пальцы и сжал его подбородок между большим и указательным, заставляя посмотреть на себя. — Не плачь, mi niño. — прошептал утешением альфа, погладив нежную кожу. Грохот со стороны двери отвлекает, отстраняет от самого дорогого. Хосок поджал губы и выворачивающим органы взглядом посмотрел на вошедшего Сана. Его блядская ухмылка танцевала чечетку на нервной системе альфы, в жилы поступала дозами бешенства. — Минутка идиллии истекла. — наигранно грустно сказал Сан, указав на дорогие часы на запястье. Хосок оценивающе усмехнулся: шакалы продажны. — Выходи, — кивнул он готовому наброситься Уёну и с издёвкой добавил: — Времени навестить будет ещё много. Очень много — целая жизнь. — Да я твою жизнь и весь твой змеиный род, — рявкнул Хосок и ударил по клетке. Сан склонил голову набок и под пристальным, режущим без ножей взглядом Уёна подошёл к альфе, сцепив руки за спиной. — В твоём положении опасно разбрасываться такими словами, Чон. — оскалился капитан, сделав заинтересованное лицо и наклонившись, когда Хосок поманил ближе к себе. Альфа просунул руку через клетку и, схватив Сана крепко за затылок, ебнул его лицо об клетку. Капитан с рыком отшатнулся от него, Уён подоспел сзади и, рассчитано с ноги заехав по его голеням, опустил его на колени. Омега выхватил из чехла его пистолет и, перезарядив, приставил к его виску. Сан облизнулся, с проигрышной ухмылкой посмотрев сначала на Хосока, не сводившего восхищенного и гордого взгляда со своего мальчика, затем на Уёна, прошипевшего на ухо: — Ещё раз зайдёшь сюда — прострелю тебе пустую башку. — омега сжал губы, сильнее вжав в кожу дуло и продолжив: — Не ухмыляйся, fuck, я стрелять умею. Хосок пустил усмешку, прекрасно понимая, что он не блефует: так уверенно и в правильном положении новичок оружие не держит. Но где, кто и как его научил — узнать целью себе ставит. — Даже не сомневаюсь. — хмыкнул Сан и встал под его прицелом, темным, животным взглядом смотря прямо в глаза. — Вот только осмелишься ли? Внутри волк выл от близости чужого альфы с тем, кто навсегда, телом, душой, сердцем и каждой пролитой слезой, каждым вдохом и заливистым смехом — его, навсегда его. — Cojones, отойди от него. — рыкнул Хосок, долбанув кулаком по камере. Сан ответил ему въевшейся в мышцы его лица ухмылкой и забрал из рук омеги свой пистолет, засунув его обратно в чехол. Он предупреждающе осмотрел обоих и вышел, у двери бросив напоследок: — И не надейся, что твои братки вытащат тебя отсюда. У них другие заботы. — на последнем альфа плюётся в него змеиным жалом, попадая точно в цель. Хосок дергает чертово железо, круша скудную скамью и вымещая гнев на стенах. Уён оседает на пол и накрывает ладонями лицо, опираясь на прутья камеры и слушая его ядовитые маты. Когда жизнь успела рухнуть, как карточный домик — вопрос, крутящийся в мыслях неустанно в жалкой надежде на ответ.***
Охраняемый похлеще крепости особняк встречает открытыми воротами и полупустыми гаражами. Чимин блокирует дверцы макларена, тщетно осматриваясь в поиске машины Шивона. Он кивнул поздоровавшемуся бойцу и вкрадчиво, с упованием спросил: — Отец не вернулся? Получает отрицательный кивок и отворачивается, вдыхая вечерний, густой осточертевший воздух, шагая к дому. В голове чертова смесь из лихорадочных опасений и сомнений, боязней, что былое — жестокий обман, и родителя больше никогда не увидит. Нечеловеческими силами Чимин зарывает в себе дозы боли, глотает до рвотных позывов слёзы, кулаки сжимает, скрывая пугающе трясущиеся пальцы. Он застывает у одной из высоких пальм, царапая кору и прикрывая глаза: забыть, смириться, успокоиться не выходит. «Какого быть предателем, Чимин?» В сознании чёткий прокуренный голос Юнги, его осуждающие, до самоистязания чуждые глаза кожу вспарывают, оставляя незаживающие раны. Он испуганно оглянулся и увидел заезжающий в особняк чёрный мерс, за рулем которого сидел Шивон. Чимин зажал ладонью рот, возводя мокрые глаза к тёмным с лиловыми переливами небесам, вдыхая полной грудью. — Отец! — задохнулся от счастья омега, с широкой улыбкой подбегая к нему и крепко обнимая. Родной запах вклинился в легкие и наполнил нутро минутным облечением. Альфа сперва не двигается, отходя от пережитого, затем отчаянно прижимает к себе и протяжно целует в лоб. — Где ты был так долго? — старается непринужденно звучать, мягко смотря на отца, встревоженно осматривающего его в ответ. — Сюда никто не врывался? — в беспокойстве спросил Шивон, подзывая бойца и повторяя вопрос. Тот доложил, что все было спокойно, и вернулся на пост. — Что случилось? — настаивает Чимин, кусая щеки изнутри и сжимая его ладони. Альфа отвернулся и поджал губы. — Небольшая западня. Ничего серьезного. — неохотно рассказал Шивон, сразу же затыкая раскрывшего рот сына: — Никто дома не должен знать, Чимин. Никто. Омега только обнимает снова, теряя лицо в изгибе его плеча: потому что сказать целое ничего, потому что знает и видел, потому что картина с ним, находящимся под прицелом, кошмарами ночными обещает мучить. Чимин мантрой повторяет себе: не похоронил бы любовь — хоронил бы отца, роняя слёзы на его окровавленное, бездыханное тело.***
Мутные тучи пеленой ложатся над крышей виллы; у ворот патрульная охрана, стекла отражают яркий свет ламп. За дубовой дверью — борьба за жизнь, писк аппарата и провода с кислородом. Над его изголовьем сутки проводит, ладонь в своей сжимает и родные черты в себя впитывает. Скрестив руки на груди и опершись на стенку, Чонгук смотрит на его сгорбленную спину и долгий, тяжёлый взгляд, направленный на родителя. Понимает его и бесконечно восхищается: найдя утраченное тепло, единственное родное, из-под сердца которого на свет появился, веками ждал бы пробуждения, мягкого слова и касания, вернувшему бы рассветы прогнившему насквозь городу. Дверь тихо открывается и показывается макушка Джина, заходящего на проверку своего пациента. Тэхён кивнул ему и встал, перемещая до одури зависимые глаза на Чонгука. В них омега плавится и топится, мелко дрожа от горячих рук, прошедших по запястьям и переплетшим пальцы. Альфа повёл его за собой на балкон, с которого был виден мерцающий сотнями огней Сеул, недосягаемый, как беззвёздное небо над их бренными головами, жестокий и плюющийся наказаниями, как острыми стрелами, попадающими в живые мишени. У боли есть цель. Тэхён встал сзади, вжимая его в свою грудь и обнимая спереди. Чонгук в кольце его рук себя в гребанном убежище чувствует, самом надёжном и защищённом, скрытом от глаз алчных врагов. — Время