Наши чувства взаимны!

Ну, вот, очередное Рождество на подходе, а Джон Уотсон до сих пор не женат. Вообще-то, Джон никогда и не думал, что жениться нужно именно до Рождества, и вовсе не он измерял годы одиночества его канунами. Смешно даже предполагать такое. Джон не был одинок, вовсе нет. У него было много друзей! Уж, по крайней мере, один-два точно нашлись бы. Хотя, первое и, увы, единственное имя, всплывающее в памяти — Майк Стэмфорд. С Майком они учились в медицинском и хорошо общались, а потом Джона забросило в Афганистан, но там тоже были друзья. Ну, хорошо, не друзья, но боевые товарищи, самые надёжные что ни на есть, получше многих друзей даже. Правда, из них почти никого не осталось, а те, кто жив, общались неохотно. Это Джону было понятно: война — не лучшая тема для беседы, да и попробуй собери всех, и семьи у Джона не было, потому что он не был женат невесть какое по счёту Рождество. Чёртово Рождество. Джон собирал чемодан и злился, представляя визит в Сассекс к родителям, пережаренную индейку и ежегодный вопрос матери о том, когда же он — её единственный сын! — женится. Вряд ли что-то изменилось за столько лет. Отец, наверняка, будет помалкивать и ковырять вилкой в тарелке, сестрица Гарриет притащит какую-нибудь девицу. Интересно, кто будет в этом году: перезревшая дева-любительница классической литературы или гот-малолетка? Нет, не интересно. Джон с преувеличенным вниманием станет слушать последние новости от матери, которые непременно приведут к разговору о Холмсах. Конечно, о них. Не было Рождества в семействе Уотсонов без упоминания о семействе Холмсов. В Сассексе их недолюбливали, но уважали и даже побаивались. Старший сын Холмсов Майкрофт (да, имечко так себе) работал на службе чуть ли не у самой королевы — доказательств этому ни у кого не находилось, но и опровержений тоже — и редко появлялся в городке, но о его приезде было известно заранее. Местные мальчишки от мала до велика собирались у въезда в город и восторженными криками встречали кортеж Майкрофта — каждый до последнего верил, что рядом с ним в лимузине сидела королева. Майкрофт имел одно и то же высокомерное выражение лица на все случаи жизни, всюду был с зонтом и в костюме. Вероятно, он действительно служил королеве, другой причины для такого занудства невозможно представить. Младший Холмс Шерлок (да-да, это женское имя!) всегда был странным, высоким и нескладным парнишкой с густой шевелюрой кудрявых волос. Он избегал людей, точнее пренебрегал ими, изучал химию и выражение его лица было тоже крайне высокомерным. Сассекцы стали считать, что Шерлок немного не в себе (попросту псих) после его выходки с простынёй на ежегодной ярмарке в тот день, когда в городок действительно приехала королева; мальчишки не были предупреждены, и её никто не встретил. А ещё он разводил пчёл. Честно говоря, Джон не так уж хорошо помнил этого Шерлока Холмса, который по рассказам матери уехал из Сассекса почти сразу после призыва Джона, но не в Афганистан, а в неизвестном направлении — «Какая, чёрт возьми, разница, куда, мам?» — и случилось это почти восемь лет назад. Джон вздохнул и присел на свою холостяцкую кровать. Восемь лет он не был дома, не ел индейки, не подтрунивал над сестрой и не слушал нескончаемой болтовни матери. Впрочем, не совсем так: мать звонила часто, а в последние две недели почти каждый день, и Джону казалось, что он уже устал, но отказать в приезде было бы верхом «жестокости, на которую ты стал способен, Джон». Конечно, можно было бы отговориться сверхурочными в клинике, но мать заранее узнала о выходных Джона и за неделю до сочельника первой сообщила ему о них (а вовсе не Сара, предательница). *** Для тех, кто не в курсе, что из себя представляет Сассекс, Джон без удовольствия мог бы поведать следующее: графство Юго-Восточной Англии с населением не более четырёхсот тысяч человек; сверху от Сассекса Суррей, слева Кент, справа Гемпшир, и всё — сплошь графства. Снизу немного Ла-Манша, но в столь незначительном количестве, что годился он только для купания в особенно погожий денёк в середине июля. Угольные шахты, поля с хмелем и белобрысые вперемешку с ядрёно рыжими девицы, купающиеся в той малой части Ла-Манша в перерывах между сбором урожая хмеля — вот, в принципе и всё, что можно было сказать о Сассексе. Меловые холмы Саут Доунс и торфяники сильно скрашивали пейзаж, но Джон не любил Сассекс, и ему почти не было стыдно за это. Повздыхав ещё десяток раз, Джон закрыл-таки свой синий чемодан и через час был на вокзале, затем сел в поезд и отправился в отчий дом. Последняя неделя в клинике выдалась на удивление спокойной, словно пациенты решили покончить с неизлечимыми простудой и насморком к Рождеству, обещая «интенсив» после праздников. Это Джон предчувствовал, как и Сара, пригрозившая дополнительными сменами вместо пожелания счастливого Рождества, когда он почти уютно расположился в кресле вагона. Сара нравилась Джону (она была его боссом), но симпатия к ней ни в коей мере не могла компенсировать тотальное отсутствие симпатии к самой работе. На войне Джон был хирургом, резал и штопал напропалую, как бы ужасно это не звучало, и всласть (да, это тоже звучит ужасно), а в клинике он слушал, прислушивался, постукивал стетоскопом, мямлил, улыбался и получал маленькую зарплату. Джон знал, что способен на большее, чем осмотр сопливых носов, но тремор левой руки после ранения «считал» иначе. Джон чувствовал себя неуютно и не в своей тарелке, но где была его тарелка, не знал. Джон страдал и, пока поезд набирал ход, с тоской глядел в окно, считая электрические столбы, а затем голые деревья на фоне выцветшей бурой травы — снег так и не выпал. Справа по диагонали от Джона появился молодой мужчина в очках и с гладко выбритым лицом, не более тридцати пяти лет на вид. Джон почти машинально стал его рассматривать, спрятавшись за свою книгу. Помимо кокетливых ямочек на щеках и зелёных глаз у мужчины напротив обнаружились красивые кисти рук и длинные пальцы, на одном из которых также обнаружилось обручальное кольцо. Джон едва слышно скрипнул зубами и отвернулся к окну, добавляя страдания своему выражению лица. Джон предпочитал мужчин (минус очко Саре), всегда и страстно. Он никогда не боролся со своими «наклонностями», не стыдился их, но и не выставлял напоказ. Благодаря природному очарованию и безбрежно синим глазам в сочетании с пшенично-золотистыми волосами, Джон довольно рано обрёл кличку «Джон-три-континента-Уотсон» (он практиковал в Африке и имел знакомства в Венесуэле). В Афганистане эта кличка настолько окрепла, что обрела вполне конкретные формы и шрифт, когда несколько товарищей Уотсона вытатуировали её на своих весьма любопытных частях тела. Джон знал об этом, и знание льстило. Возможно, Джон не остановился бы и на трёх континентах, но ранение в плечо поставило точку в Евразии. Говоря откровенно, всё полетело к чертям после этого ранения! Почти два года Джон ни с кем толком не встречался, ни с кем толком не общался, работал в гнусной клинике, снимал дрянную квартиру и, видимо, нуждался в адреналине, который было невозможно получить, — к несчастью, диагноз ОРВИ никоим образом не мог взбудоражить кровь, даже если предположить осложнение в виде пневмонии. А ещё Рождество. На первой от Лондона остановке поезд сильно качнуло, и Джон вдруг вспомнил, как месяц назад встретил Майка Стэмфорда на Пикадилли. Старина Майк сильно растолстел, но выглядел довольным. На втором курсе он воспылал особой нежностью к Джону, и, вероятно, его чувства с тех пор не угасли — Майк бросился в объятья, которых Джон не распахивал. Однако они выпили кофе и поболтали о том, о сём. Майк был одинок и подозревал Джона в одиночестве, но тот не согласился, и даже воспитание джентльмена не позволило сочинить благовидный предлог. Джон был учтив, но откровенен. Стэмфорд же почти не обиделся, по крайней мере, виду не подал и обещал познакомить Джона с «хорошим человеком», который немного чудаковат, но ведь идеальных не бывает. Джон шутливо согласился. Воспоминание об этом, в общем-то, бестолковом разговоре немного развеселило Джона: он припомнил, с каким восхищением глядел на него Майк, и как это было приятно, особенно после угнетающего зрелища собственного отражения в зеркале по утрам: Джон считал, что старел, и стремительно. В день нежданной встречи с Майком Джон как следует побрился и надел новую рубашку — ни дать, ни взять чутьё сработало. И сейчас, представив постные дни каникул в обществе подруг матери, которые неоднократно прибегут полным составом, чтобы полюбоваться на сына-ветерана, как было обещано по телефону, Джон решил, что обязательно примет предложение Майка и познакомится с тем парнем-чудаком. И пусть, он никогда не любил подобные сводни, даже наоборот, завтра наступит тридцать восьмое Рождество Джона, а он по-прежнему одинок. *** В Брайтон Джон прибыл около полудня. Поборов искушение взять такси, он пошёл пешком, как рекомендовала Сара, и с некоторым замиранием в сердце (скорее, от быстрого шага, нежели от ностальгии) осматривал окрестности. Городок изменился, но не слишком, это обрадовало и раздосадовало одновременно. Улочки были оживлены и красиво украшены гирляндами из омелы, красных шаров и бумажных ангелочков. Джон оглядывал очереди в магазинах, торжествующе потряхивая чемоданом, в котором лежали заранее купленные подарки. День выдался крайне прохладным, но ясным и светлым, в отличие от пасмурного Лондона, и хандра Джона понемногу рассеивалась, когда он глядел, как ребятишки веселились и дурачились, мешаясь под ногами взрослых, а те, в свою очередь, понарошку грозились их выпороть, хотя никто всерьёз не собирался этим заниматься. Наконец Джон приблизился к дому родителей. Мать хвасталась по телефону, что они с отцом отремонтировали фасад в прошлом году, «привели в чувство» маленький сад и «модернизировали» крыльцо. Так и было — дом выглядел опрятно и симпатично. На двери висел огромный зелёный венок омелы и, конечно, красный колокольчик на ручке. Джон поднялся по ступенькам и с улыбкой шагнул к двери — именно в этот момент «модернизация» крыльца дала о себе знать: новенькие плиты, слегка заиндевевшие от декабрьской прохлады, со скоростью звука «донесли» Джона до двери. Побочным эффектом скорости явились шишка на лбу Джона и довольно чувствительный ушиб колена. Чертыхаясь, Джон кое-как встал, опираясь на чёртову ручку двери и трезвоня чёртовым колокольчиком, пока, наконец, на пороге не появилась мать. — О, Джон, сынок! Ну, дождалась я на старости лет твоего приезда! Теперь можно и умереть спокойно, — как всегда, на одном дыхании выпалила она, обнимая Джона. Гримаса боли исказила лицо Джона, когда женщина с силой сжала его простреленное плечо, но он быстро совладал с собой. — Ну, что ты рассказываешь, мам? Какая старость лет, и чего это ты собралась умирать? — Джон с осторожностью отступил на шаг и посмотрел на мать: светловолосая и миловидная, она не слишком постарела. — Скажешь тоже, вас с Гарри невозможно затащить домой ни под каким предлогом, кроме моих похорон, хотя и для них найдётся отговорка. Проходи же скорее в дом! — и она почти силком потащила Джона за собой. В прихожей было светло, тепло и уютно. Джон снял куртку и оценил новые обои, одобрительно хмыкнув на красноречивый вопрос в глазах матери. Из гостиной донеслись звуки телевизора, но через секунду в дверях показался отец. — Привет, боец, — обратился он к Джону и, по своему обыкновению, расцеловал в обе щёки. — Смотрю, ты совсем вырос, да? — Папа, я уже давно вырос, мне почти сорок лет. Хотя, вероятно, ты упустил это из виду, потому что забыл очки на диване, — рассмеялся Джон. Отец выглядел моложавым и подтянутым под стать матери, чему Джон обрадовался. — И тебе привет. — Твой отец ничего не замечает, знаешь ли, даже то, что творится у него под самым носом, — живо откликнулась мать. — Вчера девица Холмсов... — О, боги, Эмма, не начинай. Джон и минуты не провёл в доме, а ты уже затянула свою песню! — прервал мистер Уотсон свою супругу. — Конечно, тебе всё равно, ведь только я в этой семье думаю о чём-то, кроме форели. — Да, что случилось, мама? О ком ты говоришь? — Джон переобулся в свои старые тапочки и прошествовал на кухню вслед за матерью, выражение лица которой выдавало крайнее нетерпение. — Холмсы окончательно сошли с ума — удочерили девчонку пятнадцати лет. Я понимаю мечту Ванессы о дочери после двух сыновей, да ещё таких, но они назвали её Эвр, и это переходит всякие границы! У Холмсов всегда была страсть к вычурным именам, но — Эвр. Все говорят о ней! Девчонка совсем дикарка, балуется с оружием, пугает детишек пастора. Только влияние Холмсов в администрации и связь Майкрофта с королевой удерживает людей от открытого порицания. — Майкрофт не связан с королевой, мама, — возразил Джон. — Почему все уже столько лет повторяют эту глупость, которую сболтнул пьяный Рори? — Ты можешь доказать обратное? Тогда не возражай! — отрезала миссис Уотсон, заваривая чай. — Интересно, как он сейчас выглядит, этот Майкрофт? — скорее, у самого себя спросил Джон, но мать поспешила с ответом. — Майкрофт начал лысеть. Берегись, Джон, он немногим старше тебя. Вот, что бывает, когда слишком много работаешь и не женишься. Хотя, я слышала, у него кто-то есть, и этот человек как-то связан со Скотланд-Ярдом, но всё шито-крыто, правды нам не узнать. К тому же, это сплетни, а я не склонна им доверять. Джон закатил глаза: — Алопеция не может быть следствием неустроенности личной жизни, я бы сказал, скорее, из-за наличия супруга или супруги, так что мне это не грозит, — хихикнул Джон вслед за взрывом хохота мистера Уотсона. Лицо миссис Уотсон выражало крайнее неодобрение. — Смейтесь-смейтесь, юный джентльмен, вам это к лицу, на моём смертном одре ваш смех будет очень убедителен. — Ну, ма, перестань. — Надеюсь, пребывание в Афганистане и жизнь в загазованном Лондоне не слишком повлияли на твоё воспитание и ты не позволишь себе подобные шуточки при Холмсах, иначе я от стыда провалюсь сквозь землю. — При чём тут Холмсы? — При том, что мы все приглашены на благотворительный обед, которые они устраивают после Рождества. — Но я... — Даже не думай, я дала согласие от лица нашей семьи. Джон беспомощно оглянулся на отца, но тот замахал руками, давая понять, что эта победа за миссис Уотсон. — А теперь, дорогой, приведи себя в порядок к ужину. Гарри будет через час, и вам есть, что обсудить, — миссис Уотсон шлёпнула Джона по руке, когда он потянулся к вазе с конфетами. Джон напрягся. — И что же такое с Гарри? О чём нам говорить? Чета Уотсон привычно вздохнула: дети по-прежнему едва ладили между собой. — У Гарри случился разрыв с подругой, и она очень тяжело его переживает, — пояснил мистер Уотсон. — Ради всего святого, Гарри меняет женщин каждые три месяца! — воскликнул Джон. — Не в этот раз, — сказала миссис Уотсон. — Гарриет с Кларой были вместе почти шесть лет. Они даже обручились. Джон ошарашенно смотрел то на отца, то на мать. — Обручились? Почему мне никто не сказал? — всерьёз обиделся Джон. — Мама? — Гарри просила не говорить, Джонни. Думала, ты будешь смеяться над ней. — Чушь! Ей просто плевать на меня, впрочем, как и всегда. — Гарри любит тебя, Джон, — возразил отец. — И сейчас ей как никогда нужна твоя поддержка. Скрестив руки на груди, Джон насупился и замолчал, но долго разыгрывать обиду было бессмысленно — он уже простил Гарри и был готов оказать ей поддержку в любом виде, правда, всерьёз сомневался, что сестра её примет. — Позовите меня, когда Гарри приедет, — попросил Джон, и расцеловав в щёки облегчённо вздохнувших родителей, отправился в свою комнату. *** Гарри приехала поздно, всё семейство уже сидело за праздничным столом. Миссис Уотсон была недовольна, но виду не показала, а Джон хотел открыто выразить негодование, однако вид сестры остановил. Гарри сильно похудела, отчего, впрочем, стала выглядеть гораздо лучше, но едва ли не чёрные круги под глазами всё же портили картину. Мистер Уотсон предупредил Джона, чтобы тот не вздумал отпустить какую-нибудь шуточку про алкоголь — Гарри бросила пить полгода назад, но воздержание давалось с большим трудом. Миссис Уотсон позаботилась о том, чтобы на праздничном столе был только пунш, а для непредвиденных обстоятельств в холодильнике стояла бутылка безалкогольного пива, она была спрятана за ведёрком с майонезом. — Ма, па, приветы. Хай, мелкий, — обратилась Гарри к Джону и села за стол. — Привет, — улыбнулся Джон сестре, игнорируя бесившую в детстве кличку, и вежливо поинтересовался: — Как добралась? — На автобусе, замёрзла, как собака. Вон, пальцы синие, — Гарри с ухмылкой показала Джону средний палец. Мистер Уотсон хихикнул, Джон закатил глаза. — Вижу, этот палец особенно пострадал. Предлагаю ампутировать его, пока не началось омертвение ткани оставшейся кисти. — Умолкни, пока я тебе не ампутировала кое-что другое. — Ты неисправима. В первую очередь ампутируем тебе язык, — прищурившись, сказал Джон. — Вонючка, — парировала сестра. — Дылда. — Дети, прекратите, — вмешалась миссис Уотсон, когда Гарри выхватила салфетку и замахнулась на Джона. — Она первая начала! — А ты всё такой же нытик, — констатировала Гарри. — Мы когда-нибудь будем есть или мне нужно упасть в голодный обморок, чтобы получить хотя бы крошечный кусочек индейки? — воскликнул отец, переключая на себя внимание, и радуясь, что Гарри выглядит лучше, а встреча с Джоном явно приободрила её. Миссис Уотсон одарила мужа взором, исполненным благодарности, и засуетилась над столом. Стоит заметить, что индейка в этом году удалась: сочное с румяной корочкой мясо птицы ароматно дымилось и манило вонзить в него зубы или, на худой конец, вилку. Гарри и Джон разложили салаты и закуски по тарелкам родителей, наполнили бокалы пуншем, но едва миссис Уотсон стала делить индейку, идиллии пришёл конец. Всем известно, что у этой птицы есть пухлая грудка, спинка с небольшим количеством мяса, два крыла и две ножки. В семействе Уотсонов только один человек любил крылышки — это миссис Уотсон. Все остальные жаждали ножки! И если неотъемлемое право на одну из пары замечательнейших, обворожительных, вкуснейших и, надо признать, огромнейших ножек по умолчанию было у главы семьи мистера Уотсона, то вторая ножка была яблоком раздора и причиной междоусобиц между Гарри и Джоном. И совсем неважно, что никто из враждующих сторон никогда не съедал даже половины. Это было делом принципа. Первые десять лет жизни Джона сестра с невыносимой жестокостью лишала его ножки рождественской индейки с помощью щедрой раздачи щелчков, подзатыльников и даже устрашений, но к одиннадцати годам брат набрался ума и сил. Долгожданная победа далась с триумфом: Джон воспользовался хмелем сестры-подростка и потихоньку привязал её шёлковой лентой к стулу таким образом, чтобы она не смогла дотянуться до ножки. Шума в тот рождественский вечер было много, но Джон успел съесть некоторую часть, а полученные после этого щелбаны не могли возыметь должного эффекта — Джон ликовал. В год, когда Джону было двенадцать Гарри проболела ангиной до самого Сочельника, и маленький Уотсон искренне сочувствовал ей, однако ножку индейки он бы съел без малейших угрызений совести, но коварная сестра заранее попросила мать оставить ей угощение. Джон долго не мог забыть этой подлости. Тем более, что на следующее Рождество Гарри обманула Джона, сказав, что ножки сильно пережарились, почти сгорели, и она их выбросила. Джон даже принялся рыться в мусорном баке, не поверив сестре. Разумеется, никаких горелых ножек в баке не оказалось, а вот перемазался Уотсон знатно, да ещё получил целый град насмешек от Гарри в течение всего месяца и кличку «Помойный Джо», которая, к счастью, надолго не прижилась. Потом два праздника прошли без Гарри, когда она не возвращалась из университета, один год вообще случился без индейки, когда миссис Уотсон оперировали. Последующие кануны прошли относительно спокойно (дети Уотсонов всё же немного выросли, а мистер Уотсон всегда получал свою ножку без криков и зависти), правда, без упрёков и обид не обходилось. В течение тех лет миссис Уотсон часто мечтала о появлении какого-нибудь мозговитого инженера, который смог бы вырастить ГМО-индейку с тремя ножками и одним большим крылом. К счастью, рождение подобного инженера так и не случилось до наших дней. И в это Рождество вопрос с ножками, как и в былые времена, встал остро. Миссис Уотсон медленно отрезала одно крыло и с великой осторожностью положила его в свою тарелку к салату, потом, словно раздумывая, стала примеряться ко второму крылу. За столом стояла мёртвая тишина, и даже стенным часам было ясно, что женщина тянула время. — Чур, ножка моя! — выпалил Джон, подхватил десертный нож и, словно скальпелем, точным движением отсёк вожделенный окорочок. Миссис Уотсон и Гарри ахнули от неожиданной дерзости, сестра тут же потянулась к тарелке Джона, но тот предусмотрительно взял её в руки и прижал к груди. Мистер Уотсон расхохотался и, последовав примеру Джона, отрезал вторую ножку и водрузил её на вершину горки салата в своей тарелке. С грацией Пизанской башни она клонилась на запад. — Так нечестно! — воскликнула Гарри. — Отдай сейчас же, это моя ножка! — Не будь смешной, это ножка не твоя, а индейки, которая моя, — хихикнул Джон. — Уступи мне, Джон, — угрожающе начала Гарри, — или следующего утра тебе не видать. — Ха! Прибереги угрозы для какого-нибудь идиота, я тебя не боюсь. — Джон, предупреждаю тебя... — Гарри, оставь брата в покое, — вмешался мистер Уотсон. Он уже отщипывал от ножки кусочки мяса и украшал ими салат. — Ты ведь старше, уступи ему хоть раз. — Так это он и должен уступить мне по старшинству! Джонни-бой, у тебя есть минута! — Ну, уж нет. Ты десять лет лишала меня индейки, в этот раз ножка моя. — А сколько лет я пропускала Рождество дома? А сколько раз ты обводил меня вокруг пальца? — А сколько ты? — начинал горячиться Джон. — Вспомни тот случай с ангиной! Горло у тебя якобы болело, только никакая боль не помешала тебе съесть ту ножку, прикида! — Я сейчас в особом положении, Джон, — категорично заявила Гарри и, поймав удивлённые взгляды родителей, быстро добавила: — Нет, я не беременна. Всё гораздо хуже. У меня разбито сердце. — А я был на войне, и у меня прострелено плечо, я вообще инвалид! У меня больше права съесть ножку! Неправда ли, моя дорогая? — с нежной улыбкой обратился Джон к ножке в тарелке. Если бы Джон мог, он бы её обнял. — Дети, если вы сейчас же не прекратите эту ерунду, я выставлю вас вон без ужина! — не выдержала миссис Уотсон. — Гарри, не спорь с братом хотя бы раз. Джон, поделись с сестрой, этой голени на четверых хватит. Ну, живо! — Ладно, — с неохотой протянула Гарри, вмиг растеряв запал. — Подавись ты этой ножкой, вонючка. — Хоть режьте, а я не буду делиться с этой дылдой, — заявил Джон. Миссис Уотсон с неодобрением посмотрела на сына, затем на дочь. Мистер Уотсон подмигнул Джону и, терпеливо выждав, когда индейка окажется в тарелке каждого члена его семьи, поднял свой бокал: — Счастливого Рождества! *** «Счастливого Рождества» — какая хорошая и, казалось бы, добрая фраза. Её значение просто: если Иисус родился в вашем сердце, вы будете по-настоящему счастливым. Если же рождения Иисуса в вашем сердце не случилось, Рождество не имеет для вас ни малейшего значения. Семья Джона не была слишком религиозной, однако миссис Уотсон не пропускала праздничные мессы, поэтому сразу после ужина она отправилась на рождественскую службу. По тому, как скоро она собралась и в какой благообразный наряд облачилась, мистер Уотсон определил истинную цель ухода супруги — встреча в церкви с резидентами чайного клуба «миссис Уо» в лице миссис Гибсон, тремя сёстрами МакРуди и, разумеется, почтенной леди Бишоп. Мистер Уотсон живо представил щебетание жены о бесподобной индейке «в этом знаменательном году», а также о сыне и дочери, и мысленно пожелал Джону железной выдержки и бесконечного терпения. Ведь эти женщины, снабжённые историями