жестко выжирает нервы. — сказал альфа и заглянул в бесконечную вселенную любимых глаз, заменяющих ему созвездия. — Ожидание стоит того. — улыбнулся омега, освещая ему затянутые чёрные дыры в груди. Дьяволы преклоняются пред его властью над ним. — Ты звонил домой? — интересуется Тэхён, перемещая ладони на талию. — Отец сказал, что они все в сборе. Только Уён не приехал ещё. — беспокойно заметил Чонгук, наблюдая за его напряженным взглядом. — Хосок не звонил тебе? Альфа отрицательно мотнул головой и медленно облизнулся. Догадки рождались сами собой, и каждая казалась хуже другой. — Никто из них не звонил. — распалялся Тэхён, вглядываясь в наступающую тьму. — Значит, все хуево. — Разве у нас может быть по-другому? — с горькой оскоминой усмехнулся Чонгук, обняв его за шею. Альфа вытащил из кармана телефон, набирая Намджуна. Долгие гудки — безответно. Хосок — безответно. Свирепый испанский мат, и лев внутри яро рычит. Юнги — после последнего гудка слышится шепелявый хриплый голос. — Cojones, hermano, что за хуйню вы творите? — Desmadre, брат. Япошки взорвали гаражи Нама на окраине, он рванул на разборки, ебать его. — тон альфы гневнее с каждым словом. — Хо забрали эти jotos в фуражках, малой с ним. Тэхён слушает и хереет, в ярости сжимая перила. — Ты сам где? — процедил сквозь зубы альфа, в мыслях расчленив проклятых якудза, и обещал себе воплотить месть в жизнь. — Хо вытаскивать поебашил. — отозвался Юнги. Альфа отключил звонок и повернулся к неспокойному Чонгуку. — Я должен идти. — неумолимо приговорил Тэхён, разъярённо посмотрев на омегу, удержавшего его за руку. Сдвинутые аккуратные брови и надутые губки умиляли, но альфа знал, что в бездонном взгляде его — черти сальса пляшут. — Куда ты собрался, когда твой папа там за жизнь борется? — упрёк Чонгук, смотря в решительные глаза напротив. — Если не пойду — потеряю брата. Эти carbons стопроцентно устроили ему засаду. — резанул Тэхён и, вдохнув полной грудью, взял его мягкое лицо в свои большие ладони. — Я скоро вернусь, обещаю. Чонгук положил пальцы поверх его рук и покорно поцеловал в губы, глубже затянувшие в чувственный поцелуй из помеси доверия и верности. Тэхён нехотя отстранился и поднял его голову за подбородок, повелительно шепча: — Закрой все окна и не вздумай выходить. Омега отвёл встревоженный взгляд и кротко кивнул, выдавливая тихое «будь осторожен» и наблюдая за тем, как он спрыгивает с балкона и идёт к гаражу. Бойцы следовали за ним и слушали с минуту его наставления, вытаскивая из-за пазух оружие. Чонгук обнял себя за плечи из-за порыва ветра в спину, заметив вошедшего через ворота Вонхо. Тэхён выгнал рычащий йеско из гаража и, просигналив ему, выехал из виллы. Чонгук за него вновь молится и заходит обратно после того, как Вонхо жестом показывает ему закрыть дверцы.***
Железо упирается в позвоночник, ощущающий напряжённые мышцы чужой спины. Уён медленно раскрывает глаза и поворачивается лицом к камере, прижимаясь лбами к альфе, переплетшим их пальцы через отверстие. Хосок в первый раз чувствует его уязвимость, за маской дерзости скрытую робость и вселенскую преданность семье, любимым. — Ты останешься здесь навсегда? — по-детски спросил омега, злясь сам же и дикой пумой посматривая на дверь. Полицейские забрали его телефон, пригрозив, что иначе выпроводят из участка. — Немного осталось, niño. — коротко улыбнулся альфа и сжал кулак.— Этот бес отхавает своё, когда я выйду отсюда. Уён с усмешкой погладил его сбитые костяшки и прикусил губу, вновь погружаясь в водоворот мыслей. Он насчитал несколько часов их нахождения здесь, на улице, он уверен, начинало светать. Под его боком провёл долгие минуты, растянутые в вечность, слушая мятежное дыхание и необузданным ароматом даруя успокоение. Хосок не понял, за какие подвиги в прошлом получил такие перемены в его поведении, узрел обнаженную душу и вкусил его мягкие касания, теплом создающие в его груди дом. Он смотрит на трепет его густых ресниц и безысходность раскрытых немо губ, осознавая до чертиков ясно, что больше без не сможет. Сгниет в пустоте и тиши, цельным и прирученным больше не станет. Он смотрит на него и видит любовь, он смотрит на него и видит семью. Семью, за которую до талого. В коридоре слышится оглушительный грохот и смешанные голоса копов в унисон со свирепым матом. Хосок поднялся с широкой ухмылкой, переглянувшись с встрепенувшимся омегой и успокоив: — Это Юнги. Уён расслаблено улыбнулся, возвращая былую бойкость на трон: — Наконец, бля. Дверь в камеру была выбита с ноги, и на пороге показался озверевший Юнги в смятой военной форме и держащий за шкирку дежурного с ключами. Позади него лежали перебитые полицейские, сам он подтолкнул альфу к камере и бросил: — Открывай эту ебаную клетку. — он умереннее взглянул на Хосока и широко улыбнулся: — Сорян, братка, немного опоздал. — затем теплее посмотрел на стоявшего рядом Уёна и прижал его к себе, слабо хлопая по плечу и благодаря. — Ты сообразителен, мелочь. Хосок не дал копу до конца отпереть замок и резко дернул дверцей, повалив его на землю. Уён подбежал к нему первым и задушил в объятиях, щекоча кожу прядками волос. Альфа протяжно вдохнул их аромат, словно кокаин, и отстранился, крепко обнимая брата. Юнги сжал его затылок и глянул на лежащих легавых, шкодливо ухмыляясь. Хосок перехватил его мысли и запихнул дежурного в камеру, помогая брату перетащить туда и остальных ушибленных, затем запер клетку и засунул ключи в карман. Смачно заржав, Юнги заценил проделанную работу и направился к выходу, кинув напоследок: — Ебать как долго я мечтал это сделать. Хосок хмыкнул и притянул к себе Уёна за талию, по пути выплевывая гневное: — Капитан где? Юнги пожал плечами, передавая омеге его телефон. — Хуй знает: под мой кулак не попал. — ответил альфа и хлопнул его по плечу, усмиряя пыл. — Потом разберёшься с ним, брат, нам надо на базу.***