о подвигах Джона, должны были явиться через день-другой, дабы собственными глазами узреть легенду фронта Ближнего Востока. Когда с уборкой праздничного стола было покончено, Джон с Гарри отправились в гостиную. Джон рассчитывал поговорить с сестрой и ломал голову над тем, как начать разговор. В конце концов, он решил начать с подарка, который, вообще-то, полагалось преподнести на следующее утро, но Джону требовался повод. Достав зелёную коробку из-под ёлки, он протянул её Гарри. — Счастливого Рождества, сестра, — улыбнулся Джон. Гарри радостно взвизгнула и быстро распотрошила упаковку: внутри был миниатюрный MP3-плеер, точь-в-точь такой же, какой был в её юности. Она получила его на четырнадцатое Рождество от родителей, и Джон страшно ей завидовал (пока не открыл свой подарок — железную дорогу). Гарри носилась с этим плеером всюду, бесстыже хвастала им и гордилась целых восемь дней, пока не уронила его в пруд в парке. Сложно было представить всю глубину драмы того несчастного случая. И вот точно такой же плеер теперь лежал на её ладони. Конечно, он был новым и превосходящим тот, из юности Гарри, но выглядел как его брат-близнец. Чутьё не подвело Джона — этот подарок растопил сердце хмурой и грубоватой сестры, он также растопил лёд детских обид и прочей ерунды, затянувшийся на годы из-за отсутствия нормального общения. Растрогавшись, Гарри искренне поблагодарила брата, а после бутылки безалкогольного пива рассказала ему всё. Джон тоже не молчал, и под утро, проходя за водой в тёмную кухню, сонный мистер Уотсон умилился своим детям, оживлённо беседующим в гостиной. *** Рождественским утром Джон чувствовал себя плохо. Нет, он не перебрал с алкоголем, хотя мог бы, ибо Гарри предлагала ему ночью виски, который она-таки захватила по дороге, но Джон собственными руками вылил содержимое бутылки в унитаз. И не переел, хотя ужин был вкусным и плотным, не говоря уже о доставшейся ему индейке. Джон мало спал, а проснуться пришлось рано, потому что деятельная миссис Уотсон с утра подняла всех для праздничного завтрака и вручения подарков. Джон договорился с Гарри, что она разыграет восторг во второй раз перед родителями. Собственный восторг Джон не разыгрывал — Гарри подарила ему телефон, модный аппарат с гравировкой на задней панели «С любовью от Клары». Джон вмиг сообразил, что Гарри передаривает подарки своей бывшей, но ни капли не расстроился — телефон был красивым и едва пользованным (поцарапанный слот для гарнитуры не в счёт). Родителям Гарри преподнесла деньги. Миссис Уотсон одарила детей и мужа собственноручно связанными свитерами, которые сами по себе отличались высоким качеством, если бы не их расцветки (свитер с пчёлками в старшей школе Джону никогда не забыть). Но что-то случилось с миссис Уотсон «в этом знаменательном году» — у отца в руках был свитер из чёрного кашемира, свитер Гарри был коралловый, а Джону достался глубокого синего цвета в чёрную полоску. Мистер Уотсон ограничился тёплыми поздравлениями: он копил деньги на новый спиннинг и пообещал радужную форель в следующем августе всем присутствующим. Джон привёз матери проектор, предназначенный для просмотра фильмов с участием Греты Гарбо, и портативный GPS-навигатор для рыбалки отцу. Все были довольны и счастливы, особенно миссис Уотсон за щедрые похвалы её свитеров и за проектор, который она тут же окрестила Гретхен. Вероятно, стоит хотя бы мельком отметить страсть миссис Уотсон к присвоению имён всем неодушевлённым предметам в её доме. С детства Джон любил мистера Потса — большой чайник из серебра, который кипятил воду с серебром уже тридцать лет, побаивался Горячую Сюзанну — огромная чугунная утятница — из-за слишком близкого с ней знакомства по неосторожности и боготворил семейку Боба — чайный сервиз Веджвуд с цесарками и глухарями выпуска тысяча девятьсот седьмого года. Этот сервиз был неиссякаемым источником гордости и тщеславия миссис Уотсон и представлял собой не столько подарок на свадьбу от её родителей, сколько повод для обвинений в истинной причине женитьбы на ней мистера Уотсона, когда у супруги случались «плохие дни» («Вспомни, Роджер, у тебя не было ни пенни, когда ты сватался»). Кстати, о «плохих днях». Этот термин был впервые употреблён Гарри в возрасте двенадцати лет, когда она сломала лодыжку и месяц донимала всю семью капризами. Потом им стал пользоваться мистер Уотсон, оправдывая неудачи на рыбалке, затем миссис Уотсон в своём чайном клубе, когда ни одна благородная леди из компании решительно не понимала её справедливой критики, и, наконец, докатился до Джона. Дни, когда Джону не удавалось спасти товарища, когда снаряд разрывался прямо под ногами идущих по цепочке солдат (а Джон, как правило, всегда оказывался в середине таких цепочек), он называл плохими. На войне он прожил великое множество таких дней, и, вообще, насмотрелся столько ужасов, что хватит до гробовой доски. Поэтому и представить не мог, что милая и любимая матушка устроит один из «плохих дней» прямо в это в рождественское утро, практически сразу после вкусного завтрака. Около полудня колокольчик на двери дома Уотсонов зазвонил с почти осязаемым нетерпением. Сначала пришли сёстры МакРуди, бесцветные и сухощавые тройняшки шестидесяти двух лет, самые молодые и незамужние в клубе; они принесли ароматические свечи и мыло ручной работы в прозрачных пакетиках. Сёстры привычно заняли диван и, согласившись на чай и печенье, молча ожидали остальных дам. Следом за ними появилась миссис Гибсон, бодрая женщина семидесяти пяти лет, пухлая и миловидная, не скрывавшая своего мнения ни при каких обстоятельствах, за что почти отовсюду была негласно изгнана и нашла приют и единомышленниц в клубе «миссис Уо». Как и все в округе, мать Джона немножко побаивалась миссис Гибсон, но больше уважала и симпатизировала ей. Особенно она уважала её способность самыми точными словами выразить порицание семейству Холмс в ситуациях, достойных порицания. Миссис Гибсон шумно вошла в гостиную, шумно устроилась в кресле миссис Уотсон и затребовала «мальчишку с войны» сейчас же. Матери Джона удалось уговорить её дождаться леди Бишоп (опаздывавшую всегда и всюду), но без клюквенного пирога это вряд ли получилось бы. Наконец колокольчик на ручке двери в третий раз прозвенел, и гостиная озарилась светом величия леди Бишоп — женщины с некрасивым, но породистым лицом, с большим носом и блёклыми голубыми глазами, искусственными кудрями и строгим выражением поджатых губ. О возрасте леди Бишоп гадали и не угадывали, о её дальних родственных связях с королевской семьёй намекали при каждом удобном случае, однако вряд ли кто помнил, с чего эти намёки начались. Вне всяких сомнений, её происхождение было непростым, но благородным, и уж точно леди Бишоп хоть каким-то образом да принадлежала к знати, поэтому многим казался удивительным (кому-то даже скандальным) факт её членства в клубе миссис Уотсон. Тем не менее, леди Бишоп считали эксцентричной особой, а таким обычно многое прощается. Миссис Уотсон со всеми почестями усадила леди Бишоп в кресло супруга, стоявшее у окна чуть поодаль от стола (так как леди Бишоп никогда и нигде, кроме собственного поместья, не принимала ни пищу, ни напитки) и с благодарностью приняла четыре свёртка с подарками, а затем отправилась наверх за сыном. Джон, которого миссис Уотсон заставила уложить волосы, по её же требованию сидел в своей комнате, томясь от ожидания, когда его позовут «проследовать в холл». Дом Уотсонов не был маленьким, однако назвать холлом его простую гостиную было нельзя. Но миссис Уотсон было невозможно сколько-нибудь вразумить, когда она старалась произвести впечатление, особенно если это были её подруги, знакомство с которыми составляло без малого тридцать лет. Сменив степенный шаг на бег, когда её не могли услышать, миссис Уотсон ворвалась в комнату Джона. Застав сына почти уснувшим, она едва не рассвирепела. — Джон, почему ты не надел свитер, что я оставила на твоей постели? — Потому что он нелепый! У меня полно рубашек, если ты выйдешь, я переоденусь... И чем тебе не нравится тот, который на мне? — Он отвратительно скучный, Джон, да ещё и синтетический! Ну, что это за цвет? — всплеснула руками миссис Уотсон. Впрочем, времени для вздохов совсем не было. Внизу ждали гостьи, а это утро миссис Уотсон планировала годами. — Идём же, все тебя заждались. Джон нахмурился и вышел из комнаты вслед за матерью. На последней ступеньке он легко коснулся её плеча: — Мама, только прошу, не поднимай тему моей службы, ладно? Мне не слишком приятно это обсуждать. — Ну, разумеется, дорогой, — с улыбкой заверила миссис Уотсон и вплыла в гостиную. *** Вероятно, нет смысла перечислять количество скабрезных, невежливых, а порой и просто унизительных вопросов, которые Джон услышал в свой адрес тем утром. Едва он переступил порог гостиной, миссис Гибсон метнулась навстречу и стала громко приветствовать «нашего славного ветерана». Сёстры МакРуди уставились на Джона тремя парами глаз с совершенно одинаковым выражением любопытства, и только леди Бишоп глядела в окно, изредка поворачивая голову к присутствующим поистине монаршим манером. За весь час она один раз улыбнулась и дважды строго цокнула языком, когда миссис Гибсон с горящим взором расспрашивала Джона, каким способом легче всего свернуть человеку шею. Собственно, только миссис Гибсон и мать Джона говорили: ни одна из сестёр МакРуди никогда не отличалась красноречием, и это утро не стало исключением. Они лишь переглядывались друг с дружкой в перерывах между рассматриванием лица Джона и, казалось, были готовы вот-вот захихикать. Джон говорил мало, подливал чай миссис Гибсон, раскладывал крохотные корзиночки по блюдцам на чайном столике, кротко улыбался, — словом, держался любезно и учтиво ровно до того момента, пока миссис Уотсон не спросила его о том, не захватил ли он ненароком свои медали за военные заслуги? Все сразу. Джон ответил матери многозначительным (возмущённым) взглядом, и именно тогда леди Бишоп улыбнулась. Миссис Уотсон ни секунды не сомневалась, что это был «какой-то знак». В конце концов, ответ на вопрос о медалях удалось замять, но миссис Гибсон зашла с левого фланга и спросила: «Когда же ты женишься, Джон? Ведь ты же не гей?» Нельзя сказать, что Джон уж совсем не ожидал подобного, но подвох этого безалкогольного бранча наконец открылся ему — с недавнего времени терзаемая мыслями о скорой кончине, миссис Уотсон собрала своих подруг с единственной целью: чтобы сын ответил «ясно и определённо на самый главный вопрос». Миссис Уотсон прекрасно знала характер своего сына, отличавшегося довольно забавной (а в некоторых случаях, даже вредной) привычкой откровенно отвечать на любой вопрос при посторонних людях. Джон не мог сочинить даже самую банальную отговорку, простейшую выдумку или безобидную ложь в ответ на вопрос, заданный в присутствии хотя бы трёх малознакомых человек. Положение почти утонувшего в отчаянии Джона внезапно спасли сёстры МакРуди: они захихикали в самый напряжённый момент, переключив на себя внимание, а, цокнувшая языком леди Бишоп, зашевелилась в кресле мистера Уотсона, ясно давая понять, что время её визита подошло к концу. Леди Бишоп всегда уходила первой, за ней шли остальные гости, так уж было заведено на встречах чайного клуба «миссис Уо». Она сдержанно попрощалась с присутствующими дамами и раскрасневшимся Джоном, затем вышла, а миссис Уотсон отправилась её провожать. Как только дверь в гостиную за ними закрылась, миссис Гибсон вытащила из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Сёстры МакРуди с неодобрением наблюдали за манипуляциями подруги. Воспользовавшись паузой, Джон пробормотал извинения и пулей вылетел из гостиной. Чуть не вприпрыжку он поднялся в свою комнату и с облегчением закрыл дверь. Джон знал, что через каких-нибудь полчаса вернётся миссис Уотсон, и ему придётся за всё ответить. *** Конечно, миссис Уотсон пришла, даже влетела в комнату Джона, когда проводила своих