Наводящая подозрения тишина стоит над виллой, подобно тем беспросветным облакам. Чонгук зашёл обратно в комнату с папой Тэхёна, где сидел в кресле Джин, читавший книжку в твёрдом переплете. Чонгук зацепился взглядом за издающий писки аппарат и удивлённо отметил участившееся сердцебиение. Он растормошил плечо дяди и ринулся к изголовью кровати, с раскрытым ртом наблюдая, как омега разлеплял глаза. Чонгук словно видел чудо собственными горящими глазами, сосредоточенными на его лице. Он стал первым, кого омега увидел после долгого погружения в водоворот бессознательности, потому чувствует неписаную обязанность и вселенскую неловкость. — Господин Итук, — в почтении произнёс Джин, склонившись над слабо вертящим головой омегой. Чонгук сидел подле них, вмиг растратив вертевшиеся в мыслях слова и немо смотря на постель. Выстрелы режут барабанные перепонки и содроганием проходятся по нутру. Чонгук резво подскочил, переглядываясь с испуганным Джином и быстро шепча: — Останься с ним и запри за мной дверь. Джин схватил его за локоть и встревоженно причитал: — Ты куда собрался? — Скоро вернусь. — Чонгук выдернул руку и убедительно улыбнулся, выходя. Сердце рвало тонкие рёбра, пока он, умеряя дыхание, бежал наверх, в кабинет Тэхёна. Подлетев к огромному шкафу, он начал рыться на полках, неприятно жмурясь от гремевших выстрелов. — Да блять, — шикнул он и приземлился у тумбы, яростно отодвинув ящики и наконец найдя необходимое. Он зачаровано осмотрел блестящее в темноте дуло пистолета, надёжно взял его за рукоятку и зарядил. Он не позволил руке дрожать, сжимая крепко оружие, а свободную руку сцепил в кулак и вышел. Уверенный, что снизу нападающие зайти не смогут, он движется к опасным точкам — балконам. Чонгук вжимается в стену, когда слышит шум и стук у дверцы, глубоко вдыхает и на обратный отсчёт резко, напролом идёт туда, толкая ногой дверцу и выстреливая в кравшегося самурая. Инстинктивно он повернулся в сторону, все ещё держа палец на курке и направляя пистолет на следующего. Вонхо поднял руки, ошалело смотря то на него, то на пристрелянного самурая, которого он сам не успел прикончить — Чонгук опередил. — Какого хера? — выпалил он и затолкнул омегу внутрь. — Зайди обратно. — Нет. — уверенно отказал Чонгук, чувствуя силу духа, заполняющую все естество. Потому что стоять за своих любимых — вечный долг. Семья стоит того, чтобы замарать ладони чужой кровью. Чонгук уяснил это правило гнилого мира, где побеждает меньшее зло, ведь добро испарилось печальным эхом сотни веков назад. Внизу послышался звучный грохот, на которое тело и рука, сжимающая оружие, отреагировали рефлексом. Чонгук двинулся по ступеням, не слушая шипений Вонхо за спиной. В упущенный миг он остался один во тьме, где и черти ослепнут, старался дышать тише и твердо ступать вперед. Огрубевшие ладони заткнули рот, тяжелое тело впечатало его в стену, в шею впился холодный металл. Чонгук будто опытным, верным солдатом, прошедшим войны, приставил пистолет к чужому виску и заглянул в заволоченные чернью глаза, узнавая их из мириадов других. — Тэхён, — выдохнул с нотой облегчения и убрал оружие. Альфа сделал то же самое, блуждая иссечённым гордостью и гневом взглядом по его фарфоровому лицу. Чонгук на дне его зрачков падал и обратно дорогу не находил, мягкими касаниями раны исцелял и шёпотом напевал о рассвете. — Ты долго. — улыбнулся он, позволив отнять пистолет. Тэхён мучил проницательными глазами, залезающими под кожу и ищущими ответы. — Не смей трогать оружие, Чонгук. — велел он, но омега приложил палец к его губам, напористо и смело перебивая: — Я уже замаран, Тэхён. Нельзя зайти в воду и выйти, не намочив ноги. Альфа ударил кулаком рядом с ним, заставив шумно выдохнуть. Чонгук видел борьбу дьяволов в его груди, рвущих и мечущих, вопящих о неправильности, запретности реальности. Поздно. Слишком поздно вытаскивать его наружу, ведь война стала и его стихией. — Я сам выбрал этот путь. Осознанно и без попятных. — утешает, объясняет омега, поглаживая его лицо и коротко целуя в губы. — Если в конце нас ждет смерть, просто держи меня за руку. — в такт словам Чонгук переплетает их пальцы, кусая губу и глотая больное:«я буду счастлив умереть, зная, что был любим тобой»
Тэхён усилием вселенной сдался и поцеловал горькие от невымолвленного, но по-блядски сладкие губы, с клубничным привкусом оседающие на языке. В немоте чувств альфа его опережает и закапывает внутри наболевшее:«я буду счастлив умереть, зная, что рядом с тобой я был живым»
Чонгук вносит в тягучий поцелуй тоску и безумие, в вены навечно втравленное, и берет его за руку, шепча в губы: — Пойдём, тебя ждут. Тэхён за ним в бездну спустится, если попросит. Омега загадочно и нежно улыбается, хороня его заживо в изгибе губ. Он ведет его к закрытой двери и зовёт Джина, появляющегося в проёме с перепуганным за него лицом. Он переводит лезвенный взгляд на Тэхёна и смягчается, отходя и позволяя ему войти. Чонгук дергает плечом от укоризненного взгляда омеги и обезоруживающие улыбается, обнимая так, что злиться не выходит. Тэхён обернулся на закрывшуюся дверь, но продолжил подходить к кровати, подмечая убранные штативы для уколов. Колени норовили подкоситься, и каждая мышца напрягалась с приближением. Он с нервами-оголенными проводами смотрит на своего папу, на дрожь его ресниц, на красивую черноту глаз — до мельчайших оттенков как у него, и падает рядом на колени. Сломленный, войны прошедший и из-под пуль вытащивший, вновь к себе вернувший, воссоединивший, познавший боль от утраты в детстве и очерствевший за секунду на десятки лет вперёд, ищущий, скитающийся паломник в поиске оазиса, родного, давно из груди вырванного — он здесь, у ног того, под рёбрами которого жил, запах которого целительным вдохнул, касания которого колыбельной убаюкивали, чьё имя под ключицами было высечено и с уст первым сорвалось. — Папа, — едва слышно произнёс Тэхён и аккуратно взял его руку, целуя тыльную сторону ладони и чувствуя, как его руку сжимают в ответ. Он мужества, заглохшего в этот миг, набирается, львёнка наружу выпускает и беспрерывно зовёт его, целуя бесконечно ладони. — Сынок, — охрипшим голосом выдал омега, взглядываясь сквозь пелену слез в его обрубленное чувствами лицо. Он поглаживает его скулы, треплет по волосам, навевая забытые воспоминания. — Тэ, — прошептал он и выжег альфе сердце грудным плачем. Тэхён обнял так осторожно, как мог, но так отчаянно, как мечтал бессонными тревожными ночами, под грохотом пуль выживая мыслями о нем, теплоте и павшей в пропасть семье. Итук ласково улыбнулся под прозрачной маской, дыша прерывисто, без конца трогая забытые черты лица, возводя в памяти не угасавшую, трепетавшую в груди родительскую любовь.***