гостей. Конечно, она «ожидала подобного» и выражение её лица выражало вселенскую скорбь. Конечно, потом Джону пришлось извиняться и готовить ужин. И если раньше Джон ещё думал, что можно как-то избежать похода к Холмсам, теперь не было никакой надежды. День «Икс» наступил через двое суток. В этот раз Джон не хотел быть застигнутым врасплох и сам стал торопить мать, разумно полагая, что, чем быстрее они отправятся к Холмсам, тем быстрее вернутся. Конечно же, Гарри и отец отказались идти, но миссис Уотсон и не рассчитывала на них. Предметом её гордости и беззаветной любви по-прежнему оставался Джон, а рассказы о его «нешуточных заслугах перед Англией» словно скандинавский эпос уже вовсю передавались по телефонным линиям подругам, их детям и мужьям, и друзьям подруг их мужей. После унизительной встречи с резидентками чайного клуба матери, Джон убедительно попросил её не заводить разговоров о его военном прошлом и его настоящей работе в обществе гостей Холмсов. «И ни слова о личном, мама!» Миссис Уотсон была в корне не согласна, но просьбе подчинилась и обещала держать язык за зубами. Однако какой гордостью были наполнены её глаза, пока она шла с Джоном под руку к поместью Холмсов. По словам миссис Уотсон, сегодня Джон выглядел чудесно, жаль, что сам он едва это ощущал. Напротив, самочувствие было скверным, нога по-прежнему болела (в связи с чем Джону даже была предложена трость, но он отказался и оскорблённо прихрамывал, самую малость), а в сердце засела неясная тревога. Можно предположить, что её спровоцировало известие о том, что намедни приехал Шерлок Холмс, о котором много лет не было слышно ничего, кроме весьма противоречивых слухов. Одни говорили, что он стал гениальным, но сумасшедшим учёным, другие, что он наркоман, а третьи уверяли о его неофициальной работе в полиции неким констатирующим детективом или что-то в этом роде. Словом, сплошные выдумки и никаких доказательств. Тревога Джона, однако, была вызвана не этими слухами. Когда-то, давным-давно, Джону нравился Шерлок Холмс. Джону тогда едва исполнилось двадцать, а Шерлок и подавно был мальчишкой. Тем летом Джон вернулся из академии и словно впервые увидел Шерлока. Он украдкой наблюдал за ним через забор, когда стриг газон, незаметно провожал его в лицей и во время ночных прогулок по городу, а однажды пригрозил сыновьям судьи, донимавших юного Холмса, трепанацией их безмозглых черепов, если они не отстанут. Они отстали, и через какое-то время Шерлок наконец заметил Джона. Шерлоку понравился Джон, и Джон это почувствовал, они оба почти решились на контакт друг с другом. Вот тогда и вмешался Майкрофт. Он сказал что-то такое младшему брату, из-за чего тот стал смотреть на Джона с удивлением, переходящим в брезгливое презрение (семейный взгляд Холмсов). Джон уехал в академию на следующий день (не из-за Шерлока, а по расписанию), а в последующие годы видел Шерлока только изредка, издалека, и вообще не хотел на него смотреть. Джон просто запихнул этот идиотский случай куда подальше и не вспоминал о нём. И вот он с матерью стоял на пороге дома Холмсов. Мать нервничала, но Джон видел, что это было приятное волнение, а вовсе не то, что у него. К чему, чёрт возьми, всплыла эта детская история в памяти? И почему воспоминание о брезгливом выражении мальчишеских (невероятно светлых, почти прозрачных) глаз Шерлока оказалось таким ярким и чётким, как будто не прошло хреновой тучи лет? Джону было интересно, как изменился Шерлок, как выглядел теперь. Ну, не то, чтобы уж слишком интересно. Так, любопытно. Столько воды утекло и всё такое. Джон представил, как подойдёт к Шерлоку и скажет: «Привет, Шерл. Как ты? Чудесно выглядишь, старина». — Шерл?! — Джон обернулся к матери. — Ну, да, так его зовёт Ванесса, но, согласна, звучит отвратительно. Всё выдумки этой безумной девчонки Эвр. Джон поморщился и в десятый раз поправил галстук, не замечая, что всё туже затягивал узел. Миссис Холмс в синем платье и меховой накидке встретила их с улыбкой в холле. — Эмма, как я рада вас видеть! Джон, — она протянула руку для пожатия и снова улыбнулась, — как ты возмужал! Вот что армия делает с юношами — превращает их в настоящих мужчин. — Спасибо за приглашение и счастливого Рождества! — восторженно ответила миссис Уотсон. Джон вежливо улыбнулся. — Счастливого Рождества, — ответила миссис Холмс. — Присоединяйтесь к гостям и чувствуйте себя, как дома. Джон помог матери снять пальто, затем разделся сам и повесил одежду на один из крючков в длинной череде широкой прихожей. Они вошли в большую гостиную, и Джон огляделся. Гостей было много: пастор Боденс с супругой и тремя детьми младшего школьного возраста. Помощник прокурора сэр Флемминг и его вездесущий помощник Артур-Конрад Дойлер, леди Эббингтон, когда-то норовившая попасть в клуб матери Джона, но получившая резкий отказ (тёмная история, о которой миссис Уотсон при всей своей словоохотливости никогда не распространяется) и с тех пор считающая себя законодательницей мод. Большинство находящихся здесь людей казались Джону знакомыми, хотя он не вспомнил бы и половины фамилий. Потоптавшись у одного из столов с закусками, Джон взял бокал с пуншем и занял стратегическое место у дверей, неторопливо и внимательно разглядывая гостей, в то время, как миссис Уотсон грациозно переплывала от одной компании к другой, успевая не только поздороваться, но и переброситься парой слов. Джон сделал глоток пунша и едва не подавился, когда, наконец, разглядел фигуру в самом дальнем углу гостиной у окна. Облачённый во фрак, с выражением смертной скуки на лице рядом с белым роялем стоял Шерлок Холмс. В искусственном освещении его тёмные кудри сверкали, словно на солнце, кожа казалась мраморной, а глаза почти прозрачными. Джон проглотил свой пунш, выдохнул и был вынужден признать: Шерлок Холмс стал очень красивым. В ту же секунду Шерлок заметил Джона, и на его лице мелькнули узнавание и какое-то приятное удивление. Джон выпрямился и невольно улыбнулся, Шерлок улыбнулся в ответ. Тогда и вмешался Майкрофт. Почти не изменившийся с тех пор, как Джон в последний раз его видел, Майкрофт тут же подошёл к нему. — Джон, какая приятная неожиданность! — он приторно улыбнулся и даже не подумал ответить на рукопожатие. — Какими судьбами в нашем захолустье? Джон перехватил своей «отверженной» рукой бокал пунша и натянуто улыбнулся: — Рождество, мистер Холмс. — О, к чему эти формальности? Ведь я помню вас с детства. Зовите меня Майкрофт, договорились? — он огляделся. — И ваша матушка тут же. Какая прелесть. Но где же сестра? Надеюсь, с ней всё в порядке? Джон скрипнул зубами, ни секунды не сомневаясь в том, что этот гадкий Майкрофт был в курсе алкогольной зависимости Гарри. — Спасибо, у Гарри всё хорошо, — с нажимом ответил Джон. Майкрофт усмехнулся. — Рад это слышать. Как здорово, что вы пришли именно сейчас. Буквально через несколько минут начнётся традиционная и любимая забава нашей матери: игра в фанты. Надеюсь, вы поучаствуете? — Боюсь, я не знаю правил игры, — ответил Джон, против воли бросая взгляды в сторону Шерлока, который следил за ним с Майкрофтом всё это время. — Правила очень просты: ведущий задаёт вопрос, на который вы должны ответить, а если не хотите, то вам нужно откупиться каким-нибудь действием. — Звучит опасно, — улыбнулся Джон, серьёзно глядя на Майкрофта. — Но вы же любите опасности, — вмешался словно из ниоткуда появившийся Шерлок. Джон вздрогнул и разом подтянулся. Шерлок пристально оглядел его с головы до ног, и едва ли это заняло секунду, но Джону стало не по себе, будто его препарировали. — Как вы догадались? — Это очевидно, — почти фыркнул Шерлок. — Особенно, учитывая военное прошлое, — и, кивнув, он пошёл к миссис Холмс, появившейся в дверях гостиной. — Прошу извинить моего младшего брата, Джон, — с наигранным сожалением сказал Майкрофт. — Как видите, не всем удаётся повзрослеть. Однако, начинается. Идём. Джон поставил пустой бокал на ближайший столик и, борясь с нехорошим предчувствием и желанием сбежать, поплёлся за Майкрофтом к огромному обеденному столу, за которым уже рассаживались желающие играть в фанты. Джон отыскал мать и сел рядом с ней; она лучилась от восторга и удовольствия, искренне наслаждаясь вечером. Майкрофт оставил место для Шерлока между собой и миссис Холмс, но в последний момент в гостиную ворвалась девочка-подросток и, растолкав всех на своём пути, заняла стул Шерлока. Миссис Уотсон вцепилась в руку Джона. — Это Эвр. Только полюбуйся на неё. Как неприлично! Темноволосая и кудрявая Эвр, почему-то походившая на всех Холмсов разом, показалась Джону довольно милым и вполне обычным подростком. Никакой монструозностью, о которой вещала миссис Уотсон, и не пахло. Джон всем своим видом дал понять это матери, но она лишь усмехнулась, мол, ей ли не знать, на что способна Эвр, и, дескать, погоди, это цветочки, ну, и всё в таком духе. Джон добродушно пожал плечами. Честно говоря, ему было всё равно. Он смотрел только на Шерлока, который, оттеснённый приёмной сестрой, молча встал за её стулом. Шерлок тоже смотрел на Джона, и Джон никак не мог понять выражение его лица: в нём было и любопытство, и некоторая симпатия (это определённо!), возможно, даже кокетство (Джон улыбнулся), но... Было что-то ещё, непонятное и не слишком приятное. Насмешка? Пожалуй, ирония. Началась игра, и миссис Холмс вызвалась первой. Она выбрала ответ на вопрос мистера Эркена, пятидесятилетнего судебного пристава, пожелавшего узнать секретный рецепт её рождественского пудинга. Затем Эркен сыграл начало «Боже, храни королеву» на губной гармошке, которую в любой день носил с собой не «по привычке», как он всегда говорил, а из хвастовства. После него выпил подряд четыре бокала пунша сэр Беттони, лорд из счётной палаты (он приехал с Майкрофтом, и миссис Уотсон светилась от ликования и многозначительно смотрела на Джона), а его жена описала самую ужасную встречу с настоящим львом во время сафари тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Фанты показались Джону в самом деле милой игрой. Немножко скучноватой, но вполне безобидной. Он так расслабился, наблюдая за гостями и слушая их истории, что не заметил, когда оказался «жертвой». — Вопрос или действие, Джон Уотсон? — спросила Эвр. Да, она тоже участвовала в игре, и с первых секунд заметила интерес Джона к Шерлоку. — Действие, — почти машинально ответил Джон. Эвр потёрла свои тощие ладошки друг о дружку и хищно улыбнулась. — Подойдите к Шерлоку и поцелуйте его. Все ахнули, и громче всех миссис Уотсон, а Джон просто обмер. — Эвр, как можно? — воскликнула миссис Холмс. — Что за выходка! Сейчас же придумай другой фант. Ахнувшие гости начали посмеиваться, с каждой секундой всё громче и веселее, словно всем было очевидно, что Эвр не слишком удачно пошутила. Ещё бы, она же ребёнок. Джону было не до смеха. Он покраснел до кончиков ушей. Майкрофт улыбался с таким неприкрытым ехидством, что мог соревноваться в неприличии с фантом Эвр. Маленькая мерзавка, между тем, глядела на Джона совершенно серьёзно. Она не шутила, и Джону стало жутко. — Нет уж. Таковы правила игры, мама, — Эвр чуть опустила голову, глядя на всех исподлобья. — Фант или вопрос! Ну, же, Джон! Это просто поцелуй. Вам это доставит удовольствие! — Эвр, прекрати, — строго осадила дочь миссис Холмс. — Твой фант неподходящий. Сейчас же задай Джону вопрос или оставь его в покое. Майкрофт сиял, лицо Шерлока выражало скуку. Все присутствующие с увлечением смотрели то на Эвр, то на Джона, и только миссис Уотсон держала его за левую руку под столом. — Хорошо, — лицо девчонки просветлело, и на мгновение она перестала напоминать монстра. — Тогда вопрос. Джон, вы — гей? Больше никто не ахал, даже миссис Уотсон. Майкрофт с разочарованием закатил глаза, а Шерлок отступил на шаг. — Джон, прошу извинить мою дочь, — с улыбкой обратилась к Джону миссис Холмс. — Знаете, такой возраст. Всюду-то они лезут и всё им скажи. Джон кивнул, криво улыбнувшись и благодаря Господа, что ему не пришлось отвечать. Он мечтал, как можно скорее убраться из этого места. Миссис Холмс одарила его благодарной улыбкой и, повернувшись к Эвр, стала шептать ей что-то на ухо. Никто больше не обращал на Джона внимания, а миссис Уотсон заговорила с соседкой справа. Сэм Баркин, бывший тренер футбольной команды в школе, где учился Джон, добродушно похлопал его по плечу: — Эти подростки теперь с ума сходят от геев, не бери в голову. Знаешь, у них целые сообщества в этом их интернете: рисуют геев, пишут о них всякие глупости. — Неужели? — потихоньку приходя в себя, спросил Джон. — Представь себе! Мне даже показывали некоторые вещи. Забавно всё это. — Действительно, — безо всякого выражения согласился Джон. — Тогда пусть постреляет, ведь он солдат! — предложила Эвр, и гости через одного вздохнули, кто с облегчением, кто беспокойно. — Сестрёнка, твои фанты никуда не годятся, — Майкрофт склонился над девочкой и покачал головой. Через некоторое время игра возобновилась, и впоследствии Джон пытался вспомнить, в какой именно момент всё полетело к чертям собачьим? Когда он разыграл тот проклятый фант? Когда, уступив горячке матери, пришёл в дом Холмсов или приехал на Рождество в Сассекс? Когда родился?.. Гости приседали и распевали французские песни (миссис Уотсон), подпрыгивали (пастор и его супруга), читали стихотворения малоизвестных русских поэтов на сербском языке (Майкрофт, конечно) и отвечали на вопросы (остальные нормальные люди). Только миссис Эббингтон не слишком повезло: ей пришлось громко крякать, когда она отказалась отвечать на вопрос о своём возрасте, и звуки, что она издавала, оказались до того натуральными, что в гостиную немедленно прибежали четыре борзых, устроив небольшой переполох под столом. И вот подошла очередь Джона. Он уже вполне оправился от нападок Эвр (действительно, странный ребёнок) и даже приободрился, потихоньку обдумывая, каким образом пригласить Шерлока на свидание, чтобы это не выглядело, как приглашение на свидание. Из приличия окинув взглядом всех сидящих за столом, Джон остановился на Шерлоке, ибо давно приготовил свой фант. — Мистер Холмс, — начал Джон, чувствуя лёгкое волнение. — Просто Шерлок, пожалуйста, — попросил Шерлок, мягко улыбнувшись. О, он был само очарование! В отличие от Майкрофта, выражение лица которого стало кислее квашеной капусты, — о её приготовлении Джону однажды (зачем-то) рассказывал рядовой Данилеффски; его прадед был родом из Сызрани. Если бы Джон не был хорошим врачом, то решил бы, что Сызрань — название редкого заболевания, разумеется, русского. — Как скажешь, Шерлок, — с улыбкой ответил Джон и хитро, даже слегка кокетливо прищурился. — Расскажи самую смешную историю из детства, о которой ты часто вспоминаешь. Глаза Майкрофта сверкнули недобрым огнём, юная Эвр вся обратилась в слух, а Шерлок лишь спросил: — Боюсь, обо мне таких историй нет. А вот о тебе существует. — Неужели? — удивился Джон, не переставая флиртовать. — У меня есть все основания полагать, что смешная история из детства, о которой я часто вспоминаю, как раз о тебе. Хочешь её услышать? Решив, что Шерлок просто шутит — в самом деле, какая история? — Джон кивнул, выражая своё согласие и едва ли осознавая, как близко подошёл к пропасти. С нежностью приобнял он полупустой бокал с пуншем и воззрился на своего нового кумира, приготовившись внимать его глубокий, бархатный голос, чтобы после в деталях воспроизвести услышанные интонации в своей голове в другом контексте. — Мой брат Майкрофт однажды рассказал мне... — издалека начал Шерлок, и Джон понял, что этот вечер он забудет нескоро. Напрасно он не внимал противоречивым слухам о том, что из себя представляет Шерлок Холмс, и, в частности, каким чудовищным даром он обладает. Кажется, ещё говорили про его страсть к наркотикам и учёную степень, однако, даже если всё это было правдой, то она — сущий пустяк по сравнению с дедукцией. В течение этого вечера Шерлок говорил мало и не со многими, но сказанное тому или иному собеседнику, свидетелем чего оказались все гости, включая Джона, было нелицеприятно и почти грубо. Например, намёк на интрижку между пастором и миссис Эббингтон или клептоманию, с детства присущую лорду счётной палаты. Униженные и поражённые дедуктивной правдой Шерлока, гости краснели и неловко отшучивались, в то время, как миссис Холмс только и успевала тихо одёргивать младшего сына. В конце концов, Джон решил, что следовало заткнуть рот Холмса самым простым и действенным способом, но это было невозможно устроить при таком количестве свидетелей. Нет, речь идёт о кулаках, и только о них. И да, подобно катку для укладки асфальта, Шерлок сначала прошёлся по биографии Джона (впрочем, не вдаваясь в подробности, о которых не говорят в приличном обществе, но это едва ли его оправдывает), а затем рассказал ту самую «смешную» историю из детства, несчастного джонова детства. Как это говорится: шутка была хреновая, но посмеялись все, особенно, миссис Уотсон. С влажными от стыда глазами и даже не пытаясь улыбнуться, услышав гонг дворецкого, призывающего гостей пройти в парк, чтобы полюбоваться фейерверком, Джон первым выскочил из гостиной. Кое-как натянув свою куртку, он быстрым шагом пошёл прочь из поместья. *** Сославшись на головную боль, Джон спрятался от Гарри и отца в своей комнате, однако миссис Уотсон вошла к нему без стука, едва вернулась от Холмсов. — Ты совершенно зря ушёл, Джон. Фейерверк был просто великолепен! А на десерт подали итальянское мороженое. Эти Холмсы чудаки, но всё-таки очень милые. Ванесса пригласила нас с отцом на чай в будущую среду, — с некоторой гордостью в голосе сообщила миссис Уотсон. Она выглядела уставшей, но крайне довольной. Несмотря на предательский смех над ним с остальными гостями во время экзекуции проклятого Холмса, Джону совершенно не хотелось портить матери настроение, но... — Как я мог остаться после всего того, что наговорил этот Шерлок-хренов-детектив-Холмс? — всё же не выдержал Джон. — О, неужели ты обиделся на его слова, сынок? Какие глупости, перестань сейчас же! — воскликнула миссис Уотсон, затем прищурилась. — Он же не сказал ничего дурного, и как ловко он режет правду-матку, да? Просто загляденье! — Ты издеваешься? Шерлок Холмс публично меня оскорбил! Остальных гостям тоже досталось, я уже молчу про лорда. — Ну, и что с того, Джон? Между прочим, Шерлок Холмс говорил о тебе в абсолютно другом тоне и больше, чем обо всех, разве ты не заметил? Кстати, он искал тебя после фейерверка. Ты явно ему понравился. — Шерлок Холмс — чёртов сукин сын! Плевать я на него хотел! *** Вернувшись в Лондон, Джон решил забыть рождественские каникулы, как страшный сон. По крайней мере, не самый лучший, это уж точно. Возмущение и праведный гнев, наконец, остыли в сердце, и Джон погрузился в привычную хандру, к которой теперь добавился образ гадкого, но невероятно соблазнительного Шерлока Холмса. Джон воображал, как с помощью какого-нибудь секретного (волшебного) эликсира превращается в Джуда Лоу, влюбляет в себя Холмса, совращает его, а затем бросает, снова и снова. Сцены совращения представлялись особенно ярко, и через неделю-другую Джон почувствовал, что теряет покой. Сара, с первого рабочего дня почуяв некое потрясение, пережитое им в Рождество, в конце недели посоветовала «наконец, позвонить ему». Разумеется, даже если бы у Джона был номер Шерлока, он бы не стал звонить ни при каких обстоятельствах, зато вспомнил о предложении Майка Стэмфорда. Наступила суббота, и после утреннего чая и невесёлого подсчёта ежемесячной платы за квартиру Джон позвонил Стэмфорду с просьбой познакомить его с обещанным чудаком. Они встретились за пару кварталов от Бартса, места работы Стэмфорда. — Прекрасно выглядишь, — с нежной улыбкой приветствовал Майк. — Спасибо, — Джон почувствовал удовлетворение от того, что не зря потратил полчаса, укладывая свои волосы тем гелем, что посоветовала Гарри. — Знаешь, если ничего не выйдет, надеюсь, этот твой парень достаточно симпатичный и сговорчивый, чтобы мы снимали квартиру напополам. В противном случае, придётся вернуться в Сассекс. Лондон стал слишком дорогим. Майк собирался что-то ответить, но в этот момент послышался звук входящего сообщения на пейджер. — Вот засада, и как я мог о ней забыть? Поспешим, Джон, — пробормотал Стэмфорд, ускоряя шаг. Как только они вошли в больницу, пейджер Стэмфорда запиликал во второй раз. — Джон, иди вниз в лабораторию, я скоро вернусь. — Но я даже не знаю… — Иди, он ждёт. — Как его хоть зовут? — воскликнул Джон, но Стэмфорд уже скрылся на лестнице. Джон вздохнул и стал спускаться в лабораторию, чувствуя некоторую неловкость из-за того, что даже не выяснил имя человека, с которым как бы хотел познакомиться. Или съехаться, на худой конец. Легко толкнув дверь, Джон вошёл в лабораторию. В последний раз он был здесь много лет назад и сейчас почти не узнал помещение, так всё изменилось внутри, даже столы для исследований были расставлены иначе и казались совершенно другими. В основном зале никого не было, однако в смежной комнате послышался шум. Очевидно, парень «от Майка» сейчас был именно там. Желая привлечь его внимание, Джон откашлялся: — Доброе утро. Меня зовут Джон Уотсон, я друг Стэмфорда, — позвал он, глядя на непрозрачные пластиковые двери. Мелькнула тень высокого человека, и через секунду двери распахнулись. Джон едва не закричал. Элегантный и восхитительный, с дьявольской ухмылкой на губах на пороге стоял Шерлок-мать-его-Холмс. — Доброе утро, Джон, — вежливо ответил Шерлок, и на самом деле на его лице не было никакой ухмылки, тем более, дьявольской. Он был одет в лиловую (шёлковую!) рубашку и невозможно узкие брюки, и казался сосредоточенным и спокойным. Он прошёл к столу с микроскопом и, уставившись в его линзу, перестал обращать какое-либо внимание на Джона. — Что, ты даже не удивлён тому, что я здесь? — не выдержал Джон. Честно говоря, Джон был вне себя, только пока не мог понять, от чего именно. — Очевидно, ты пришёл «знакомиться» и надеялся встретить кого угодно, только не меня, — не отрываясь от микроскопа, ответил Шелок, затем поменял один образец на другой и посмотрел на Джона. — И в случае неудачи предложил бы разделить квартиру на двоих, но теперь едва ли ты это сделаешь. — Как ты узнал о квартире? — округлил глаза Джон, но быстро спохватился. — Ну, конечно, Майк Стэмфорд! — О, да брось. Майк не успел бы мне ничего рассказать. С твоей военной пенсией и работой врачом общей практики в Говен Боул можно позволить только квартиру за пределами Сити. Однако из-за роста цен и она теперь не по карману. Ты не из числа любителей мужчин, прошу прощения, свиданий на одну ночь, но принял предложение Майка. Очевидно, что сосед тебе нужнее, чем парень, — даже не взглянув на Джона, выдал Шерлок. — Как ты?.. Знаешь, что? Засунь свою дедукцию куда-нибудь подальше! — вскипел Джон. — Не твоё дело, что мне нужно! — Оу, — прищурился Шерлок. — Вижу, что парень тебе всё-таки нужен, и не какой-нибудь, а вполне определённый. Дай, угадаю? — Даже не вздумай, — предупредил его Джон, угрожающе выставив указательный палец. — Я всё-таки попробую, — улыбнулся Шерлок. — Какие парни тебе нравятся, Джон Уотсон, отставной врач, прошедший ужасы войны на Ближнем востоке? Конечно, высокие — это тебя раздражает и восхищает. Темноволосые, вероятно, даже кудрявые — в противоположность тебе. Превосходящие интеллектуально — тут без комментариев, до безрассудства отважные, как и ты, немного странные и с неподходящим по возрасту хобби, вроде разведения пчёл или неофициального консультирования полиции… — Заткнёшься ты когда-нибудь или нет? — в отчаянии Джон сжал кулаки. Лицо Шерлока осветилось догадкой, и в этот момент Джон был вынужден признать: «чёртов мудак Холмс» выглядел потрясающе. Однако уже в следующую секунду Джону хотелось его убить. — Ты мог бы сразу предложить съехаться, Джон, — ухмыльнулся Шерлок. — У меня как раз на примете одна квартира на Бейкер-Стрит. Правда, нам понадобится ещё одна спальня, потому