Послеполуденное солнце ласкает лепестки сакуры, разносимые по округе университета и приземляющиеся на цветные копны волос. Студенты сидят у фонтана кучками и звонко смеются, на парковке гудят отъезжающие автомобили. Под одним из цветущих деревьев на скошенном аккуратно газоне сидят омеги, тихо переговариваясь между собой. Джихун и Кихён наблюдают за расстроенным, задумчивым Чонгуком, загибающим свои пальцы и сжимающим губы. На омеге были чёрный топ с желтой надписью «baby» и штаны на резинке в черно-желтую клетку, на ногах массивные кроссы буффало цвета яркого солнца. Чонгук убрал упавший на пушистые кудрявые волосы лепесток сакуры и выдохнул: — С ним что-то не так, я уверен. — говорит он про Чимина, ходившим по универу сегодня, как привидение в темных солнечных очках. Он ждёт, пока он наконец закончит пары и выйдет, чтобы вместе поехать домой. Он чувствует уколы вины по всему телу, колючие и прошибающие насквозь током. Пробыв несколько дней в вилле и вернувшись только под утро в молчаливый особняк, где был только обеспокоенный за него Тэмин, сообщивший, что его братья уже уехали, он в злости на себя поднялся в спальню и, приготовившись к учебе, рванул за ними на ламбо. Прошлой ночью, когда папа Тэхёна пришёл в себя, Чонгук оставил их предаться друг другу, заснув на постели альфы один. Только Чонгук к омеге заходить боится, в глаза посмотреть вновь, слово вымолвить — неловко, стыдно, смущается чертовски. Он прикусил губу и улыбнулся воспоминаниям о страстных утренних поцелуях и невозможности оторваться от обретенного снова, сильнее давя на газ и объезжая парочку машин перед собой. С обрушенным на их изнуренные плечи и под чередами раздирающих душу выстрелов — объятия Тэхёна будут ему тёплой обителью, колодцем с вечным источником сил и надежд на рассвет, что покой в мятежном сердце поселит. Под рёбрами нещадно ноет, внутренности скручиваются: капли крови, текущие в его жилах и идентичные с чиминовыми, тревожат, тревогу бьют. Чувствует его боль, страхи, мысли и проглоченные слова, что умерли в ожидании откровения. Он Чимина в универе загоняет в угол, раскрыться просит, молит не молчать, но брат не даётся. Чонгук его улыбке, будто проколотой сотнями осколков, кожу вспарывающих, не верит, но отступает на время, решая расколоть его дома. — Уён тоже не прокололся? — вытягивает из мыслей Кихён, настороженно глянув за его спину. Чонгук отрицательно качнул головой и поджал алые губы. — С ним я ещё разберусь. — сердито выдал он, вспомнив исчезающего и появляющегося из ниоткуда Уёна, на все расспросы лишь цокающего и бегущего дальше. — Какого хера вообще творится? — бурчит про себя омега, проследив за злобным взглядом друга и закатив глаза. — Блять. — Чон Чонгук, неужели твои братья вынули мозги из задниц и отказались от тебя? Режущий по нервам ехидный голос Хёнвона заставляет сжать кулаки. Джихун кладёт ладонь поверх его руки и губами просит: «не надо». Хёнвон идёт к ним со свитой, облепившей его с двух сторон, и Кихён дергает Чонгука за локоть, быстро произнося: — Мотаем, пока эти вши нервы не выебали. Чонгук помнил, что за ещё одну драку на территории универа ему грозит вторая объяснительная и донос отцу, потому разжимает кулаки и поднимается. — Я с тобой не закончил, блядь. Повернись. Не оборачиваясь, Чонгук показывает Хёнвону фак и идет с друзьями к парковке. Он отчётливо слышит, как омеги плетутся за ними; в спину долетают лживые, обмотанные фольгой из гнили слова. — Запомни, Чонгук, Тэхён с тобой не останется. Любимое имя слух режет, заставляет остановиться и мазохистом слушать последующее: — Твоя белая полоса наступила, но долго ли она продлится? — усмехается Хёнвон, немыслимо довольный: он метко попадал в цель — бешено бьющееся сердце омеги. — Тэхён — боец, для него отношения никогда не будут в приоритете. Он снова бросит тебя. Чонгук сглотнул, не вникая в просьбы друзей уйти отсюда. Сомнение тонкой нитью обвязывало внутренности, но в преданности себе усомниться не позволил — язвы в ярость перенёс. — Знаешь почему? — елейно спросил Хёнвон и встал перед ним, заглядывая в темное дно зрачков. — Потому что ты эгоистичная сучка и ребенок, а ему такая помесь не нужна. Довольная ухмылка добивает, кончики пальцев электризует. Чонгук прикрывает глаза и делает шаг в сторону, вызвав секундный облегчённый вздох у друзей, затем разворотом с ноги заехал ему по лицу. Хёнвон с глухим вздохом свалился на землю, Чонгук плевал на принципы и правила, залезая сверху и заряжая по тому же месту кулаком. Ошалелые студенты столпились на парковке, наблюдая за развернувшимся представлением. — Фак бич, — кинул он перед тем, как его оттащили сзади за плечи. — Чонгук, ебать, ты что творишь? Омега слышит глубокий голос, обладатель которого крепко держит за руки, не давая прикончить Хёнвона. Чонгук смиряется и смотрит на лежащего на земле блондина, которому свита помогает подняться. Теперь усмехнулся он, дав волю «сучке» внутри для тех, кто заслужил. Джэхён с опаской отпустил успокаивающегося омегу и обезоруживающе улыбнулся. Чонгук растерянно глянул на него, затем на перепуганных друзей и поспешил их заверить: — Я в порядке. — он нежно улыбнулся, словно не довёл почти Хёнвона до койки. — У меня одно дело, встретимся завтра. Кихён недоверчиво посмотрел на удивленного Джэхёна, но промолчал и, обнявшись с омегой, пошёл с братом к тачкам. На альфе были классические черные брюки, начищенные до блеска туфли и рубашка полуночно-синего цвета с закатанными рукавами. Чонгук неловко прикусил губу, не решаясь сказать то, что было на душе. Ему было чертовски стыдно за своё поведение перед ним — понимал, что Джэхён ему вредить, сделать больно не хотел. Только появился в его жизни в самый хреновый момент, настойчивостью истощая. Чонгук хочет спасти от щупалец войны хотя бы одного человека, предостеречь его от смерти, неминуемо ожидающей с раскрытыми объятиями, если пойдёт за ним. Он протяжно вдыхает и тускло улыбается, мягко смотря в его добрые, величественные глаза. — Нам надо поговорить. — произнёс омега и отвёл взгляд, чтобы не встречаться с его проницательным, изучающим. — Садись в машину. — кивнул Джэхён на стоящий позади него матовый темный бмв. Чонгук приподнял бровь и скрестил руки на груди, указав подбородком на свою ламбо поодаль. — У меня своя тачка. Альфа поднял в согласии руки и сел за руль; бмв плавно тронулся в путь. Чонгук выехал за ним, не отставая и лавируя между цепью авто. Вдалеке показалась полоса реки цвета мертвенного индиго, отражающая свет теплого солнца. Джэхён заехал на мост, возвышающейся над мурлыкающей водой, словно арка, и притормозил. Чонгук вышел следом и заблокировал дверцы ламбо, опершись на капот ладонями и внимательно посмотрев на альфу. Яркие лучи освещали его профиль, стоявший у перил и наблюдавший за мерным течением. — Прости за то избиение в особняке. — вдруг сказал Чонгук. Джэхён нахмурился, но ему не дали заговорить. — Ты попал под