что вынужден предупредить сразу: мне приятен твой интерес, но я женат на Работе, а она довольно ревнива. — Да пошёл ты! — воскликнул Джон. В этот момент дверь распахнулась, и в лабораторию вбежал Майк. — Мой давний друг Джон Уотсон, — быстро представил он Шерлоку Джона, однако выражение лица последнего говорило, что в этом уже не было необходимости. В следующую секунду красный как рак Джон пулей вылетел в коридор, потащив за собой Стэмфорда, и едва за ними закрылась дверь, набросился на него: — Ради всего святого, у тебя не нашлось другого парня? — Я не знал, что вы знакомы, Джон, — оправдывался Майк. — Разрази меня гром, если я соглашусь отправиться с ним на свидание! Кто угодно, только не Шерлок Холмс! — воскликнул Джон и поспешил к лестнице. Майк засеменил вслед. — Конечно, он чудаковат, но как на счёт аренды квартиры? — Чудаковат?! Да он грёбаный псих, Майк! Самый надменный, высокомерный и невыносимый мудак во всём королевстве! — Ну, что ты, Джон, у Шерлока есть странности, но он хороший человек... — Странности! Он видит людей насквозь, все поступки, чувства и даже мысли, словно чёртов рентген. Для него не существует секретов, никаких, слышишь, Майк? Он с извращённым удовольствием рассказывает обо всём, что вычислил своей чёртовой дедукцией на каждом углу! — Не драматизируй. Шерлок всегда говорит правду. Что ужасного он может рассказать о тебе, чего ты сам не знаешь? Во всяком случае, я ничего такого в свой адрес не слышал. — Ну, вот и живи с ним, сколько влезет, а с меня довольно унижений от Шерлока Холмса! Стэмфорд опередил Джона и преградил ему дорогу. — Да, что он тебе такого сказал? — В нашу недавнюю встречу он припомнил мне, как в возрасте четырёх лет я бегал голышом в саду его родового поместья и упрашивал садовника на мне жениться, — и это в присутствии тридцати четырёх человек во время рождественского обеда! Стэмфорд замер, но через секунду расхохотался. — Подожди, Джон! — всё ещё смеясь, он пытался догнать рассвирепевшего Джона. — Ну, прости, очень смешная история! Неужели, это правда? Откуда Шерлок Холмс мог такое припомнить, ведь его на свете не было! — Ему рассказал Майкрофт, — хлопнув дверью, Джон выскочил из Бартса. *** Прошла неделя, в течение которой Джон буквально приказывал себе не думать о Шерлоке Холмсе. Пришлось запросить у Сары дополнительные смены, не ради денег, чтобы забыться. В конце шестого рабочего дня Джон сдался и признал: он безоговорочно, глупо и безнадёжно влюблён в Шерлока Холмса. Ему больше не хотелось превращаться в Джуда Лоу, чтобы влюбить в себя Шерлока и наказать таким образом. Джону хотелось, чтобы именно он, а не кто-нибудь нравился Шерлоку. Ну, хотя бы самую малость! Больно было осознавать, что Шерлок «женат на работе». Кстати, что это за работа такая — «детектив-консультант»? Такой профессии не существует! Джон злился. Во-первых, он не ожидал найти в своём сердце столько чувств к человеку, «столь недостойному», как выразилась бы мать Джона (которая, к слову, о Шерлоке так не выразилась бы). Во-вторых, Джон был обескуражен отказом Шерлока — ведь он даже ничего не предложил, но уже был отвергнут. Впрочем, и так ясно, что дьявольская дедукция помогла Холмсу вычислить все фантазии Джона с первого взгляда в лаборатории. В конце концов, Стэмфорд был прав: Шерлок говорит правду, не более того. Однако легче от этого не становилось. Тем временем арендная плата за следующий месяц грозила раздавить Джона или навсегда поселить в клинике (а Сара ясно дала понять, что дополнительные смены нужны не только ему). Ничего не оставалось, как позвонить Шерлоку. Да, этот пижон умудрился оставить свою визитку: «Шерлок Холмс — консультирующий детектив. Предпочитаю смс.» Оказавшись дома после тяжёлого рабочего дня, Джон мечтал о двух вещах: поесть и поспать. С первым он разобрался быстро, а вот сон никак не шёл. Конечно, нужно было звонить, но это значило расписаться в своём бессилии перед судьбой (арендной платой) и глубокой привязанности к Шерлоку Холмсу. Последнее страшило сильнее, чем гора сверхурочных. На самом деле Джон боялся, что после всего сказанного во время последней встречи, Шерлок просто откажется жить с ним под одной крышей, хоть и сам это предложил. По крайней мере, у него было достаточно времени передумать! Устав вертеться с боку на бок, Джон с мученическим выражением на лице взял телефон, открыл новое сообщение и набрал номер Шерлока, а затем стал раздумывать над текстом. Джон примерял то одно, то другое предложение, но ничего не подходило: слова казались либо глупыми, либо слишком очевидно свидетельствующие о его страсти. Ну, так думал Джон. Неизвестно количество часов, что было бы потрачено на сочинение сообщения длиной в сто сорок символов, но Шерлок Холмс поставил точку в метаниях Джона, со свойственными ему прямотой и краткостью. Телефон Джона внезапно завибрировал от входящего смс. Ты слишком громко думаешь, Джон Уотсон. Я согласен. ШХ. Сердце сжалось от ужаса и восторга. Впрочем, Джон мгновенно возмутился: какого хрена он себе позволяет, этот Шерлок Холмс?! Решил, что Джон только и думает, как бы ему написать? Не дождётся! Джон заблокировал телефон и отложил куда подальше, твёрдо решив спать и пытаясь успокоить разбушевавшееся от волнения сердце, что Шерлок написал. Сам. Откуда только номер взял? Впрочем, это Джона интересовало в последнюю очередь. Теперь было главным не уступить соблазну ответить. Спустя десять минут Джон дрожащими руками вытащил телефон из-под подушки и набрал ответ: А ты и мысли читать умеешь? Если так, то настоятельно прошу не лезть в мою голову. Это уже неприлично. ДУ. Мне нравится твоё упрямство, Джон. «Ха!» — выкрикнул Джон в темноту, его состояние было близким к истерике, затем попытался взять себя в руки: может, Холмс просто издевается, а Джон уже и купился. Сомнительный комплимент. ДУ. Так что скажешь? Есть одна квартирка на примете. Хозяйка очень милая женщина, она тебе понравится. Нужно согласиться прямо сейчас, не глядя? ДУ. Бейкер-Стрит, 221 «Б», четверг, в одиннадцать? Большой палец левой руки Джона в нерешительности замер над кнопкой, но оттягивать момент уже не было смысла. Конечно, он давно согласился, буквы на экране телефона едва не расплывались, а перед мысленным взором один за другим проносились маленькие пони, на их пурпурных попонах золотыми нитями было вышито «Шерлок+Джон». Постараюсь не опоздать. ДУ. И вовсе необязательно подписывать каждое сообщение, у меня есть твой номер. В конце дерзкого сообщения стоял ухмыляющийся смайлик. В эту ночь Джон еле уснул. *** Последующие три дня он посвятил приведению себя в «подобающий вид». Джон сходил в парикмахерскую, затем в салон красоты, где подвергся процедуре депиляции (Господь Всемогущий, благослови всех женщин!) и сгорел в солярии, наконец-то посетил массажный кабинет и сделал педикюр. Даже успел побывать у стоматолога и отбелить зубы, благо Дженни Картер с параллельного потока всегда была неравнодушна к нему. Вообще-то Джон и раньше не пренебрегал всеми этими процедурами, но в последние несколько месяцев приуныл, обленился, часто прикладывался к банке с печеньем и ведёрку «Баскин Робинс», которое с недавнего времени прочно обосновалось в его морозильной камере. Словом, кроме депиляции воском (Господи, за что?), ничего принципиально нового он не сделал, однако свидание, то есть просмотр квартиры с Шерлоком Холмсом — особенный случай. Конечно, пришлось пройтись и по магазинам и потратить уйму денег, кое-как сэкономленных и отложенных на следующий месяц аренды. Вечером в среду волнение подкралось к Джону, заходя из-за спины. Очень хотелось шоколадного печенья, того чёрного с двух сторон, с белой вкуснятиной посередине. К тому же Джон знал наверняка, что в морозилке на дне пластикового ведёрка осталось немного брауни с маршмелоу, буквально пара-тройка ложек. Джон тяжело вздохнул. Позавчера он взвесился и обнаружил, что со всеми этими треволнениями (в том числе из-за чёртова Холмса) набрал лишних фунтов. Джон не мог выгнать себя на пробежку, поэтому попытался ограничить в еде, а так как был новичок в этом деле, то решил просто ничего не есть пару дней. Затея с треском провалилась во время обеда, когда Сара, раскритиковав столь варварский метод, накормила его куриным бульоном и булочкой с корицей, а затем предъявила список полезных и «запрещённых» продуктов. Конечно, того чёрного печенья среди полезных не было. Джон вздохнул ещё тяжелее и отправился на кухню, чтобы отварить брокколи и морковь, которую нельзя было ни солить, ни перчить, ни заправлять чем-либо, вроде соевого соуса или майонеза. Довольно скоро выяснилось, что и есть их было тоже нельзя: разваренную брокколи и недоваренную морковь пришлось выбросить. Взволнованный и голодный Джон попробовал смотреть телевизор, затем читать, но лёг спать — всё равно больше ничего не оставалось делать. Утро четверга Джон встретил чашкой невкусного кофе, купленным в «Теско» по акции, и безвкусными диетическими крекерами. Волнение теперь накатывало на Джона волнами, поочередно омывая то приступами озноба, то жара, точь-в-точь, как миссис Брили, жаловавшуюся на менопаузу вчера на приёме. Лёгкий тремор левой руки, обычно не доставлявший Джону слишком больших хлопот, кроме невозможности оперировать и чувствовать себя полноценным человеком, превратился в крупную дрожь. Джон уже не мог с точностью сказать, волнение это или голод. Опасаясь обморока, он съел все крекеры, допил отвратительный кофе и отправился в душ, надеясь, что прохладная вода приведёт в чувство. На Бейкер-Стрит Джон прибыл без четверти десять (он просто больше не мог сидеть дома) и стал наматывать круги по кварталу. Он уже так нервничал, что спотыкался на каждом шагу, а руки тряслись, как бывало у Гарри в её не лучшие времена. Проходя мимо витрин магазинов и мини-пекарен, Джон в сотый раз осматривал себя в отражении, уповая на то, что выглядит не так ужасно, как себя чувствует. Десять раз он пожалел, что надел этот неброский серый свитер вместо бордового, так эффектно подчёркивающего цвет его глаз. Ну, хоть постригся удачно, и на том спасибо. Хотя в этот раз получилось довольно коротко, почти по-армейски, и теперь проклятые торчащие уши перетягивали на себя внимание, а вовсе не глаза. К тому же надо было надеть тёмно-синие «ливайсы»; да, они старые, но прекрасно на нём сидят, а не эти новые, которые всё-таки чересчур облегают. О чём он только думал, стоя вчера в примерочной? Как соблазнит женатого-на-Работе Шерлока Холмса? В таких-то джинсах, просто смешно! В очередной раз дойдя до «221 Б», Джон остановился, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота. Он оглянулся на зелёную дверь и золотые цифры номера, а затем развернулся, собираясь уйти «к чёртовой матери» и «пока не поздно». Прямо перед ним стоял Шерлок Холмс. Январский ветер слегка растрепал его тёмные кудри и оставил на скулах едва различимый румянец. Приветливая улыбка тронула его соблазнительные губы, Шерлок протянул руку. — Доброе утро, Джон. Хорошо, что ты пришёл раньше, — звук его глубокого голоса наполнил Джона до краёв. Слабо улыбнувшись в ответ, Джон пожал руку Шерлока, чувствуя себя на грани обморока. — Здравствуй. Просто освободил кой-какое время, — ответил Джон, проклиная себя за нарочитую небрежность тона. Он не планировал грубить или выпендриваться перед Шерлоком, наоборот искренне мечтал ему понравиться. Однако было в Шерлоке нечто такое, разжигавшее в Джоне не только страсть, но и какую-то задиристость. — Тогда не будем тратить его напрасно, — усмехнулся Шерлок и постучал в дверь. Почти сразу на пороге появилась женщина средних лет, симпатичная и действительно милая, она и правда сразу понравилась Джону. Это была домовладелица (а не домработница, как ошибочно полагали многие) по имени Марта Хадсон. Она провела их по всем комнатам, показала кухню и ванную, называя Шерлока дорогушей, и хитро улыбаясь Джону, объявив напоследок, что наверху есть вторая спальня. В случае необходимости. Джон покраснел