слишком горячие руки, не только мои. — коротко улыбнулся он, вызвав ответную добродушную улыбку и ямочки на чужих щеках. — Джэхён. Альфа обернулся к нему, опираясь локтями на перила и проникновенно смотря в мерцающие глаза. Тонет в них бесповоротно, спасения не разыскивая. — Я попрошу кое о чем. — омега прикусил щеку изнутри и тихо продолжил: — Не губи себя. Не рвись в огонь сломя голову, потому что в конце исход один. Поджатые губы и сдвинутые брови с распаленным взглядом, не принимающим его предостережения. — Кто сказал, что я ищу спасение? — гнул своё Джэхён, подойдя ближе. Чонгук потер переносицу и со сжатыми губами укоризненно глянул на него. — Я лезу в это, понимая, зачем и за кого. Чонгук взрывается и всплескивает руками. — Не знаешь. Ты жертвуешь собой ни за что и ни за кого. — он замолчал, потом добавил искренне: — Если с тобой что-то случится, я буду винить себя. Джэхён ошарашено посмотрел на него и тяжело вздохнул: — Не решай за меня. — Буду, потому что сам ты не понимаешь, насколько все дерьмово. — упёрся Чонгук, шагнув ближе и умоляюще заглянув в глаза. — Война никого не щадит. И если не слышишь ее зова, зачем бросаться в пекло? — он в нутро забирается мягким тембром, словно гипноз и колыбельная в одном звучании. — Эти люди, Чонгук, — начал альфа, но его перебили: — Знаю, насколько они опасны, но я справлюсь, ведь буду не один. — улыбнулся омега, рассеивая магию и обрушиваю на него осознание: его жертва нахуй никому не сдалось, его рыцарство не оценено, расчеты были неверны. Нельзя ринуться совершать подвиги без уверенности, что принц, заточенный в башню, не влюблен в дракона и свободы жаждет. Сучка-судьба, играющая с ними умело, как марионетками, выписывающая роли в сказках с обратным сюжетом. Сказках, где зло — единственное заправляющее миром. Сказках, где благородные рыцари закапывают отвергнутые вселенной бравые мечи. Чонгук оставляет его наедине с ураганом мыслей, рвущих башку на части, и, улыбнувшись последний раз, садится в ламбо и с ревом отъезжает. Джэхён следит за нагоняемой дымкой и отворачивается к горизонту, где солнце висит на бледно-голубом небосводе, озаряя бренную землю. Альфа опускает голову и вглядывается в ленивые волны внизу, опираясь на перила локтями. С Чонгуком блядски сложно, и больнее всего — невозможно, бесправно, незаконно. Другому вверенный, преданный, навечно заселенный в другую галактику, до которую альфа и кровью, и пóтом не доберется. Джэхён цедит под нос мат и резко расправляет плечи, подходя к тачке и не замечая несущегося на него велосипедиста. Краем уха он ловит звучный голосок и поворачивается в ту секунду, когда омега падает с сидения при попытке затормозить. Коробки вываливаются из задней корзинки велоса на его лохматую макушку. Альфа оказался рядом в мгновение, сев на корточки и слегка обеспокоенным голосом спросив: — Ты в порядке? Он смотрит на сочащуюся из его разбитых коленок кровь и вынимает из кармана синий платок, прижимая его к коже. Омега перепуганно осматривает его и сжимается весь, как загнанный в капкан хомячок. Джэхён переводит взгляд на большие глаза с теплым шоколадным оттенком, на раскрытые губы, замечая румянец на пухлых щеках. Чертовски похож на ребёнка, выброшенного из-под теплого одеяла в гнилой, суровый город. — Я отвезу тебя в больницу. — предложил Джэхён, хватая его под коленями и поднимая. Омега цепляется за его плечи, как за спасательный круг, стыдливо проговаривая: — Нет, нет, не надо. «Какого хуя мне хочется защитить тебя от боли, что наносит этот мир?» — мантрой в мыслях, в сердце, сжавшемся от невинного вида омеги. Альфа сжимает челюсть, с ноткой грозности смотря на его опущенные глаза. Он подхватывает его надежнее, но омега брыкается и просит поставить на землю. Джэхён упивается его розовыми щеками, маленьким ростом и легким телом в огромной красно-белой худи с широкими джинсами и красными кедами. От него веет ароматом карамели, сладким и до одури приторным. Омега смущенно убирает руки после того, как его отпускают и принимается собирать коробки, дыша глубоко и часто из-за рвущего рёбра сердца. Коленки щиплет и щеки горят предательски. Джэхён помогает ему загрузить коробки обратно и поставить ровно велос, но замечает, как колесо проседает. — Колесо надо подкачать, иначе тебя снесет прямо на старте. — предупредил альфа и осторожно взял его за руку, заставляя посмотреть на себя. — Пойдём, я отвезу тебя, куда скажешь.***
Душистый гнетущий вечер застывает над Сеулом, погружающимся с наступлением темноты в акварель неоновых красок. Кокс пестрит блестящей полировкой тачек, ровным рядом устроившихся на старте. Колонки на самодельной сцене источают очередной модный трек, небольшая толпа отжигает под бит. Ламбо равняется со спорткарами, ожидающими следующего заезда. Чонгук откинулся голову на спинку сидения, барабаня пальцами по подлокотнику и посматривая на экран телефона с прочитанным смс: «Сегодня здесь все решится» Прикреплённое местоположение Кокса и противная скобка в конце. Чонгук сжал губы и выискивал цепким взглядом порше Хёнвона, натыкаясь на тонированную тойоту ближе к стадионам. Он инстинктивно потянулся к бардачку и достал пистолет, который все же не отдал Тэхёну в ту ночь и себе присвоил. Для себя и семьи. Рука больше не трясется, держит рукоятку крепко. Чонгук в пекло не лезет и губы кусает нервозно, выдыхая, когда дверца открылась. Сехун мучительно медленно шагал к нему, будоражащим нутро взглядом прожигая ламбо. На затылке волосы были затянуты в мелкий хвост, на плечах висела хлопковая белая рубашка, распахнутая до конца груди. Его непроницаемость и ледяное величие пугали до дрожи, кидали к границам истерии. Чонгук сжал пистолет и задрал подбородок, пересекаясь горящими ненавистью глазами с его холодными, через стекло заморозившими его внутренности. Сехун подошел к его дверце и оперся на крышу машины ладонями, вызов бросая всем видом и вынуждая принять правила гнусной игры. Омега безволен, напуган и парадоксом решителен. Он открыл дверные шарниры и вышел, оказавшись в ловушке, под шлейфом душащего запаха омелы. В заведённых за спину руках он сжимал рукоятку пистолета, царапая металлом покрытие ламбо. Ухмылка тронула губы альфы и рухнула в чонгуковы органы страхом, скрываемым провально, фальшиво, безнадежно. — Цветущая вишня, чуть холодом ветер пронзит, — цитирует вновь бросающие в панику стихи Сехун, утягивая на смертельное дно чёрных зрачков. — Посыплются лепестки. Единое тело на много частей изломает. — добавляет строчки из другого стиха и нагоняет ужас, улыбается сумасшедшим, поехавшим на всю крышу. Чонгук сквозь его слова пролезает, вникает в бред безумного, заражаясь и клеймясь. Понимает, что про него говорит, умело с ума сводит, но без боя не сдаваться омега себе обет прочный дает. Потому вытаскивает из-за спины пистолет и направляет его на Сехуна, лишь шире улыбающегося. — Стреляй. — просто сказал альфа и заглянул в метающие проклятья глаза. Пальцы, перемещённые на курок, подрагивают. Чонгук ненавидит себя за слабость перед ним, безоружным и готовым принять смерть. — Не сможешь. Не сможет. Никогда не сможет лишить жизни, глядя прямо в глаза, зная, что противник перед ним — с пустыми руками, раскинутыми в стороны. Легче убить покушавшегося на семью, направившего дуло на любимых, источника ощутимого зла — угрызений и сомнений крупинка. Сехун играет мастерски и ухмыляется, читает его свитками на древнем языке. Чонгук ненавидит его в мириады раз сильнее и ровно настолько же боится, убирая пистолет и протяжно выдыхая. Губы предательски дрожат, хрупкие оголенные плечи обдает прохладой. — Героя из себя не стоит строить, ханагоори. — альфа говорит с японским акцентом, душу в клочья кромсает проникновенным голосом. Чонгук гордость с земли соскребает и упрямо смотрит в глаза, произнося искреннее: — Я не герой. — соглашается он и все презрение через взгляд передает, продолжая: — Я хочу защищать свою семью от таких мразей, как вы. Омега впервые услышал его низкий смех, выстроенные баррикады рушащий и оголяющий внутренности, его настоящего, маленького, в угол забитого и дрожащего издевательскими нотками душащий. — Почему же тогда ты не можешь нажать на курок? — в сознании копошится, рычаги срывает. Чонгук в его глазах гибель, себя униженного, растоптанного, окровавленного видит. — С оружием в руке не рождается никто, но умирает — каждый. — добавляет Сехун и шаг ближе делает, заставив омегу отступить. — На курок нажав — из лика святых исчисляешься, на ладонях чужую кровь пригреваешь. У убийц не бывает оправданий. Треск. Под ребрами нещадно ломается, ноет, захлебывается сердце. Он в прах развевает его надежды и свет гасит, сдирает швы с зализанных ран и уходит. Не слыша крики о следующем заезде и крики толпы, не замечая вальяжно идущего к нему Хёнвона, Чонгук альфе в след проиграно и иступлено смотрит, метая в спину тысячи проклятий и прогоняя отпечатанное в памяти:«У убийц не бывает оправданий»
***
Ночь ласкает высокие крыши домов терпким воздухом, окрестности источают запах войны, впитавшийся в каждый уголок бренного города. В базе стоит шум вперемешку с неразборчивыми голосами и ежеминутными матами. В корпусе Намджуна, в гаражах стертые в пух и прах тачки с отвалившимися деталями, взорванные машины они отвезли в металлолом. На потрёпанном диване сидит сам альфа, ероша пятерней пепельные волосы и нечитаемо смотря в одну точку. Над ним матами кроют Юнги и Хосок, усмиряющий пыл брата расхерачить врагам кишки и пустить их на корм псам. — Выебу их в грязные щели пулеметом, сука, — рычит Юнги, вдарив удерживавшему его Хосоку. Альфа не удержал равновесие и упал на складной столик, разломав его на две части. — Долбаеб, — процедил Намджун и резко встал, помог подняться Хосоку и схватил Юнги за воротник кожанки, прибивая его к стене под ошалелые взгляды альмиранте. — Не рыпайся, бля, — рявкнул он и нехило приложил брата к стене ещё раз, отрезвляя. — Ты какого хуя думаешь, что дохера умный? Это дерьмо кулаками и пушками не расхлебаешь, вот эту штуку, — Намджун постучал кулаком по его башке, — иногда врубать надо. Понял, бля? — он встряхнул брата снова и отпустил, прикрывая горящие от гнева глаза. Джексон и Джухон попятились, когда альфа прошёл мимо, блестя страхом и уважением во взглядах. Намджун передернул плечами и оперся руками на рабочий стол с картой их отправных точек. Несколько из них светились красными крестами — товар был перехвачен, как это случилось с Юнги, чей годовой запас сырья для наркоты был стырен, а его база данных заблокирована. Юнги впервые был таким необузданным, крушащим все от животной ярости и лезущим безумно в огонь. Главные гаражи Намджуна — взорваны, он благодарит небеса за то, что успел вытащить оттуда самые редкие и дорогостоящие запчасти до прибытия Хоккэ. Только в засаду глупо попал, отделавшись пролетевшей насквозь пулей и парой ран, в долгу оставшись перед Тэхёном, вовремя приехавшим и из-под залпа вытащившим. Хосок беспокойно поглядывал то на него, то на тяжело дышащего Юнги, виновато хлопнувшего его по плечу. Хосок усмехнулся и больно сжал его надплечье, затем улыбнулся — пустяк, простил. — Нам нужно узнать, кто слил инфу, затем найти местоположение спизженного товара и вернуть все нахуй. — Намджун ударил кулаком по столу и решительно повернулся к братьям, флюиды суровости и решимости распространяя на каждого в помещении. Юнги зарылся пятерней в волосы и кивнул, в смирении сев на диван. — В базу новые крысы не пробрались бы: мы недавно провели чистку. Вторжение в базу данных могло быть извне. — размышлял Хосок, стоя над картой напротив Намджуна. Тот поднял бровь и выдал: — Снова молокосос мэра? — Чон Джэхён? — уточнил Юнги и поставил стакан с виски обратно на стол: алкоголь впервые не казался успокоением. Он блядски неворемя думает о мягких пухлых пальцах его музы, исцеляющих касанием его раны, нервы залечивающих, морфием и колыбельной звучащий голос слышит. Но он слишком упрям, чтобы поддаться и признать власть Чимина над ним. — Вполне возможно, если он уже метнулся лизать зад Хоккэ, — ответил Хосок и с ухмылкой добавил: — Как легавый змей. Своими руками выжгу это проклятое тату. — шикнул он, вспомнив усмехающееся лицо Сана и пустив злобный рык. Намджун успокаивающе похлопал его по плечу и перевёл взгляд на ввалившегося в гараж Тэхёна. Он приехал из аэропорта; его военная форма была порвана в некоторых местах, на оголенных участках тела — несильные ожоги. Позади него шли Вонхо и Шону с таким же потрёпанным видом. — Cojones, — устало выдохнул Намджун и провёл по лицу ладонью. — Cagada, где вас так распидорасило? — удивился не к месту Юнги и подошёл к брату, что сжимал зубы и кулаки от гнева. Тэхён отмахнулся от него и бросил разъяренное: — Самолёт с товаром, бля, взорвался прямо над нашей башкой. Хосок поджал губы и принёс ему сменную военную ветровку, пока Тэхён наспех отмывал марево с себя во вделанной в один из гаражей раковине. Намджун качнул головой и послал за Кибомом, что должен был попытаться проникнуть в