до кончиков ушей, будучи уверен, что дошёл до той стадии, когда его интерес к Шерлоку очевиден всем вокруг. По завершении осмотра миссис Хадсон принесла печенье и чай в гостиную и оставила Шерлока и Джона «обсудить детали». Хотя обсуждать было нечего. — Должен предупредить, что я играю на скрипке посреди ночи и молчу только во сне, а сплю я редко. Когда ты переедешь? — спросил Шерлок, затем склонился над кофейным столиком у дивана и взял пару тонких, узорчатых, словно кружево, сахарных печенюшек. Они пахли изумительно, как и свежезаваренный чай. Джон встал за одним из кресел, вцепившись в его спинку, дабы не рухнуть. Его взгляд попеременно метался от блюда с печеньем к губам Шерлока. Зажав печенюшку двумя длинными пальцами, Шерлок сначала макнул её в горячий чай, а затем отправил в рот, на долю секунды показав кончик языка. Каким-то чудом не растаявший от горячего чая кристаллик сахара остался в уголке пухлой нижней губы Шерлока, тускло поблёскивая при каждом движении его рта. Каким-то чудом Джон не свихнулся, глядя, как самый сексуальный мужчина во всей Англии поглощает самое вкусное во всём свете печенье. — Хоть завтра, — наконец сумел выдавить из себя Джон и невольно прикрыл глаза: Шерлок потянулся за третьей печенюшкой. Вероятно, попавшая на противень самой последней, она имела отличие от своих товарок в виде крупной капли сахарной глазури в своём центре. Покрасневшие и слегка припухшие от горячего чая, губы Шерлока медленно разверзлись, обнажая ровные зубы и влажный кончик языка. Лизнув гладкую каплю, Шерлок тотчас откусил её и принялся рассасывать. — Может, хватит уже? — вскипел Джон. — Что это за хрень? Демонстрация соблазнения единственного в мире консультирующего детектива? Шерлок с искренним недоумением воззрился на Джона, торопливо запихивая в рот подтаявшую от тепла руки печенюшку. — О чём ты? Джону стало стыдно. Должно быть, он выглядел, как маньяк: заподозрить Шерлока в соблазнении с использованием сахарного печенья! Видать, от голода уже крыша поехала. — Прости. Забудь. И я ничего не имею против скрипки. Обожаю музыку, — буркнул Джон, а затем сдался: на негнущихся ногах обошёл кресло, с облегчением сел в него и взял печенье. — А ты когда планируешь? — Сегодня вечером привезут мои вещи, — Шерлок допил чай и поставил чашку на столик. — Значит, будем жить вместе? — откусив кусочек умопомрачительного печенья, Джон едва не поперхнулся. — То есть, под одной крышей? Шерлок кивнул, улыбнувшись столь загадочно, что у Джона отпало желание задавать ещё какие-либо вопросы. *** Переезд произошёл быстро и легко. За пару лет жизни в Лондоне Джон не сумел обрасти горой вещей. Его рубашки, джинсы и внушительная коллекция отвратительных свитеров уместилась в один чемодан, на дне которого уже лежал старый ноутбук и притаился зиг зауэр. Пистолет Джону подарил один из товарищей (воздыхатель, если уж необходима точность) в знак вечной преданности. Этот незарегистрированный зиг зауэр представлял опасность и предсказуемые проблемы с представителями закона, если бы кто-то из них прознал о его существовании, посему Джон очень им дорожил и, конечно, прятал. Однако появление пистолета на Бейкер-Стрит не ускользнуло от всевидящего ока Шерлока Холмса, словно чемодан Джона был прозрачным, а не из синтетического материала тёмно-синего цвета. Стоит отметить, что от внимания Шерлока не ускользало ничего, как бы Джон не старался. Тайные пробежки в несусветную рань, овощная диета, коррекция бровей и чистка лица, витаминные коктейли, замаскированные под кружки с чаем с молоком — каждый совершённый Джоном акт жертвоприношения во имя красоты был незамедлительно распознан и прокомментирован Шерлоком с той или иной степенью иронии в его бархатистом голосе. Не укрылись от него и попытки подкачать мышцы пресса (довольно успешные, кстати!) и даже мастурбация в душе. К счастью, комментировать последнее Шерлоку, вероятно, не позволило природное чувство такта. Разумеется, ведь такта ему было не занимать. Если Джон когда-либо и мечтал о таком парне, как Шерлок Холмс, то за месяц проживания в непосредственной близости от объекта «столь глубокой привязанности» (как выразилась бы миссис Уотсон) был вынужден признать, что его представления о нём были ужасно далеки от реальности. Шерлок придерживался максимальной откровенности в своих высказываниях, нарушал границы личного пространства, грубил на каждом шагу и большую часть времени вообще казался несносным козлом. И он был потрясающим. Острота его ума, невероятная наблюдательность, удивительная способность делать глубочайшие выводы из банальных мелочей, эта дьявольская дедукция, в конце концов! И потом его образ, неповторимый стиль, этот синий шарф и пальто. А походка! Однажды Джон просто не выдержал и сказал Шерлоку, что он великолепен. И знаете, что? Джон потом неделю вспоминал, каким теплом озарились глаза Шерлока. Бесценный момент. Конечно, частенько Джону хотелось убить Шерлока, и он ни капли не удивился, когда узнал, что подобным желанием одержимы, как минимум, двое полицейских из Скотланд-Ярда. Шерлок сотрудничал с полицией, и к нему иногда приходил седоватый инспектор по фамилии Лестрейд. Симпатичный малый, но какой-то странный, кажется, он был хорошо знаком с Майкрофтом Холмсом, и подобное знакомство приводило его в некий священный ужас. С инспектором почти всегда являлась сержант Донован, а за ней судмедэксперт Андерсон. Весь коллектив отдела знал о том, что между Донован и Андресоном роман, но Шерлок с особым удовольствием сообщал интимные детали их свиданий при каждой новой встрече. Разумеется, эта парочка терпеть его не могла. Видно было, что Донован мечтает пустить ему кровь. Только вот Джон бы этого не допустил. Никто не смел даже пальцем тронуть Шерлока (к счастью для Донован, она даже не пыталась), — такое зверское выражение лица принимал Джон, сидя за столом с кружкой якобы чая, пока Лестрейд вкратце описывал причину своего визита. Он потихоньку оглядывался на Джона, делая вид, будто рассматривает стены, и пялился, хоть Шерлок представил их друг другу с самого начала. Конечно же, пошли разговоры. Очень скоро Джон услышал, как Донован шёпотом рассказывала новому сотруднику, пришедшему с ней вместо Андерсона, что вот, мол, псих, а это его парень (такой же псих, только очень агрессивный). Джон и минуты не сомневался в том, кто именно дал сплетне ход. А в один из вечеров, когда Джон томился в гостиной, заполняя скучнейший отчёт по болезням, не зарегистрированным в клинике в первом квартале настоящего года, Шерлок вернулся с очередного дела и позвал его в ресторан. По дороге он с удовольствием рассказывал подробности расследования и как быстро разрешил сложнейшую загадку похищения королевского стула из-под носа самого свирепого охранника в Букингемском дворце, а Джон улыбался ему, любовался им, обожал. Хозяин итальянского ресторана по имени Анджело встретил Шерлока с распростёртыми объятьями и душевно приветствовал Джона, затем зажёг розовую свечу за их столиком и без устали подмигивал: дескать, ну, и повезло же тебе, Уотсон, такого парня отхватил. Ирония заключалась в том, что все вокруг принимали Джона и Шерлока за пару, а они ею не были. И если Шерлок просто не реагировал на подколки, намёки и ухмылки, иногда отшучиваясь, что «отношения не его сфера», сердце Джона разрывалось от тоски. Вот он и ляпнул тогда эту глупость. От отчаяния. Они вернулись из ресторана, Шерлок оккупировал кухню со своими пробирками, проводя очередной опыт, а Джон застрял в ванной комнате, рассматривая свой подтянутый благодаря тренировкам живот. По закону жанра дверь в ванную была открыта, а Джон стоял в одних трусах, а Шерлок просто проходил мимо. — Незачем так истязать себя, Джон, я не стою такого количества внимания с твоей стороны, — с иронией (с этой проклятой иронией!) выдал Шерлок и скрылся на кухне. — Да с чего ты взял, что я претендую на твоё внимание? — воскликнул Джон, на ходу натягивая футболку и догоняя Шерлока. — Что ты о себе возомнил? К твоему сведению, Земля не вращается вокруг тебя одного. Впрочем, откуда тебе это знать, ты ведь стёр хлам со своего жёсткого диска, даже если это фундаментальные понятия о том, как устроена солнечная система! Шерлок немигающим взглядом уставился на Джона. — И кто же твой избранник? На сей раз? О, да, Шерлок специально сделал акцент на этом слове, хотел, чтобы Джон узнал, каким ветреным и легкомысленным он его считает. Ну вот, Джон узнал и разозлился ещё больше. — Уж поверь, есть кое-кто. — Неужели? — усмехнулся Шерлок, и эта ухмылка нравилась Джону и ранила его одновременно. — Его зовут Джим, он из IT-отдела. Между прочим, он ни на йоту не глупее тебя, но не называет идиотами всех подряд и совершенно не такой высокомерный и самовлюблённый козёл, как ты! — подпрыгнув, выпалил Джон. Ухмылка Шерлока чуть померкла, было видно, что он уязвлён. Джону стало стыдно, но отступать было некуда. — И он пригласил меня на свидание. — Когда же? — недобро прищурился Шерлок. — В эту пятницу! — Желаю удачи, — хмуро пожелал Шерлок. — Удача — моё второе имя! — воскликнул Джон с отчаянием, и оно в полной мере отражало его положение. Не имея более ни желания, ни сил говорить о чём-либо, Джон круто развернулся и поспешно ретировался с кухни, сердито топая босыми ногами. Он не видел, каким заинтересованным взглядом проводил Шерлок его крепкую задницу. Впрочем, едва ли данный факт мог утешить Джона теперь, когда призрачная надежда обаять Шерлока Холмса, казалось, испарилась окончательно. *** Всю неделю Джон ходил чернее тучи, не зная, что предпринять, дабы спасти положение. О том, чтобы пригласить Джима из IT-отдела не могло быть и речи: его попросту не существовало. Техническую поддержку в клинике оказывала Джейн Фростен — неэнергичная женщина пятидесяти шести лет, злющая как свора голодных собак. Джон сам бы приплатил кому угодно, лишь бы не понадобилось идти с ней на свидание. Он позвонил Майку и осторожно поинтересовался, нет ли у него подходящих для ужина знакомых, но тщетно. Вдобавок ко всему Шерлок не ночевал дома вторую ночь подряд, возвращаясь под утро: Джон слышал, как он шумел внизу на кухне, разыскивая чёртово молоко в холодильнике. В грёбаных четыре часа утра! В конце концов, Джон решил, что вечером в пятницу отправится в кино, потом ещё где-нибудь задержится и вернётся гораздо позже обычного, а если Шерлок спросит, как прошло свидание, скажет, что оно не задалось. Рассудив так, Джон приободрился и повеселел. Вечером он заказал китайской еды на ужин и с нетерпением ожидал Шерлока. Тот перестал пропадать по ночам и вернулся к привычным и уже полюбившимся Джону образам маниакального химика и занозы в заднице, скучающей из-за отсутствия интересных расследований и потому достающей всех вокруг. Миссис Хадсон сообщила, что днём приходил инспектор, и они умчались, но Шерлок обещал вернуться к девяти — к тому моменту, когда будет готов её фирменный пирог с ежевикой. Шерлок не обманул ожиданий домовладелицы и вошёл в квартиру ровно в девять часов. Джон как раз расставил коробки с лапшой и разлил соус в пластиковые мисочки. Он обернулся к двери и обомлел: Шерлок постригся. Не слишком коротко, но так неожиданно. Внимание Джона привлекли его порозовевшие от холода мочки, которые теперь можно было увидеть. Мелкий колючий снег растаял и осенил крохотными капельками остриженные кудри. Шерлок улыбнулся, прочитав изумлённый восторг на лице Джона, снял пальто и шарф и прошёл к столу. — Мне тоже нравится, — сказал он и по очереди заглянул сначала в одну, потом в другую коробку. — Разумеется, именно это я и хотел сказать, — приходя в себя, пробурчал Джон, затем, не дожидаясь Шерлока, выбрал себе лапшу. — С чем связана такая перемена? — У меня завтра свидание. Хочу произвести впечатление, — хитро прищурившись ответил Шерлок. Разъединив палочки, он принялся наматывать лапшу на одну из них, придерживая её второй. Движения его длинных пальцев, таких ловких и красивых всегда оказывали на Джона