базу Хоккэ. — Самого товара там, полагаю, не было, иначе ты разрушил бы мне полкорпуса. — обнадеживающе ухмыльнулся Намджун и кивнул ему на бутылку текилы на столе. Тэхён и не глянул в сторону алкоголя, сразу приступая к делу — стратегии войны. — Не было, но величину мести это не умаляет. — выпалил он и показал на одну из точек. — Завтра сюда должен прибыть корабль. Надо изменить пункт назначения и блокировать все места получения, иначе нам не хватит средств для продолжения войны. Хосок и Намджун поддержали его идею, но Юнги невесело усмехнулся: — Уже не хватит. Если мы не вернём сырье, я зарою свой бизнес здесь. — Вернешься в Мехико? — без энтузиазма и хмуро спросил Хосок, поздоровавшись с вошедшим хакером. — Начну заново, брат. С низин. — ответил Юнги, повертев в руке острое мачете и задумчиво продолжив: — Только когда найду предателя и глотки япошкам перережу. Тэхён одобрительно ухмыльнулся на его заявление и отвлекся на зов Намджуна. — Вилла снова пустует? — нахмурился альфа и выжидающе посмотрел на Тэхёна, что неохотно кивнул и сказал: — Я вернусь туда проведать папу и вернусь. Вонхо останется там за главного. Намджун подхватил свою кожанку и на вопросительные взгляды ответил простое, до одури искреннее: — Джина хочу увидеть, завалитесь. Юнги пустил смешок в унисон с Хосоком, наблюдавшим за тем, как братья вышли, негромко переговариваясь. — Чимина я бы тоже хотел увидеть, — признал Юнги, не осознав, что вынес это вслух. Хосок понимающе улыбнулся ему и продолжил слушать начавшего детальный отчёт Кибома, перемещая все внимание на его громадных размеров комп. Полчаса, растянутые вниканием в сотни программ и данных, перебиваемые тягучими глотками текилы. Юнги не приветствует заумные профессиональные термины хакера, добавляя через раз свое яростное: «просто отрежем им всем яйца». — Намджун сказал тебе завалиться, — рассмеялся Хосок и шутливо ударил его по сгорбленной спине. Юнги показал ему фак и выпрямился, начав раскачиваться на стуле и обводить пальцами края прозрачного стакана. За дверью на автоматическом режиме послышался грохот и недовольный, звучный голос, перебитый басами бойцов. Один из них учтиво зашёл и извинился, передав, что к ним ломиться один омега. Юнги фыркает, насмешливо переглядываясь с вздохнувшим Хосоком, и оба знают, кто врывается сюда смерчем. Уён грубо оттолкнул бойца от двери и пафосно, но злобно зашел в гараж и бросил через плечо: — Shitass. Хосок поднялся с места и подошёл к нему, внимательно осматривающему все. На омеге были чёрные джинсы со свисающими цепями и рваные местами, бледно-красная укороченная джинсовка со спущенными плечами с массивными красными кроссами. — Где Чонгук? — в лоб, холостыми произнёс Уён, уставившись на альф. Юнги вскинул бровь, вопросительно посмотрев в ответ и выдав едкое: — Под столом сидит. Уён сарказм не оценил и убийственно глянул на него. Хосок по его серьезному виду понял: дело — дрянь. — Разве он не в особняке? — насторожился Хосок и скрестил руки на груди, проницательно осматривая омегу. — Why the fuck, Хосок, почему ваши сраные телефоны никогда не работают? — медленно взрывался Уён, разводя в стороны руками и произнося язвительное: — Если бы он был в особняке, схуя бы я притащился сюда? Хосок поджал губы и взял его за ладони, настойчиво смотря в заволоченные дымкой гнева глаза, попросил: — Сначала успокойся и расскажи детально. Юнги во внимании повернулся к омеге, сжимающему руки своего альфы и встревоженно выпаливающим: — Мы виделись только в универе, а потом, не успели мы выйти, он куда-то уехал и не вернулся. Думали, он на вилле, но когда и Джин и никто из вас, мудаков, не отвечал, решили разобраться. Чимин поехал на виллу. — Maldito sea, — рявкнул Хосок и затяжно глянул на дрожащего от нервов Уёна. — Тэхён и Намджун поехали туда примерно полчаса назад. — Фак. — процедил омега и собирался на выход, как его притянули обратно и вытащил из-за пазухи пистолет. — Что за? — указал на оружие Хосок и яростно заглянул в бойкие, вечно блестящие вызовом кофейные глаза.Flashback
На базе шумно из-за вернувшегося из решетки Хосока и озлобленного из-за срыва поставки Юнги, названивающего другим братьям. Уён с интересом осматривает главный корпус с залами для занятий борьбой и стрельбы из пушек. Намджун и Тэхён вваливаются в помещение потрепанные, с небольшими ранками и в порванной местами военной формой. — Брат успел вовремя, — тяжело вздохнул Намджун и откашлялся, хлопнув Тэхёна по плечу. — Их было дохуя, гаражи взорвали, но особо ценного там ничего уже не было — перевёз. Юнги обматерил обоих и приобнял, кивая на простреленное плечо Намджуна. Тот отмахнулся рукой: — Пролетело. Тэхён спешно переговорил с братьями и, получив смс об атаке на виллу от Вонхо, рванул обратно, оставив раненого брата на них. Уён заходит в один из залов с оружием на прибитых к стенам полках и увлеченно выбирает себе один, что полегче, заряжая его и направляя на мишени — картонные манекены с очерченными лбами — цель. Он уверено держит пистолет и склоняет руку под прямым углом — дуло теперь направлено вертикально — и выстреливает. Пуля проходит сквозь лоб, оставляя дырку, радующую глаз и подбрасывающую самодовольство до небес. Уён простреливает черепы остальным манекенам, обводя довольно языком губы и не замечая стоявшее все это время в дверях Хосока. Альфа отталкивается от проема и с нотками гордости нутро выжирает, но пистолет мягко вынимает из его рук, кладёт на место и смотрит на обиженно подошедшего омегу. — Молодец, — хвалит он и целует в раскрытые податливо губы, жадно прижимая к себе за талию и прикусывая пухлую нижнюю губу. — Последний раз, niño. Против принципов и табу попереть не может — обеты до гроба дал. Руки своего мальчики в крови замарать, рядом с ним на путь распрей, убийств и бесчеловечия встать, безумие разделить на двоих не позволит — самое ценное, родное ценой жизни оберегать себе завещал. Уён хныкает и вновь притягивает его к себе, в волосы зарывается цепкими пальцами, прикусывая его губу от столкновения с массивной полкой. Хосок занят его влажным ртом, углубляет сладкий поцелуй и не замечает, как омега беспалевно засовывает пистолет себе обратно за пазуху.End of flashback
— Не только ты защищаешь любимых. — резанул вдоль груди Уён и, забрав пистолет, поспешил к дверям. Хосок переглянулся с братом и, взяв с приделанных к стенам полок свою пушку, рванул за омегой. Кибом взволновано посмотрел им вслед и обратился к собиравшемуся на выход Юнги: — На его ламбо прикручен жучок, я могу отследить местоположение. Альфа повернулся к нему, будто осенённый, и принял координаты, затем выехал на своей тачке за мелькнувшим в воротах феррари.***