гипнотический эффект. Засмотревшись и в этот раз, он не сразу осознал смысл сказанного Шерлоком. Однако, увидев иронию на лице Шерлока, тут же расслабился. — Ха! А как же Работа? Разве она не станет ревновать? — Джон откровенно веселился, он не поверил ни одному слову Шерлока. В самом деле, ну, какое у него может быть свидание? Нет, конечно, Шерлок Холмс супер сексуальный и привлекательный объект для любого пола (Джон это знает наверняка), но разве этот объект снизойдёт до банального свидания? Разрази Джона гром, если это случится! — Они знакомы, и теперь она вряд ли будет возражать, — ответил Шерлок, отправляя в рот порцию лапши, капля соевого соуса добавила пикантности его пухлым губам. — Кстати, Джон, могу я спросить у тебя совета? — Всё, что пожелаешь, — невероятно польщённый вопросом Шерлока, с улыбкой сказал Джон. — Как по-твоему выглядит идеальное свидание? Очевидно, что нет смысла пересказывать слова Джона, сумевшего собрать все штамбы и ярлыки, но, конечно же, там были и свечи, и красное вино, и приятная музыка, создающая романтическую атмосферу. Представления Джона Уотсона об идеальном свидании оказались хоть и тривиальными, но милыми, и было видно, что, несмотря на иронические замечания, Шерлок слушал его очень внимательно. Единственное раздражение Джона заключалось в том, что Шерлок постоянно с кем-то переписывался, а ещё этот сигнал о входящем сообщении! Какой-то придушенный женский всхлип, он звучал почти неприлично. Тем не менее, через час Джон ушёл в свою спальню умиротворённым и чувствующим в себе силы пережить следующий день, а Шерлок ещё долго сидел за чашкой остывшего кофе, зачарованно глядя перед собой и рассеяно поглаживая колпачок ручки, которой Джон изрисовал все поля вчерашней газеты. *** Денёк в клинике выдался довольно напряжённым: в связи с похолоданием количество пациентов увеличилось почти вдвое, а коллеги-врачи во главе с Сарой с самого утра затеяли какую-то непонятную возню на всю смену. В перерывах между приёмами они сновали по коридорам с цветными бумажками, глупо хихикая или преувеличенно громко возмущаясь. Кто-то складывал их в коробку с криво вырезанным сердечком на крышке, кто-то впопыхах, пока администратор Пэгги была вынуждена отвечать на звонки, пытался её распотрошить, но пластиковый замочек от одного из шкафчиков мешал осуществить желаемое. Вопросы Джона о том, какого хрена происходит положительно игнорировались. В середине дня в столовой отключили электричество, и Джон остался без обеда. В ящике стола нашлась пачка сухариков, срок годности которых истёк полгода назад. Разумеется, подобный нюанс не мог смутить Джона, но едва он попытался раскусить один, чуть не сломал зуб. Уставший, обиженный хамством Сары («Если ты махнул рукой на личную жизнь, не мешай другим её устраивать!»), сбитый с толку и голодный Джон в конце смены мечтал только об одном: оказаться дома на диване с тарелкой рыбных чипсов и в компании Шерлока. Только это было невозможно. Потому что Джону нужно было тащиться четыре остановки в час пик на метро до кинотеатра, купить билет на неинтересный фильм и мёрзнуть в зале ещё два часа якобы на свидании. А в это время Шерлок будет спокойно сидеть в их тёплой кухне, бубнить под нос свои дедуктивные выкладки, изучая очередной вид плесени в микроскоп и посмеиваться над упрямством Джона. Какая глупость! Джон натянул куртку и понуро вышел из клиники. Утренний снег сменился вечерним дождём, щедро сдобренным пронзительным ветром. Джон уже хотел бросить затею со свиданием и отправиться домой, однако продолжал идти в противоположном направлении. Сила инерции довела его до подземки, спустила вниз по ступенькам и внесла в переполненный вагон. Она же позаботилась о том, чтобы Джон вышел на Пикадилли, а после доставила к зданию кинотеатра, заботливо заняв очередь в кассы. Жаль, что всё было напрасно. Парочки из длинной очереди в большинстве своём лишь оплачивали забронированные билеты на показ романтического фильма со странным названием (что-то про метры и уровни неба), который вот-вот должен был начаться. Оставшиеся без билетов разочаровано (девушки) или с явным облегчением (мужчины) уходили в сторону ресторанов или автобусной остановки. Естественно, Джону тоже ничего не досталось, даже самого плохонького последнего места в первом ряду. Плюнув, он пошёл обратно, рассчитывая хотя бы получить кофе в кондитерской, наличие которой чувствовалось в непосредственной близости от кинотеатра. Но и тут Джона постигла неудача: от голода или огорчения он перепутал перекрёстки и, заплутав окончательно, потерял из виду манящую тёплыми огнями вывеску. В отчаянии он остановился возле яркой витрины цветочного магазина и наконец заметил: красные сердца из фетра, гипсовые ангелочки, безвкусные букеты с алыми лентами — ну, конечно, 14 февраля! Творившийся весь день сумасшедший дом в клинике, очереди в кино, в рестораны и даже пабы, толпы красивых и не очень парочек, разгуливающих по городу несмотря на ужасную погоду наконец обрели для Джона смысл и безнадёжно испортили настроение. Это же надо было придумать подобную чепуху со свиданием и пролететь по всем статьям, как выражалась Сара, чтобы в итоге оказаться в день всех влюблённых под ледяным дождём замёрзшим, голодным и абсолютно одиноким! Мысли Джона устремились к Шерлоку. Вечером накануне этой злополучной пятницы он в красках описывал, что приготовит на ужин и, главное, на десерт для свидания, которое должно было разительно отличаться от свидания Джона и Джима из IT-отдела. В ужасе Джон распахнул глаза: а что если Шерлок не лгал и ничего не придумывал? Джон напряг память и припомнил эти исчезновения по ночам и бесконечную переписку Шерлока, да и сам он как будто изменился, стал раскованнее, много шутил и почти не обидно. Неужели у Шерлока, у этой обворожительной глыбы льда, утверждающей, что проявление романтических чувств у подавляющего большинства людей выглядит отвратительно и банально, кто-то появился ? Неужели Шерлоку способен был понравиться хоть кто-нибудь, кроме таинственного трупа? Не стоит понимать превратно, наряду с уголовными загадками, вроде исчезновения королевских драгоценностей и малолетних детей, Шерлок часто расследовал убийства (правда, брался только за самые необъяснимые и запутанные). И прямо сейчас, пока Джон мокнет под этим ужасным дождём, готовый в буквальном смысле оплакивать свою незавидную участь, Шерлок Холмс пьёт вино и с интересом смотрит в чьи-то глаза напротив?.. Ящик Пандоры опрокинулся, низвергнув на Джона десятки картин, подробно проиллюстрированных завершением свидания Шерлока и какого-нибудь неизвестного красавчика на Бейкер-Стрит. Это было последней каплей. Спрятав руки в карманы, Джон медленно побрёл в сторону дома, сиротливо оглядываясь по сторонам, в голове его звучала известная композиция весьма популярной канадской певицы. Неизвестно, сколько времени занял тот безрадостный путь — около часа или вечность, как показалось Джону, — но едва он переступил порог Бейкер-Стрит, надежда, присущая ящику Пандоры, поднялась сначала со дна, а затем по ступенькам вслед за ним. Джон открыл дверь в квартиру, и первое, что бросилось в глаза — непривычный порядок и аккуратный вид гостиной. Джон никогда не отличался особой любовью к уборке, не говоря о Шерлоке, второе имя которого было хаос. Их гостиная часто выглядела как после небольшого погрома до тех пор, пока не появлялась миссис Хадсон и вопреки своему положению домовладелицы не приводила комнату в некоторый божеский вид. Но здесь было нечто другое. Во-первых, оказалось, что многочисленным вещам, разбросанным (разложенным, расставленным или просто забытым) по всем поверхностям гостиной, нашлось место — подобающее и вполне симпатичное. Во-вторых, в воцарившемся порядке не узнавалась заботливая, но не слишком щепетильная рука домовладелицы. О, нет. Каждый предмет в гостиной словно стремился произвести впечатление. Джон в замер в проходе, изумлённо рассматривая обстановку так, будто видел её впервые: от их с Шерлоком кресел до зажжённого камина. На мгновение он даже забыл о своих горестях, пока не наткнулся на стол у окна, сервированный на две персоны и с двумя бокалами красного вина. Вот и всё. Джон ощутил, как осколки разбившейся вдребезги надежды вонзились в его истерзанную душу: значит, Шерлок не солгал, вот оно, его свидание. Джон понял, что пора бежать, но в этот момент в гостиную вошёл Шерлок. Чёртов сукин сын. Если бы Джон не был таким слюнтяем, то образ консультирующего детектива в белоснежной сорочке, узких чёрных брюках и в красном фартуке с кружевами, кокетливо обвязанным вокруг тонкой талии не отпечатался бы на внутренней стороне его век. Навсегда. — Джон. Я ожидал тебя чуть позже. Как прошло твоё свидание? — Я... — начал Джон и сдался, затем беспомощно махнул рукой. — Что здесь происходит? Джон не был слепым или настолько глупым, чтобы не понять, что всё в квартире на Бейкер-Стрит свидетельствовало о том, что вчера Шерлок не шутил, и прямо сейчас здесь готовилось свершиться настоящее свидание (свечи, вино, запах курицы карри из духовки на кухне), но некоторые слова должны быть произнесены, чтобы их наконец услышали. Гроб закрывают крышкой и прибивают её гвоздями. Шерлок нахмурился, на лице его мелькнуло некоторое недоумение. — Свидание, Джон. Мы вчера его обсуждали, помнишь? — затем сделал шаг, лёгкая улыбка тронула его губы. — Как видишь, я строго следовал твоим советам и создал идеальную романтическую атмосферу. Он замолчал, очевидно, ожидая ответа (скорее, похвалы), но Джон спросил только одно: — Кто он? — Один упрямый, но жутко симпатичный парень, — с удовольствием отвечал Шерлок, улыбаясь всё шире. — Мы познакомились много лет назад, но по-настоящему я узнал его совсем недавно. Должен признаться, что я пытался бороться с глубоким и не поддающимся разуму чувством, которое испытывал к нему, но ничего не вышло. И я рад, что теперь осознал, как глупо себя вёл. Представь, Джон, я тоже могу вести себя глупо. Надо было сразу тебе сказать. — Мои поздравления, — бесцветным голосом сказал Джон. — Он скоро появится? — Он уже здесь, — ласково улыбаясь, ответил Шерлок. — И где же? — еле выдавил из себя Джон, больше всего на свете не желая этого знать, но стал бессмысленно оглядываться, ожидая увидеть поднимающегося по лестнице Джуда Лоу или типа того. — Да ради всего святого! — не выдержал Шерлок. — Так и будешь строить из себя идиота? Ты уже здесь, тебя я ждал весь вечер. Только для тебя я готов устраивать эти дурацкие свидания, смотреть идиотские фильмы и, так уж и быть, раз тебе это так важно — держаться за руку! Джон замер соляным столбом, не смея дышать. Волна счастья окатила его с головы до ног, а та песня канадской певицы почти взревела в ушах. — Ну, ответь же что-нибудь! Я чувствую себя нелепо, — нарочито грубо (пытаясь замаскировать неуверенность) воскликнул Шерлок, чуть отступая. — Мне не нравится выглядеть нелепо, тебе хорошо известны мои взгляды... — Просто заткнись и поцелуй меня, — наконец-то выдохнул Джон. Он старался, он очень хотел, чтобы его слова звучали дерзко и требовательно, словно Джон был невесть каким альфа-самцом, типа Джуда Лоу, а вовсе не Джоном Уотсоном, отставным капитаном с тремором левой руки и пылающим от любви сердцем. Но даже если бы трюк удался, никакая дерзость не заглушила бы жажду в голосе Джона, в его глазах, в его душе. Шерлок сделал шаг и, обхватив ладонями лицо Джона, приник к его губам в долгом умопомрачительном поцелуе. Большие и тёплые ладони Шерлока, его гибкий влажный язык, горячее дыхание, всё это вместе и сразу оказалось единственной причиной, благодаря которой Джон не потерял сознание. Это было потрясающе. Ну, знаете, такое чувство, когда земля уходит из-под ног, но при этом совсем не страшно и кажется, что вот-вот взлетишь. Невероятное чувство. — Шерлок Холмс, ты — самый невыносимый сукин сын на свете, — прошептал Джон, когда отдышался. — Я тебя обожаю. — Наши чувства взаимны, — счастливо улыбаясь, ответил Шерлок.