Вилла окружена непробиваемой стеной из бойцов, вглядывающихся цепко в наступающую чернь. В ночном воздухе стоит весенний вкус и запах цветущей зелени. Свет горит в нескольких окнах, комнаты полны жизни и уюта впервые с момента приезда. Тэхён оставляет йеско во дворе и входит с Намджуном в дом, ощущая прилив тепла от ожидания встречи с папой. Он поздоровался с Джином, выходящим из кухни с ахуенным ароматом еды, и пошел в комнату к родителю, оставляя брата наедине с его омегой. — Ты ранен? — взволновано спросил Джин, подлетая к нему с мягкими объятиями и осматривая. Намджун согласен получать тысячи ран, что омега залечит нежным голосом, изящными пальцами, тронувшими увечья, что вмиг исчезнут после. — Высочество, — выдохнул альфа в горячую шею, целуя тонкую кожу и вдыхая целительный аромат нейроли. — Te extrañe. — и целует с привкусом расстояния и тоски, горечи и страсти. Его губы проходятся по обрубленному войной лицу, сминают пылко любимые губы и ближе тянут, прямо в вены. Намджун его приподнимает над землей и кружит, поцелуя приторного, как послевкусие от конфет, не разрывая и впиваясь глубже, желаннее. Тэхён заходит в пахнущую лёгким изящным жасмином спальню, улыбаясь до ушей при виде папы, сидящего на кровати и отзеркаливающего его улыбку. — Сынок, — зовёт ласково и приглашающе, обнимая крепко. Он гладит свободное от мириадов масок лицо альфы, с горечью спрашивая: — Неужели ты не отступился? Тэхён мрачнеет и ладонь его, ранее поцелованную им, отпускает, пустым взглядом уставившись в окно. Он сын своего отца-тирана, перенявший от него вместе с кровью только силу, жажду войны и расправы над предателями. Рад оставленному вне его днк хреновым чертам характера отца, успокаивающе смотря в беспокойные глаза родителя и отвечая: — Я знаю меру. «В отличие от него», — проносится в мыслях обоих и застревает в глотке Тэхёна, который отвлекается и заводит разговор о его здоровье. Итук прогрессивно поправляется; кислородные маски убраны, и он собирается вскоре встать крепко на ноги. Потому что супруг главы клана никогда не позволял себе слабостей. Тэхён усмехается: он целиком в папу. — Кто тот омега, которого я увидел первым, как пришёл в себя? Больше я его не замечал. — Итук в ступор вводит и на секунду без слов оставляет. Альфа догадывается, что он про Чонгука, и не успевает раскрыть рот, как за дверью слышатся громкие на перебой голоса. Тэхён переглядывается с отцом и резко выходит, обещая скоро вернуться. В гостиной стоит бледный, как лилия, Чимин в огромной кофте в оранжево-белую полоску, заправленную в светлые джинсы. Его вид чертовски тревожит; он большими глазами, слегка опухшими, осматривает гостиную и замечает Тэхёна. — Ты не знаешь, где Чонгук? — в надежде произнес он, сжавшись под его темнеющим взглядом. — Черт подери, его, оказывается, нет в особняке весь день, а тут он не появлялся. И телефон выключен. — выпалил Джин, поднося пальцы к подрагивающим губам. Намджун с опасением посмотрел на Тэхёна, сжимавшего в зверстве кулаки и сорвавшегося с места. Чимин пошел за ним, молясь, чтобы брат нашелся живым. — С вами останется Вонхо, будь сильным для меня, Джин. — Намджун коротко улыбнулся мечущемуся в отчаянии омеге и, затяжно поцеловав его в лоб, рванул за братом. Во двор, светя яркими фарами, с ревом заехал ликан Юнги. Альфа хлопнул дверцей и сжал плечи Тэхёна, рычавшего в припадке. — Я скинул тебе местоположение ламбо. — проговорил Юнги. Тэхён колющими от нервов пальцами проверил место на карте и резво завел тачку, с клубами дымами выезжая за ворота. Намджун усаживается с ним, подъехавший феррари после жеста Юнги следует за ними, оставляя его наедине с Чимином. Болезненного вида Чимином, дрожащим при взгляде на него, словно на улице минус сотня. Его бледные губы прокалывают ребра и кромсают альфе сердце, но прикоснуться не смеет. Он списывает его состояние на переживание за брата, угадывая частично, и только молчаливо, недоуменно смотрит, как он немо усаживается в макларен и выруливает на дорогу.***
Тэхён, ведомый картой, свирепо на газ давит, клянясь себе, что в руины превратит город, если на Чонгуке хоть царапина будет. Намджун встревожено посматривает на его хмурые брови, взгляд, гибель предвещающий, поджатые губы и напряжённые плечи. Страх. Липкий, кожу вспарывающий страх. Страх не успеть, не защитить, не спасти; в лапы врагов и несчастий, пуль и шрамов его отдать — непростительная, роковая ошибка, за которую Тэхён заставит поплатиться вместе с собой блядский мир. Шелковый, детский голос, набатом стучащий в висках, сводящий с ума дальностью, недосягаемостью. Небосвод отражающие глаза и его покусанные губы, шепчущие его имя. «Тэхён» Тэхён дразнящим миражом слышит его мягкий голос, зовущий на помощь. Дикостью и отчаянием иссечась, он выжимает из тачки дух, доводя до запретных цифр. Бешенство нутро заполняет, вуаль ранящая перед глазами — нежный образ Чонгука — его убегающая лань, розовая колибри, первая революция и вечный рефрен — безумие самого чистого сорта. Йеско проезжает со скоростью звука стадионы Кокса, мчится по пустым трассам к заброшенным районам. Тэхён в сломленной надежде поглядывает на приближающуюся точку — два километра. Впереди показываются очертания обваленных домов; ночь обволакивает рев шин, просачивается сквозь дым и лишает крупиц терпения. Мутно, темно, неразличимо. Точка горит красным — знак прибытия. Дверные шарниры почти отваливаются от силы, с которой альфа их дергает и выбегает из машины. Мольба. Мольба небесам разбудить его. Открыть его глаза рассветным утром в белоснежной постели с маленькими пальцами Чонгука, гладящим его лицо, по которым с упоением проходится своими губами. Тэхён подкошен, разбит и ничтожен, в прах стерт. Его сердце заходится гулким эхом и затихает насовсем. Он на колени убито приземляется, не веря шуму позади, не веря в собственное существование, не веря своему утробному воплю: — Чонгук! Его связки надрываются, голос умирает с последним выкриком любимого имени. Пламя вспыхивает на покрытии ламбо, озаряя беспросветность ночи. Из-за приоткрытых дверей видно поврежденное сидение, свисающую с него на землю часть тела и мраморные тонкие руки. Кровь заливает висок Чонгука, спускаясь густыми струями к окровавленному горлу, вниз по оголенным плечам. Минус пульс, минус дыхание, минус слух. Минус Чонгук. Минус Тэхён.